Текст книги "Имам Шамиль. Книга вторая"

Салих похромал в ту сторону. На значительном расстоянии от табуна он замедлил шаг, но не остановился даже тогда, когда ему показалось, что среди нескольких кобылиц с жеребятами мелькнула грациозно изогнутая шея, которую не спутаешь ни с какой другой.

Сердце Салиха сильно застучало. Он торопился подойти поближе к садам. Когда достиг тени раскидистого тутового дерева, остановился, опустился на землю, лёг на живот. Сдвинув папаху на глаза, Салих лежал, не отрывая глаз от прекрасного животного. Конь, продолжая щипать траву, отошёл от кобылиц к обрывистому невысокому берегу.

– Кегер, не забыл ли ты меня? Может, солдат, слуга нового хозяина, лучше ухаживает за тобой? – шептал Салих, не веря своим глазам. Он вновь свистнул, только тихо.

Но тонкий слух коня, видимо, уловил знакомый звук. Конь вздрогнул, выпрямился и, высоко подняв голову, стал втягивать воздух с той стороны, откуда донёсся свист.

Салих не шевелился.

Конь постоял в настороженной позе с минуту, повернул голову, как бы недоумевая, и вновь принялся за траву. Но теперь чувствовалось, что он обеспокоен. Пощипывая зелень, Кегер часто поднимал голову и поглядывал по сторонам.

Несколько часов с удовольствием провалялся Салих на мягкой душистой траве в ожидании вечера. И всё же он беспокоился: кони могли понадобиться, и Кегер в том числе.

Когда стали сгущаться сумерки, Салих поднялся, обошёл сад, отыскал тропу, по которой можно было выйти на дорогу. Затем вернулся к тутовнику. Его охватило волнение, когда он не смог сразу отыскать взглядом коня. Салих свистнул. Кегер, услышав свист, громко заржал в ответ и, отделившись от табуна, поскакал.

– Дружок мой, хороший, здравствуй, – приговаривал Салих, обнимая и похлопывая коня. Он вынул из сумки уздечку, набросил на голову Кегера. Вскочив на спину, хлопнул коня слегка ладонью, и тот рысью пустился вниз по тропе.

Когда выбрались на дорогу, конь, угадывая чутьём желание хозяина, вытянул шею, прижал уши и понёсся над пыльной дорогой, как птица, едва касаясь копытами утоптанной земли.

Далеко позади остался Халимбек-аул. Где-то в стороне промелькнули слабые ночные огоньки Капчугля. Мрак и тишина вокруг. Безмолвие ночи нарушалось только цоканьем копыт Кегера.

Салих спешился. Он повёл коня в поводу сначала быстро, а потом всё медленнее и медленнее. Временами он останавливался, ошупывал коня. Вначале Кегер был весь мокрый от пота, потом высох, отдышался, и теперь его можно было поить.

Салих спустился к небольшому ручейку, напился сам, развязал торбу, достал кусок лепёшки, стал жевать. А Кегер всё пил, не торопясь, процеживая через сомкнутые губы студёную воду. Выглянула луна, стало светлее. Доев лепёшку, Салих поднялся, пошёл дальше. Шёл долго. На подъёме к перевалу вновь сел на коня, на вершине сошёл. Конь послушно шагал за ним. К рассвету спустились к равнине. Здесь Салих свернул с дороги к горам. В небольшой котловине, недоступной глазу, среди холмов, спутав уздечкой передние ноги коня, стал пасти. Сам залёг в кустах кизила.

Весь день пасся Кегер, а Салих отдыхал, тревожно прислушиваясь к тишине. Только на закате солнца вздремнул немного. Как только стемнело, вновь напоил коня и поскакал по хасавюртской дороге. Город проехал стороной, переправился через Ямансу и не спеша двинулся по чеченской земле.

А купец Муса, выгодно закупив товар, в подавленном состоянии вернулся в Дарго.

Не желая имаму портить вечер, он только утром явился к нему и с огорчением сообщил о странном исчезновении Салиха.

Шамиль очень расстроился. За все эти годы он и его близкие привыкли к парню, считали его членом семьи. Имам особенно был привязан к тем, кто разделил с ним горькую участь на Ахульго, а к Салиху, который с одного взгляда понимал его, – в особенности.

– Возвращайся снова в Хасавюрт, живым или мёртвым он должен быть найден, – сказал Шамиль и зашагал по комнате, как делал всегда, когда был взволнован.

– Я поднял на ноги весь город, послал людей в соседние аулы, узнавал в крепостях, – ответил Муса, – нигде не нашли.

– Чувствовало моё сердце недоброе, не хотел отпускать, – с досадой говорил Шамиль.

Весть об исчезновении Салиха облетела тотчас все селение. Многие сожалели о нём, особенно в солдатской слободе. Каждый из перебежчиков считал Салиха своим другом и защитником и не сомневался в том, что его выкрали и спрятали, подумав, что он сын имама.

В тот же день Муса с помощниками вновь выехал в Хасавюрт. Им было приказано обойти всю Линию, проникнуть во все крепости.

– Если обнаружите парня где-нибудь, пообещайте от моего имени денежный выкуп или обмен на офицера, – сказал имам купцу.

Муса, прибыв в Хасавюрт, дал каждому экспедитору товар, адрес, куда должен ехать, и назвал людей, с которыми нужно связаться и собрать нужные сведения. Сам стал наводить дополнительно справки у знакомых коробейников и маркитантов, приезжавших на хасавюртский базар.

Все поиски оказались безуспешными. Через неделю, после безрезультатных розысков, экспедиторы собрались в городе и отсюда вместе с Мусой выехали в Дарго.

В полдень остановившиеся на привал купцы увидели одинокого всадника, скачущего на неоседланном коне.

– Красавец конь, как птица летит, – заметил один из спутников Мусы.

Конём этим был Кегер, а всадником – Салих.

Захваченная в плен наибом Малой Чечни Ахвердиль-Магомой Анна, дочь моздокского купца Улаханова, постепенно смирилась с участью и условиями новой жизни. Англичанка, привыкшая к превратностям судьбы, тоже спокойно выносила плен.

За всю осень и всю зиму Шамиль ни разу не посетил пленниц, однако видел их каждый вечер через стеклянную дверь. Зато тетушка Меседу проводила дни с девушкой в роли прислуги, учительницы аварского и чеченского языков, преподавательницы Корана. Она догадывалась о чувствах племянника к юной невольнице, да и Шамиль не стал скрывать своего намерения жениться на Анне.

Патимат, жена имама, перемену в отношении мужа почувствовала с первых дней появления в доме Анны. Тяжело ей было свыкнуться с мыслью, что в доме появится ещё одна женщина. Совсем иное состояние переживала она теперь, не похожее на то, когда Шамиль женился на Джавгарат… К той, покойной, она не ревновала мужа, сознавая своё превосходство во всех отношениях. А эта иноверка, казалось, не имела себе равной по красоте ни в Дагестане, ни в Чечне.

Ни Патимат, ни Анна не знали, что из Моздока не одного татарина подсылал купец к имаму, предлагая большой выкуп за дочь, но Шамиль был неумолим.

Анна быстро освоила языки, научилась читать Коран. Она была единственной во всём имамате, кому разрешил Шамиль купить гармошку. Гармонь заменила ей фортепьяно. Только в её комнате звучали по вечерам печальные восточные мелодии. Имам, прикрыв глаза, мог слушать их до бесконечности. Как только звуки обрывались, он поднимался с ковра, неслышно ступая, выходил в коридор и долго смотрел на Анну, задумчиво сидящую на тахте.

В один из вечеров он увидел, как девушка, отложив в сторону гармонь, зарыдала, закрыв лицо руками. В это время из другой комнаты вышла тётушка Меседу. Шамиль, приложив указательный палец к губам, на цыпочках вошёл в кунацкую, сделал знак рукой тётушке следовать за ним. Когда она вошла, Шамиль сказал:

– Тётя, если у тебя есть какие-либо драгоценные женские украшения, преподнеси ей от моего имени. То, что принадлежит Патимат, я не хочу брать, чтобы не обидеть её. Завтра, когда приедет Юнус, я попрошу его заплатить тебе их стоимость, взяв из казны часть денег, принадлежащих мне. Или Муса купит тебе потом равноценные.

– Что ты, что ты, племянник мой, – всплеснув руками, заговорила Меседу. – Все, что есть, отдам. Никаких денег и украшений мне не нужно. В молодости не носила, а теперь тем более не стану носить. Нет у меня ни дочери, ни сына, чтобы дарить в день свадьбы, а для тебя не пожалею.

Меседу, прихрамывая, быстро вышла. Через несколько минут, заслышав её шаги и скрип стеклянной двери, Шамиль вновь пошёл в коридор и встал у двери. Он увидел, как подошла Меседу к девушке и поставила перед нею круглый лужёный поднос. На нём лежали кольца, серьги, коралловые ожерелья, серебряные браслеты и позолоченный серебряный пояс с огромной бляхой, усеянной бирюзой.

Анна даже не взглянула на драгоценности. Когда Меседу вышла из комнаты, Шамиль сказал ей:

– Попроси у девушки разрешения для меня войти к ней.

Меседу передала невольнице просьбу имама. Анна ответила:

– Не могу приказывать и распоряжаться в этом доме, ибо я всего лишь пленница и сама обязана являться к повелителю по первому зову.

Сказав это, она поднялась и, опередив Меседу, вошла в кунацкую. Шамиль вначале растерялся, затем сделал знак Меседу удалиться. Анна стояла перед ним в длинном розовом атласном халате, который, облегая, ниспадал широкими фалдами. Щёки и шея сливались с нежным цветом наряда, подчеркивая черноту бровей, волос. Не отрывая восторженных глаз от лица девушки, имам предложил, показав на подушку, сесть.

Анна села.

– Ты страшишься меня?

– Нет, – ответила Анна, опустив глаза.

– Человек, за которого выдавали тебя замуж, был по душе тебе?

– Мне было известно, что он в летах, влиятелен и богат.

– Ты виделась с ним?

– Несколько раз он приезжал к нам.

– Он лучше меня внешне?

– Нет, генерал менее строен и, кажется, старше вас.

– Ты знаешь, что такое любовь?

– Знаю по романам, которые читала.

– Полюбить меня смогла бы?

– Не знаю, такая мысль не приходила мне в голову, – застенчиво ответила Анна, покраснев от волнения.

– Я тоже никогда никого не любил, хотя был дважды женат.

– Как же вы, мужчина, не любя, могли жениться?

– У нас так многие женятся. Когда приходит любовь, её воспевают поэты.

Оба некоторое время молчали. Шамиль заговорил вновь:

– Когда я увидел тебя, весь загорелся, но ещё не знал, что это любовь. Мне хотелось всё время смотреть на тебя, чувствовать твою близость. Но я не хотел поддаваться влечению, боролся со своими чувствами, молился по ночам, не смыкая глаз, но, видимо, так было суждено. Наверное, чувство любви непобедимо никаким сознанием. Иди, прошу тебя, и думай обо мне. Если в тебе проснется то же самое, я сделаю тебя женой, и не будет людей счастливее нас на этом свете.

Девушка встала, когда имам замолчал и низко склонился над ней. Его пылкий взор скользил по тонким бровям, полураскрытым устам, нежной шее. Она не отшатнулась.

Напротив, ей хотелось прижаться к груди сильного мужчины, почувствовать его ласки. Но он сделал резкий шаг назад…

С наступлением тёплых дней имам стал собираться в поход.

Накануне отъезда Шамиль через тётушку попросил Анну зайти к нему вечером. Она явилась в белом платье. Пышные волосы ниспадали тёмным каскадом на спину под белым газовым шарфом. Лицо её было бледным, глаза опущены.

Шамиль поднялся с ковра, подошёл. Ресницы девушки дрогнули.

– Добрый вечер, ханум[7]7
  Ханум – госпожа.


[Закрыть]!

– Здравствуйте, Шамиль-эфенди!

– Взгляни на меня, неотразимая.

Анна подняла голову. Он опять подошёл к ней так близко, как в тот вечер, когда сказал, что любит.

– Если ты желаешь моего возвращения, молись Аллаху, – сказал он и удалился.

Имам спешил в Чиркей. Ему донесли, что там его враги, неверные и отступники, собираются возводить крепость.

Перед выступлением из Дарго он отправил нарочных в аулы, лежащие на пути следования, с приказом собирать ополчение. Создав таким образом большой отряд, он остановился на подступах к Чиркею на виду у сельчан и солдат. Ночью послал лазутчиков. К утру они вернулись и сообщили имаму, что село свободно, а жители готовы присоединиться к нему.

В русском лагере, заметив движение мюридов, сразу же отправили связного в Шуру просить помощи.

Имам не начинал действий. Он стал возводить вокруг аула оборонительные сооружения, хотя против него стояла всего лишь рота солдат. Шамиль будто знал, что к русским придёт подкрепление. Ночью из Шуры действительно прибыл батальон пехоты и кавалерийский эскадрон. До восхода солнца, прощупав слабые места обороны имама, русская кавалерия со стороны мельницы двинулась на аул. Две роты солдат были переброшены к дороге, ведущей в горы, чтобы отрезать мюридам отход. Всадники прорвали позицию Шамиля и влетели в аул. Имам основные силы бросил на дорогу. Оттеснив солдат, он с остатком разбитого отряда направился к Духу. В пути сделал остановку на горе. Поднявшись на вершину, стал осматривать в бинокль окрестности. Его взгляд привлекло движение на андальской дороге, напоминавшее отару овец. Но, вглядевшись, он убедился, что это были люди, которые шли сначала в его сторону, а потом повернули обратно к селению.

Вечером имам был в Анди. Староста аула вышел к нему. На вопрос Шамиля о странном движении на дороге в полдень тот ответил:

– Это были наши люди. Мы спешили к тебе на помощь, но андийский наиб Галбац и его помощник Бай-сулав повернули нас обратно.

Возмущённый, имам вернулся в Чечню. Сообщив о случившемся на совете ученых и наибов, он издал приказ о смещении Галбаца и Байсулава и отправил их в Карату.

Через несколько дней в Дарго явился человек, который сообщил имаму, что генерал Клюки фон Клюгенау пришёл из Шуры в Чиркей, наложил на сельчан контрибуцию и все силы бросил на строительство укреплений. Он сказал также, что Галбац и Байсулав вели переговоры с Ахмед-ханом Мехтулинским и бывшим гимринским правителем – эрпелинским кадием.

– Значит, они хотели поднять народ против меня и тем услужить подкупившим их отступникам и гяурам… Чем объяснить иначе их действия? – рассуждал вслух Шамиль.

– Ты прав, имам, клянусь Аллахом, это было именно так, – подтвердил андиец.

Имам хотел учинить над неверными наибами суд и собирался послать за ними людей, но вслед за андальцем к Шамилю прискакал один из его старых андийских кунаков Рамадан. Он сообщил:

– Получив твой фирман, Галбац и Байсулав пришли в ярость. Байсулав решил выступить в защиту Галбаца. Он собрал своих единомышленников и сказал: «Мы принудим Шамиля оставить наибом Галбаца, а если он не сделает по-нашему, палка повиновения будет сломана этими руками».

Рамадан вытянул руки, сжав кулаки, подкрепляя жестом слова Байсулава.

– Ну что же, пусть попробует. Против кулака есть булат, – спокойно ответил имам.

– Ты будь осторожен… Сегодня Байсулав, наверное, приедет сюда.

И действительно, помощник Галбаца прибыл в Дарго к полудню. Имам быстро собрал несколько членов совета, которые оказались поблизости, чтобы в присутствии их разговаривать с помощником каратинского наиба.

Байсулав не смутился, когда, войдя в диван-хану, увидел Шамиля, сидящего в кругу своих советников. Став у двери, он даже не поздоровался с присутствующими.

– С приездом! Какими судьбами, с какими хабарами пожаловал, храбрый Байсулав? – спросил Шамиль.

– Судьбы ведомы Аллаху, хабары – людям, а приезд мой к тебе был необходим для выражения недовольства, – ответил Байсулав.

– Чем же ты недоволен? – спросил Кебед-Магома.

– Фирманом имама, – ответил Байсулав.

– Разумеется, о вашем смещении? – сказал Ахвердиль-Магома.

– О смещении Галбаца, – дерзко ответил Байсулав.

– Ты не горячись, не спеши. Бурный поток, расплескавшись в пути, не достигает моря, – посоветовал Шамиль.

– Я хочу достичь одного, а именно оставления Галбаца наибом Анди, – ответил Байсулав.

– А я бы хотел установления мира в нашем вилаете, ухода гяуров, прозрения отступников и их приспешников, чтобы все люди Дагестана и Чечни стали истинными мусульманами, следуя по пути Пророка. Но так не получается, как не получится то, о чём ты печешься, ибо Галбац и ты не только отказываетесь сами идти по верному пути, но сбиваете с него и остальных, – ответил имам и добавил: – Гораздо лучше те, кто открыто продаётся отступникам и гяурам за ломаный грош, за рог вина, обломок кальяна, переходит открыто на их сторону, не совращая остальных.

– Хорошо, тогда мы не дадим тебе возможности забыть наши имена, пока будем живы! – надменно воскликнул Байсулав и, бросив полный ненависти взгляд на присутствущих, хотел выйти.

– Не торопись! В ближайшее время будет забыто имя твоё! – воскликнул старейший муртазагет Осман и, подойдя к Байсулаву, пронзил кинжалом его грудь.

– Кто тебе дал право чинить самосуд? – строго спросил имам, подойдя к Осману.

– Прости, имам, – ответил муртазагет, вытерев окровавленное лезвие о полу серой чухи убитого.

– Прости его, имам. Может быть, одно зло избавит тебя от многих других зол, которые мог причинить этот дерзкий человек, – поддержал муртазагета Кебед-Магома и напомнил: – Ты же поступил подобным образом с Уллубием. Кто знает, может, он раскаялся бы и стал человеком.

– Храбрые, вспыльчивые более склонны к благоразумию, чем трусливые, – сказал Шамиль.

Наибом Анди был назначен Газияв Андийский.

Имам был очень обеспокоен также поведением наиба Унцукуля – Маха-Хаджи. Он решил созвать съезд наибов всех обществ и округов. В одну из пятниц они собрались в Дарго. Шамиль ознакомил их с положением в стране, с планами на дальнейшее, состоянием казны и, наконец, перешёл к основному вопросу-о формах правления и поведении наибов. На примерах ансальского и каратинского наибов он показал, как не следует себя вести. Он говорил:

– Будучи возвышены над народом, не забывайте, что среди подвластных могут быть не менее достойные высокого положения… Надо суметь без угождений и ослабления шариата заслужить любовь и уважение тех, кем правите. Любовью к правде и нетерпимым отношением к несправедливости заслужите признание народа. Не позволяйте себе и помощникам грубого обращения с подчиненными. Давать унизительные прозвища даже униженным не следует. Умейте подчинять свой гнев рассудку, храбрость – благоразумию. Не внушайте подчиненным страх, ибо власть, основанная на устрашении, непрочна. Не становитесь рабами роскоши и состояний. Знайте, что лучшее богатство – доблесть и честь. Запомните, что вождю уподобляется племя. В юности я прочёл мудрое стихотворение, и запомнилось оно мне на всю жизнь. В нём говорилось: «Халиф Ану-Ширван однажды поехал на охоту. Было подстрелено много джейранов. Развели костры. Стали жарить разделанные туши на вертелах. Когда приготовились есть, визирь сказал, что не взяли соли из дому. «Скачи, – велел визирь одному из нукеров, – попроси в ближайшей деревушке соль». – «Только не забудь заплатить деньги за соль!» – воскликнул халиф Ану-Ширван вслед. «Да как же можно! – возразил визирь. – Платить за соль, которую возьмут для тебя? Разве эти леса, обширные поля, тучные сады, деревни и весь народ не принадлежат тебе?» – «Нет, – ответил халиф, – моего здесь ничего нет, кроме собственного тела. Всё остальное принадлежит Аллаху. И за соль надо платить, ибо если я возьму щепотку даром, то вы, мои прислужники, догола ограбите поселян».

Когда имам закончил речь, среди слушателей поднялся восторженный шум. Всем понравился рассказ о мудром Ану-Ширване.

– И последнее, что я советую вам, – продолжал Шамиль. – Будьте осторожны в своих мнениях о человеке. Не стройте их на основании доносов. С помощью коварства и подлости запачкать могут самого чистого, чтобы повернуть его против вас же. Всегда выслушивайте обе стороны, если не прямо, то путями окольными.

Узнав о съезде наибов в Дарго и возможном выступлении Шамиля на Линию или в горы, против него был направлен отряд во главе с генерал-лейтенантом Голофеевым.

Не успели еще наибы разъехаться по своим округам, как из Духа прибыл гонец, который сообщил о наступлении на Аух.

Шамиль с несколькими сотнями муртазагетов и мюридов поскакал к Ауху, приказав наибам ближних округов собрать силы и немедленно явиться следом. Но селение оказалось занятым русскими. Несмотря на усталость и предвечернее время, Шамиль сказал своим воинам:

– Братья, давайте ударим по врагу и с помощью Аллаха очистим путь, чтобы помолиться в мечети Ауха до наступления темноты.

Жители стали нападать на солдат. Боясь, что единственный удобный путь к нижнему выходу из аула может оказаться отрезанным, Голофеев оттянул силы к дороге, а затем и вовсе отошел, поскольку оставаться возле аула на ночь было небезопасно. Имам не стал преследовать генерала. Он ждал подхода своих сил.

К утру следующего дня в Аух прибыли с отрядами Джавад-хан, Газияв Андийский, Шугаиб-мулла и другие. Всего собралось около пяти тысяч воинов. Имам решил идти на Ункуцуль. Наибам аварских округов был дан приказ явиться с вооруженными силами туда же.

Не спеша двигался многочисленный отряд мюридов от лесистых гор Чечни к голым громадам Койсубу. Имам ехал впереди как проводник по дорогам и тропам, исхоженным вдоль и поперек с раннего детства. И на сей раз, как всегда, когда подходил к родным местам, его охватило волнение.

На дороге, ведущей к Унцукулю, все умолкли. Тут всегда господствовал один лишь грозный голос Кудняб-ор – Великой реки. Здесь в бешеном беге сталкиваются Кара-Койсу с Аварским Койсу. Далеко разносится шум, вырываясь из тесных глубин Могохского ущелья. Самые неустрашимые джигиты, отчаянные муртазагеты робеют, глядя на кипящий поток, перед силой которого не устоять.

Дорога идет по узкому руслу мрачного каньона, над которым синей узкой лентой тянется далекое небо. Содрогаются кони вместе с седоками, когда вдруг из-под копыт вырвется камень и полетит в бездну. Чеченцы жмутся к серым гранитным стенам, нашептывая молитву. Наконец ущелье пройдено, все вздыхают облегченно. Шамиль оглядывается. Позади над угрюмой долиной возвышаются погруженные в вечную дремоту господствующие над соплеменными горами величавые Кахаб-Тлюру, Шугиба и Арак-меэр.

Не одну версту пришлось пройти отряду имама по каменистым тропам, ущельям и лощинам. Жители аулов не оказали ему сопротивления.

Отряд Ахвердиль-Магомы осадил крепость. Русский гарнизон встретил противника артиллерийским огнем. Но Шамиль не спешил со штурмом. Он ждал подхода Хаджи-Мурада с воинами Аварии, Технуцале и других аулов.

Когда подошел бывший правитель Аварии, имам сказал ему:

– Начинай с одной стороны, Хаджи-Мурад начнет с другой.

Только на четвертый день крепость была взята. Отправив пленных и содержимое арсенала в Дарю, имам двинулся выше.

Он шел с десятитысячным отрядом, чтоб расправиться с населением аулов, которые оказывали ему сопротивление. Кегеб, Нусреало были сровнены с землей. Сотни семейств Гумбета и других аулов, в основном зажиточные, преданные русским, бежали от Шамиля, ища защиты в крепостях. Они с оружием в руках становились рядом с солдатами и рядом с ними воевали.

В течение месяца Шамиль захватил все укрепления царских войск в Аварии и вновь подступил к Хунзаху. Столица и мощная крепость были окружены мюридами. Правда, не дремало и наместничество – ещё до подхода сил имама на помощь хунзахскому гарнизону был брошен из Темир-Хан-Шуры отряд Клюки фон Клюгенау. Командующий войсками Южного Дагестана генерал-майор князь Аргутинский, который находился в Кази-Кумухе, также двинулся к Хунзаху через Гергебиль и возле селения Танус ударил неожиданно по войску имама.

Имам хорошо знал Аргута, как называл он князя Аргутинского. Знал не только по делам в Ахульго, но ещё со времён Гази-Магомеда и Гамзата. Здесь, на Кавказе, начав службу офицером, тот дослужился до командующего.

Разглядывая в бинокль Аргутинского, Шамиль говорил Хаджи-Мураду.

– Тоже ведь твоего племени – армянин. На свинью похож. Не сидит на коне, а лежит, как бурдюк с короткими ножками, и дремлет. Только кальян длиною в аршин крепко держит в зубах. Опьянел, наверное, от дыма. О, хитрый шайтан, знаю хорошо этого Аргута. Если он дремлет, значит, уверен в успехе.

Шамиль подал бинокль Хаджи-Мураду. Сквозь маленькую круглую линзу ясно увиделся облик тучного человека с короткой шеей и заспанным лицом, который мешковато сидел на коне и имел неряшливый вид, несмотря на генеральский мундир.

– Да, дремлет, – повторил Хаджи-Мурад.

– Надо бы разбудить его. Он отчаянный храбрец, несмотря на внешность. И опаснейший из гяуров, – сказал Шамиль.

Хаджи-Мурад, вернув бинокль имаму, поскакал вниз к своему отряду.

Шамиль, сидя на коне, с возвышенности наблюдал за действиями отряда Хаджи-Мурада, штурмующего Хунзах. Он следил за Кебедом и Шугаибом, бросающимися на стены крепости Арани, но и не спускал глаз с Аргута. Заметил, как генерал встрепенулся в седле, словно на самом деле пробудился ото сна. Замахав рукой, Аргут беспокойно начал о чём-то громко говорить. Его схватили стоящие рядом адъютанты, но он вырвался и, стегнув коня, поскакал к палатке. «Что бы это значило?» – думал имам, продолжая внимательно смотреть в сторону лагеря русских.

В это время к нему подъехал Хаджи-Мурад и доложил:

– Имам, твой приказ выполнен. Аргута разбудили. Боюсь, что после этого он уснёт навсегда.

Однако Аргутинский был только ранен. Ранение в левое плечо оказалось лёгким, и очень скоро он появился с опущенным рукавом мундира, с перевязанным плечом. Шамиль видел, как адъютант и несколько солдат, упираясь руками в толстый зад генерала, подсаживали его на лошадь.

– Вот проклятый Аргут, опять взял кальян в зубы и погрузился в дремоту. Но теперь наша пуля не достанет этой туши. Его плотным кольцом окружили нукеры, – сказал имам.

Когда весть о ранении генерала дошла до солдат, они пали духом. Отряду Джавад-хана удалось потеснить их. Но, увидев вновь «батьку Моисея» на коне, солдаты воодушевились и бросились в контратаку. Именно этой атакой был решён успех гяуров. Когда в гарнизоне заметили активность подразделений Аргутинского, Клюки фон Клюгенау дал приказ сделать вылазку и атаковать штурмующих.

– Дай команду к отходу, мы проиграли сражение. Этому Аргуту помогает нечистая сила, – с досадой бросил имам, обращаясь к Хаджи-Мураду.

Шамиль отступил в Салатавию. Русское командование оттянуло войска из Аварии на старые квартиры, надеясь, что в конце сентября имам не решится на новые действия.

Стояла сухая осень, и вдруг, в начале октября, Шамиль решил идти на Гергебиль, где было выстроено русскими большое укрепление. От сельчан имам узнал, что в крепости находятся всего лишь две роты Тифлисского егерского полка.

Трёхтысячный отряд Шамиля осадил крепость и начал штурм. Несмотря на малочисленность защитников, взять укрепление оказалось не так просто. Двенадцать дней держались две роты, но на тринадцатый день крепость пала.

Ни одного из захваченных солдат Шамиль не разрешил убить.

– Поистине это отважные герои, – сказал он.

Пленных отправили в Дарго.

Нить сообщения Хунзаха с Темир-Хан-Шурой была прервана, связь царских войск, расположенных на севере и юге Дагестана, прекращена. Все аулы правобережья Аварского Койсу признали власть имама.

Шамиль грозил последнему оплоту гяуров в Аварии – Хунзаху. Начальник хунзахского гарнизона подполковник Пассек получил приказ командующего Линией взорвать крепость, присоединиться к гарнизону Балаханы и отступить в Шуру.

Огонь, брошенный в пороховые погреба цитадели Арани, сделал своё дело.

Вместе с Пассеком из Хунзаха вышел аварский отряд и хунзахского Гимбат-бека – прапорщика милиции. Присоединив роту балахановского гарнизона, Пассек хотел было идти в Шуру, но путь оказался преграждённым мюридами. Тогда он решил пробраться через Гимры. Подойдя к аулу Зирани, заметил большие силы противника. Местные жители сообщили, что здесь Шамиль оставил двухтысячный отряд мюридов под командованием Хаджи-Мурада. Они же сказали, что на Койсубулинском перевале стоит неприятель и что укрепление Бурундук-Кала находится в руках имама.

Пассек стал быстро укреплять маленькое селение. Жители Зирани не сопротивлялись, но и не помогали Пассеку.

Хаджи-Мурад обложил Зирани. Однако подступить не решался, поскольку у русских оказалось несколько лёгких горных орудий. Благодаря им и держался гарнизон. Наступили холода. Солдаты мёрзли в летнем обмундировании. Они кутались в рогожки и рваные овечьи шкуры, приобретённые у жителей. Не было провианта. Истощённые кони до камней выгрызали сухую траву. Солдаты питались дохлой кониной. Ударили морозы, но гарнизон Пассека не сдавался.

Хаджи-Мурад, зная, что отряд горцев в гарнизоне Пассека, блокированного в Зирани, в основном стоит на аванпостах, занимается разведкой и снабжением гяуров, решил сманить их к себе. Это не удалось. Тогда наиб послал письмо подполковнику Пассеку:

«Презренный гяур Пасак! Если ты истинный воин, зачем прячешься за спины отступников? Отпусти их по домам, я даю слово не трогать их, а сам делай то, что тебе положено делать».

Получив письмо Хаджи-Мурада, полковник Пассек собрал хунзахцев, каратинцев, гумбетцев и зачитал им послание наиба.

– Если желаете, – сказал он, – можете безбоязненно удалиться.

Тогда вышел вперёд Гимбат-бек:

– Мы из-за преданности русским и ненависти к Шамилю бросили дома, имущество, оставили родных, близких и пошли вместе с вами. Назад можем вернуться только тогда, когда власть Шамиля в Аварии будет заменена властью русских. Но, если мы стесняем вас, питаясь скудным подаянием сельчан, лучше уж с кручи в реку, чем попадать в руки имама.

– Воля ваша, – ответил Пассек, – от вас мы имеем только пользу и рады делить победу и нужду поровну.

В отряде Гимбат-бека находился бывший гимринский староста Джафар-Ага, который ещё до сражения при Ахульго перешёл на сторону русских. Пассек знал его хорошо – тот спас роту Апшеронского полка, стоявшую в Гимрах. Узнав, что мюриды стали окружать селение, Джафар-Ага вывел роту солдат, вместе с вооружёнными родственниками сопровождал её до Караная, а затем, вернув всех сопровождавших его домой, сам привёл роту в Шуру. Его-то и послал Пассек для связи с Клюгенау.

Генерал Клюки фон Клюгенау принимал все меры к спасению отряда, но подступы к Зирани были закрыты. И кто решится в такой ситуации пробраться к Пассеку и сообщить, что помощь идёт с боем? И потому Клюгенау был безмерно обрадован, увидев перед собой смелого лазутчика Джафар-Агу которому удалось проползти сквозь позиции Шамиля.

– Генерал, зачем сидишь, скоро Пассек, солдат, Гимбат пропал будет, – сказал Джафар-Ага, недовольный медлительностью Клюгенау.

– Дорогой Джафар, никто не пропадёт. Только что прибыл командующий Линией генерал Гурко. Он немедленно выступит в сторону Бурундук-Калы на помощь Пассеку. Ему придётся проходить с боем. Крепость и перевал заняты отрядами имама. Ты сможешь вернуться обратно через Гимринский перевал в Зирани?

Подумав немного, бывший гимринский староста ответил:

– Смогу.

– Вот деньги, два пистолета, конь осёдлан, скачи, доложи полковнику, что помощь идёт со стороны Бурундук-Калы.

На следующий день Джафар-Ага был в Гимрах. Идя в мечеть помолиться, он сообщал всем встречным о том, что раскаялся в своей измене, не хочет больше служить русским. Дал слово кадию больше не возвращаться к гяурам. Но люди, оставленные в Гимрах имамом, не поверили и арестовали изменника. Джафар-Ага успел передать деньги одному из своих родственников, и тот, собрав других сородичей, стал требовать от кадия освобождения. Кадий, посоветовавшись со сторонниками Шамиля, решил отпустить Джафар-Агу на поруки за выкуп.