Текст книги "Колдовская душа"

– Ой, там тетя Сидо!

– Где? – удивилась Жасент, глядя по сторонам.

Ничего особенного в этом не было: ее сестра вполне могла приехать в Роберваль с Журденом. Но на улице не было никого похожего на Сидони.

– Да вон же, в магазине! – настаивала Анатали, указывая пальчиком на витрину.

И она оказалась права. За элегантным прилавком из полированного дерева стояла Сидони, одетая в светло-зеленую блузку с воротником жабо. Ее короткие волосы были завиты и обесцвечены.

– Глядя со стороны, можно подумать, будто она работает продавщицей, – пробормотала Жасент, прежде чем повернуть ручку двери с красивой, причудливо начертанной надписью на стекле.

Молодая женщина, разумеется, машинально прочла ее, но суть написанного осознала не сразу: Индивидуальный пошив для дам. Модные фасоны и тонкое шитье. Чуть ниже значилось имя: Сидони Прово.

Забренчал медный колокольчик. Его радостный звон еще не умолк, а сестры уже оказались лицом к лицу, причем обе были сконфужены.

– Здравствуй, тетя Сидо! – лучась от удовольствия, звонко пропела Анатали.

Сидони поспешила поцеловать ребенка в щеку. Она испытывала головокружение, и ей было очень страшно – так, должно быть, чувствует себя разоблаченный преступник.

– Сидо, что все это значит? – спросила Жасент. – Меня не удивляет, что у тебя есть магазин, но почему ты подписываешься другой фамилией?

– Ты же теперь у нас мадам Дебьен? После свадьбы женщины берут фамилию мужа.

– Но ты пока еще не замужем!

– Замужем! Мы с Журденом женаты уже пять дней! Обвенчались в церкви в Сент-Эдвидже, а потом устроили праздничное застолье вместе с Дезире, которая была моей свидетельницей, и Оноре Прово, дядей Журдена.

– Лжешь! Ты не могла так с нами поступить! Ты же обещала сшить для Анатали красивое платье, и мы должны были быть подружками невесты – ты ведь сама это придумала, вспомни!

– Приходской священник благословил наш союз, можешь не волноваться. Мне жаль, что так получилось…

Жасент хотелось дать сестре пощечину, настолько она разозлилась. В довершение всего из глаз Анатали брызнули слезы огорчения и разочарования.

– А как же родители? Ты подумала о матери с отцом, о дедушке? Какой радостью для него была бы твоя свадьба! – резким тоном продолжала Жасент.

– Мама не смогла бы приехать, ей скоро рожать. Чем кричать на меня, расскажи лучше, как у вас у всех дела. Бог мой, по-моему, я не сделала ничего плохого. Некоторые празднуют свадьбу скромно, в самом тесном кругу, тем более что так гораздо экономнее! У нас ушло на все не больше десяти долларов. На тот момент главным было открыть мой магазин. Журден ради этого влез в долги. Пойми, такой шанс нельзя было упускать: владельцы этого магазина продавали его буквально за гроши!

Жасент склонилась, чтобы приласкать племянницу. Малышка всхлипывала, но уже с интересом разглядывала обстановку – роскошь, которая ее окружала.

– У тети Сидони красивый магазин, – сказала она, постепенно успокаиваясь.

Взгляд влажных глазенок перебегал с безголового манекена в черном атласном платье, расшитом круглыми стразами, на шкафы с обилием маленьких ящичков и медными ручками. На стене висела большая цветная гравюра, обрамленная со всех сторон зеркалами. Паркет пах восковой мастикой – очень характерный запах, к которому примешивались запахи рулонов ткани, сложенных стопкой на длинном столе.

– Раньше здесь была галантерейная лавка, – пояснила Сидони, которая следила за взглядом племянницы. – Декор и мебель – все меня устроило. А еще над магазином есть небольшая квартирка.

– Но как вам с Журденом удалось пожениться и приобрести магазин – и все это за один месяц? – удивилась Жасент. – Что ни говори, ты поступила нехорошо, Сидо. Не отвечала на мои письма, не звонила… Как будто вычеркнула нас из своей жизни – маму, отца, дедушку, меня, Анатали. Известно ли тебе, что папа с Пьером до сих пор в ссоре? А ведь кто во всем виноват? Снова ты и твоя мания высказывать вслух то, о чем никто знать не должен! Обстановка на сыроварне становится просто невыносимой. Над папой все потешаются. Еще бы – тесть, который дуется на собственного зятя!

Сидони поджала губы и повернулась на высоких каблучках.

– Снова Сен-Прим со своими пересудами! – вздохнула она. – Но теперь меня это не касается, и я рада, что больше там не живу. Как приятно – не видеть больше ни Матильду, эту так называемую знахарку, ни вдову Пеллетье с ее сыном-идиотом!

– Замолчи! – прикрикнула на нее сестра. – У тебя ни к чему нет уважения! Ты родилась в Сен-Приме и там выросла. Что же до женщин, которых ты упомянула, одна из них – моя подруга, а другая – соседка. Твое презрение оскорбительно. Идем, Анатали, на улице дышится легче! А я-то думала, что скучаю по тебе, ждала, когда мы увидимся! Одно не забудь, Сидони: маме в марте рожать, и она будет очень рада, если ты ее навестишь. Если хватит смелости, в воскресенье приезжайте с мужем к нам на ферму!

Сидони нервно теребила образец шелковой ткани.

– Прошу, поднимемся наверх, выпьем чаю! – подалась она навстречу сестре. – Зимой нет ничего лучше чашки горячего чаю! Магазин я ненадолго закрою. Прости меня, Жасент! Сама не понимаю, почему иногда становлюсь такой вредной, но это происходит все чаще!

По крайней мере, это признание было искренним. Жасент подумала, что после смерти Эммы характер у Сидони изменился, и не в лучшую сторону. Неутешительный вывод, и сознавать это было очень грустно. И она дала волю состраданию: «Может, со временем моя сестра исправится? Теперь у Сидо есть прекрасный муж и магазин, о котором она так мечтала! Под гневом и неприязнью часто скрывается глубокое страдание – так говорит Матильда…»

– Я хочу чаю! – прошептала Анатали.

– Хорошо, почаевничаем втроем, – уступила Жасент. – Пьер ждет нас к полудню, так что время еще есть.

Сидони, смягчившись, поцеловала девочку, нашептывая ей ласковые слова:

– Платье подружки невесты я тебе не сшила, но вместо него к весне подарю другое, очень красивое. Ты будешь самой симпатичной девочкой в деревне! Взрослые не всегда могут делать то, что им хочется… Мы с Журденом решили пожениться скромно, чтобы не тратить много денег на свадьбу. Ты знаешь, что такое пиастры?[12]12
  В разговорной речи франкоязычные жители Канады часто называют доллар пиастром.


[Закрыть]

Блеск зеленых глаз Сидони, внезапная сладость ее голоса успокоили Анатали.

– А потом наступит время первого причастия. И я сошью тебе белое платье, все в кружевах!

– Она маленькая и пока не понимает, что это такое – первое причастие, – произнесла Жасент. – Кстати, Лорик знает, что ты тайком вышла замуж?

– Да, я отправила ему телеграмму.

Развивать эту тему Сидони не захотела. Повернув ключ в замке, она открыла дверь, сливавшуюся по цвету с деревянной обшивкой стен.

– Идемте! Посмóтрите, как замечательно я устроилась. Вчера я даже осталась тут ночевать – Журден работал допоздна. И моя свекровь, по сути, рада, что я не стою у нее над душой с утра до вечера! Она снова наняла служанку, которая раньше убирала в доме и готовила. В Сент-Эдвидже у меня было бы мало клиенток, а здесь, в Робервале, есть шанс преуспеть!

– Значит, ты все-таки… – Жасент, которая поднималась по ступенькам, не закончила фразу. – Главное, чтобы ты была счастлива.

– А я и правда счастлива, можешь не сомневаться!

Сидони засмеялась, но смех этот вышел фальшивым, а не игривым, как ей бы того хотелось. В нем угадывался некий надлом, отголосок отчаяния.

Чай с бергамотом она подала в скромной кухоньке с желтыми стенами, оборудованной всем необходимым.

– У меня есть печенье с орехом пекан, – сообщила хозяйка, наполнив три чашки ароматной жидкостью.

– Нам с Анатали лучше не перебивать аппетит.

Жасент старалась улыбаться, но на душе у нее было тяжело. Мрачные события, предшествовавшие сегодняшнему дню, этому странному моменту, в котором она сейчас жила, проносились перед ее мысленным взором. Эмма лежит в сен-примской церкви, вся в белом, наряженная для свадьбы со смертью; они с Лориком расспрашивают доктора Мюррея, любовника и убийцу своей младшей сестры; крики и ужасы, предшествовавшие этому мучительному моменту; истерические вопли их матери, очнувшейся наконец после амнезии… И опять Лорик, на этот раз целующий Сидони насильно, однажды летней ночью – Жасент это видела. И безумная гонка на собачьей упряжке, когда они пытались спасти жизнь Фильбера Уэлле, укушенного бешеным волком…

«Господи, а ведь я должна думать о Твоей благодати и о всех тех милостях, которые были нам дарованы после столь долгого кошмара! – сказала она себе. – Мама носит под сердцем дитя, ставшее результатом их с папой примирения, мы все-таки сумели разыскать Анатали, нашего маленького ангела…»

В тот же миг девочка подняла на нее глаза, полные нежности и радости, и просияла улыбкой. На ее правой щеке появилась ямочка. «Совсем как у Эммы! – отметила Жасент. – Мой бог, узнаем ли мы когда-нибудь, кто ее отец?»

Глава 6
Однажды в феврале

Роберваль, в тот же день, в субботу, 23 февраля 1929 года

Жасент вышла из ресторана под руку с Пьером; он держал за пальчики маленькую Анатали. Над огромным, покрытым льдом озером носился холодный ветер. Обед прошел не так радостно, как ожидалось, из-за невероятного известия – Сидони вышла замуж тайком, словно решила навсегда отказаться от своей прежней семьи.

– Мне даже не хочется возвращаться в Сен-Прим, – с усталым вздохом проговорила Жасент. – Ведь мне придется сообщить эту новость родителям!

– Дорогая, не делай из этого драму, – ласково уговаривал ее муж. – Ты еще хотела купить в аптеке перевязочный материал и лекарства. Я тебя туда отвезу. Но потом нам нужно ехать домой. Осторожность не помешает: я опасаюсь метели. Посмотри, какое страшное серое небо!

И он кивнул на гряду туч у самого горизонта, надвигающуюся с севера.

– А я еще собиралась забрать фотографии в четыре пополудни…

– Мы заедем к фотографу и попросим, чтобы снимки прислали нам в деревню почтой. Я не хочу рисковать, раз уж везу с собой два таких дорогих для меня существа! – с нежностью произнес Пьер.

Смягчившись, Жасент ответила ему улыбкой. Ничто в мире не может быть важнее согласия между ней и Пьером, их любви и семейного счастья! Скоро они снова окажутся возле гудящей печки, поужинают и будут обниматься в предвкушении супружеской постели и поцелуев в уютном тепле одеял… Но как бы ни старалась Жасент себя убедить, мучительное предчувствие не отпускало ее. Прошлой весной на их долю выпало много страданий. Сначала они стали жертвами ужасного наводнения, разорившего регион, потом безвременно скончалась Эмма, и это стало источником горьких, печальных, постыдных разоблачений.

«Но сколько бы мы ни плакали, ни кричали и ни горевали, нам удалось восстановить мир. Однако, боюсь, это всего лишь видимость, несмотря на то что Анатали пришла в нашу семью, заполнив пустоту, образовавшуюся после смерти Эммы», – думала Жасент. Последние несколько недель она не вспоминала об усопшей, и удивительное дело – странные происшествия, приводившие молодую женщину в смятение, прекратились. Но сегодня, глядя в угрожающе серое небо, Жасент опасалась новых бед, которые могли поставить под угрозу недавно обретенную безмятежность.

«И все из-за Сидони! Странный брак у них с Журденом… Она успела шепнуть мне на ухо, что их союз так и не был консумирован. Журден ее не торопит… Поразительно, какой терпеливый жених ей достался!»

– Милая, о чем ты задумалась? – смеясь, спросил Пьер. – Ты еле-еле идешь. Еще немного, и мы примерзнем к тротуару!

– А у меня уже ножки болят! – пожаловалась Анатали.

Жасент было в чем себя упрекнуть: обычно днем девочку укладывали спать. Это было одним из правил, милых сердцу Альберты Клутье.

– Скоро мы поедем домой, и ты сможешь поспать у меня на коленях, пока мы будем в пути, – ласково заверила она малышку. – Сейчас зайдем в аптеку, и Пьер сразу же повезет нас в Сен-Прим!

Название родной деревни отдалось в душе женщины погребальным звоном. Там ее ждут новые терзания: отец снова разозлится, мать расплачется. «Они никогда не простят Сидони за то, что она вышла замуж, никому об этом не сообщив!» – мысленно сокрушалась Жасент.

Но по возвращении в Сен-Прим ее ожидало нечто куда более страшное.

Ферма Клутье, Сен-Прим, в тот же день

Шамплен Клутье всё бушевал и никак не мог успокоиться – вышагивал по кухне из угла в угол, стиснув кулаки; его глаза метали молнии.

– И за что только Господь меня так наказывает, а, Альберта? – крикнул он, сочно выругавшись. – Я вкалываю всю жизнь – с тех пор, как стал достаточно сильным для этого. Отец приставил меня к работе, когда у меня еще усы не выросли. Здесь, в Сен-Приме, мы живем на своей земле. Нам приходилось обрабатывать каждую пядь, какую удавалось купить: корчевать пни, пахать, рыхлить, боронить! И все усилия моего деда и отца – ради чего это было? Скажи, Альберта, ради чего?

– Твои родичи годами жили плодами своих трудов, Шамплен, и это уже не пустяк. У нас есть крыша над головой, мы едим досыта. А будущим летом ты сможешь снова посеять траву и пшеницу, посадишь картофель…

– И как я со всем этим управлюсь без помощи Лорика, ведь мне еще нужно ходить на работу на сыроварню? Лучше уж сразу продать стадо! Меньше будет хлопот. Ни пиастра не получил я от правительства Ташро! Ни одного пиастра!

Воздев руки к небу, Шамплен со злостью пнул ткацкий станок супруги. Альберта испуганно сжалась.

– Если ты что-нибудь сломаешь, муж, мы не станем от этого богаче.

Правой рукой женщина прикоснулась к своему огромному животу, укрытому полой шерстяной шали, в которую она беспрестанно куталась.

– Боже, а я надеялась, что мы с тобой наконец-то заживем в мире, вместе с Анатали и новорожденным, но этому никогда не бывать! Шамплен, прошу, успокойся!

– Ты предлагаешь мне быть спокойным, когда я слышу заявления о том, что правительство выплатило 23877 долларов страховой компенсации пострадавшим от наводнения на озере Сен-Жан? Альберта, разве я не пострадавший? А вот что мы читаем в газетах: доля корпорации Duke Price в выплатах составляет 10 000 долларов, Québec-Lake Saint John и Chibougamau Railway – 5 000 долларов и правительства – 8377 долларов. А я из этих денег не увидел даже гнутого цента!

– Имей терпение! В прошлом месяце ты получил письмо от мсье Онезима Трамбле, он делает все возможное, чтобы восстановить справедливость.

– Ну да, расскажите мне о справедливости! Самое время отправиться в суд да встряхнуть там эту самую справедливость за шиворот! Ты слышала о том парне из местных, что поехал на заседание суда да так проникся, что сыграл в ящик?

Альберта, которой все это уже порядком надоело, промолчала. Беременность положила конец страстным объятиям, которые сближали их с мужем; сейчас женщина довольствовалась его заботой, но опасалась, как бы между ними снова не разверзлась пропасть.

– Тебе нехорошо? – вдруг всполошился Шамплен. – Ты очень бледна.

– Я расстроилась. Понимаю, ты хочешь получить компенсацию наравне с остальными. Но кто это решает? Ты потерял меньше земли, чем многие другие, и у тебя есть работа. Ну подумай сам! Мы обеспечены всем необходимым. Иметь теплый дом, есть досыта – в наше время это становится роскошью. Семья должна быть дружной.

Фермер задумался; он перестал бегать по кухне, а потом и вовсе присел напротив жены.

– Сейчас ты заговоришь о Пьере…

– Да, это так. У меня было время подумать – я ведь постоянно сижу в кресле с шитьем или вязаньем. Сперва я возмущалась, думала, что обманулась в нем – ну, из-за того, что у них с Эммой был роман, а потом вспомнила, что, умирая, рассказал покойный кюре. Наша младшая дочь призналась на исповеди, что у нее есть своеобразный телесный изъян. Я знаю это от Жасент. Если тебе интересно мое мнение, Шамплен, этот изъян Эмма унаследовала по линии Клутье. Если она вознамерилась соблазнить Пьера, он не смог бы ей противиться. Особенно после того, как расстался с Жасент, которую любил по-настоящему.

– Разговоры! Снова пустые разговоры! В таких случаях всегда больше виноват мужчина. Он должен уметь сдерживаться!

– Как ты двадцать четыре года назад, – произнесла Альберта ироничным тоном. – Ты захотел меня, и тебе было наплевать на приличия.

Пристыженный Шамплен понурил голову. Способ, с помощью которого он женился на Альберте, до сих пор тяготил его совесть.

– Все это в прошлом. Я достаточно покаялся, жена моя.

Альберта меланхолично кивнула, но тут же поморщилась. Взгляд ее карих, с зелеными искорками глаз перебежал на окно, за которым густо валил снег.

– Хотела бы я знать… – прошептала она.

– Что такое?

– С обеда я чувствую боль. Наверное, стоит позвать Матильду. Пускай придет и осмотрит меня.

Шамплен вскочил со стула. В один миг он позабыл о страховых правительственных выплатах, равно как и о своих потерянных пахотных землях.

– Это схватки? – спросил он, сжимая плечи жены своими большими натруженными ладонями.

– Я ожидала, что это случится позже, но дитя в чреве уже тяготит меня. У меня слабость во всем теле… И это началось еще утром.

– Нужно было раньше сказать, Альберта! Теперь, если я пойду за помощью, ты останешься в доме одна. Голгофа! И выбрала же Жасент время для прогулок по Робервалю!

– Может, я ошибаюсь… А вот Матильда сразу поймет, что происходит.

– Так мне привести ее? Или лучше сходить за новым доктором?

– Нет, мне будет неловко показаться мужчине, даже доктору. И потом, муж мой, врачей зовут, когда что-то идет не так.

– Ты тяжело рожала Эмму, а ведь тогда была намного моложе! И в этот раз могут возникнуть проблемы…

Альберта уловила в голосе мужа острое беспокойство. Она попыталась его утешить, хотя самой отчего-то стало очень страшно.

– Роды всегда проходят по-разному, Шамплен. Иди же! За болтовней ты теряешь время!

Через десять минут она осталась одна, в гнетущей тишине, нарушаемой лишь пофыркиванием печки. В комнате было темно из-за низких туч, сыпавших на землю пушистый снег. По спине Альберты пробежал холодок – от затылка до самой поясницы.

«Будет лучше, если Жасент заберет Анатали на ночь. Девочка наверняка устала, а ведь ей придется еще идти пешком от деревни на ферму… – думала женщина. – А у меня могут начаться роды. Все может статься…»

Вокзал в Монреале в тот же день

Лорик мерил платформу шагами, зажав в губах сигарету и, подобно разъяренному коту, меча в окружающих злые взгляды. Состав задержали, поскольку в локомотиве обнаружилась поломка. Пассажиры рассы́пались по перрону, многие громко переговаривались. К такого рода неисправностям они привыкли и воспринимали их как неизбежное зло.

«Голгофа! – бушевал про себя Лорик. – Если бы только я мог взять и оказаться сейчас в Робервале!»

Он уезжал с острова Ванкувер, мало что соображая, в состоянии отчаянного исступления. Бригадир согласился заплатить ему за неделю, потому что поверил в ловко придуманную ложь. «Мне пришла телеграмма: отца забрали в больницу. Я должен ехать домой, помогать матери и сестре!» – изобразив на лице тревогу, сказал ему Лорик.

Товарищи по работе тоже проглотили эту басню. Прощание, крепкие рукопожатия – и он ушел, закинув на плечо объемный кожаный мешок с вещами. С той самой минуты Лорик не находил себе места от нетерпения. Ему хотелось увидеть Сидони, заглянуть ей в глаза, расспросить ее, убедиться в том, что она действительно вышла замуж. Полученную от нее телеграмму он скомкал, а потом сжег, но ее текст постоянно возникал у него перед глазами – проклятая маленькая бумажка, каждое слово которой сочилось желчью. «Сидо все-таки вышла за этого заморыша, за полицейского! Но она не будет счастлива с этим типом, руку даю на отсечение!»

Многомесячная разлука только обострила двойственное чувство, которое он испытывал к сестре-близняшке. И все же Лорик радовался, хоть это и было глупо, что вместе со скудным багажом везет домой бойкую Дору. Он знал: Сидони его случайная подруга точно не понравится.

Дора последовала за Лориком без колебаний, после того как он заявился к ней на порог, в скромную съемную квартирку четыре дня назад. Быстро собрав чемоданы (впрочем, и собирать-то было особенно нечего), она отправилась навстречу лучшей жизни – в деревню, подальше от Виктории, куда ее в свое время привело желание работать официанткой и очарование любовника, давно забытого. Дора была уверена, что все будет хорошо. «Конечно, Лорик на мне женится! Я буду ему готовить, заниматься домом…» – мечтала она, пока поезд отмерял первые километры.

Вот и сейчас она прижалась носом к окну в купе, ища глазами своего «красавчика», как она его называла. Наконец в толпе пассажиров Дора увидела высокую фигуру с плечами атлета и даже вздохнула от удовольствия и радостного волнения. Когда же Лорик вошел в купе, с озабоченным выражением лица и сердито стиснутыми губами, женщина сочла нужным спросить:

– Дорогой, после отправления поезда мы хорошо выспались, теперь можно и поболтать. Где мы будем жить, когда приедем к твоим?

– Ха! Если бы я знал! Придет время, решим.

Лорик окинул спутницу критическим взглядом. Алая помада, которой Дора щедро красила губы, стерлась, оставив некрасивые следы в уголках губ. Тусклый свет не прибавлял женщине привлекательности. Непричесанная, с темными кругами под глазами, в поношенном пальто, она легко могла сойти за уличную девку.

– Вид у тебя не очень, – грубо добавил Лорик.

Это было жестоко – так говорить, он это знал и рассчитывал, что Дора расплачется, начнутся упреки, и тогда он сможет дать волю злости. Однако он просчитался.

– Не сердись, мой красавчик, я прихватила с собой деньжат и наведу красоту, как только мы приедем к твоим. Слишком много краски на лице – твоей матери наверняка это не понравится. Уж я сумею выглядеть прилично!

И Дора улыбнулась ему так ласково, что Лорику пришлось постараться, чтобы сдержать нахлынувшую на него нежность – совсем как в те времена, когда они с сестрами играли на берегу огромного озера.

– Что-то я замерзла, – кокетливо протянула Дора.

Он присел рядом и крепко обнял ее. Дора положила голову ему на плечо. Они были одни в купе. Лорик отодвинул полу потертого пальто и нащупал под шерстяным жилетом теплую округлость ее груди. У Доры был большой бюст, сводивший его с ума.

– Ты нравишься мне такой, какая есть, – прошептал Лорик, закрывая глаза.

На дороге из Роберваля в Сен-Прим в тот же день

Анатали заснула, устроившись на коленях у Жасент и положив поджатые ноги на соседнее сиденье. Тетя укрыла ее шерстяным одеялом, и девочке, посасывавшей во сне палец, было очень уютно.

– Вот так метель! – негодовал Пьер. – Мы бы быстрее добрались на вашей конной повозке. Снег валит все сильней, я уже ничего не вижу впереди!

– На повозке или на санях с собачьей упряжкой! Жозюэ Одноглазый бьет все рекорды, – отвечала Жасент. – Ты не волнуйся, главное – приехать живыми и здоровыми, как любит повторять мама.

– Это, конечно, так, но мы еле ползем!

– Так ведь мы никуда и не торопимся! Мне нравится, что мы с тобой и малышкой одни в этом грузовичке, посреди снежного бурана.

Жасент погладила руку мужа; было видно, что она говорит вполне искренно. Пьер покачал головой, на мгновение его взгляд задержался на лице жены.

– Ты красивая, – вздохнул он. – Даже закутанная, с покрасневшим от холода кончиком носа. Жасент, мне не хотелось рассказывать тебе об этом, но утром я встретил Эльфин.

– Вот как? – ответила жена. – Впрочем, в этом нет ничего удивительного: она живет в Робервале.

– Ну да, живет. И говорит, что собирается замуж. А еще, по ее словам, Валланс долгое время сох по тебе. А ты скрыла это от меня…

– Я не скрывала. Но зачем об этом говорить? Мне это было безразлично. Валланс ухаживал за мной, признаю, но проявлял при этом большое уважение. Я же никогда его не поощряла. Пьер, мы должны думать о будущем!

Внезапно погрустнев, он кивнул.

– Дорогая моя, я с тобой согласен, но есть кое-что, что кажется мне очень-очень важным. Я бы так хотел, чтобы у нас был ребенок, наш малыш!

– Дай мне еще немного времени, Пьер, – отрезала Жасент.

– Проклятье! Почему ты не хочешь стать матерью? – взвился он. – Каждый женатый мужчина имеет право завести детей!

– Но мы ведь можем немного подождать, пожить вдвоем год или два! А потом, обещаю, я подумаю об этом.

Пьер хотел услышать совсем другое, а потому медлил с ответом. Он вспомнил, с каким трагическим выражением Эльфин рассказывала ему о выкидыше. Он даже заново ощутил прикосновение ее маленьких и холодных, дрожащих пальчиков. Жасент приуныла, догадавшись, что муж собирается дуться на нее до самого Сен-Прима.

– Пьер, пожалуйста, не обижайся. Это тема, которую мне не хотелось бы снова поднимать. Как было бы хорошо, если бы мы могли еще какое-то время побыть втроем, прежде чем родители снова закатят скандал! Я хотела сказать, мама, конечно, удивится и расстроится, но… Только подумай: я должна им сообщить, что Сидо уже вышла замуж, ничего нам не сказав, не пригласив родственников на свадьбу.

– Возможно, им нужно было поскорее узаконить свои отношения, если они уже спали вместе, – сухо обронил Пьер.

– Нет. Сидо сама мне сказала, что до постели у них дело еще не дошло. И я ее понимаю: ей страшно. Журден ее не торопит.

– Девицы семейства Клутье – оригиналки, причем каждая по-своему, – иронично заметил Пьер. – Эмма бегала за каждым парнем, который мог ее удовлетворить, Сидони заставила мужчину жениться на ней и купить магазин, а сама пренебрегает исполнением супружеского долга, а ты, ты…

– Ну, продолжай! – проговорила Жасент холодно.

– Ты практикуешь метод Огино, чтобы не забеременеть. Раньше женщины ничего такого не знали и радовались, что у них большая семья. Тебе пора стать матерью и подарить мне радость отцовства!

Голос Пьера вибрировал от с трудом сдерживаемой тоски. Жасент в замешательстве вгляделась в его лицо:

– Да что с тобой такое? Мы ведь уже это обсуждали, не так давно даже поссорились. Ты зря завел этот разговор, Пьер! И напрасно напоминаешь мне о своей связи с Эммой. Умершие заслуживают большего уважения. Не говоря уже о том, что в кабине спит Анатали. Пожалуйста, не кричи!

– Успокойся, больше я не скажу ни слова!

Они молчали до тех пор, пока впереди не показались первые дома Сен-Прима. Смеркалось. Они очень задержались в пути: вот-вот должна была наступить ночь.

– Высади меня на углу улицы Лаберж, я оставлю Анатали у нас, – сказала Жасент, которую тяготило повисшее между ними напряжение.

– Никаких детей в нашем доме! Отвезем ее прямиком на ферму, – заявил Пьер.

Будучи человеком добрым и мягкосердечным, он тут же пожалел о сказанном и покосился на жену. Она выглядела обиженной, ее глаза блестели от слез.

– Дурачок, – прошептала Жасент.

Тут грузовик тряхнуло, и Анатали проснулась. Девочка посмотрела на снежную завесу за лобовым стеклом, на бешеный танец автомобильных дворников, на желтое пятно света от фар впереди, на дороге.

– Тетя Жасент, мы приехали? – пробормотала она.

– Да, моя крошка. Сейчас бабушка накормит тебя вкусным супом. Пьер, осторожнее! На дороге человек!

Мужчина на снегоступах обернулся и замахал руками. Это был Шамплен.

– Жасент! – крикнул он дочери, приопустившей боковое стекло. – Нужна твоя помощь! У матери схватки. Я ходил к Матильде, но ее нет дома. Я вернулся на ферму, а там Альберта плачет и стонет. И ее жалко оставлять, и нужно идти обратно… Голгофа! Я искал ее целый час, эту старую ведьму! И наконец-таки нашел. Она на улице Потвен, пользует Пакома, местного идиота! Но пообещала, что придет, как только сможет.

– Не лучше ли было привести мадам Ламонтань, повитуху? – возразила испуганная Жасент. – Или доктора? Папа, не волнуйся, я ассистировала гинекологам в монреальской больнице. Мои навыки могут пригодиться.

Пьер сразу понял, что ему делать. Он распахнул дверцу и выскочил из кабины.

– Садитесь за руль, мсье, я сам схожу за повитухой или доктором. Нельзя оставлять вашу супругу надолго одну.

– Спасибо тебе, мой мальчик! – пробормотал тесть растерянно.

Анатали вглядывалась в лица взрослых, понимая, что происходит нечто серьезное. Ее сердечко замирало от тревоги, но она ни о чем не спрашивала.

«На месяц раньше, чем мы рассчитывали, – думала в панике Жасент. – Лишь бы только малыш выжил! Надо будет затопить печку пожарче, и, может, ему потребуется особый уход…»

Она испытала облегчение, когда Шамплен остановил грузовик возле забора фермы. По крайней мере, теперь она сможет хоть что-то сделать, быть полезной… Однако нужно было еще позаботиться о племяннице.

– Папа, иди в дом первым, – попросила молодая женщина. – Анатали наверняка проголодалась, нужно ее накормить и побыстрее уложить спать. Скорее всего, кухня мне понадобится.

Он кивнул и бросился к дому.

– Идем, моя хорошая, – шепнула Жасент на ушко девочке. – У бабушки Альберты скоро появится ребеночек. Так что не пугайся, если она вдруг будет кричать. Женщинам при этом бывает больно, зато потом все мамы так рады понянчить малыша!

Она говорила не задумываясь, но уже секунду спустя поймала себя на мысли, что настанет день, когда Анатали решит, что ее собственная мать не так уж радовалась ее появлению, раз оставила дочь чужим людям. «Позже, намного позже мы как-нибудь смягчим эту историю!» – пообещала себе Жасент, беря Анатали на руки.

Едва оказавшись в прихожей, молодая женщина услышала душераздирающий крик, долетевший со стороны мастерской Сидони. Его хриплые ноты отозвались в ее душе, словно первые такты ужасного концерта.

– Господи, сделай так, чтобы все прошло благополучно! – вполголоса попросила Жасент.

Вся дрожа, она усадила Анатали за стол. Кот тотчас же прыгнул хозяйке на колени, и девочка, даже не улыбнувшись, стала его гладить.

– Будь послушной девочкой и посиди пока тут. Я сейчас вернусь!

С этими словами Жасент убежала к матери. В плохо освещенном коридоре она столкнулась с отцом.

– Папа, как она?

– Ей очень плохо. Требует Матильду и не хочет, чтобы ты ее осматривала. Голгофа! Если бы я знал, то притащил бы знахарку сюда за косы!

– Папа, не говори так! Я попробую убедить маму. А ты займись лучше внучкой.

– Лучше бы мы отвели ее к соседям. Артемизе еще один ребенок не помеха, у нее целый выводок своих!

Пожав плечами, Жасент вошла в мастерскую.

Мать лежала на диване, натянув одеяло до самого подбородка. При виде дочери она выпростала руку, чтобы выразить протест.

– Нет, доченька, не надо, уходи! Присмотри лучше за малышкой. И пообещай, что будешь заботиться о ней, на случай, если я…

– Мама, я не желаю этого слушать! Зачем представлять себе самое страшное? Ты осталась в доме одна и поэтому разволновалась. Теперь расслабься, я тут, с тобой. И первым делом я займусь печкой, подброшу дров, а то она почти погасла.

– А Матильда? Почему она не пришла? Господи, как это мучительно! Не представляла, что так бывает.