Текст книги "Быть здесь – уже чудо. Жизнь Паулы Модерзон-Беккер"

Мари Дарьесек
Быть здесь – уже чудо. Жизнь Паулы Модерзон-Беккер

Перевод: Светлана Яцык

Редактор: Тимофей Петухов

Корректура и верстка: Юля Кожемякина

Дизайн обложки: Юля Попова

Технический редактор: Лайма Андерсон

Главный редактор: Александра Шадрина

© Editions P.O.L, 2016

Published by arrangement with SAS Lester Literary Agency & Associates

© Светлана Яцык, перевод, 2020

© Издание на русском языке, оформление. No Kidding Press, 2020

Издание осуществлено в рамках программы содействия издательскому делу «Пушкин» при поддержке Французского Института в России

Cet ouvrage, publié dans le cadre du Programme d’aide à la publication Pouchkine, a bénéficié du soutien de l’Institut français de Russie

⁂

Быть здесь – уже чудо.

Рильке. Дуинские элегии

Быть здесь – уже чудо. Жизнь Паулы Модерзон-Беккер

I

Она была здесь – на Земле и в этом доме.

В ее доме для посетителей открыты три комнаты. Они огорожены красными бархатными канатами. На мольберте стоит репродукция ее последней картины, букет подсолнухов и мальв.

Она писала не только цветы.

За серой дверью, запертой на ключ, была лестница на второй этаж – там мне мерещились призраки. А если выйти из дома, можно было увидеть Паулу и Отто, Модерзон-Беккеров. Одетые в нелепо стилизованные костюмы, они – не призраки, а монстры – смотрели из окна своего дома мертвых, поверх улицы, поверх нас, живых. Пара восковых манекенов, двухголовый уродец в окне этого милого строения из желтого дерева.

⁂

Не будем лукавить, здесь и чудо, и ужас: ужас ее истории (если жизнь человека уместно называть историей): умереть в тридцать один год, когда впереди еще столько не сделано, с младенцем восемнадцати дней от роду на руках.

И ее могила ужасна. Она находится в Ворпсведе, пряничной туристической деревушке. В эдаком Барбизоне[1]1
  Деревня в лесу Фонтенбло, полюбившаяся французским пейзажистам, которые часто выезжали сюда на пленэры.


[Закрыть] Северной Германии. Памятник для нее сваял Бернгард Хётгер, друг Паулы. Это огромный монумент из гранита и кирпичей. Полуобнаженная женщина, крупнее, чем в жизни, на животе – голый младенец. Как будто и ребенок умер, но это не так: Матильда Модерзон прожила девяносто один год. Памятник уже потрепан временем, ветром и снегом Ворпсведе.

Двадцать четвертого февраля 1902 года, за пять лет до смерти, Паула Модерзон-Беккер писала в своем дневнике: «Я часто думаю о своей могиле… Над ней не должно быть холма. Хватит простого прямоугольного участка, с белыми гвоздиками по краям. А вокруг гвоздик пусть идет скромная гравиевая дорожка, тоже окруженная гвоздиками, и простая деревянная ограда, за ней – заросли шиповника. В ограде была бы небольшая калитка для тех, кто придет меня навестить, а в глубине – маленькая тихая скамейка, чтобы можно было посидеть. Пусть меня похоронят на кладбище за нашей церковью в Ворпсведе, у изгороди, из-за которой открывается вид на поля (в старой части, на другом конце). Может быть, еще два куста можжевельника в изголовье могилы, а между ними – табличка из черного дерева с одним только моим именем, без даты, без лишних слов. Вот это было бы хорошо… Может, еще стоит добавить горшок, чтобы люди могли оставлять свежие цветы».

Те, кто приходят ее навестить, оставляют цветы между ног ребенка. У могилы и правда растет шиповник, как и другие кусты. В эпитафии, выбитой в граните, выделено слово GOTT (бог) – заглавными буквами. Мой друг, говорящий по-немецки, узнает библейский стих, это Послание к Римлянам, 8:28: «любящим БОГА ‹…› всё содействует ко благу». На могиле той, что поминала Бога, только когда читала Ницше.

Странно ли в двадцать шесть лет задумываться о могиле? Отто потерял свою первую молодую жену; не было ли новой молодой жене не по себе, когда она сочеталась браком с этим вдовцом? «Я принесла вереск на могилу женщины, которую он однажды назвал своей возлюбленной».

«Предчувствия» Паулы воплотились в романтических персонажах, Девушке и Смерти. Рассказывая о картинах, которые она хотела бы написать, совсем юная Паула никогда не упоминала ни танцы, ни похороны, ни яркий белый, ни приглушенный красный… «Если бы только любовь распустилась для меня до того, как я уйду; если бы я могла написать три прекрасные картины, я бы упокоилась с радостью, с цветами в волосах».

⁂

Паула вечно молода. От нее осталась лишь дюжина фотографий.

Хрупкая, тонкая. Круглые щеки. Веснушки. Свободный пучок, пробор посередине. «Цвета флорентийского золота», – скажет Рильке о ее волосах.

Ее лучшая подруга, Клара Вестхофф, записала свои воспоминания об их встрече в сентябре 1898 года: «Она держала на коленях медный чайник, который собиралась починить перед переездом. Она сидела на табурете для моделей и смотрела, как я работаю. Чайник был такого же цвета, что и ее прекрасные густые волосы ‹…›, оттеняя ее подвижное, искрящееся лицо и тонко очерченный нос с трогательной горбинкой. Она поднимала голову, и выражение удовольствия словно поднималось на поверхность, а в ее глубоких темных глазах светились ум и радость».

⁂

Воскресенье, август 1900 года, подруги вместе; вечер, Паула пытается читать, но часто поднимает глаза: погода слишком хороша, жизнь слишком прекрасна, нужно идти танцевать. Но куда? Две девушки в белых платьях, прикрывающих лодыжки, с короткими рукавами и завышенными талиями бродят по пустынной деревне. Небо над Ворпсведе красное. Над плоским пейзажем возвышается холм с церковью. Вдруг идея – они взбираются на колокольню, хватаются за канаты и звонят в колокола: в маленький и в большой.

Это скандал. Школьный учитель подбегает, но, завидев, кто это, разворачивается: две молодые мещанки, две художницы! Запыхавшийся пастор шипит: «Sacrosanctum!»[2]2
  Боже святый!


[Закрыть] В церкви собирается небольшая толпа. Чета Брюнйесов, которым принадлежит мастерская Паулы, изобретает алиби: «Фройляйн Вестхофф и фройляйн Беккер? Это невозможно, они были в Бремене!» Фермер Мартин Финке клянется, что отдал бы пять су, чтобы увидеть это своими глазами. А маленькая горбунья, которая чистит картошку на кухне, хихикает над рассказом об их похождениях.

Вот письмо Паулы к матери, написанное 13 августа 1900 года. Нужно очень любить мать, чтобы писать ей настолько прекрасные и живые письма. Паула приложила к нему набросок углем: на нем она, маленькая блондинка, ухватилась за огромный колокол. Напрягла бицепсы, отставила назад ягодицы; Клара, высокая шатенка, громко хохочет, уперев руки в бедра. Первая выйдет за Отто Модерзона, вторая – за Райнера Марию Рильке. Художница, умершая молодой, и скульпторка, умершая пожилой, да еще и забытой.

Клара и Паула познакомились в Ворпсведе, на уроках рисования у сурового Фрица Макензена. Они останутся лучшими подругами, вместе пройдут учебу, любовь и размолвки. Ничто так не сближает, как размолвки. Вот они стремглав несутся с занятий на санках. Вот – немного позже, в Париже – они готовят пять бутылок пунша и два пирога (с миндалем и клубникой) для студенческого праздника. Вот они катаются на лодке по Марне, среди соловьев и тополей. Вот они на Монмартре, со смехом отбиваются от монахини, которая пытается их воцерковить. Вот они спускаются по дорожкам Мёдона, направляясь в гости к Родену. Вот они снова в Ворпсведе, и двое мужчин, художник Модерзон и поэт Рильке, смотрят на них с явным желанием.

⁂

В семье Беккеров все много писали друг другу. Поэтому сохранились сотни писем Паулы – в дополнение к ее дневнику и девичьему альбому. Паула – третий ребенок Беккеров. Всего их шестеро; седьмой брат умер во младенчестве. Отец, мать, дяди, тети, братья, сестры – стоит кому-нибудь разъехаться, как они сразу начинают переписываться. Это семейный долг, это ритуал, это доказательство любви.

Однажды шестнадцатилетняя Паула, уехавшая в Англию к тете Марии, чтобы научиться вести хозяйство, вернулась раньше, чем должна была. И куда более страстно, чем должна была, взялась за рисование. Мать поддерживает Паулу и даже сдает в наем комнату, чтобы оплачивать ее занятия. И отец не возражает, но какая-то профессия все равно нужна. В сентябре 1895 года Паула получила диплом учительницы.

Но она вовсе не бросается в работу. Получив от дяди небольшой капитал, она обосновывается в Ворпсведе и записывается на знаменитые тогда курсы Макензена. Там она рисует тела, изучает лица и руки. Замечает изъяны, следы нищеты. Не делая из них сентиментальные сюжеты. Она рисует то, что видит; как потом будет рисовать тела парижан и собственное тело. Ей нравятся сильные контрасты, она нередко подчеркивает тень. Она станет экспрессионисткой, что не придется по вкусу рафинированным пейзажистам из Ворпсведе.

И тем более не понравится местным критикам, когда в 1899 году в Бременском музее состоится ее первая выставка (совместно с Кларой Вестхофф, чьи скульптуры, впрочем, были приняты более благосклонно, и Марией Бок, еще одной ученицей Макензена). Некоему Артуру Фитгеру станет дурно перед полотнами. Он и хотел бы описать их «высоким слогом», но ему в голову шли только «низкие» слова, которые он, «возмущенный» этой «прискорбной выставкой» (особенно если сравнить ее с произведениями «из сокровищницы истинного искусства немецкого народа»), предпочел не записывать. Карл Виннен, признанный местный художник, попытался защитить выбор музея, «по-рыцарски открывшего двери этим бедным дамам из Ворпсведе».

Бедная дама тем временем читает пьесы Ибсена и «Дневник» Марии Башкирцевой. Мечтает о жизни в Париже. Рисует своих моделей в деревне. Ее приглашают на творческие вечера у Отто Модерзона или Генриха Фогелера. Фогелер поет под гитару, пародируя негритянские песни, все танцуют, и Паула, как она запишет в дневник перед сном, знает, что ей очень к лицу ее новое платье зеленого бархата и что некоторые не сводят с нее глаз.

⁂

Я не знаю, как это назвать. Я не знаю, стоит ли говорить «влюбляется».

Паула Беккер склоняется к Отто Модерзону.

На выставке в Бремене в 1895 году она видела его картины. Ей в них понравилась «правдивость» – и ничего больше. А затем она в первый раз увидела его самого: «Что-то высокое, в коричневом костюме и с рыжей бородой. С мягкими и доброжелательными глазами. Его пейзажи производят глубокое, очень глубокое впечатление: осеннее солнце, пылающее и меланхоличное. Я бы хотела познакомиться с этим Модерзоном поближе». Ей непросто было освоиться в Ворпсведе. Там был, конечно, Фогелер, очаровательный художник немногим старше ее, но Фриц Овербек, другой художник, принимал ее подчеркнуто холодно. «Модерзона же я, напротив, нахожу очень привлекательным. Он милый, легкий в общении, и в его натуре мне слышится музыка, которой мне хочется аккомпанировать на своей маленькой скрипке. Его картинам уже удалось пробудить во мне интерес к нему. Он добрый мечтатель». Его мнение значимо для нее. Она часто обсуждает с отцом этого мужчину, старше нее на одиннадцать лет. А еще он «выше на семнадцать сантиметров, обладает огромной силой чувств, у него острая рыжая борода; он серьезен, почти меланхоличен, но радоваться тоже способен». Он – вылитая копия ее отца. Даже на фотографиях заметно портретное сходство: его лоб, нос и борода будто бы списаны с отца Паулы.

И лишь в одном письме к матери Паула упомянула его супругу, фрау Модерзон, «хрупкую чувственную женщину с развитой интуицией». И, хотя обычно Паула адресовала свои письма Отто «господину и госпоже Модерзон», как требовали приличия, перед самым отъездом в Париж, под предлогом возврата книги, она написала ему лично о том, как сильно ей хочется снова его увидеть.

⁂

Паула решила потратить капитал дяди Артура на учебу в Париже. Ее отец беспокоится. Дневник, 5 июля 1900 года: «Отец написал мне сегодня и посоветовал устроиться гувернанткой. И всю вторую половину дня я провалялась на песке среди вереска, читая „Пана“ Кнута Гамсуна».

1900 год. Мир молод. Кнут Гамсун пишет о птицах и о летней любви, о молодых побегах и густых лесах. Гениальный автор «Голода» еще не стал тем нацистом, который передарит Геббельсу свою медаль, полученную вместе с Нобелевской премией. И Ницше еще не присвоили злодеи. Можно верить в царство бога Пана, в Природу и в «здесь и сейчас».

1900 год. Все произошло в 1900 году. Паула пишет своему брату Курту, что после долгих лет в дреме и грезах она, наконец, пробудилась. И что перемены в ней, быть может, удивят ее семью. Но все к лучшему. Они будут довольны. Они должны ей доверять.

Бремен – Париж, семнадцать часов на поезде. В одном купе с Паулой едет мадемуазель Клэр, артистка кабаре. Ее коллега, «молодой человек с негроидными чертами», стоит в коридоре и не решается войти в купе из-за Паулы. Но даже под ее «строгим немецким взглядом» они не перестают болтать и петь.

Клише помогают описывать сложный мир. Французы – легкомысленные скептики, ведут себя непристойно и остроумно. Немцы же, напротив, скромные и серьезные, опрятные и медлительные. Паула записалась в Академию Коларосси, где ее однокурсницы-парижанки позволяли себе называть милыми работы Родена, этого живого божества. На самом же деле они прекрасны! «Эти девицы просто не способны сказать ничего глубокого».

Камилла Клодель была студенткой в Коларосси; любовница Модильяни Жанна Эбютерн тоже туда записалась. Здесь студенткам можно было писать обнаженную натуру[3]3
  В Академии Жюлиана, которую посещала Мария Башкирцева, девушки также учились вместе с молодыми людьми. Но занятия с обнаженной натурой для них проводили раздельно. По неизвестной мне причине запись на эти курсы стоила для девушек в два раза дороже, чем для юношей.


[Закрыть]. Женщины позировали полностью обнаженными, мужчины – в кальсонах. «К несчастью, – напишет Паула родителям, – все эти модели – „позёры“. Они знают с полдюжины поз и постоянно их повторяют». Паула пишет торжествующего усача, поднявшего подбородок и скрестившего руки на груди. На нем белые плавки; даже без одежды он выглядит парижанином.

Паула ходит на курсы по анатомии в Высшую школу изящных искусств – в 1900 году она открыла двери девушкам[4]4
  Благодаря настойчивости скульпторки Элены Берто и художницы Виржини Демон-Бретон.


[Закрыть]. Там много иностранок: американки, испанки, англичанки, немки, русские – все они приехали, потому что не нашли ничего подобного в своих странах. Несмотря на головную боль, которую у нее вызывают трупы (предоставленные школой медицины), Паула очень ценит этот курс. Наконец-то она поняла, что такое колено, – напишет она родителям. Катлин Кеннет, студентка из Англии, писала в 1900 году с некоторой иронией: «Сказать, что девушка двадцати лет отправилась в Париж, чтобы учиться изящным искусствам, означало, в сущности, констатировать, что она навсегда потеряна для общества». Во всяком случае, Паула считала, что учиться там «женщинам тяжелее». От них ожидали миленьких и обольстительных картин, тогда как мужчинам позволялось хулиганить. А этот прекрасный, порочный Париж! Затхлая вонь абсента, всюду – грязь и лица, напоминающие луковицы. Отец заклинал ее не гулять вечерами по Большим бульварам, потому что «там можно увидеть дурные вещи».

Паула снимает комнату на бульваре Распай. Кровать в длину, полторы кровати в ширину. На стенах – обои в цветочек. Камин, лампа на парафиновом масле. Комнату с ней делит Клара Вестхофф, приехавшая учиться у Родена. Первая покупка – матрас. Вторая – метла. Надраить, вычистить все. Тридцать сантимов – и по воскресеньям будет приходить уборщица. Паула мастерит мебель из обрезков досок и драпирует их кретоном. Цветы здесь невероятно дешевые: всего за пятьдесят сантимов можно купить букет нарциссов или мимоз или восемь роз! Она нашла кафе-молочную, в которой можно поесть за франк (правда, не слишком плотно). Она худеет. Бутылка красного вина за пятьдесят сантимов, полезно для железа в крови. Родители посылают ей леденцы.

Лувр. Гольбейн. Тициан. Боттичелли, его огромная фреска; пять молодых женщин в летящих платьях словно сняли «огромный груз с ее сердца». И Фра Анджелико. Быть с ним в окружении святых. А снаружи видеть Сену то в голубой, то в золотистой дымке. Акробаты на набережных. Букинисты разложили книги на лотках. Коро и Милле в частных галереях. Ей есть что показать Кларе: на правом берегу, у торговца Воллара, стопки картин привалены к стенам, и она уверенно их перебирает. Здесь есть новая простота, говорит она, – Сезанн.

Паула гуляет много и всюду. Омнибусы огромны, их тянут тройки. Некоторые запряжены «тандемом»: лошади идут гуськом. Это так живописно, что она делает наброски. Но самое экстравагантное – парижане. Немыслимые шляпы, невиданные цвета, художники, одетые совершенно карикатурно в бархатные костюмы, с невероятными развевающимися галстуками, в плащах и даже тогах, длинные шевелюры, женщины вытворяют с волосами невероятные вещи. И «Бал Бюлье», студенты вперемешку со швеями и прачками, широкие шляпы, шелковые платья, открытые блузы и даже дутые велосипедные штаны!

Февраль, ее день рождения; она празднует с Кларой и студентками из Коларосси. Подарки: огромный апельсин, букет фиалок, луковица гиацинта в красивом горшке и полбутылки шампанского!

⁂

Скоро откроется Всемирная выставка, и цены на комнаты взлетают. За «почти такие же» деньги Паула переезжает в дом 9 по улице Кампань-Премьер, в более просторную и более чистую студию. Ее отцу слегка отказывает логика: он беспокоится, что расходы выросли, но при этом просит Паулу не экономить ни на отоплении, ни на сливочном масле. И, самое главное, не работать слишком много: «Это глупо. Люди созданы не для того, чтобы все время работать, а для того, чтобы наслаждаться жизнью, чтобы оставаться чистыми и восприимчивыми».

Паула выигрывает конкурс в Академии. Четверо профессоров единодушно проголосовали за нее. Она отправляет родителям открытку, на которой трогательно и забавно изобразила себя: с медалью на шее, в руках – палитра и кисти, а на заднем плане – Сена и собор Парижской Богоматери. «Жизнь серьезна, насыщенна и прекрасна». Но в творчестве не все гладко. Она бывает подавлена. Паула здесь уже четыре месяца. Она блуждает по городу, по «необъятной личности Парижа». Париж расколот делом Дрейфуса. Паула не говорит об этом. Ей очень нравится строящийся Сакре-Кер, но она ни словом не упоминает Коммуну. Она смотрит спектакли с Сарой Бернар, считает «Сирано де Бержерака» Ростана слишком французским, слушает «Страсти по Матфею».

И пишет Отто Модерзону длинные письма. Рассказывает ему о том, как хорошо жить в Париже весной, о французском вкусе к удовольствиям: «Мы, немцы, умерли бы от нравственного похмелья после такого потворства своим слабостям». Ей кажется, что на устах у парижан – только любовь. Но она на это не поддается. Да и в любом случае не понимает. Как хорошо быть немцем, простым и лучшим! Во всяком случае, она была бы крайне счастлива получить от него словечко.

Liebes Fräulein Becker! Отто желает дорогой мадемуазель Беккер всего наилучшего «душой и сердцем», как художник и как ее друг. Он рассказывает ей про свой быт; о своей мастерской, переполненной картинами. Есть ли в Лувре Тёрнер? Не опишет ли она цвета его полотен? Он знаком с ними только по фотографиям.

«Любите ли Вы Моне?» Нет, Отто Модерзону он совсем не нравится. Ему куда больше по душе Пюви де Шаванн. Единственное, что интересует Моне, – это угол падения света и его колебания. Такая «сиюминутная» живопись оставляет совершенно безучастным его, Отто, который долгие часы проводит, рисуя болота. Конечно, ему нравится французское искусство, но он предпочитает неустанно заниматься собственной работой. «Поскольку это огромное удовольствие – быть немцем, чувствовать по-немецки, думать по-немецки».

⁂

1900 год. Германия огромна. Эта империя раскинулась в самом сердце Европы с запада до востока, от Альп до Балтики и от Вогезов до Судет. Эльзас и Лотарингия – немецкие, современные Чехия, Словакия и Польша – тоже. В 1893 году Жюль Ферри пишет в завещании, что хочет быть похороненным «лицом к голубой полосе Вогезов[5]5
  Этим словосочетанием традиционно описывали границу Эльзаса и Лотарингии, захваченных немцами.


[Закрыть], откуда поднимается к моему верному сердцу трогательный плач побежденных».

Тем временем в Париже Паулу принимают очень тепло. Это англичан ненавидят. Только что изобрели фотожурналистику, и фотографии из концентрационных лагерей (новое слово) стали достоянием общественности. На них англичане морят голодом буров в Южной Африке. Там умрут двадцать две тысячи детей буров – двадцать две тысячи белых детей. Паулу принимают на улицах Парижа за англичанку и оскорбляют. Тогда молодая саксонка отвечает по-немецки, но «люди подозревают, что я прикидываюсь».

Паула умерла рано, в 1907 году, и не стала свидетельницей бойни, которая развернулась вскоре после ее смерти. Гоген, Сезанн и Таможенник Анри Руссо умрут в 1903, 1906 и 1910-м. Но они успели пожить, далеко продвинуть свое дело.

Паула – пузырек между двумя столетиями. И пишет она быстро, как вспышка.

⁂

Генрих Фогелер рассказывает Пауле в письме о том, какое уныние наводит деревня в ее отсутствие. Хмурая равнина Ворпсведе. Ему кажется, что каждый художник колонии ведет уединенную и удаленную от мира жизнь в своем уголке. «Горизонт сжимается, и каждый сидит у себя на диване, встревоженно оберегая свои скудные чувства». Чета Овербеков замкнулась в своих секретах; Ганс ам Энде вечно хмурится и мрачно приветствует его; «И это – мой сосед!». И Модерзон, он любезен, но совершенно не видит, насколько больна его жена. Элена Модерзон кашляет; она слаба, и недавние роды не пошли ей на пользу.

Генрих Фогелер – сын богатого торговца скобяными изделиями из Бремена. Он тратит свое наследство на то, чтобы писать в стиле прерафаэлитов, и на обустройство Баркенхоффа, прекрасного особняка в Ворпсведе в стиле модерн. Он станет коммунистом, превратит дом в сиротский приют, начнет писать в духе соцреализма и женится на анархистке после того, как его первая жена сбежит, не вынеся жизни в коммуне. Он будет сражаться с нацизмом, отправится в СССР, не сможет вернуться из-за разрыва советско-германского договора о ненападении и умрет в ГУЛАГе в Казахстане в 1942 году от голода и измождения – предсказуемый путь в жестокой логике бойни XX века.

⁂

В мае 1900 года Паула пишет чете Модерзон длинное, очень длинное и напористое письмо. «Я должна это сказать, должна, вот и всё». Пусть они немедленно приезжают в Париж. Увидеть Всемирную выставку. «Поразительно, насколько она хороша». Паула ходила туда вчера, и сегодня тоже, и завтра пойдет. Все чудеса на свете. Все нации. Это то, что Вам нужно, Отто, с Вашей чувствительностью к цветам. Дорогая фрау Модерзон, я знаю, что этой ужасной зимой Вы страдаете от всех этих гриппов и насморков; если Вам не по силам такое путешествие, отправьте Вашего мужа одного. Конечно, он будет отказываться, он не захочет ехать без Вас, но будьте твердой, не давайте слабины. Хватит одной недели. Он вернется к Вам, полный живых впечатлений.

Конечно, она все продумала: жилье, бюджет, еду всего за франк. И французских художников! Как жаль, что Отто не будет здесь выставляться, Паула не сомневается в том, что его ждет блестящее будущее: «простите меня за то, что говорю об этом так прямо». И Монмартр! И весна вся в цветах! И галерея скульптур в Лувре! И Роден, этот титан! И венгерские оркестры под китайскими фонарями! И Эйфелева башня, и колесо обозрения! В самом деле, Париж – вот это город. Герр Модерзон, напишите мне в ответном письме, что Вы приедете!

«Да, Вы должны приехать.

Ваша Паула Беккер.

Но поторопитесь, успейте до жары».

⁂

«Ваше письмо, дорогая фройляйн Паула, вызвало настоящую бурю».

Отто отказал. Из-за современных художников. Он хочет остаться в Ворпсведе, чтобы не попасть под их влияние: «Поскольку именно здесь, в этой спокойной деревне, очарование жизни настолько сильно, что ни одному из современных веяний не сбить нас с нашей орбиты. ‹…› Нет, я предпочитаю остаться здесь, всё сильнее погружаясь в себя самого».

А следом – телеграмма. Он едет.

«Дорогой герр Модерзон,

как же я довольна, что вы приедете. Ваш визит станет настоящим праздником».

Ей нужно поехать завить волосы для маскарада. Она передает фрау Модерзон свой привет и благодарности и обещает вскоре послать и розы. «Но всего, всего лучше будет Ваш визит. Ура Модерзону! Ура!»

⁂

Одиннадцатого июня, в понедельник, Отто Модерзон прибывает в Париж вместе с четой Овербеков и Марией Бок.

Четырнадцатого июня, в четверг, Отто поспешно возвращается в Ворпсведе. Его жена Элена только что умерла.

Паула тоже решает вернуться. «Дорогие родители, вот и пришел печальный финал моей жизни в Париже. И предстоящая жизнь в Ворпсведе тоже будет печальной и трудной. За последние дни я столько приобрела в обществе Модерзона».

II

Сентябрь 1900-го. Райнер Мария Рильке приезжает к своему другу Генриху Фогелеру в спокойную и уединенную колонию художников Ворпсведе. Он вернулся из России, и его путь лежит в Италию через Францию.

Рильке – сама Европа. Родился в Праге, умрет в Швейцарии. Говорит на дюжине языков. Он любил Лу Андреас-Саломе, которая познакомила его с Ницше, Толстым и Фрейдом. Герой его единственного романа, чудесных «Записок Мальте Лауридса Бригге», – датчанин. А умер он, по легенде, из-за того, что укололся шипом розы, подаренной египтянкой. (На самом же деле Рильке умер в 1926 году от лейкемии.)

Визит Рильке в поселение художников – большое событие; не то чтобы молодой поэт был уже очень известен, просто он стал новым лицом в их закрытом сообществе.

В деревне живет дюжина художников. Основатели поселения, Отто Модерзон, Фриц Макензен и Ганс ам Энде, прибыли туда в 1889 году. За ними в 1895 году последовал Генрих Фогелер. Затем к ним присоединились Карл Виннен, Фриц и Эрмина Овербек, Клара Вестхофф и Мария Бок. Многие приехали, потому что родились неподалеку. И потому, что в Ворпсведе красиво. И пустынно. И потому, что это равнина, а у них есть представление о том, каким должен быть пейзаж и как на него смотреть: с venuta, широкими планами, покончено, эти художники ценят особый ракурс, отдельный уголок, дерево и дом.

Кроме того, их привела сюда аутентичность. Скудный и благостный крестьянский быт на фоне почти неизменного пейзажа. Болота, леса, небо, в отдалении – песчаные холмы. Тусклый свет, северное солнце, зимний снег, летние грозы. Женщины в белых платьях. Соседские стада. Деревенская простота, румяные лица, золото и фарфор.

Можно упрекнуть Рильке в том, что в своей монографии о художниках Ворпсведе он обошел Паулу молчанием[6]6
  Паула ее прочитала и нашла, что в ней «больше Рильке, чем Ворпсведе» (9 марта 1903 года).


[Закрыть]. Или можно счесть, что Паула была тогда слишком нездешней.

В Ворпсведе она пишет черно-белые березы, болотный торф. В Париже она бьется над серым светом, над каштанами на фоне высоких стен. На Миссисипи она бы писала пышный испанский мох, свисающий с деревьев, будто зеленая борода.

⁂

Лето 2014-го. Лодка на Хамме. Это небольшая речка в Ворпсведе, короткая, но очень широкая. В Google Earth она напоминает сколопендру: отходящие от нее каналы похожи на тысячи ножек. Хамме впадает в Лезум, которая впадает в Везер. «Впадать» – неподходящее слово: вода течет медленно, земля будто расступается. Это не река, это трясина, созданная крестьянами, канал за каналом, ельник за ельником.

За лодкой – крутой берег, на нем высится изгородь, раскинулся тополь. И всюду – небо. Деревья бросаются в воздух. Ворпсведе – один из немногих просторных уголков Германии. На западе, у Северного моря, начинается Голландия с ветряками, из-за которых знакомые места выглядят по-новому. Мельницы, равнины и – внезапно – толпы людей. Германия заканчивается возле моря пейзажем с польдерами.

Из Бремена до Парижа можно долететь всего за полтора часа, но в 1900 году Рильке, «который несся в высоком желтом экипаже под шум деревьев», понадобилось четыре часа, чтобы преодолеть сорок километров.

⁂

Райнеру Марии Рильке и Пауле Беккер по двадцать четыре года. Девушка, которая не хочет быть гувернанткой, встречает молодого человека, который не хочет быть военным. Она вернулась из Парижа, он – из России. Кончается лето 1900 года. Весь мир – перед ними.

Светловолосая художница «улыбается из-под полей флорентийской шляпы».

Рильке только что узнал, что его друг Генрих Фогелер принял решение жениться на Марте, очень молодой и красивой местной девушке, «простой и нежной». «Битва окончена», – соглашается он.

Для Рильке же битва, напротив, началась. Лу Андреас-Саломе отдалилась от него. Он впервые видит Клару и Паулу. Он принимает их за сестер: одна рослая, темноволосая, другая русая и невысокая, обе в белых платьях и обожают танцевать.

⁂

В первый вечер Рильке разговаривает с Паулой о цветах болотистых равнин. О тоске, в которую они его погружают. О вечерних небесах. О тех минутах, в которые он не знает, как жить.

На фоне грозового неба Ворпсведе деревья наливаются цветом. Дома алеют. Вода сияет так, словно свет зарождается где-то в глубине каналов.

Рильке считает, что художники всегда знают, как жить. Когда тоска приходит, они ее пишут. Заточенный в госпитале, Ван Гог писал свою палату. Тела художников и скульпторов деятельны. И вся их работа – в движении. Он же, поэт, не знает, куда деть свои руки. Он не умеет быть живым.

Клара присоединяется к ним в первый же вечер. Она встретила на болотах смерть. Пожилую женщину, призрак. Тихая ночь, березы, луна, свечи в темной мастерской. То, что на самом деле рассказала Клара тем сентябрьским вечером 1900 года, мы видим через призму записей Рильке. Он каждый вечер пишет о своей жизни Лу Андреас-Саломе (посмертно эти письма опубликуют в «Дневнике Ворпсведе»[7]7
  Рильке Р. М. Ворпсведе. Том 1. Дневник. М.: libra, 2018; Том 2. Эссе. М.: libra, 2018.


[Закрыть]). В них Рильке пишет о разных краях, видениях и безднах. О садах, будто из другой эпохи. О лодках на каналах с призрачными экипажами.

В римскую эпоху неверных жен бросали в трясину грудью вперед. Их тела, не тронутые разложением, до сих пор находят в болотах. Тысячу лет рот открыт от ужаса перед трясиной, но стоит оказаться на поверхности – и тело рассыпается, едва ткани соприкоснутся с воздухом. Возле церкви – той, в которой Клара и Паула звонили в колокола в честь заката, – смогли похоронить лишь пыль… пишет Рильке к Лу.

Райнер Мария Рильке колеблется. Паула, Клара. Его сердце в нерешительности. Ему бы пришлось по вкусу трио. Так будет всю его жизнь.

Паула носит зеленое платье, то, в котором она впервые появилась в мастерской Модерзона.

 
Краснее не бывало красных роз,
чем в этот вечер, дождь его терзал.
Твоих волос я нежность вспоминал…
Краснее не бывало красных роз.
Подлески не темнели зеленей,
чем в этот вечер, дождь его одел.
Я вспоминал, как вырез платья бел…
Подлески не темнели зеленей[8]8
  Стихотворение Рильке (сентябрь 1900 года) из Дневника Ворпсведе, пер. Е. Зайцева.


[Закрыть].
 

Клара носила белое платье, «батистовое платье без корсета, в имперском стиле. Перехваченное лентой под грудью, с длинными вертикальными складками. Ее прекрасное печальное лицо обрамляли легкие кудри, которым она позволяла свободно спадать вдоль щек…». Вот и вечер второй встречи. Рильке пообещал почитать свои стихи друзьям. Тяжелый стол перенесли к окну, чтобы все могли усесться. Паула называет эту сцену «битва со столом», поэт записывает фразу. Но «настоящая королева» того вечера – Клара. Она видится ему «особенно прекрасной ‹…› несмотря на подчас слишком резкие черты лица».

Во время третьей встречи он дарит Пауле несколько сувениров, привезенных из России; среди прочего – фотографию Спиридона Дрожжина, крестьянского поэта и крепостного Толстого[9]9
  Спиридон Дрожжин не был крепостным Толстого, но несколько раз встречался с этим писателем и испытывал его влияние.


[Закрыть]. Крепкое лицо; ей нравится писать такие. Клара подъезжает к ним на велосипеде. Они пообедали у Овербеков; рядом с Рильке сидела Паула, и разговаривал он именно с ней, и много. И слушал Отто, который рассказывал, как сложно доставить удовольствие животным. Похитьте у паучихи кокон с яйцами, который она таскает повсюду, и она обезумеет; повесьте кокон на ее паутину, и она мгновенно испытает облегчение и удивится, спрашивая себя: «Разве я здесь не проходила?» «Никогда не забуду, как Модерзон рассказывал об этом: помню его выпученные глаза, в которых будто бы читалось каждое движение этого создания; помню взмах руки, которым он показал, как паучиха взваливает мешочек обратно на спину», – пишет Рильке к Лу.