Текст книги "Колдовская душа"

Девушка замерла – бледная, в полнейшем смятении. И в самом центре ее отчаяния вдруг обозначился образ Лорика, его мужественное лицо – отчетливо, в мельчайших деталях. Сидони стиснула зубы, чтобы не застонать, так сильно ей хотелось, чтобы брат вдруг появился тут, в этой комнате, и она могла бы укрыться в его объятиях.

– Простите меня, моя дорогая! – вскричал Журден, подходя к девушке. – Вы расстроены, и это вполне объяснимо. Столько перемен случилось за такое короткое время, а тут еще я осмеливаюсь вас огорчать! Сидо, все устроится. Завтра же я куплю вам швейную машинку, и ее доставят на дом. Слава богу, у меня есть сбережения и я смогу вас порадовать!

Он притянул ее к себе и стал утешать, как ребенка. Сидони позволила ему это, почти не замечая его ласк. Журден же осыпал легкими поцелуями волосы и щеку невесты, наслаждаясь ее запахом, в котором смешались нотки лаванды и рисовой пудры.

– Вы очень добры – любить такую дрянь, такую ведьму, как я! Но в детстве я была другой. Все началось после смерти Эммы. Это сильнее меня – странная злость съедает меня изнутри, она хуже, чем яд! И я не знаю, как это прекратить. Когда она поднимается из сердца в разум, я говорю и творю черт знает что – например, начинаю придираться к Жасент или к Пьеру, хотя он, по сути, отличный парень. Журден, помогите мне стать лучше! Прошу вас!

Впервые Сидони отдалась на волю пламенных чувств своего жениха. Он овладел ее губами, осмелился проникнуть языком за преграду из маленьких перламутровых зубок. Она позволила ему исследовать теплоту ее рта, с трепетом ожидая, когда же у нее пробудится желание, затуманится рассудок, но ничего не произошло. Журден, в отличие от Сидони, тонул в сладком безумии. Его пальцы гладили девичье тело, касаясь груди и бедер. Внезапно Сидони высвободилась из его объятий – уравновешенная, спокойная.

– Поднимемся в мою спальню, – прошептала она. – Мы скоро станем мужем и женой, так зачем же ждать? Я боюсь брачной ночи. А если мы сделаем это сегодня, страшиться будет нечего!

Журдена словно окатило холодным душем, хотя он и без того был разочарован тем, как вяло отвечала Сидони на его поцелуи.

– Если наш союз – или, по меньшей мере, телесная любовь, – представляется вам тяжким бременем, не стоит выходить за меня, Сидони! Дорогая, мне понятны ваши страхи, ваша неопытность, но мне казалось, когда кто-то влюблен, у него появляются чувства и желания, которые заставляют забыть о страхе и стыдливости… Воспользоваться вашим теперешним состоянием, вашей уязвимостью – нет, я не хочу.

Сидони смотрела на него, не веря себе. Она-то думала, что Журден расценит ее готовность отдаться как проявление щедрости, признание его значимости! Наивная, она полагала, что он тут же согласится и будет рад и горд.

– Я люблю вас, Сидо, даже больше – я вас боготворю! – Журден вздохнул. – Это было как удар молнии – я влюбился, стоило мне увидеть вас прошлым летом в вашем доме, в кухне. Вы представляетесь мне драгоценностью, сокровищем, но я не хочу владеть им как эгоист…

– Почему же? Вы предпочли бы делить меня с другими? – иронично поинтересовалась девушка. – Я полагала, вы с радостью примете мое предложение. Должно быть, вы гнушаетесь мной. Я вам не нравлюсь?

Журден отодвинулся, не зная, как ей все объяснить; сказанное Сидони его неприятно задело. Хотелось закурить, но мать и невеста не любили, когда в доме пахло табаком.

– Сидони, я только что сказал, что вы мне нравитесь, более того – я люблю вас всем своим существом. И ради этой любви я мог бы ждать еще много месяцев, прежде чем сделать вас своей. Мы поторопились назначить свадьбу, тут вы правы. У меня есть принципы: я не воспользуюсь вашей слабостью, не получив церковного благословения.

Пожав плечами, Сидони присела на край канапе. Мучительное и странное воспоминание заставило ее сердце забиться чаще. Лорик выходит из кладовой посреди ночи, а она еще не спит. Он пьян. Бормоча что-то несуразное, продиктованное эгоистичной братской ревностью, он подходит к ней и порывисто обнимает. Прижимается губами к ее губам, просто пожирает их поцелуем. Конечно же, Сидони тут же вырвалась, она возмущена, она злится, но у нее дрожат колени и обжигающе горячая кровь пульсирует в жилах… Как это ни ужасно, теперь Сидони все поняла. Не стыд пожирал ее после их с Лориком запретного поцелуя, о нет! Ее девственное тело трепетало от наслаждения.

Слезы снова потекли по ее щекам. Девушка неловко смахнула их пальцем. Она чувствовала себя проклятой, низринутой во мрак – обиталище порочных душ.

– Журден, выслушайте меня! – взмолилась она. – Вы хороший человек, честный и добросердечный. Я восхищаюсь вами и мечтаю лишь об одном – нежно любить вас всю свою жизнь, став вашей супругой. Сжальтесь, я нуждаюсь в вас, я хочу отдать вам всю себя!

Не зная, что делать, Журден воздел руки к небу. Сидони же снова разрыдалась – она сгорбилась, и на нее было жалко смотреть. Он поспешно подошел и стал ее утешать:

– Дорогая моя, не плачьте, иначе матушка встревожится! Она нас слышит и, даже не разбирая слов, может догадаться, что у нас что-то не так. Посмотрим на все с практической точки зрения. Вы приехали вчера, поздно вечером, и сегодня вам нужно освоиться в новом жилище, познакомиться с приходящей прислугой. Кроме того, прежде вам не случалось проводить столько времени наедине с вашей будущей свекровью. Из-за этого ваши нервы на пределе, не говоря уже о том, что перед отъездом из Сен-Прима вы поссорились с семьей. Ложитесь спать, отдохните! Завтра мы еще раз все обсудим. Да и, честно говоря, я очень устал. Дороги занесло снегом, а ездить по долгу службы мне все равно приходится…

– Хорошо, Журден, я сделаю, как вы советуете, – отвечала девушка слабым голосом, с покорным выражением лица. – Извините меня! Вы правы, я сама не своя. Давайте забудем этот разговор!

* * *

Два часа спустя Сидони выскользнула из-под огромного желтого атласного одеяла с шерстяной набивкой, накинула халат и взяла свою сумочку. В мягком свете прикроватной лампы девушка вынула из внутреннего кармашка письма Лорика – шесть синих конвертов, перевязанных лентой. Ее интересовало предпоследнее, в котором брат указал свой номер телефона.

Ты можешь позвонить мне, если что-нибудь случится на ферме или с дедушкой. Трубку снимет наш бригадир, и меня позовут. И обязательно позвони, когда маме придет время рожать, чтобы я знал, что с ней все хорошо. Она у нас уже не такая молоденькая!

Сидони машинально поднесла листок бумаги к губам. Часы на комоде показывали десять вечера, значит, на острове Ванкувер было семь.

«Может, действительно позвонить ему? – спросила себя Сидони. – Телефонный аппарат в прихожей, и, если я буду говорить тихо, никто меня не услышит».

Чувствуя себя так, будто она если и не предает хозяев дома, то, по меньшей мере, совершает предосудительный поступок, девушка на цыпочках спустилась на первый этаж. Она включила одну-единственную лампу на лестнице, и ее света было достаточно, чтобы благополучно дойти до телефонного аппарата, висевшего на стене между вешалкой и зеркалом. Сердце Сидони стучало, как сумасшедшее, пока она набирала номер, снова и снова нашептывая его в тишине, будто припев песни.

Ей пришлось подождать несколько долгих минут, прежде чем ее соединили с номером на другом конце Канады, причем каждую секунду Сидони опасалась, что ее застанет Журден.

«Но я ведь не делаю ничего плохого! Если он спустится, я скажу, что мне очень захотелось поговорить с братом. Я заплачý за звонок, даже если это будет стоить очень дорого!»

Она углубилась в собственные мысли, и тут в трубке прозвучал мужской голос. Собеседник объяснялся на английском, азы которого Сидони в свое время освоила. От смущения путаясь в словах, она попросила позвать Лорика Клутье. На том конце провода ее поняли. На этот раз ожидание было не таким долгим: послышался знакомый тембр брата-близнеца, сопровождаемый шипением и потрескиванием.

– Сидони? Случилось что-то серьезное? С мамой?

– Нет, все здоровы, не беспокойся.

– Сидо, тебя плохо слышно. Говори громче!

– Не могу. Лорик, мне просто хотелось поговорить с тобой, пусть и недолго. Я по тебе скучаю. Теперь никто надо мной не подтрунивает…

Девушка проглотила рыдание, и Лорик это почувствовал.

– Никак ты хандришь, сестричка? Со мной это тоже бывает. Табаруэт! Как же вы все от меня далеко! Скажи, снега выпало много? И как дела у Анатали? Дождаться не могу, когда вы пришлете мне ее фотографию. Она… у нее в лице есть хоть что-то от Эммы?

Теплые интонации Лорика, совсем как в лучшие времена, заставили Сидони забыть обо всех двусмысленностях, стерли неприятные воспоминания. Она увидела веселого мальчишку, каким он был в детстве – ее двойник, ее тень, ее защитник, и на душе сразу стало легче.

– Скоро ты получишь одну или даже пару фотографий племянницы, – ответила девушка весело. – И, конечно, у нас выпал снег, и очень много. Мама счастлива, что малышка теперь живет с ними, и папа тоже. Жасент с Пьером всё воркуют, дедушка беспрестанно ворчит…

Последовала пауза. Лорик с легким удивлением спросил:

– У вас ведь уже почти ночь, откуда ты звонишь?

– От Жасент, откуда же еще? У медсестры Дебьен есть домашний телефон.

– В следующем письме напиши мне ее номер. Хорошо, что теперь нам можно будет созвониться и поговорить. Сидо, ты же ее разоришь! Кстати, дай Жасент трубку! Хотя бы на минутку, на пару слов!

– Они с Пьером уже спят… Мне пора заканчивать разговор. Только один вопрос: ты нашел себе невесту, настоящее сокровище?

Лорик ответил, и их разговор сразу перестал быть невинным.

– На настоящем сокровище я никогда не смогу жениться, и тебе прекрасно известно, кого я имею в виду. Чтоб ты знала, здесь для всех ты – моя невеста, и парни говорят, что ты очень хорошенькая. До встречи, Сидо!

И он повесил трубку. В бараке, служившем столовой, никто не видел, как молодой рабочий прижался лбом к деревянной стене, кусая губы, – оттого, что не сумел промолчать. Что же касается его сестры, она еще долго стояла в прихожей, и ее сердце учащенно билось; ей так сильно хотелось, чтобы брат был сейчас рядом с ней. В таком состоянии ее и застал Журден.

– Моя дорогая Сидони, почему вы звоните кому-то украдкой, да еще так поздно? – шепотом спросил он. – Вы наверняка пытались помириться с Жасент…

– Да, вы правы, – пробормотала девушка.

– Все образуется, вот увидите! Позвольте, я провожу вас в спальню.

Сидони взяла его под руку, потерлась щекой о его плечо. Спускаясь, Журден включил более яркий свет, и девушка заметила, что ее жених в пижаме.

– Мне так грустно! – еле слышно призналась она. – Журден, дорогой, хотя бы раз забудь о благоразумии, серьезности, приличиях!

Обращение на «ты» взволновало его, так же как и вырез ее ночной сорочки, видневшийся под полураспахнутым халатом. Когда же Сидони вложила свою ладошку в его руку, Журден задохнулся от счастья.

– Бог мой, – прошептал он со вздохом крайнего изумления, – неужели ты так меня любишь?

– Богу лучше в эти дела не вмешиваться, – пошутила девушка, награждая жениха многозначительным взглядом.

Сидони всмотрелась в его лицо. Светлая кожа, тонкие черты, ласковые карие глаза, шелковистые усики над пухлыми розовыми губами… Единственный мужчина, который ей когда-либо нравился, не считая Лорика. И ей предстояло связать с ним свою судьбу.

– Конечно, я тебя люблю, – с уверенностью ответила Сидони.

* * *

Через час они, полуобнаженные, лежали на кровати в комнате Сидони. Было темно, но не так, как обоим хотелось, – слабый лунный свет пробивался сквозь занавеси. Сейчас жених и невеста старательно избегали прикосновений, обескураженные тщетностью взаимных ласк и поцелуев.

«Боже, это вызывает во мне отвращение, – думала Сидони. – Мужской орган кажется мне таким странным…» Чтобы не отпугнуть ее, Журден призвал на помощь все свои познания в любовной науке, силясь пробудить в этом стройном, изящном теле чувственность. И натолкнулся на обескураживающую глухоту невесты, на ее граничащую с безразличием холодность. Сидони старалась, он это знал, однако, не совладав с собой, часто отталкивала его и замирала, едва он пытался просунуть руку ей между бедер. В конце концов, перевозбудившись и отчаявшись, Журден попытался взять ее, – и безуспешно. Преграда не желала поддаваться, и Сидони тихонько стонала от боли. Они оставили свои попытки.

«Она к этому пока что не готова», – мысленно сокрушался Журден – расстроенный, одолеваемый странным изнеможением.

Сидони уснула, так и не решившись с ним заговорить. Журден поднялся и вышел из спальни.

На улице Лаберж, в Сен-Приме, во вторник, 15 января 1929 года

Сидя за письменным столом, Жасент листала журнал, в котором записывала имена пациентов, подробности консультаций и вызовы на дом. Ее пес устроился у нее под стулом. Томми уже выздоровел. Желая выразить свою любовь или же просто напомнить о том, что он рядом, щенок положил голову на ногу хозяйки.

– Дела у нас идут неважно, Томми! Как я понимаю, жители деревни, заболев, теперь охотнее идут к новому доктору или к Матильде.

От огорчения Жасент прикусила конец карандаша. Одна мысль не давала ей покоя: со дня отъезда Сидони прошла целая неделя!

«А от нашей мадемуазель ни слуху, ни духу! Могла бы написать или позвонить… Она ведь умеет пользоваться телефоном! Но первой я ей звонить не стану, ни за что!»

Зима опустила свои ледяные крылья над озером Сен-Жан и надо всей провинцией Квебек. Все словно замедлило ход: повседневная жизнь, работа сыроварни, торговля. Пьер приходил с работы раньше обычного, но перестал наведываться домой на обед.

«На работе папа теперь с моим мужем не разговаривает. Мама все время плачет, говорит, что без Сидо дом наводит на нее жуткую тоску. Анатали ото всех отгородилась, как будто вернулась в свою раковину. Может, если я буду брать ее к себе в воскресенье, она повеселеет?… Завтра схожу на ферму и спрошу у родителей разрешения!»

Жасент с головой ушла в раздумья, но тут щенок вдруг зарычал, а потом яростно залаял. Молодая женщина в страхе уставилась в коридор, в ту его часть, которую можно было увидеть с этого места через приоткрытую дверь.

– Кто здесь? – спросила Жасент.

У нее в памяти всплыли тревожные слова Матильды – о возможном присутствии в доме неприкаянной души.

– Эмма? – пробормотала Жасент. – Эмма, сестричка, оставь меня в покое!

Томми сорвался с места и выбежал в прихожую. Он рычал и тявкал. «Хорошо, что теперь он не убежит!» – промелькнуло в голове у испуганной Жасент.

Она последовала за собакой. Во рту у женщины пересохло, сердце стучало в груди, словно молоточек. Еще мгновение – и собачий лай донесся уже с улицы, вторя обеспокоенному Томми.

– Господи, надо же быть такой тупицей! По улице проезжает собачья упряжка, ничего необычного. Надо пойти посмотреть!

Осторожности ради Жасент заперла щенка в чулане под лестницей, затем накинула пальто, повязала на шею шарф и вышла – в тот самый момент, когда Жозюэ Одноглазый прикрикнул на собак и они остановились напротив ее жилища.

– Медсестра Дебьен! – воскликнул он. – Скорее, скорее, мой приятель вот-вот окочурится!

Жасент уже увидела лежащее на санях тело, укутанное в меха.

– Фильбер? Боже мой, что с ним? – спросила она, подходя ближе. – Сыворотка от бешенства не помогла, он заболел?

– Нет, не думаю. Тут что-то другое!

– Внесите больного в дом, я осмотрю его!.. Лучше бы вам сразу отвезти его к доктору Сент-Арно.

Услышав шум и оживленные голоса, из дому вышел Фердинанд Лавиолетт. Старик был тепло одет. Он направился к ним.

– Возвращайся в дом, дедушка, на улице очень холодно, – попросила его Жасент.

– Домой, домой! Я целыми днями сижу без дела… Может, хоть вам пригожусь? Здравствуй, Жозюэ! Похоже, твой приятель, бедняга, совсем плох!

– Это еще мягко сказано, мсье Лавиолетт! Не разговаривает, лежит как мертвый. И у него сильная горячка.

С этими словами он поднял Фильбера Уэлле и прижал его к своей широкой груди. Голова больного откинулась, согнутые в коленях ноги безвольно болтались.

– А собаки? – спросил Фердинанд. – Может, я отведу их в свой сарай?

– Дедушка, тебе не по возрасту такая работа! – возразила Жасент.

– Умирать я пока что не собираюсь, внучка, а на собачьих упряжках ездил по окрестностям с тринадцати лет. Мне ужасно тоскливо, особенно с тех пор, как переехали соседи, не говоря уже о том, что и наша Сидони переселилась в Роберваль. Позволь мне хотя бы это сделать!

Молодая женщина лишь развела руками. Спорить с дедом было некогда, и она убежала обратно в кабинет, повторяя про себя, что сейчас важнее всего жизнь ее пациента.

– Голгофа! Как же у вас тут жарко! – посетовал Одноглазый, укладывая Фильбера на смотровой стол. – Думаю, ему каюк! Все это время я присматривал за ним в его хижине – на всякий случай. И поначалу он чувствовал себя нормально, клянусь!

Жасент покачала головой. Она выслушала брата Матильды с помощью медицинского рожка, не проронив при этом ни звука. Сильный жар и коматозное состояние больного ее пугали. Рана была чистая, без нагноений, и уже начала рубцеваться.

– Не знаю, мсье Жозюэ, отчего ему так плохо. Я звоню доктору, у меня нет выбора.

– Но Фильбер был бы против – ему нечем заплатить!

– Врач обязан лечить больного, даже если у того нет ни гроша в кармане, – ответила Жасент. – У меня недостаточно знаний, чтобы его лечить, – я всего лишь медсестра!

– Поступайте как знаете, – буркнул Одноглазый.

* * *

Александр Сент-Арно пришел через десять минут – лицо строгое, в руках чемоданчик. Он и не подумал пожать руку Жозюэ Одноглазому и всего лишь коснулся в знак приветствия пальчиков Жасент. Он давно хотел ее увидеть и втайне сожалел, что это происходит при таких обстоятельствах.

– Посмотрим, что тут у нас, – пробормотал он, снимая рукавицы, а потом и тяжелое пальто на меховой подкладке.

Жозюэ и Жасент казалось, что осмотр никогда не кончится. Молодая женщина опасалась худшего, Одноглазый молча молился, прося Господа сжалиться над его давним другом.

– Мы имеем дело с воспалением мозга – энцефалитом, вызванным, вне всякого сомнения, антирабической сывороткой, – наконец заявил доктор. – Первое, что нужно – сбить жар, из-за которого больной впал в беспамятство, и немедленно отвезти его в больницу. Здесь мы его не спасем. Мадам Дебьен, вы со мной согласны?

– Я вам доверяю.

– Подобное уже случалось. Я хорошо изучил проблему бешенства и вакцинации, когда решил переехать в этот регион. Животных, которые могут переносить болезнь через слюну, много – это и еноты, и волки, и лисы. У кого-нибудь в деревне есть грузовик с цепями на колесах?

– У владельца Grand Café! Он ездит на нем за провизией в Роберваль, но…

– Зачем нам грузовик? Я быстрее доеду на санях! – отрезал Одноглазый. – Через озеро, по льду.

– Действительно, мсье Жозюэ прав, это более разумное решение! – подхватила Жасент. – И я поеду с ними. Доктор, вы должны позвонить в больницу с моего телефона, – предупредить, что мы едем.

Сент-Арно раздумывал. В этой ситуации сопровождать больного следовало ему. Но сколько трогательной решимости в бирюзовых глазах медсестры Дебьен!

– Поразительно! Вы ничего не боитесь, – прошептал он. – Я вами восхищаюсь, мадам, хочу, чтобы вы это знали.

– Благодарю, но я всего лишь делаю свою работу. Может, вы могли бы дать больному хинина, чтобы сбить жар…

– Сейчас я этим займусь.

Послав ему мимолетную улыбку, Жасент стала быстро собираться: нужно было одеться в дорогу, написать короткую записку Пьеру, отвести Томми к дедушке… Через двадцать минут упряжка Жозюэ Одноглазого уже неслась к озеру. То была отчаянная езда наперегонки со смертью.

Гонка, которую не удалось выиграть… Жасент уже видела вдали массивные очертания больницы Отель-Дьё-Сен-Мишель с белой от снега крышей, когда Фильбер Уэлле, пребывавший на границе царства теней, отдал Богу душу.

Глава 5
Откровенные разговоры

Сен-Прим в тот же день

Матильда и вдова Пеллетье сидели друг напротив друга за круглым столом в кухне знахарки. Уже стемнело, и небо было укрыто тяжелыми серыми тучами. Света висевшей под потолком тусклой лампочки без абажура едва хватало, чтобы осветить их суровые лица и разложенные на столе карты.

– Что именно ты хочешь узнать, бедная моя Брижит? Таро ничего особенного тебе не пророчат – ни траура, ни нового замужества.

– Что ты такое говоришь? Я и не думала снова выходить замуж. Кто позарится на женщину, у которой полоумный сын? К тому же я уже не так молода.

– Раз уж ты заговорила о Пакоме… Его давно не видно в деревне. Ты держишь его взаперти или тайком сдала в интернат?

– Чтобы я сдала сына в интернат? Разве порядочная мать так поступит со своим ребенком? Я буду заботиться о Пакоме, пока жива, но потом – что с ним станет? Последнее время я держу его дома – он простудился и сильно кашляет. Если до завтра ему не полегчает, позову нового доктора.

– Делай как знаешь, Брижит. У меня есть целебный сироп, Пакому он нравится – на основе черной бузины и собачьей мяты. Я еще осенью его заготовила. Могу дать тебе баночку.

– Не откажусь! Ты хорошая женщина, Матильда, не то что другие.

Их глаза на мгновение встретились, после чего обе смущенно отвернулись. Знахарка усомнилась в искренности похвал вдовы, а Брижит – в том, что та ей поверила.

– Если бы ты меньше зналась с этими Клутье, я бы чаще заходила к тебе поболтать, – сказала гостья. – Тем более что ты варишь такой вкусный кофе!

И она фальшиво рассмеялась.

– Чем тебе не угодили Клутье? Они хорошие люди, и прошлогодние разливы принесли им много бед. Вспомни, они похоронили дочку и лишились части своих пахотных земель. Шамплену пришлось наняться на сыроварню, чтобы иметь возможность покупать сено скотине.

– А девчонка, прижитая невесть от кого? – зашептала Брижит, с возмущенным видом подаваясь вперед. – Разве это хорошо? Да я бы со стыда умерла, если бы моя шестнадцатилетняя дочка оказалась такой разнузданной и родила ребенка без мужа! Поверь, об этом болтает вся деревня!

– Наверняка не без твоего участия! Ты не умеешь держать язык за зубами, Брижит.

Вдова передернула плечами; ее лицо выражало осуждение. Матильда же в тревоге прислушалась. Предчувствие, которое появилось у нее еще утром, превратилось в уверенность. У знахарки перехватило дыхание. Когда же на крыльце затрещал лед и кто-то постучал в дверь, она встала и перекрестилась.

«Леон отомстил за себя!» – подумала она, глядя, как в дом входит бледная заплаканная Жасент.

– Матильда, твой брат умер. Мне очень жаль! Мы везли его в больницу на санях через озеро, но на подъезде к Робервалю я заметила, что он не дышит. И мы повернули назад – Жозюэ решил, что в город ехать уже незачем.

Молодая женщина покосилась на Брижит – в ее присутствии она не хотела говорить о том, что на самом деле было у нее на душе. Вдова Пеллетье ответила презрительным взглядом.

– Я и не знала, что у тебя есть родственники, Матильда, – произнесла она. – Мои соболезнования! Господи, надо же, какое горе… Ну, не стану мешать, пойду себе потихоньку. До свидания!

Брижит встала со стула и оделась. В окно она увидела упряжку Жозюэ Одноглазого и, сгорая от любопытства, поспешила выйти на улицу.

– Не знаю, что с ним приключилось, Матильда, милая, – вздохнула Жасент. – Доктор Сент-Арно предположил, что это воспаление мозга, вызванное антирабической сывороткой.

– Я бы расстроилась больше, если бы ты пришла и сказала, что умер чужой мне человек, не важно, от болезни или от несчастного случая. Сколько раз можно тебе повторять? Плевать я хотела на Фильбера Уэлле!

Жасент в недоумении уставилась на подругу. Матильда переменилась в лице, когда произносила эти сочащиеся ненавистью слова. Она вся напряглась, взгляд стал жестким, колючим, рот искривился, как будто на волю рвались новые ругательства.

– Можно поссориться, перестать общаться, но что-то ведь остается – с тех пор, когда вы были детьми и росли вместе, – осмелилась предположить Жасент.

Вместо ответа Матильда, эта загадочная женщина, только покачала головой. Потом быстрым шагом подошла к буфету и достала бутылку джина.

– Мне нужно выпить… Жасент, я не желаю выслушивать твои банальности! – сердито произнесла она. – Выйди лучше к Одноглазому и скажи ему, чтобы предупредил нашего кюре. Заупокойную службу нужно провести, но потом пусть забирает труп куда хочет, хоть к самому сатане! Как в такой холод прикажете его хоронить?

Потрясенная Жасент провела рукой по лицу, словно хотела стереть из поля зрения разгневанную Матильду, опрокидывающую в себя большой стакан со спиртным.

– Жозюэ знает, что ему делать, мы все обсудили, когда подъезжали к деревне, – тихо сказала молодая женщина. – А теперь расскажи мне обо всем! Почему ты так ненавидишь собственного брата? Что между вами произошло? Ты должна открыть мне правду, ведь я, с тех пор как не стало Эммы, всегда приходила поверять тебе свои заботы, сомнения и страхи. Но теперь… теперь я спрашиваю себя, кто ты на самом деле…

Знахарка опустилась на стул, и на ее лице отразилось все многообразие обуревавших ее чувств.

– Кто я? Полукровка, как говорят в народе. Младший ребенок в семье, в которой было еще трое мальчишек. Мама умерла, когда мне было одиннадцать, и мне пришлось взвалить на себя женскую работу в хижине, в которой мы жили, – в самой чаще леса. Я заботилась о четверых мужчинах – стирала, готовила, поддерживала огонь в очаге и делала много чего еще… Отец меня не замечал, не разговаривал со мной. Он охотился, пил, спал – и так изо дня в день. Поэтому, когда двое братьев начали поглядывать на меня, особенно Фильбер, он ничего не видел, ничего не слышал и ничего им не сказал. Что до нашего старшего брата, то он уехал на Антибы, даже не попрощавшись со мной. А те, что остались… Сколько бы я ни отбивалась, ни царапалась и не проклинала их, им, собакам, все было нипочем! Они пользовались мной, как подстилкой!

Матильда умолкла, сжав лежащие на столе руки и устремив взгляд в пустоту. Жасент, у которой от услышанного подкашивались ноги, тоже присела. Ее лицо стало белым как мел. Лучше бы ей всего этого не знать, но было поздно: тайны знахарки изливались наружу, проникая в сознание молодой женщины и оставляя на нем неизгладимую печать.

– Они делали со мной что хотели. Господи! Я была для них вещью, куклой. И это все длилось и длилось… Мне было пятнадцать, когда я поняла, что беременна. Не зная, что делать, я в отчаянии сбежала. Одна славная женщина, соседка, если можно так сказать о человеке, который живет на расстоянии многих миль, меня пожалела. Она передала мне свои знания, рассказала, какая травка какой недуг лечит, какие из них опасны и, помимо прочего, какие травы помогают сбросить нежеланный плод. Год я провела у нее под крылом. Я ожесточилась, поклялась, что никогда не вернусь к отцу. Но однажды, когда я была дома одна, братья меня разыскали, избили до полусмерти и увезли обратно. И все началось сначала. Потом умер мой отец. Лежа на смертном одре, он решил, что пришла пора потребовать у братьев обещания, что они оставят меня в покое, ведь то, что они делают, большой грех. Странно, но они дали отцу слово и сдержали его. А потом появился Леон – симпатичный парень, блондин с голубыми глазами, Леон, за которого я вышла замуж с ликованием в сердце, не помня себя от любви… Фильбер убил его. Убил моего мужа, моего Леона!

За этим ужасным признанием последовало молчание. По смуглым щекам Матильды катились слезы. Дрожа всем телом, она переживала трагедию своего прошлого, и ей опять было больно – такое сильное, такое жестокое горе никогда не забывается. Жасент не осмеливалась произнести ни слова. Она испытывала двойственное чувство: находилась тут, в этом доме, напуганная рассказом, и в то же самое время перенеслась на много лет назад, к молодой женщине, утратившей смысл жизни. Наконец Жасент с трудом произнесла:

– У тебя было две недели счастья… Я помню, недавно ты сама мне это сказала.

Она погладила загорелую руку подруги, словно это могло хоть как-то ее утешить.

– Да, две недели, и ни днем больше!

– Пожалуйста, расскажи, как это было. Если это было убийство, почему твои братья не попали в тюрьму?

– Это был несчастный случай – одно из тех глупых совпадений, которые провоцируют люди еще более глупые. Леон строил для нас хижину на участке, принадлежавшем нашей семье. По правде говоря, Адемару и Фильберу мой муж нравился, но разве могло быть по-другому? Ко мне они не цеплялись, и я продолжала убирать у них в доме и готовить им еду. Но после обеда они прикладывались к бутылке и пили до самого вечера, пока не падали с ног. Еще они много охотились, расставляли ловушки на пушного зверя – им нужны были шкурки и мясо. И, конечно, у каждого из них было свое ружье, которое содержалось в таком порядке и чистоте, что любо-дорого поглядеть! Сколько раз, напившись, братья развлекались, прицеливаясь то в меня, то в Леона… Жасент, мне стоит только закрыть глаза, и я вижу их – своих братьев, нечесаных и бородатых, как они хохочут, скалятся и сквернословят, не боясь ни Бога, ни дьявола! Мне не хочется об этом вспоминать. Но с тех пор, как ты привезла Фильбера в мой дом, прошлое мучит меня. Понимаешь, о чем я?… Это случилось в июне. Помню, небо в тот день было ясное, чистое, луг был усыпан цветами. Фильбер упражнялся в стрельбе из своего треклятого ружья. Я стирала белье, тихонько напевая и с восхищением посматривая на Леона. Он любил меня так же нежно, как и я его… А наши ночи! У них был вкус рая, вкус меда… Я представляла, как мы будем жить дальше – так же радостно и светло. Знала бы ты, как я была счастлива!

От рыданий у Матильды перехватило дыхание, и она махнула рукой, показывая, что не может больше говорить. Жасент с нежностью и сочувствием погладила ее по руке.

– Прости меня, пожалуйста, – сказала она. – Ты страдаешь по моей вине.

– Нет, ты ни в чем не виновата. Это они все у меня отняли… Я до сих пор задаюсь вопросом, как такое могло случиться, почему это случилось. Фильбер потом уверял, что Адемар его толкнул и он споткнулся о камень. А ведь сколько раз я просила его быть поосторожнее с ружьем, не размахивать им во дворе и в доме, когда мы рядом! Его палец был как раз на спусковом крючке. Громыхнул выстрел, и у меня на глазах лицо Леона, это прекрасное, ласковое лицо превратилось в кровавое месиво. Пуля попала ему в лоб. Когда он упал, я закричала, словно зверь, с которого живьем сдирают шкуру. Я не смогла даже поцеловать его – настолько была ошарашена. Что было потом, я помню смутно. Я всё кричала и кричала, слышала возгласы братьев… Они орали, что Леон мертв и что, по их мнению, это вышло случайно – всего лишь проклятое невезение! Представляешь? Мне так хотелось вырвать ружье из рук Фильбера и направить на него, что я убежала оттуда и остановилась только у церкви, которая была в трех милях от нашего дома. Я обо всем рассказала кюре и попросила его пойти и забрать тело моего мужа. Не так давно он нас обвенчал и благословил, пожелал нам долгой и счастливой жизни – а теперь ему предстояло отслужить заупокойную мессу… Моя жизнь кончилась. Я осталась молиться у алтаря. Я была как безумная… Единственное, о чем я думала, – что после похорон наложу на себя руки. Та женщина, что дала мне приют четыре года назад, нашла меня распростертой на каменном полу, перед алтарем. Она подняла меня, и я разрыдалась у нее на плече. И знаешь, что она мне сказала?