Текст книги "Имам Шамиль. Книга вторая"

Чиркеевцы со старейшими собрались на сельской площади. Люди разделились надвое во мнении, чьей стороны придерживаться. Местная знать предлагала подчиниться наместничеству. Они говорили о силе и мощи царской армии, приводили в пример разрушенную цитадель имама Ахульго.

– Наш аул они перевернут как пустую корзину. Шамиль нам ничего не принесёт, кроме горя и разорения, – говорил один из богачей.

Тогда вышел вперёд Юнус и сказал:

– Мусульманин, зачем грешишь перед Аллахом? Наш имам не обманывает вас и не подкупает деньгами и дарами, как гяуры. Наша цель утвердить то, за что боролся великий Пророк. Но, если среди вас есть такие, которые не желают признавать шариат, пусть уходят, уходят с миром туда, где их ожидает неминуемая гибель. Те же, кто считает себя истинными мусульманами, пусть остаются, переходят на нашу сторону и делают то, что делаем мы.

После выступления Юнуса большинство мужчин и особенно молодёжь отделились от толпы и отправились в лагерь имама. Шамиль вошёл в Чиркей. Здесь он выступил с проповедью в мечети. Число добровольцев, вступивших в его отряды, заметно увеличилось.

Пополнив свои войска, имам двинулся на Ишкарты. Этот аул считался владением командующего силами Северного Дагестана. Здесь же находилась резиденция Абу-Муслим-бека – брата шамхала Тарковского.

Командующий Линией, узнав о намерениях Шамиля, отправил в Ишкарты Ахмед-хана Мехтулинского с ополчением и роту солдат из Темир-Хан-Шуры. До их подхода имам Шамиль разделил свои силы на три отряда и с двух сторон двинул их на кумыкское селение. Третий отряд он направил против солдат и ханского ополчения, которые заняли позицию возле шуринской дороги.

Завязался бой, мюриды его выиграли, но взводу солдат вместе с русским офицером и ханом Мехтулинским удалось проникнуть в укреплённый дом Абу-Муслима. Помогла наступившая ночь.

На рассвете чиркеевский отряд во главе с Юнусом окружил обнесённый каменной стеной дом. Словно ящерицы, поползли мюриды со всех сторон на высокий забор, ловко, один за другим, спрыгивали во двор… Все защитники дома бека пали. Только хозяину вместе с офицерами и мехтулинским ханом удалось спастись через подземный ход. Ишкарты был взят. Рота и ополченцы, занимавшие туринскую дорогу, отступили.

Шамиль решил идти на Эрпели – с кадием-отступником у него были старые счёты. Это он ещё в те времена, когда Шамиль жил в Ашильте, послал к нему человека, дав яд, чтобы отравить имама. Этот кадий во все времена, как и кадий Араканский, оставался сторонником царского владычества в Дагестане. После падения Ахульго эрпелинский кадий, как человек, преданный наместнику Кавказа, был назначен правителем койсубулинских обществ. Он перенёс свою резиденцию в Гимры, хотя дом, имущество и скот оставались в Эрпели. В Гимрах он тотчас конфисковал дома, земельные угодья, сады, имущество, принадлежащие Шамилю, его дяде – покойному Барты-хану, а также другим родственникам и сподвижникам имама. Кадий был расстроен и зол, узнав, что Шамилю и некоторым преданным ему людям удалось скрыться и найти надёжное пристанище в Чечне.

Чтобы упрочить свою власть в Койсубу, сохранить награбленное и сослужить ещё одну службу царю, кадий решил попытаться покончить с неуловимым имамом. Сотой целью он пригласил к себе Ибрагима – сына дяди имама, покойного Барты-хана.

– Ты – двоюродный брат мятежника, который хочет стать падишахом в нашей стране, но никогда не сможет им стать без чьей-либо помощи. Своим миролюбивым поведением ты заслуживаешь доверие. Русский царь силён и богат. Сопротивление ему со стороны таких, как мы, подобно трепыханию зайца в лапах льва. Шамиль с пустыми карманами и десятками оборванцев – ничто по сравнению с состоятельностью, бесчисленными аскерами и мощными орудиями царя. Русские укрепляются в самых отдалённых уголках гор. Они воздвигают крепости в Хиде, Анди, Ботлихе, из которых будут стрелять по всем четырём сторонам. Рано или поздно Шамиль будет схвачен и убит. Какая разница, где и от чьих рук он падет, коль это должно случиться непременно. Влиятельные люди поручили мне убрать его с этого света с твоей помощью. Ты поедешь в Чечню как родственник, улучив момент, всыпешь яд в его пищу. Никто не узнает, от чего он умрёт, а ты будешь вне подозрения.

Ибрагим изменился в лице, но слушал молча, а кадий продолжал:

– За это вернём тебе дом, сад, виноградник. Царский сардар осыплет тебя дарами, и станешь ты жить не хуже шамхала Тарковского. Чем прозябать до конца в нищете, не лучше ли сделать дело, полезное для тебя и других… Ты ведь совсем молод, только начинаешь жить, поразмысли.

– Я подумаю, – сказал Ибрагим, поднимаясь.

Выйдя от кадия, он хотел было пойти домой, но потом, передумав, неторопливо пошёл вниз, в долину. До заката солнца сидел в раздумье на берегу бурного потока. Только к вечеру вернулся домой опечаленный. Мать, идя навстречу, спросила с тревогой:

– Сын мой, где ты был? Не пришёл обедать, в лице изменился…

– Ничего, мама, не беспокойся, у меня разболелась голова, прилёг на травке на берегу реки и уснул.

Мать поставила перед сыном миску с горячим супом, положила пресную лепешку.

– Ешь, Бог даст, пройдёт головная боль.

Ибрагим, съев несколько ложек супа, отодвинул миску.

– Не нравится? Принесу брынзы, ничего больше в доме нет, – сказала женщина, поднимаясь.

Ибрагим удержал её:

– Не надо, мама, я сыт.

Мать, присев, посмотрела на сына с грустью. Глянув на неё, Ибрагим сказал:

– Скоро мы станем богатыми. Нам возвратят дом, земли, меня осыплют золотом, и станем жить не хуже ханов.

– Дай Бог, сынок, дай Бог. Но кто и за что всё это даст?

– Новые правители. За то, что я отравлю Шамиля.

– Сына Доного?

– Да, мама.

– Не мать я тебе отныне, уйди из дома, чтобы глаза мои не видели братоубийцу! О великий Аллах! Если бы знала, что вскармливаю грудью змеёныша, придушила бы в колыбели. Я сейчас же отправлюсь в Чечню, чтобы предупредить имама.

Видя гнев, страдание и решимость в глазах матери, Ибрагим подошёл к ней и ласково сказал:

– Прости меня, мама. Я хотел узнать, не жалеешь ли о потерянном, не тяготишься ли в нужде.

Мать, заплакав, сказала:

– Нет, сын мой, после тех, кого потеряла в Ахульго, ничего не жаль. Боюсь, чтоб нечестивцы не соблазнили тебя, не заставили свернуть с пути, по которому шёл отец.

– Ну что ты, мама, разве я без головы?

– Сынок, иногда люди взрослые, умудрённые знаниями, теряют головы… Поезжай лучше к Шамилю и останься там, он заменит тебе отца и брата.

Ибрагим рассказал матери обо всём, что говорил ему гимринский кадий.

– Тем более воспользуйся случаем, пообещай сделать чёрное дело, – настаивала мать.

На другой день Ибрагим явился к кадию.

– Я согласен, могу выехать хоть сегодня, – сказал он.

Кадий дал ему денег и порошок, завёрнутый в тряпицу.

Ибрагим приехал в Дарго в тот день, когда имам вернулся из Чуамиклы. Шамиль обрадовался родственнику. Он сразу же спросил двоюродного брата о событиях, происшедших в Цельмесе, поскольку до него дошли слухи о ссоре Хаджи-Мурада с Ахмед-ханом Мехтулинским и русскими. Ибрагим рассказал:

– Подробностей и причин ссоры правителя Хунзаха со своими союзниками не знаю, но люди говорят, что Хаджи-Мурад был арестован по доносу Ахмед-хана. Когда его вели в Шуру, он прыгнул с кручи и сломал ногу. Его нашли и укрыли в своём ауле цельмесцы. Один из генералов стал звать его в Шуру. Хаджи-Мурад не пошёл. Тогда послали отряд гяуров, чтоб взять его силой. Произошло сражение, в котором генерал и солдаты были убиты цельмесцами.

При этих словах лицо Шамиля осветилось улыбкой радости.

Но затем, когда гимринский гость рассказал о поручении кадия и других новостях с родины, Шамиль усмехнулся и произнёс, размышляя:

– Ничего, с помощью Аллаха я ещё доберусь до них.

С тысячным отрядом мюридов имам направился в Дагестан через кумыкскую равнину, по дороге встретив отряд чиркеевцев. После того как были приведены в покорность несколько кумыкских аулов, чиркеевцы попросились домой, поскольку наступила пора уборки урожая. Шамиль отпустил их, а сам с остальными людьми двинулся к Мехтулинскому ханству Не заходя в резиденцию хана Жунгутай, имам ограничился уничтожением посевов на полях и поднялся в Ихали. Жители аула встретили его радушно. Шамиль решил отдохнуть здесь несколько дней. К вечеру в Ихали приехал человек, увешанный дорогим оружием, на прекрасном коне. Он назвал себя Мухаммедом из Мупгули и попросил свидания с имамом.

– Впустите, – сказал Шамиль.

Мупгулинец после рукопожатия сел и стал рассказывать:

– Я поссорился с Ахмед-ханом. Он ведёт себя хуже последнего гяура. Окончательно разорил податями сельчан. В самую горячую пору созывает людей на покос и жатву своих хлебов. После того как вы уничтожили посевы, он ещё больше увеличил налоги. Я не вынес этого, проник в его дом, забрал самое дорогое оружие и увёл коня, всё это приношу тебе в дар.

Имам сказал:

– Благодарю, краденое оружие и коня оставь себе, они пригодятся. Своим сторонником и приближённым сделаю тебя после того, как испытаю в борьбе против тех, от кого ты бежал. А пока иди и делай то, что делают рядовые.

За перебежчиком была установлена слежка. Мушулинец вел себя подозрительно. Он сторонился всех, казался замкнутым, задумчивым, всё время следил взглядом за имамом. Муртазагеты старались не допускать его близко к Шамилю и усилили охрану у дома. В одну из ночей он внезапно исчез. Никто не знал, куда делся мушулинец.

Но поистине за худой вестью следуют добрая. Из Цельмеса к имаму прискакал гонец с письмом. Когда Шамиль развернул его и пробежал глазами первую строку не поверил. Перечитал снова. Прочёл всё письмо:

«Письмо от раба божьего Хаджи-Мурада имаму Шамилю. Я частично удалился от учения нашего пророка Мухаммеда, следовал советам отступников и неверных. Теперь раскаиваюсь сердечным раскаянием. Меня постигла заслуженная божья кара. Люди лжи, клеветы и неверия унизили меня последним унижением, так что я вынужден был с целью самоубийства кинуться в пропасть. Но Аллаху не угодна была моя смерть. Я отделался переломом ноги и остался хромым навсегда. Но эта хромота только прибавила ненависти к врагам. Ловкости и силы не лишила. Меткий глаз и крепкая рука ещё смогут кое-что сделать. Если ты согласишься на мир со мной, мои действия не будут обращены в бесполезность.

Хаджи-Мурад».

Имам тут же посоветовался с наибами, дал им прочесть письмо Хаджи-Мурада и сказал:

– Если мы примем его, в проигрыше не будем, а выигрыш очевиден: половина Аварии пойдёт за ним, в чём я не сомневаюсь. С ним мы очистим от гяуров большую часть вилаета.

Ахвердиль-Магома поддержал имама. И остальные наибы согласились.

Имам призвал секретаря и стал диктовать ответ Хаджи-Мураду:

«От раба божьего Шамиля! После приветствий спешу сообщить, что получили твоё письмо и поняли твоё желание. Выражаем наше сочувствие по поводу увечья, радуемся тому, что ты прозрел и отошёл от тех, от которых следовало давно отойти. Если ты стал в полной мере чтить святую волю единого Бога, приди к нам, чтобы делать то, что мы делаем в доказательство своих слов».

С письмом имама гонец ускакал в Цельмес. Через три дня в сопровождении десятка нукеров Хаджи-Мурад прибыл в Гельгерген. Подъехав к дому, где остановился имам, он ловко соскочил с коня и, заметно прихрамывая, вошёл в распахнутую дверь. Шамиль поднялся навстречу. После приветственного рукопожатия он отступил на шаг и, восхищаясь молодцеватой выправкой Хаджи-Мурада, сказал:

– Несмотря на всё, ты имеешь такой внешний вид, который не требует прикрас.

Когда гости и хозяева расселись на ковре, Хаджи-Мурад спросил Шамиля:

– Был ли здесь мушулинец Мухаммед?

– Да, был, но как-то подозрительно себя вел, а потом внезапно исчез, – ответил имам.

– Так знай, – сказал Хаджи-Мурад, – этот человек был прислан Ахмед-ханом, чтобы убить тебя, а потом меня. Прибыв в Цельмес, он явился ко мне на рассвете и неожиданно набросился, когда я был ещё в постели. Успев выхватить кинжал из-под подушки, я нанёс ему удар, от которого он больше не поднялся. Умирая, мушулинец признался во всём. Он просил простить его и ещё сказал: «Порви с гяурами и отступниками навсегда, иди по пути истинной веры. И ещё попроси имама, чтобы он тоже простил меня».

– Я не сомневался, что человек этот явился со злым умыслом, но, видимо, в душе его боролись два чувства, и только перед кончиной чувство справедливости взяло верх, – сказал Шамиль.

После ужина Хаджи-Мурад долго делился с имамом и его приближенными хабарами[4]4
  Хабары – разговоры.


[Закрыть].

– Ханша Хунзаха боялась в равной мере и русских, и Гази-Магомеда, но русские сохраняли за ней права и привилегии, помогали деньгами. Когда она узнала о намерении имама Гази-Магомеда, меня и своего сына Нуцал-хана, отправила в Тифлис к наместнику с просьбой оказать ей помощь. Но проклятый генерал не принял нас и ничего не обещал, а его наибы стали спаивать Нуцал-хана и водить к полуобнажённым женщинам, одна из которых в присутствии всех пыталась его обнять, но молодой хан увернулся. Они окуривали нас дымами, от которых меня тошнило. Нуцал-хана учили играть на деньги в бумажную игру. Я тогда понял, что гяуры люди хитрые, коварные, а женщины их – бесстыжие блудницы. Мы ушли ни с чем. Я сказал Нуцал-хану, что они чужие для нас и что нам лучше идти с теми, кто близок по вере и роду.

Нуцал-хан уговаривал мать, но ханша не хотела быть в подчинении бывшего узденя Гази-Магомеда и чайка Гамзата. А потом случилось то, что вы знаете.

– Всё это должно было случиться неизбежно. От суда и своего часа никому не уйти. Мы думаем одно, Аллах делает другое. Так будет и впредь, ибо никто не знает, что предначертано каждому Всевышним, – сказал имам, когда Хаджи-Мурад, тяжело вздохнув, умолк.

После некоторого молчания Юнус спросил:

– А правда ли, что хан Мехтулинский ещё до мушулинца подсылал к тебе убийцу за то, что ты отказался участвовать в погоне за Шамилём?

– Не только поэтому, вражда между ним и мной давняя, – ответил Хаджи-Мурад. – Он считал меня повинным в том, что хунзахская ханша не выдала за его сына свою дочь Султанат. А когда после убийства имама Гамзата меня сделали временным правителем Аварии и возвели в чин прапорщика, он взбесился. С того дня вместе с оружием я носил саван за плечами в ожидании смерти. Но смерть поворачивалась лицом к моим врагам. Расправившись с наёмными убийцами Ахмед-хана, я написал ему: «Если ты достоин носить папаху, не нанимай за деньги слабых душой. Приди сам. Лишь скрестив клинки, мы оценим силу друг друга».

Он не явился, стал писать доносы начальству в Шуру. Лгал, что я запрещаю сельчанам давать солдатам дрова и кизяк, молоко, сыр, мясо. Он обвинял меня в тайной связи с тобой, имам, говорил, что своевольными действиями в критические минуты я способствовал успеху мюридов. Генерал не поверил ему, велел не трогать меня. Когда же генерала отозвали на время из Шуры в Тифлис, Ахмед-хан явился в Хунзах. Он приказал солдатам, служившим в крепости, схватить меня. Они явились ночью в мой дом, взяли безоружного. Сначала отправили в крепость, а на рассвете, привязав ремнями к лошади, повели вниз. Только мать и жена с воплями бежали за мной. – Хаджи-Мурад говорил тихо, не поднимая головы. – Я шёл без папахи, палило солнце, мучила жажда, попросил у ближнего солдата попить.

Хаджи-Мурад прервал рассказ. Видно было, что он очень волновался – капли пота выступили на большом выпуклом лбу. И вдруг он поднял голову – широко расставленные глаза сверкали гневом.

– Тогда проклятый солдат подошёл ко мне и стал мочиться на полу моей чухи. Что со мной было дальше, плохо помню, ибо зло затмило разум. Я рванулся сначалу к солдату, он отпрянул. Мы шли около Могеоха, где дорога была особенно узкой. Тогда я кинулся в пропасть. К счастью, оборвались ремни. Солдат хотел схватить меня, но я увлёк его за собой в бездну. Что было дальше, не помню.

Хаджи-Мурад опять перевёл дыхание. Тяжело ему было всё это вспоминать.

– Пастух, который нашёл меня, рассказывал, что я долго был без сознания, а солдат сразу же умер.

– Слава Аллаху! – воскликнул Ахвердиль-Магома.

– А что было дальше? – с нетерпением спросил Юнус.

– Я долго лежал. Рёбра зажили раньше, а нога не заживала. Когда я поправился, остался в Цельмесе. Хунзахцы приходили, просили меня вернуться, но мать и жена не посоветовали. Просил и генерал Клюгенау прийти к нему в Шуру Я отказался. Письма его сохранил, сейчас прочту вам.

Хаджи-Мурад снял папаху отвернул подкладку, достал две бумажки. Развернул одну, затем другую.

– Вот первое: «Салам и множество добрых пожеланий прапорщику Хаджи-Мураду! Я знаю, что ты служил нам верой и правдой, что доказывал не раз на деле. Генерал-майор Ахмед-хан Мехтулинский поступил с тобой нехорошо. Я знаю, что ты не изменник, не сторонник Шамиля. Тебя арестовали. Ты бежал. Мне трудно судить, не поговорив с тобой. Если ты верен нам, предан царю и совесть чиста перед Богом, приезжай ко мне, никого не бойся. Я твой покровитель и защитник. Ахмед-хан под моим началом, он понесёт наказание после твоего объяснения, если ты не виновен. Я сдержу своё слово, Бог будет тому свидетель».

– Клятву и Богу, и шайтану они дают одинаковую, – заметил старик, хозяин дома.

– Я ответил ему, что прийти не могу, поскольку действиями хана унижен, а солдатами обесчещен. Тогда генерал прислал второе письмо: «Послание твоё получил. Напрасно не приезжаешь. Уверяю, все твои обидчики будут наказаны. Законы нашей империи строги и справедливы. Я приказал начать расследование твоего дела. Недоверие ко мне обижает меня, но я прощаю, ибо вы, мусульмане, предубежденно относитесь к нам. Но дай Бог, чтобы ты мог убедиться в чистоте моих помыслов! Отбрось сомнения и приезжай. Твоё имущество будет возвращено, положение восстановлено. Человек, который доставит это письмо, будет твоим проводником. Жду». – Хаджи-Мурад аккуратно свернул письма, сунул под подкладку и, надев папаху, сказал: – Я ответил проводнику, что не пойду с ним. «Иди, скажи своему генералу, – сказал я, – что не успокоюсь до тех пор, пока не отомщу Ахмед-хану. Делать это с помощью русских я не буду».

– Ты правильно поступил, – одобрил Ахвердиль-Магома.

Имам молча слушал рассказ Хаджи-Мурада. Когда тот закончил, заметил между прочим:

– Кто не отважится на опасности, тот не достигнет желаемого…

– Я готов на всё, – подняв голову, решительно сказал Хаджи-Мурад, – дай мне небольшие силы. Присоединив своих людей в Аварии, я покажу Ахмед-хану путь к недрам ада, как показал тому генералу и его солдатам, которые попытались захватить меня в Цельмесе.

– Ладно, – ответил имам, – я сделаю так, как ты хочешь, да будет Аллах сопутствовать тебе, умножая успехи во имя газавата.

Утром, возвратившись из мечети, Шамиль сказал Хаджи-Мураду:

– Было бы неплохо, если бы ты обратился с воззванием к обществам Аварии.

– Я готов, – ответил Хаджи-Мурад.

Под диктовку имама секретарь написал, а писари размножили воззвание такого содержания:

«Именем Аллаха! Идёт мой приказ, а я раб Всевышнего. Теперь прозрел и присоединился к людям мужественным. Они способны влиять на каждого сопротивляющегося. Принимают справедливые меры к тем, кто противодействует шариату. Так буду поступать впредь и я. Пусть те, чьи души порочны, как была порочна моя душа, следуя моему примеру, посвящают себя Аллаху. Мир над внимающими этим словам! В противном случае их постигнет заслуженная кара. Они будут уничтожены карающим мечом или чёрным мором, исходящим в наказание от самого Аллаха. Если вы раскаетесь и станете на путь праведных, вас ждёт милость Аллаха. Кроткие по отношению к правоверным будут суровы и беспощадны к отступникам. Во главе с имамом мы явимся с несметным количеством войск, которым вы не сможете противостоять. Готовьтесь! Мир над вами до дня воздаяния».

К этому воззванию имам присоединил письма, их гонцы должны были доставить по пути в селения, жители которых всегда становились на сторону Шамиля. Имам писал:

«Истинные мусульмане! Благородные братья! Да хранит вас Аллах! Будьте упорны, ждите и молитесь. Я скоро приду. Истинно Аллах отвратит врагов наших и творящих зло. Не повинуйтесь чувству страха, не ослабевайте и не печальтесь, ибо вы будете возвышены. Мир над теми, кто следует по истинному пути!»

Гонцы повезли воззвание Хаджи-Мурада и обращение имама к аварскому народу. А через два дня и сами направились в Цельмес, расположенный недалеко от Хунзаха.

Разведчики отступников проследили и донесли об этом мехтулинскому хану. Поход на Цельмес Ахмед-хан отложил. Имам, не задерживаясь в Цельмесе, пошёл на Хунзах. Жители ханской столицы, узнав о переходе Хаджи-Мурада на сторону имама, изменили своё отношение к нему. Они выслали навстречу своих представителей, которые заявили Шамилю, что все готовы подчиниться, если во главе их вновь будет поставлен Хаджи-Мурад. Они обещали утвердить у себя шариат и просили имама, чтобы он прислал к ним учёного.

Начальник гарнизона Хунзахской крепости, узнав о движении мюридов, ещё накануне под покровом тьмы ушёл и присоединился к русскому гарнизону. Хаджи-Мурад на прекрасном скакуне Ахмед-хана, которым мушулинец хотел подкупить имама, а затем бежал на нём в Цельмес, въехал в Хунзах рядом с Шамилем.

Имам выступил перед народом, собравшимся на площади:

– Мусульмане, отныне вас поведёт тот, кто сам заблуждался и понял, что нет иной дороги, как дорога Всевышнего и пророка Мухаммеда. Да будет вечно имя его! Мир вам и благословение Божие!

Шамиль не стал задерживаться в Хунзахе. До него дошла весть о наступлении войск противника на кумыкский аул Янги-Юрт. Там была оставлена пехота имама перед выступлением в Дагестан. Когда ушёл оттуда Шамиль с кавалерией, местная знать подняла жителей аула против чеченского ополчения. Одновременно она направила человека в ближайшую крепость к русским, прося помощи и защиты от мюридов. Пехота Шамиля была вынуждена уйти из селения. На равнине она встретила отряд русских. Простояв несколько часов, противники разошлись, не сделав ни единого выстрела. Чеченские ополченцы укрылись в ближайшем лесу в ожидании прихода имама. Шамиль, возвратившись, соединился со своей пехотой и пошёл в наступление на Янги-Юрт. Знать, а за ней и простые жители селения сбежали. Мюриды забрали всё, что оставалось после бегства янгиюртцев, а дома сожгли.

Из Янги-Юрта имам вновь направился в Чиркей и Каранай. Собрав мужчин этих аулов, он составил два отряда конницы. Во главе чиркеевского поставил преданного ему Али-султана. Каранаевцев возглавил сын Барты-хана Ибрагим. Эти два отряда имам отправил в Гимры для расправы с кадием. Сам через Ашильту двинулся на Ахульго. Проехав мост перед подъемом на знаменитую цитадель, он остановил коня. На строгое, спокойное лицо его легла тень печали. С грустью озирал он руины башни Сурхая на Шулатлулгохе и жалкие развалины Ахульго. Страшные картины трёхмесячной осады угрюмой чередой мелькали перед ним. Образы родных, близких, друзей-великомучеников, павших смертью храбрых год тому назад на этом месте, воскресали в памяти на миг и вновь исчезали в тумане минувшего.

Приближённые, муртазагеты, мюриды и те ветераны, слава которых не была погребена под этими грудами камней, тоже стояли в молчании, вспоминая недавние битвы. Когда предводитель тронул коня, они двинулись следом, не стараясь избавиться от власти гнетущих дум. Только бешеная Койсу не прекращала воинственного, грозного шума у неприступных стен горы Набатной. Но вдруг имама вывел из состояния задумчивого оцепенения новый гул – шум голосов, похожий на тот, что властвовал здесь до дней печали. Шамиль вздрогнул от этой неожиданности. Казалось, голоса доносились из недр горы. Не с ума ли он сошёл, вспоминая страшное былое? Как же обрадовался он, когда увидел людей среди развалин, таких же серых и жалких, как руины. Они вылезали из пещер, бежали с радостными криками навстречу.

Имам сошёл с коня, обратив взор к небу, помолился. Уцелевшие жители аула-крепости – старики, измученные женщины и несколько ребятишек с радостью окружили мюридов. Шамиль, после того как обласкал всех словами, обратился к Юнусу:

– Всё, что ты взял с собой, и то, что было пожертвовано мечети, раздай поровну этим людям.

Своим воинам имам предложил отдать лишнее из одежды, ибо несчастная горстка уцелевших ахульгинцев была одета в рвань из овечьих шкур.

После молитвы в полуразвалившейся мечети один из стариков-ахульгинцев подошёл к Шамилю и сказал:

– Слава Аллаху, что он вновь привёл тебя к нам, жалким и покинутым, как эти камни. Я рад, что дожил до этого дня и теперь могу вернуть в сохранности то, что принадлежит тебе. Пойдём.

Шамиль и несколько муртазагетов последовали за стариком. Они шли по камням, по развалинам. Имам видел, что старик ведет в сторону его бывшего дома. Теперь вместо ворот там, как два мертвых стража, стояли каменные столбы. Согнувшись, старик спустился под низкий навес, отгреб кучу старой потемневшей соломы, сильно потянув, открыл маленькую дверцу. Шамиль увидел вход в свою библиотеку. На тех же стеллажах ровными рядами, поблескивая сафьяновыми переплётами, стояли не тронутые никем книги. Имам еле сдержался, чтобы не обнять старика. Он снял со своей черкески серебряные газыри и, протянув их старику, сказал:

– Оружие мне ещё нужно, а это тебе пригодится, продашь.

Мюриды вынесли из подземного помещения все книги, сложили их в мешки и хурджины, а сам Шамиль с приближёнными и десятком муртазагетов пошёл к ущелью, где вместо спасения нашли гибель его вторая жена с сыном и другие раненые женщины. С помощью верёвочных лестниц он спустился в глубокую пропасть. На маленьком каменном островке он увидел скелеты женщины и ребёнка. Рядом лежали останки ещё двух женщин. Остальных, видно, унесли бурные воды Койсу во времена паводка.

Шамиль читал заупокойную молитву.

Захоронение сделали на ахульгинском кладбище, где вместо могильных плит торчали неотёсанные камни.

Закупив в ближайшем ауле десяток баранов, Шамиль раздал их беднякам, чтоб помянули павших. В тот же день из окрестных сел пригнали тридцать ишаков, на которых погрузили мешки и вьюки с книгами имама. Под вооруженной охраной библиотека имама была отправлена в Чечню.

Шамиль двинулся в Гимры. Там он нашёл чиркеевца Али-султана и своего двоюродного брата Ибрагима, которые, оставив небольшое число воинов, распустили остальных по домам, потому что гимринцы изъявили покорность, да и бедствовали – не могли прокормить чиркеевское и каранаевское ополчение.

Эрпелинский кадий – правитель койсубулинских обществ – до прихода отрядов успел сбежать. Шамиль вернул дома, сады и земли всем тем, у кого они были отобраны кадием. В пятницу во время молебна одна из гимринских женщин вбежала в храм и закричала.

– Надвигается беда! Гяуры подходят к селению!

Муртазагеты и мюриды, прервав молитву, кинулись к двери, оголяя на бегу оружие. Имам с престарелыми учеными и муллой продолжали молиться. Через некоторое время в дверях появился Юнус.

– Идём быстрее! – крикнул он Шамилю. – Почему ты до сих пор здесь? Наши бегут, их теснят враги.

Они прошли через чёрный ход во дворе мечети. За саклями позади храма ждали осёдланные кони. Ни выстрела, ни криков не было слышно в ауле. Только топот ног и цоканье множества конских копыт доносились до слуха имама. Шамиль нагнал убегающих.

Мюриды укрылись в кустарнике, за которым начинался небольшой лесок. Солдаты, пришедшие из Шуры вместе с отрядом отступников, не стали их преследовать. Шамиль был взбешён поведением своих воинов. Выстроив их в шеренгу, он прошёлся вдоль и, выхватив из рук некоторых сотских ружья и пистолеты, побросал их в реку.

– Им лучше быть там, чем в руках тех, кто не умеет ими пользоваться в нужный час, – говорил он зло, но спокойно. – Стыдитесь, вы бежали, как дикие козлы, почуявшие дух хищника. Не сделали ни одного выстрела!

К Шамилю приблизился Ахвердиль-Магома. Доложил:

– Гонец из Саид-Юрта к тебе, имам.

– Пусть подойдёт, – ответил Шамиль.

Молодой человек соскочил с коня, неслышно ступая по мягкой траве, подошёл к Шамилю.

– Почтенный имам, – сказал гонец, – меня прислали старейшины сообщить, что Сайд-Юрт окружён гяурами.

– Хорошо, мы придём, – ответил Шамиль.

Он тотчас отправил посыльных в Хунзах к Хаджи-Мураду, в Чиркей и Каранай-аул с приказом явиться с людьми к аулу Кильдаркин немедля. И сам двинул небольшой отряд в ту сторону. Наутро они прибыли в Кильдаркин и дождались здесь прихода Хаджи-Мурада с хунзахцами и остальных. Отсюда имам повел своё войско в Сайд-Юрт. Аул был занят русскими и ополчением шамхала Тарковского. После короткого штурма и небольшой схватки мюридам Шамиля удалось выбить противника из аула.

В Саид-Юрте имам почувствовал недомогание, озноб. Он решил вернуться в Дарго. Но поход свой считал незавершённым.

Ему хотелось еще свести старые счёты с предателями и отступниками Ансаля, ещё раз побывать в Гимрах.

Самочувствие ухудшалось. Тогда он призвал Юнуса, Ахвердиль-Магому, Хаджи-Мурада и сказал им:

– Силы покидают меня, мускулы ослабли, я уподобился улитке, которая ищет покоя, спрятавшись в скорлупу Не знаю, когда Аллаху угодно будет изгнать из моего тела недуг. Как только это произойдёт, если суждено произойти, я вернусь к своим делам. А теперь вынужден поручить вам то, что хотел сделать сам с вашей помощью.

– Мы всё сделаем так, как ты скажешь, имам, и будем молить Аллаха вернуть тебе силы и мощь. Приказывай, – сказал Хаджи-Мурад.

– Надо идти в Ансаль, затем в Гимры, да будет вам сопутствовать удача, а я с чеченцами и Ахвердиль-Магомой потороплюсь в Дарю, пока не свалился окончательно.

Хаджи-Мурад с хунзахцами, чиркеевцами и каранай-цами направились к Ансалю. Оба отряда подошли к селению ночью. Под покровом темноты они вошли в аул, оставив коней за селом. Бесшумно пробрались к мечети. Два звонкоголосых мюрида поднялись на минарет, и вдруг полуночную тишину огласили торжественные певучие возгласы «ла-илаха-иллала», которые с нарастающей силой подхватывались горным эхом.

Разбуженные возгласами, странно звучащими в тишине ночи, ансальцы заметались в страхе. Одни плакали, другие, опустившись на колени, молились, третьи, хватая то, что попадалось под руку, бежали из аула.

На рассвете все простые жители Ансаля собрались у мечети. Увидев Хаджи-Мурада и Али-султана, старейшины дали слово принять шариат и больше не склоняться на сторону отступников и гяуров.

По совету имама Хаджи-Мурад и Али-султан назначили наибом Ансаля Идриса Андийского, помощником – Мухаммеда Чиркеевского. Оставив в Унцукуле небольшой отряд мюридов, Хаджи-Мурад с Али-султаном двинулись в Гимры, забрав с собой ансальских заложников.