Текст книги "В плену теней"

Мари Кирэйли
В плену теней

Пролог

Девочка лежит в кроватке с кружевным балдахином и пологом, больше похожей на воздушное облако, а не на спальное ложе.

– Только такая кроватка и подходит моему ангелочку, – говорит мама каждый вечер, целуя и укладывая девочку в постель.

Аромат маминых духов всегда витает в комнате. Он действует успокаивающе, так же как свет ночника с абажуром в виде балерины в розовой пачке и мелодия маленькой хрустальной музыкальной шкатулки – тема Лары из фильма «Доктор Живаго». Мама, почитав ей на ночь, уходит, и девочка поднимает крышку и погружается в сон под звуки нежной мелодии и завораживающее мерцание хрустальных граней шкатулки.

Но вот уже три недели девочка не слышит знакомой мелодии – она не позволяет Жаклин открывать ни шкатулку, ни книгу, хотя во всем остальном остается послушным ребенком. Она отказывается теперь даже спать. Жаклин пообещала, что мама в конце концов вернется домой.

На подъездную аллею дома въезжает машина, по комнате сквозь кружевной узор оконных занавесок проплывает свет фар. Затем лучи от задних фар снова обшаривают спальню. Под окном звучат мужские голоса.

Хотя из постели девочке вставать не разрешается, она подбегает к окну, распахивает его и смотрит вниз. Там, рядом с папиным блестящим двухместным автомобилем, стоит фургон. Интересно, почему папа больше не ездит на маленькой зеленой машине, на которой они с мамой уехали в тот, последний раз?

Она с любопытством наблюдает, как двое незнакомых мужчин открывают заднюю дверцу фургона и выдвигают оттуда длинные узкие носилки. На них лежит мама, плотно закутанная в темное одеяло и пристегнутая ремнями. Когда носилки поднимают на крыльцо и вносят в дом, мамина изящная рука, выпростанная из-под одеяла, дрожит. Девочка выглядывает в холл и, увидев, что там никого нет, проскальзывает на верхнюю площадку лестницы. Оттуда, сквозь столбики перил, она разглядывает входящих в дом.

– Сюда, – показывает отец, стоя на середине лестницы. – Мы приготовили место в спальне.

Мужчины смотрят на лестницу. Один с сомнением говорит:

– Мы не сможем пронести ее наверх.

– Ее комната наверху. Вы должны ее туда отнести, – охрипшим голосом повторяет папа.

Они переговариваются через голову лежащей на носилках мамы.

– Я вам помогу, – настаивает папа. – Но вы непременно должны поднять ее на второй этаж.

– Вы не сумеете нам помочь, – возражает мужчина постарше.

– Делайте так, как он говорит, – просит мама слабым, болезненным голосом, точно таким, какой бывает по вечерам у Луи, когда тот страдает от болей.

Тяжелые ботинки топают по ступенькам. Мама болезненно стонет.

– Осторожнее! – кричит папа. – Ради Бога, осторожнее!

Невидимая в темноте длинного коридора, девочка стоит и прислушивается, потом, напрочь забыв о взбучке, которая ей грозит, если ее заметят, подбегает к лестнице. Она хочет посмотреть, что случилось с мамой, и видит мамино прекрасное лицо, искаженное гримасой чудовищной боли, и ее открытые глаза, наполненные слезами.

Няня, идущая впереди мужчин, замечает девочку, прижавшуюся к перилам, подходит, склоняется и внимательно вглядывается в ее лицо.

– Бедное дитя, – говорит няня. – Как она похожа на свою мать. Это такое утешение!

Девочка переводит взгляд с няни на отца, который ведет себя так, словно ничего не слышит. Потом она смотрит на маму, устремившую печальный взор туда, где стоит дочь, но, судя по всему, не видящую ее.

И девочку осеняет ужасная догадка: их семья больше никогда не будет такой, как прежде. Она гладит крохотной худенькой ручкой щеку матери, потом поворачивается и стремительно бежит в комнату брата, чтобы рассказать ему обо всем, что увидела.

Глава 1

Сидя перед компьютером, Хейли Мартин размяла пальцы, прежде чем снова опустить их на клавиатуру. Обычно это движение означало готовность к работе. Однако сейчас, как и в предшествовавшие дни, Хейли была рассеянна, в голове – ни единой четкой мысли, ни одного определенного слова.

Она смотрела на экран и старалась сосредоточиться на сюжете, который еще только смутно вырисовывался. Начало – всегда самый тяжелый этап работы: ее охватывал ужас, когда предстояло напечатать первые слова на чистом пустом экране, ужас, который будет владеть ею, пока все четыреста страниц не окажутся завершены. А ведь это совершенно неуместно и необъяснимо при ее довольно прочной писательской репутации.

После публикации своего первого бестселлера Хейли уже не зависела от капризов требовательных редакторов и могла писать то, что хотела. Обычно ощущение свободы бодрило ее, но теперь чувство ответственности сковывало мысли, как никогда прежде.

Сон, посетивший ее прошлой ночью, был тревожно реален, но раньше сны никогда не выбивали ее из колеи. Должно быть, все дело в годовщине, нехотя призналась она себе. Неужели она действительно думала, что пять лет могли усыпить память?

Они с Биллом преисполнились надежды, когда после трех выкидышей ей удалось сохранить беременность, преодолев первые, самые опасные недели. Лежа ночью в постели, Хейли иногда клала руки на живот и молила Бога, чтобы зародившаяся внутри ее жизнь не прервалась, чтобы она развивалась и чтобы ребенок родился здоровым и сильным, – словно ставший уже привычным ритуал мог помочь.

Когда она была на третьем месяце беременности, врач предложил провести кое-какие тесты. В конце концов, сказал он, ведь так и не был установлен диагноз болезни, являющейся причиной ее «неприятностей». Билл, который еще больше, чем Хейли, страдал от этих «неприятностей», настоял на том, чтобы присутствовать во время проведения тестов, и оставался рядом с ней в течение долгих часов, когда она отказывалась даже пошевелиться в ожидании результатов исследования околоплодной жидкости. Она так надеялась, что анализы подтвердят: ее ребенку ничто не угрожает. В поддержке Билла она черпала силы, он был ее надежной опорой в тяжкие дни трех предыдущих утрат – неудивительно, что по получении результатов генетических тестов доктор пригласил его в кабинет первым.

Хейли была настроена непреклонно. Она ни за что не позволит прервать жизнь этого ребенка. Но потом все повторилось: началось кровотечение и перед ней встала необходимость почти героического выбора.

На четвертом месяце беременности зародыш – это уже дитя. Она отчаянно спорила с Биллом, но в его возражениях была суровая правда.

– Подумай, разве ты сможешь смотреть, как умирает наш ребенок? Хейли, ведь придется день за днем наблюдать, как он угасает. Я видел это, я знаю, какой это ужас. Хейли, позволь положить этому конец! К тому же именно так все предопределил Бог. Как бы ни страдали мы, нужно прежде всего думать о ребенке.

Билл был прав, не могла не согласиться Хейли, он, как никто другой, сострадал ее боли. Когда, сжалившись над ней, доктор ввел успокоительное, последнее, что почувствовала Хейли, были руки Билла, сжимавшие ее ладони. Несколько дней она находилась под действием транквилизаторов, сначала в клинике, потом дома. Билл уходил утром и возвращался вечером. Она же лежала в постели в одной позе – подтянув колени и тесно прижав их к груди. Глаза у нее были сухими, но веки покраснели от слез. Свои самые тяжелые переживания она скрывала от Билла, давая им волю лишь в его отсутствие. Когда он спрашивал, как Хейли провела день, она отвечала, что сидела за столом, якобы писала, но упорно не показывала ему ни одной готовой главы, хотя прежде всегда это делала.

Доктор назначил средство от депрессии и психологические упражнения для улучшения настроения – словно скорбь была чем-то неправильным или неестественным. От пилюль в ней просыпалась какая-то странная бессмысленная энергия, которую уместнее было направлять на уборку квартиры, чем на сочинительство, неизбежно влекущее за собой рефлексию. И хотя таблетки помогали ей спать, сны она видела страшные. Крохотные ручки скользили по ней, тоненькие пальчики с острыми ноготками царапали кожу.

Она прекратила пить лекарство и перестала посещать врача, не одобрявшего то, что он называл ее «спадами».

Но даже после этого Хейли не смогла заниматься своей работой.

В конце концов, отчаявшись, Билл принес ей кучу специальных медицинских книг.

Прежде Хейли лишь совсем немного знала о признаках этого психического состояния. Теперь у нее появилась возможность изучить их досконально – то был горестный перечень чувств, которые испытывают родители, живущие с ребенком, обреченным на медленное умирание с момента зачатия. Хейли ругала себя за то, что не может избавиться от депрессии, напоминала себе, что приняла единственно верное решение. Потом села за компьютер и попыталась излить свою боль в словах – написать книгу о ребенке, который должен умереть.

Роман «Как умирал Аарон» стал ее первым бестселлером. Десять месяцев спустя она выпустила вторую, не менее успешную книгу. В тот день, когда их с Биллом пригласили на телевидение рассказать историю своей жизни, Хейли подумала, что прошлое осталось позади.

Но оно вернулось и жестоко преследовало ее.

Писала она под своей девичьей фамилией, но ведущий телепрограммы называл ее по фамилии мужа. Любой зритель мог теперь найти и находил их номер в телефонной книге штата Милуоки. Матери звонили ей часто среди ночи и, извиняясь за беспокойство, бередили душу своими исповедями. Ей приходилось лгать, говорить, что они ее вовсе не потревожили, и выслушивать произносимые со слезами в голосе слова утешения и множество похожих на ее собственную печальных историй. Были и другие звонки – злобно шипевшие в трубку неизвестные утверждали, что неспособность ее ребенка выжить – это Божье наказание.

На обращенной к реке стене их эллинга появилась красная свастика, она горела там, словно символ позора, о котором они с Биллом даже не подозревали, пока сосед, живший напротив, на другом берегу, не пришел как-то утром и не открыл Хейли смысл этого символа.

Хотя Хейли терпеть не могла оставленных на пленке сообщений, она в тот же день купила автоответчик и весь день закрашивала стену эллинга, пока взбухающая от весенних дождей река не подступила к самым ее ногам. Окончив работу и не зная, чем еще заняться, Хейли села у окна, выходящего на реку, и стала размышлять о мужчине – по ее разумению, только мужчина был способен нарисовать эту гадость.

В тот вечер, вернувшись домой, Билл застал ее в том самом кресле – она словно охраняла свой дом и свою жизнь. Он принес ей бокал вина, приготовил ужин и постарался разговорить. Потом, уже в постели, он гладил ее по белокурым волосам и повторял то, что сказал в телевизионном интервью. «Моя неприкаянная евреечка… – так он ее называл. – Быть может, именно это в первую очередь меня в тебе и привлекло».

– Ты действительно так думаешь? – Она пристально посмотрела на него, требуя ответа, и впервые после того, как на них обрушились тяжкие испытания, он не отвел взгляд.

Нет, его привлекло то, что она была белокурой и голубоглазой, и он верил, что она, как никакая другая женщина, далека от генетических пороков его хасидских предков. Его родители воспитывались в строгости и вместе взбунтовались против своего прошлого. Исполненные новых, либеральных взглядов, они приветствовали появление Хейли в их семье с тем же энтузиазмом, что и их сын. Они даже не предложили ей принять иудаизм, хотя Хейли была готова сделать это: причисленная к католической церкви с младенчества, она скорее верила в религиозные ритуалы, чем осознавала суть религии.

– Не знаю, – честно ответил Билл и добавил: – Я тебя люблю.

Они не оставляли надежды все же завести детей. Да, их ребенок должен унаследовать больной ген, хотя внешне это могло никак не проявляться. Как у нее самой. Как у Билла. Но обречен на дурную наследственность только их общий плод. Они подумывали об усыновлении. Об искусственном осеменении. Но оба страстно хотели иметь собственных детей, если не общих, то таких, для кого один из них был бы настоящим родителем.

Хейли продала дом – их дом – весной после третьей годовщины с того дня, когда вынужденный аборт прервал жизнь их ребенка, и купила особняк в висконсинском лесу. Его тыльная стена выходила на национальный парк и крохотное озерцо, наполнявшееся по весне водой. Летом все было хорошо, но после короткой осени наступала ранняя снежная зима. И вместе с ней к Хейли возвращались тяжелые воспоминания. Заснеженный пейзаж напоминал стерильно-белый врачебный кабинет, а снег, покрывавший землю, когда они последний раз покидали клинику, – белые стены спальни, в которой она провела много долгих дней, охваченная отчаянием.

На нее снова темной ужасной волной накатывала депрессия и, подхватив, затягивала в бездну, куда не проникала ни единая искорка света.

День за днем она допоздна валялась в постели и вставала лишь ненадолго – для того, чтобы, перекусив, снова провалиться в тяжелый, беспокойный сон. На автоответчике накапливались сообщения – от Билла, от матери, от врача, а она все спала, безразличная ко всему: к работе и к самому факту своего существования.

Наконец где-то в середине мертвого сезона она начала видеть во сне солнце, тепло, жизнь. Эти сны напоминали о себе и днем – они взывали к ней, требовали что-то сделать. В середине ноября Хейли закрыла дом. Прихватив лишь компьютер и маленький чемоданчик, набитый летними вещами, она отправилась на юг. Ненадолго останавливаясь только для сна, довольно быстро Хейли приехала в Новый Орлеан.

Несколько дней она провела во Французском квартале, в отеле «Холидей инн», присматриваясь к атмосфере уличных сборищ и взаимоотношениям между людьми. В конце концов Хейли заключила, что этот квартал отвечает ее потребности в свете, энергии, смехе. Приняв решение, она связалась с агентством по аренде недвижимости и начала подыскивать место, которое могла бы назвать своим домом.

Большинство предлагавшихся квартир были слишком велики и дороги для писательницы, которой еще предстояло выплачивать кредит, взятый на покупку дома в висконсинском лесу. Другие – чересчур запущенные или расположенные в таких сомнительных районах, что она никогда не смогла бы чувствовать себя там спокойно, а тем более работать, – тоже не подходили.

Хейли уже начала подумывать о том, чтобы постоянно переезжать с места на место, когда по чистой случайности нашла то, что искала, в двух шагах от своего отеля. Как-то, безрезультатно обойдя с агентом квартир шесть, она оставила машину на стоянке отеля и решила пройтись пешком – поискать какой-нибудь новый ресторанчик, чтобы там поужинать. Кафе «Сонина кухня», находившееся почти рядом с «Холидей инн», всегда было забито постоянными посетителями. Но в тот вечер лишь несколько человек ожидали у входа, когда освободятся столики. Хейли присоединилась к ним и, стоя в очереди, прочла объявление о сдаче квартиры, прикрепленное возле кассы. Она заинтересовалась.

Отдельный вход на лестницу, ведущую на третий этаж, где была расположена квартира, выходил на тротуар позади кафе. В квартире был балкон с кружевными чугунными перилами, нависавший над крыльцом кафе. Окна комнаты смотрели на юго-запад, так что во второй половине дня она оказывалась залитой солнцем. Хотя в квартире не было кухни, имелись встроенный буфет со стойкой, маленькая двухконфорочная электрическая плитка и большая раковина в ванной, где Хейли могла в случае необходимости вымыть несколько тарелок. Но самое главное – сзади к дому примыкал небольшой сад.

Хейли прошлась по комнате, пытаясь представить себе, как будет жить в этих стенах. Выглянула на балкон, с удовольствием отметила, что он достаточно широк, чтобы вытащить сюда стол и водрузить на него компьютер. А царившая здесь атмосфера чужих тайн казалась идеальной для творчества. Квартирка была отделена от основного двухэтажного дома. Обои в розовых бутонах, покрывавшие стены комнаты, наводили на мысль о том, что раньше здесь жила маленькая девочка. Теперь комната была обставлена ветхой, хотя, похоже, и антикварной мебелью. Владелец предложил вынести и свалить ее в сарае, если Хейли пожелает.

Хейли не пожелала. Эта огромная комната подходила ей такой, какой была, хотя она и не могла понять, почему именно. Хейли въехала в тот же день и отправилась по магазинам. К ночи кровать была застелена ярким африканским покрывалом, на столе лежала такая же яркая скатерть, идеально гармонировавшая с покрывалом. Через несколько дней Хейли нашла псевдовосточный коврик, прикрыла им проплешину в центре пятнистого ковра винных оттенков, покрывавшего пол комнаты, после чего переставила единственный приличный предмет мебели – резной деревянный диван, обитый красной шерстяной тканью, – к двустворчатой двери, ведущей на балкон. Рядом с диваном она повесила медную ладанку.

Хейли надеялась, что, когда все вокруг будет по ней, она сможет начать работать.

Унылый северный твид сменился в ее гардеробе яркими цветастыми свободными платьями. Она носила теперь на шее мешочек-амулет, который специально для нее сделала жрица племени йоруба. Амулет должен был принести ей удачу в творчестве. На ее весьма пожилую «короллу» едва ли кто-либо позарился бы, тем не менее на приборном щитке теперь красовался фетиш, призванный отпугивать угонщиков. Хейли всегда делала покупки на одном и том же рынке и завтракала изо дня в день в одном из двух постоянных ресторанчиков. Продавцы и официанты называли ее по имени. Впервые за много месяцев она принадлежала только себе.

В не по-зимнему теплые дни, подобные нынешнему, она держала балкон открытым. Комната наполнялась влажным речным воздухом, таким насыщенным, что Хейли казалось, будто она вдыхает вместе с ним саму городскую жизнь. Издали доносились гул улицы Дюмен, дробь барабанов уличного оркестра, звон посуды из кухни кафе, расположенного внизу, – знакомые, милые звуки.

И все же, несмотря на новое окружение и иной образ жизни, слова по-прежнему не складывались и не перетекали на экран компьютера. Сюжет, который она так тщательно обдумывала по пути сюда, казался теперь искусственным и банальным. Отлично зная, что подстегивать работу над книгой бесполезно, Хейли выключила компьютер, положила в карман записную книжку и пошла прогуляться.

День был солнечный и яркий. Хейли не спеша миновала собор, дошла до кафе «Монд» и, присев за столик, стала потягивать кофе и наблюдать за немногочисленными в зимнее время группами туристов, проходящими мимо. За соседний столик присела женщина с ребенком в ходунках и заказала булочки, посыпанные сахарной пудрой. Каждый раз, когда пудра просыпалась малышу на джемперок, он заливался радостным смехом.

Молодая мать обратила внимание на то, что Хейли смотрит на них.

– Сколько ему? – спросила Хейли.

– Почти три. С ним уже можно путешествовать. Мы из Чикаго. А вы?

Три года.

– Из Висконсина, – ответила Хейли.

– Никогда бы не сказала, судя по вашему акценту. Милуокский?

Если бы ребенок Хейли и родился, теперь он наверняка был бы уже мертв.

– Да, до недавнего времени я жила в Игле. Сюда приехала всего недели четыре назад.

– Вот как? Вам повезло. Когда мы выезжали из Чикаго, там шел снег. Эта весенняя погода восхитительна, правда?

Мертв… и ее горе было бы еще тяжелее от этой утраты. Хейли, соглашаясь с собеседницей, кивнула. Хотя лицо ее выражало лишь обычный вежливый интерес, говорить она не решилась, чтобы не выдать волнения.

В руках у женщины была видеокамера.

– Вы не снимете нас? – попросила она Хейли.

Хейли выполнила просьбу, потом заказала новую чашку кофе. «Я неправильно выбрала место действия своего романа», – решила она. Сюжеты ее произведений всегда разворачивались на Среднем Западе, но теперь она живет здесь, и писать надо об этих местах. Хейли принялась делать заметки в записной книжке и, заработавшись, незаметно выпила две чашки кофе, хотела заказать еще одну, но тут солнце внезапно зашло за темную грозовую тучу.

Пока Хейли шла домой, резко похолодало, поднялся ветер и упали первые дождевые капли. Войдя к себе, она увидела, что балконная дверь, оставленная незапертой, распахнулась настежь. В комнате остро пахло озоном. Этот запах всегда вызывал в воображении Хейли вид жирных червей, ползающих по тротуарам после весенних ливней.

Бумаги разлетелись по всему полу, ковер и стена возле балконной двери пропитались влагой. Клавиатура компьютера была залита водой, а изображение на экране монитора, когда она его включила, плясало.

– Это было очень глупо с твоей стороны, Хейли! – громко сказала она, включая обогреватель. – Сегодня работать не придется.

Понадобилось четыре банных простыни, чтобы собрать воду с пола, а когда она стала протирать стену, кусочки обоев, оторвавшись, прилипли к полотенцу. Хейли с сожалением посмотрела на изуродованную стену, потом окинула взглядом остальные три. Обои с бутонами чайных роз выглядели отвратительно, совсем не так, как они смотрелись, когда комната освещалась солнцем. Одна полоса стала и вовсе облезать.

Ну что ж, если писать нельзя, можно заняться чем-нибудь другим.

Хейли собрала мокрые полотенца и, отправившись в расположенную позади кафе прачечную, сунула их в стиральную машину, а потом, пройдя по узкой тропинке сада, вошла в «Сонину кухню».

– Фрэнк сегодня здесь? – спросила она у Нормана, единственного официанта, дежурившего в зале в это тихое послеобеденное время.

Норман уставился на Хейли с таким величественно-надменным выражением, которое даже нельзя было счесть грубым. Хейли тут же захотелось извиниться перед ним, хоть она и не понимала, в чем заключалась ее чудовищная оплошность.

– Сейчас позову, – ответил наконец Норман.

Вскоре, виртуозно маневрируя между тесно поставленными столиками, в зал вышел грузный Фрэнк Берлин. Этот дом и ресторан достались ему по наследству, но он развернул здесь собственное дело. Фрэнк обладал неоспоримым поварским талантом, и за последние годы «Сонина кухня» (кафе называлось так в честь бабушки Фрэнка) превратилась в одно из лучших заведений Французского квартала.

– Хотите кофе? – спросил Фрэнк.

– Нет. Я хотела спросить, можно ли мне сорвать обои в моей комнате и покрасить стены?

– Вам эти обои тоже не нравятся? Ну разумеется, можно. Только предупреждаю: сами срывайте, сами же и красьте. На первый взгляд может казаться, что эти обои вот-вот оторвутся, но местами они приклеены намертво. Я делал эту работу здесь. – Он обвел рукой стены зала. Выкрашенные в розовато-лиловый цвет, они оригинально контрастировали с панелями темного дерева. – У меня на это ушла целая неделя, а на второй зал, – он махнул в сторону задней комнаты, – еще две. У меня есть специальная паровая машинка, думаю, она вам пригодится.

– А краска?

– Принесите счет, я его оплачу.

– Я не то имела в виду – просто хотела спросить: в какой цвет можно выкрасить стены?

– О Господи, ну какие же вы, янки, тугодумы. Да красьте в какой хотите, только прежде протравите стены жидкостью против плесени, а то через полгода они все равно станут серыми. Мне следует заплатить вам за работу. В течение месяца я пять раз в неделю буду бесплатно кормить вас завтраками, идет?

– Целый месяц? – Хейли показалось, что это перебор.

– Вы еще не знаете, какая работа вам предстоит. Ну пошли, я прямо сейчас дам вам машинку.