Электронная библиотека » Мариан Фредрикссон » » онлайн чтение - страница 2

Текст книги "Анна, Ханна и Юханна"


  • Текст добавлен: 28 мая 2014, 02:19


Автор книги: Мариан Фредрикссон


Жанр: Современная зарубежная литература, Современная проза


Возрастные ограничения: +16

сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 2 (всего у книги 19 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

Шрифт:
- 100% +

«Я не хочу стареть», – подумала она. Наливая кофе в чашки, Анна размышляла: что можно сделать, чтобы не обезуметь? Но вслух она сказала другое:

– Клеенка у тебя совсем порвалась. Завтра надо поехать и купить новую.

После кофе старик поплелся к старому заслуженному телевизору. Он сел перед ним в продавленное кресло и, как обычно, мирно уснул. Пока он спал, Анна успела приготовить ужин и прогуляться по дубовой роще между домом и горой.

Они поужинали котлетами со сливочным соусом и брусникой.

– Так вкусно я ем, только когда ты приезжаешь, – сказал отец. – У девочек, которые сюда прибегают, нет времени готовить настоящую еду.

В его словах недвусмысленно прозвучал упрек. Так как она и не думала отвечать на этот выпад, старик решил подольститься:

– Точно так же, как дома, ты можешь писать и здесь.

– У меня есть дом, муж и дети.

– Но ведь они могут приходить к тебе в гости, – сказал отец, и Анна вдруг подумала, что, по существу, он прав. Она вполне могла бы заканчивать свои доклады наверху, в своей старой комнате. Честно, подумала она и жалко улыбнулась – как можно сохранить честность? «Что будет, если я скажу все как есть? Скажу: «В твоем доме, папа, у меня не будет ни минуты покоя. Я не могу себе представить, что пробуду здесь два дня и не сойду с ума». – Я не стану тебе мешать, – пообещал он.

В его голосе слышалась такая мольба, что Анна едва не расплакалась. Но, взяв себя в руки, она заговорила о компьютерах, нужных ей для работы, а это такие машины, которые нелегко переносить с места на место.

Честность, подумала она. Она говорит о честности и лжет отцу прямо в глаза. Когда он поднялся из-за стола и поблагодарил за ужин, в голосе его сквозил холодок. «Я же не люблю его, – подумала Анна. – Я боюсь его, я его не выношу, он мне просто противен. Мне будет тяжело полюбить его».

Анна вымыла посуду. Пришел сосед, который очень ей нравился, – любезный и обходительный мужчина. Он был рад ее видеть, погладил по щеке и сказал:

– Тебе нелегко, я понимаю.

Она ощутила необъяснимый страх, встретившись с ним взглядом. В кухне стало темнеть.

– Иди к папе, а я пока приготовлю грог, – сказала она, почувствовав, как надломился ее голос.

Дрожащими руками она поставила на стол поднос, привезенную с собой бутылку джина, тоник, тарелочку с арахисом. «Что это? Предчувствие? Нет! Я просто усталая донельзя идиотка». Она повторила эти слова вполголоса несколько раз: «Я просто усталая донельзя идиотка. Он еще молод, свеж и бодр, такие мужчины живут долго». Ставя на стол выпивку, она словно невзначай спросила:

– А как твои дела, Биргер?

Он удивленно посмотрел на Анну и ответил, что дела у него, как всегда, идут хорошо. Она кивнула, но потом в течение всего вечера избегала встречаться с ним взглядом. Было еще сравнительно рано, около девяти, когда старик вдруг почувствовал усталость. Анна помогла ему лечь, проявив всю мягкость и уступчивость, на какую была способна. В последние годы он стал очень ранимым.

В своей комнате наверху она, как бывало, выпила чашку чая. Мама всегда настаивала на этом – перед сном надо непременно выпить чашку чая с медом. Анна сделала глоток сладкой горячей жидкости, и детство тотчас ожило, встрепенулось, завладело памятью. Аромат меда в чае, чашка с синими цветочками, за окном верещат чайки, дерзко похваляясь своим жизнелюбием.

Анна открыла окно и принялась следить взглядом за галдящей птичьей стаей. Она удалялась к морю, пролетая над Асперё и Чепстадсё. В следующее мгновение она услышала, как в дубраве поют черные дрозды, празднуя наступление мая.

Это было уже слишком. Тоска стала физически невыносимой. Анна решительно проглотила таблетку снотворного.


Золотистый рассвет разбудил ее рано. Может быть, в этом раннем пробуждении был повинен не только свет, ибо ночью Анне снилось птичье пение из сада, громкое, прекрасное и мощное, как сама весна. Некоторое время Анна лежала неподвижно, пытаясь различить голоса птиц – радостный свист зябликов, бодрое попискивание синиц и стрекочущее щебетание ласточек, летящих в свои гнезда под краями крыш.

Ласточки прилетели и принялись лепить гнезда к кирпичным стенам, подумала Анна и на мгновение успокоилась: значит, в мире все идет как должно.

Она бесшумно, как призрак, спустилась в кухню, заварила чашку кофе, вытащила из шкафчика корицу и на цыпочках пошла к лестнице. Вовремя вспомнив, что шестая ступенька скрипит, она перепрыгнула через нее, остановилась и прислушалась. Старик громко храпел в спальне.

Анна погрузилась в себя, пение птиц помогало слушать тишину в душе, проникнуться убеждением, что все хорошо, несмотря на все страдания и невзгоды. Ей удалось это, и, мало того, она поверила в то, что маме нетяжело, что боль покинула ее, что память у папы стала такой короткой, что он не помнит даже горечь от обид.

Она склонилась над бабушкиной фотографией и долго на нее смотрела.

«Ханна Бруман. Кто ты? Какой ты была? Я же знала тебя, правда, довольно странно, знала только по слухам. Ты была легендой, величественной и сомнительной в одно и то же время. Ты была невероятно сильной, как говорила мама.

Но ведь я же должна помнить тебя и настоящую, ты была еще жива, когда я выросла и стала взрослой, вышла замуж и родила детей. Но эта фотография не похожа на мои воспоминания о тебе. Надо, конечно, принять в расчет, что снимок сделали, когда ты была молода, была женщиной в самом расцвете красоты. Я же помню тебя уже старой, похожей на странницу, нелепо огромную и толстую, неизменно одетую в большую, не по размеру, мятую черную одежду.

Так вот как выглядела ты в лучшие свои годы, когда могла легко пройти милю с пятидесятикилограммовым мешком муки с мельницы в соседний поселок у порогов. Там ты меняла муку на кофе, керосин, соль и другие нужные вещи.

Неужели это правда? Мама говорила, что ты действительно носила на спине тяжелые мешки. Но только весной и осенью. Летом ты ездила на лодке, а зимой – на санях по льду.

Мы родились в разных мирах – ты и я. Но теперь-то я вижу, как мы с тобой похожи. Тот же лоб, та же прическа, те же удлиненные губы и короткий нос. Но подбородки у нас разные – твой упрямый. Выступающий. Взгляд твердый, глаза колючие. Я очень хорошо помню эти карие глаза.

Мы долго смотрим друг на друга. Впервые в жизни мы смотрим друг на друга!

Какая же ты была? Почему мы с тобой так и не познакомились? Почему ты никогда мною не интересовалась?»

Анне вдруг кажется, что она явственно слышит детский голос, который спрашивает:

– Почему она не настоящая бабушка? Такая, у которой сидят на коленях, а она рассказывает сказки?

Тут же Анна слышит и ответ матери:

– Она старенькая и сильно устает, Анна. В молодости ей порядком досталось. У нее никогда в жизни не было времени для сказок.

Не показалось ли ей, что она слышит горечь в голосе матери? Нет, она должна вспомнить все сама.


Бабушка иногда приходила в гости. Случалось это по утрам. Анна тогда была маленькая, а бабушка еще могла пройти долгий путь от автобусной остановки до дома у моря, где они тогда жили. Бабушка садилась на стоявший в кухне диван, пахнувший печеньем и свежим пшеничным хлебом, стол накрывали скатертью и ставили самые красивые чашки. Бабушка приносила с собой ощущение благости, спокойствия, она была похожа на большую кошку, которая тихо мурлычет, свернувшись в клубочек в углу дивана. Она и правда мурлыкала, это я помню. В груди у нее что-то шуршало и скрипело, как в крупорушке, когда она молчала.

Слушать ее речь тоже было очень приятно, и забавно – она говорила наполовину по-норвежски, быстро и не всегда понятно.

– Как тут у нас, – говорила она, – красиво и аккуратненько.

Она постоянно удивляла себя и других тем, что слова слетали с ее губ быстрее, чем она их осознавала. Она замечала это слишком поздно и либо смущалась, либо начинала смеяться.

О чем они говорили?

О соседях по муниципальному дому. О детях, которые плохо себя вели, о пьющих мужиках и больных женщинах. Но говорили и о свадьбах и новорожденных, о праздниках, о еде, да и вообще обо всем, о чем говорят люди.

Для ребенка это было все равно что залезть на крышу и наблюдать сверху за сутолокой человеческих фигурок. Это было как игра. Но для обеих женщин это была реальность и настоящая, серьезная жизнь. Они проявляли живейший интерес к болезненным детям Хеглундов, пьянству маляра Юханссона и странной болезни фру Ник лас сон.

Обычные сплетни. Не сказать чтобы слишком злые, но, во всяком случае, и не добрые. Только теперь Анна поняла, что в эту болтовню выплескивалась бесконечная оргия чувств. Они купались в чужих несчастьях, отвлекаясь от трудностей личных, о которых было не принято вспоминать. Говорить о них было невозможно. Стыдно.

Бабушку было очень легко вогнать в краску.

– Ты никогда не плачешь, бабушка?

– Нет, а зачем плакать? – ответила она и залилась пунцовым румянцем.

Мама страшно смутилась и отчитала дочку. Было много вещей, о которых не позволялось спрашивать бабушку, и за такие вопросы на назойливых детей можно было и прикрикнуть, а Юханна всегда переживала из-за нахальных вопросов своей дочки.

– Ты всегда была чертовски практична, – сказала Анна, глядя на фотографию.

«Может быть, я ошибаюсь, – подумала Анна, оторвав взгляд от фотографии и посмотрев на море за окном. Она окинула взором длинный ряд маленьких домиков, в которых – забор к забору – жили новые люди, не знавшие друг друга даже по именам. – Может быть, вы так себя вели, потому что обе сильно тосковали по деревне, откуда были родом? Так вы старались оживить и восстановить связи и чувства, любой ценой сохранить их после переезда в большой город».

Анна почти физически уловила смешок бабушки по поводу такого объяснения. Ей нравился город, электрический свет, водопровод, магазины, находившиеся по соседству в том же квартале, и право запирать свою дверь.

Бабушка приезжала на ужин по воскресеньям, точнее, папа привозил ее на машине. На бабушке неизменно был длинный черный шарф и белый крестик на шее, за столом она сидела молча и говорила, только если ее о чем-то спрашивали, и всегда во всем соглашалась с зятем.

Анну внезапно поразило неожиданное воспоминание. Воспоминание совершенно отчетливое. Так же удивленно за столом говорили о том, что учительница нашла Анну одаренной.

Одаренная? Это было необычное для родственников слово. Да и учительница говорила о нереальности дальнейшей учебы. Бабушка покраснела и возмущенно фыркнула – разговор стал ей невыносим. Она задержала взгляд на внучке и сказала:

– И что толку от всего этого? Ты же всего лишь девушка. Задерешь нос и сбежишь отсюда, вот и все.

Наверное, эти слова и определили будущность Анны. «Всего лишь девушка»! Эти слова вызвали вспышку гнева у папы, который никогда не признавал, что страшно разочарован из-за того, что его единственное дитя – девочка.

– Анна сама это решит, – сказал он. – Если захочет учиться, значит, так и будет.

«Как же я могла забыть то воскресенье, тот разговор?» – подумала Анна. Она вернулась к кровати и снова вгляделась в фотографию.

– Ты ошиблась, старая ведьма, – произнесла Анна вслух. – Я выучилась, я сдала экзамены, мне сопутствовала удача, я вращалась в мирах, о которых ты не могла даже мечтать. Да, я задрала нос, я стала высокомерной, как ты говорила, как говорили все. Что же касается тебя, то ты так и осталась ископаемым, примитивным пережитком давно минувших времен. Я вычеркнула тебя из своей жизни, ты была лишь мучительным напоминанием о происхождении, которого я стыдилась. Именно поэтому я не хотела тебя знать и не сохранила память о тебе. Но именно поэтому так много говорит мне твоя фотография, ибо она подтверждает, ясно и отчетливо, что и ты была одаренной девочкой. Ты тоже. У тебя были иные предрассудки и убеждения, нежели у меня, это правда. Но иногда ты была права, особенно когда сказала, что мне не к лицу будет задирать нос и бежать от них. Ты надеялась, что и меня ждет обычная женская доля. Но я не таскала мешки с мукой с мельницы в поселок, бабушка. Я добилась этого.

Ханна
Родилась в 1871-м, умерла в 1964 году

У матери Ханны детишки родились двумя выводками. Четверо первых умерли от недоедания в голод, который случился в конце шестидесятых. Сама Майя-Лиза была настолько смела, что решила родить еще детей.

Смелость была вознаграждена. Весна семидесятого года выдалась ясная, с дождями. Вода напитала иссохшую землю, и она родила хлеб. Об изобилии, конечно, не было и речи, но в погребах до осени были капуста и картофель, а коровам в лугах хватило травы на то, чтобы дать молоко.

И Майя-Лиза забеременела.

Спохватившись, она прокляла свой злой рок, но Август, ее муж, сказал, что она, наоборот, должна быть благодарна судьбе. Им-то не пришлось бежать на скрипучих телегах из Даля, как многим-многим другим мелким крестьянам.

* * *

В новом выводке Ханна родилась старшей, за ней последовали еще одна девочка и трое мальчиков. Из всего этого мать извлекла урок – она не привязывалась к новым детям, как к дурным плодам и плохому поветрию.

Об этом Ханна узнала позже. В церкви.

В тяжелые времена в их церковь пришел молодой пастор с добрыми теплыми глазами. Этот пастор жил, следуя заветам Христа. Он делил свой хлеб со стариками, приходя в дома, он никогда не забывал принести с собой молока для детей, невзирая на то что еды не хватало и в его собственном огороде. Днями он хоронил детей и стариков и писал церковные благословения всем, кто бежал на Запад – в Норвегию и Америку. Ночами возносил молитвы за всех несчастных.

Молитвы не оказывали видимого действия, и пастор все чаще стал заменять их брошюрами, которые присылал ему брат, работавший врачом в Карлстаде. Это было полезное дополнение к его проповедям, в которых он твердил о важности чистоты. Чахотка происходит от грязи, а рахит от темноты, говорил он с амвона. Все дети должны видеть дневной свет. Они умирают не от мороза, а от темноты и грязи, гремел он. Всем детям надо давать молоко.

Эту весть паства встречала поначалу презрительным фырканьем, такие уж были времена. Но постепенно матери стали внимать пастору со страхом, и Майя-Лиза тоже слушала и воспринимала его слова со всей серьезностью.

Сколько было шума и ругани дома, прежде чем она смогла убедить мужа не плевать на половики. Но она была непреклонна, ибо поняла, что пастор прав. Новые дети росли крепкими и здоровыми.

Но вскоре пастор с добрыми глазами уехал, и его сменил другой, неумеренно любивший водку. Со священниками была просто беда, каждый следующий в этих местах был после трудных лет хуже предыдущего. Страх крепко засел в душах, радости было мало, а зависти много. Долго витала она между домами, над полями и лугами, над покинутыми дворами и усадьбами. Зимой о ней напоминали нищие, бредущие мимо домов.


Когда Ханне сравнялось десять лет, к ним в Бротен приехал новый пастор и принялся обходить дома. Он говорил, что они должны благодарить Бога за то, что живут в таком красивом месте. Ханна с удивлением выглянула в окно на озеро и высокие горы. Она так и не поняла, о чем он говорил, этот пастор. Еще меньше поняла она его слова о том, что Бог заботится о своих чадах и любит их. Бог помогал только тем, кто имел крепкую хватку и умел отбирать себе все, до последней крошки.

В двенадцать лет Ханна пошла в прислуги к богатым людям, живущим в устье реки. Там же она ходила и в школу, так как ей надо было уметь считать и писать. Отец сказал, что этого девочке будет довольно.

В Люккане, как называлась усадьба, владычествовала Ловиса, скаредная жадина, известная своим чванством и высокомерием. Усадьба считалась богатой в этом нищем краю, где на всю округу был лишь один жалкий заводик. Ловиса была несчастлива с детьми, две ее дочери умерли в младенчестве, один сын усох и умер от английской болезни – рахита. Остался младший сын, красивый мальчик, которым Ловиса могла гордиться. Он был не похож на обычных мальчишек даже внешне – был темноволосым и черноглазым.

Злые языки поговаривали, что незадолго до его рождения поблизости кочевал цыганский табор. Но рассудительные люди помнили, что дедом Ловисы по отцовской линии был испанец, матрос, который доплыл до берега в Орусте после кораблекрушения.

Хозяева усадьбы были родней, владелец Иоэль Эрикссон приходился братом матери Ханны. Дед до сих пор жил во Фрамгордене, а другие участки поделил между детьми. Иоэль, сын, получил Люккан. Майя-Лиза и ее муж – Бротен, участок там был меньше и земля хуже.

Словно в награду за эту несправедливость Майя-Лиза вышла замуж за доброго и работящего парня, Августа Ольссона, родившегося и выросшего в Норвегии. Между тем Иоэль случайно встретился с угрюмой Ловисой из Бохюслена.

Ловиса была набожна и благочестива. Подобно многим женщинам такого сорта, она находила какую-то странную радость в том, чтобы держать мужа в ежовых рукавицах, воспитывать его в духе Господа, изводить придирками и замечаниями и каждодневно убеждать в том, что лучше быть в плохом настроении, чем мучиться от нечистой совести.

У Ханны началась череда долгих дней, заполненных тяжелой работой и постоянной руганью. Ханна не жаловалась, дед и его жена и не думали ее жалеть, а Ловиса вообще относилась к ней как к животному. Кормили ее, правда, хорошо, а один день в месяце она была просто счастлива – когда ее отпускали домой к родителям с мешком муки.

В октябре, когда по вечерам стала рано сгущаться темнота, у Ханны пришли первые месячные. Сильно болело внизу живота, крови было много, и девочка испугалась, но не осмелилась ничего сказать Ловисе. Ханна раздергала на жгуты самое рваное полотенце и зажала их между ног, чтобы кровь не текла на пол. Ловиса подозрительно посмотрела на Ханну и, как всегда, на нее накричала:

– Пошевеливайся, что сидишь как колода, шевели ногами, девчонка!

Она позволила себе расплакаться только в субботу, когда пришла домой и уткнулась в грудь матери. Но мать отнеслась ко всему философски – подумаешь, какая-то капелька, стоит ли из-за этого плакать. Мать научила ее делать нормальные прокладки и закреплять их поясом на талии. Мать даже не пожалела для любимой дочери две драгоценные английские булавки из своей швейной шкатулки. Это было целое богатство. Позже Майя-Лиза сказала:

– Теперь ты должна понимать, что это опасно. Держись подальше от лоханей с помоями.

Однажды настал вечер, когда Ханне пришлось спать на сеновале. Вообще-то спальное место ей отвели в кухне, но там было неспокойно, там по вечерам вечно ссорились и ругались. Чаще всего ругали сына, которого мать вконец избаловала, или отец ругался с людьми. Ханна так уставала за день, что засыпала, несмотря на летавшие над ее сундуком ругательства. Но тем вечером работники подрались прямо в комнате, и в кухне были слышны звуки глухих ударов и громкие проклятия. Ханна решила, что теперь Иоэлю конец. Но потом раздался вопль Черного Рикарда. Подстрекательский вопль, больше похожий на рев из преисподней.

Он их подзуживал, прости его Господь.

Именно тогда Ханна сбежала в хлев. Она, правда, очень боялась мальчишки, который принимался щипать ее, стоило только матери отвести от него взгляд.

Она мгновенно уснула на сене, как измотанная за день ломовая лошадь, и проснулась оттого, что сын Ловисы пытался задрать ей юбку. Ханна старалась вырваться, но он держал ее крепко, и она поняла, что сейчас умрет. Поняв это, перестала сопротивляться. Рикард оказался тяжелым как бык. Он навалился на нее, втиснулся в нее, и Ханне показалось, что она сейчас разорвется на куски от жуткой нестерпимой боли. Она просила Бога забрать ее.

Потом ей показалось, что она и в самом деле умирает, но к полудню, к своему удивлению, очнулась, окровавленная и истерзанная. Она попробовала пошевелить сначала кистями рук, потом плечами, а потом ногами. Решение она приняла сразу, хотя сначала это была лишь неясная мысль: скорее домой, к маме.

Она медленно брела по лесу, оставляя за собой кровавый след. Последний километр ползла на четвереньках, но у нее хватило сил, добравшись до двери, вползти на крыльцо и позвать мать.

В первый и последний раз в жизни Ханна видела, как ее мать плачет. Девочка легла на кухонный стол, а мать выжимала тряпку за тряпкой, но не могла остановить кровь.

– Господи, господи, – беспомощно повторяла Майя-Лиза, но в конце концов сумела взять себя в руки и послала старшего сына за Анной, местной повитухой, принимавшей многочисленные роды Майи-Лизы. Повитуха сумеет остановить кровотечение. – Скорее, скорее! – крикнула она вслед мальчику.

Она собралась было снять с дочери разорванную одежду, но помедлила. Вдруг с внезапно вспыхнувшим гневом вспомнила, что Анна была не только повитухой, но и разносила сплетни от дома к дому, выбалтывая самые сокровенные тайны своих пациенток.

Майя-Лиза не могла понять, спит Ханна или потеряла сознание. Кухня была уже похожа на бойню, и Майя-Лиза громко взывала к милосердию Бога, а проснувшиеся дети во все глаза смотрели на обеспамятевшую сестру.

Но вот наконец пришла Анна, как всегда спокойная и уверенная в себе. Смешав какой-то порошок с нутряным салом, она смазала вульву Ханны получившейся мазью.

От прикосновений повитухи девочка очнулась и принялась тихо плакать. Повитуха склонилась над ребенком и спросила:

– Кто?

– Черный Рикард, – прошептала девочка.

– Я так и думала, – угрюмо пробормотала Анна. Немного погодя она дала девочке какой-то отвар, сказав, что это окончательно остановит кровь и погрузит Ханну в глубокий целительный сон. Один Бог знает, оправится ли она когда-нибудь, сказала Анна, да и замуж она теперь едва ли выйдет.

Майя-Лиза не выказала никакого огорчения по поводу обоих замечаний Анны, безропотно проглотив стыд. Она отослала детей в спальню, поставила варить кофе, прибралась в кухне и при этом обнаружила, что вместе с Августом исчезло и висевшее на стене ружье.

Майя-Лиза вскрикнула так громко, что разбуженные дети снова высыпали в кухню, но Анна только фыркнула:

– Дорогуша, успокойся, мы все равно ничего уже не изменим.

– Он же устроит там побоище! – голосила Майя-Лиза.

– Я так не думаю.

В этом Анна оказалась права. Когда Август добрался до Люккана, Рикарда там уже не было. Оба крестьянина выпили водки, успокоились и договорились, что Рикард женится на Ханне, как только девочка войдет в возраст, а до этого Иоэль и Ловиса будут относиться к ней со всем уважением, как к родной дочери.


Правда, из этого соглашения ничего путного не вышло. Ханна сказала, что скорее утопится в речке, чем выйдет за Рикарда. Майя-Лиза была близка к обмороку. Ловиса тайными тропами навещала сына и просила его ради Христа не показываться дома. Старуха Анна поговорила с ленсманом и сказала, что если малютка все расскажет, то Рикарда засадят до конца его дней.

Но ни Август, ни Майя-Лиза не хотели доводить дело до полного разрыва с люкканской родней.

Молва облетела все дома, люди стали сторониться Ловисы и редко заглядывали в Люккан. К тому же в один прекрасный день стало ясно, что Ханна беременна и дело скоро подойдет к развязке. Начали поговаривать, что никакого насилия не было и все произошло по обоюдному согласию. Повитуха Анна не зря работала языком.


Когда у Ханны второй месяц кряду не пришли месячные, Майя-Лиза в сотый раз постаралась уговорить себя видеть причину в том, что девочке порвали все внизу. Но как-то утром Ханну стало тошнить. Повитуха помяла ей живот, сделала большие глаза и сказала, что неисповедимы пути Господни. Отыскав в лесу полянку, где росла дикая петрушка, она приготовила отвар, но была вынуждена констатировать, что едва ли он подействует на малыша в животе Ханны.

– Дело зашло слишком далеко, – заключила она.

В тринадцатый день рождения, пятого июля, Ханна родила своего первенца, хорошенького крепкого мальчишку с черными глазищами. Роды протекали тяжело. Когда наконец все мучения остались позади, Ханна испытала прилив странной нежности к новорожденному мальчику.

Несмотря на то, что он был копией своего отца.

Это достойное удивления чувство заставило Ханну склониться к малопонятному на первый взгляд решению. Она поняла, что родителям будет трудно прокормить двух едоков, а значит, надо возвращаться в Люккан. Хозяин его клялся всеми святыми, что к Ханне станут относиться как к родной дочери, и, пока был в состоянии, Иоэль держал свое слово. Он сильно привязался к мальчику, который рос не по дням, а по часам. Это был удивительный и к тому же веселый и крепкий ребенок.

Ханна работала, как и прежде, за двоих, а Ловиса отнюдь не стала более дружелюбной, несмотря на свои постоянные речи о милосердии, которые она особенно рьяно вела после того, как избавилась от миссионера, который являлся на хутор раз в месяц и собирал свою паству в соседском сарае.

Все трое ждали возвращения Рикарда, но вслух никто не поминал о нем ни единым словом. По селу ходили слухи, что кто-то видел его в окрестностях.

Именно тогда Ханна решила сходить к колдуну, жившему в лесу за Чертовым ущельем, выше по течению реки. Она уже давно об этом подумывала, но боялась, наслушавшись сплетен о старике и его колдовских штучках.

Утром она попросила Иоэля присмотреть за малышом. Было воскресенье, и Ханна сказала, что пойдет в церковь. Дед заговорщически кивнул: это хорошо, что кто-то по своей охоте идет в дом Божий, сказал он, не смутившись злобного взгляда своей хозяйки. Ловиса крикнула вслед Ханне, чтобы та не забыла помолиться в доме Божьем.

До церкви предстояло одолеть добрую милю по берегу реки, а потом был крутой подъем под жарким солнцем – дорога вела вдоль порогов. Но в спокойной воде Ханна нашла брод, а оттуда оставалось еще полчаса пути до крытого черепицей дома в конце тропинки. Дом Ханна отыскала легко – когда-то она была здесь с матерью и поклялась никому и никогда об этом не рассказывать. Сердце ее бешено колотилось от страха, но старик и его старуха смотрели на нее без всякого удивления. Они поняли: девочка хочет получить руническую молитву. Ханна не посмела говорить и только кивнула, с ужасом посмотрев на угол дома, где рунические колдуны, согласно обычаю, хранили отрезанные конечности мертвецов, и конечности эти по многу лет висели потом под балками потолка.

Но никаких человеческих конечностей Ханна не увидела. Нет, это лошадиное копыто, а уж оно-то ни в коем случае не могло ее смутить. Она уже не раз видела такие в углах домов, куда матери обычно не пускают детей.

Старуха положила руки сначала на лоб Ханне, потом на сердце. Одновременно она говорила с мужем на странном, незнакомом языке. Старик, кивая, выстругал небольшую палочку и принялся вырезать на ней руну за руной. Закончив работу, он многозначительно улыбнулся и сказал, что теперь она может отбросить прочь свой страх и стыд.

Ханна отдала старикам несколько скопленных ею мелких монет, сделала глубокий книксен и с облегчением пустилась в долгий путь до дома, пряча в лифе волшебную палочку. Вернувшись, она получила пощечину за долгое отсутствие и для того, чтобы впредь не вела себя так плохо. Как распутная девка, сказала Ловиса. При этом она как-то странно прятала глаза.

Два дня спустя домой заявился Рикард, надутый как петух – в высоких сапогах и мундире с белыми пуговицами. Он важничал, посмеивался над родителями, удивляя их своим солдатским видом. Говорил он громко, даже не говорил, а вещал, что никогда не станет крестьянином и не будет влачить жизнь с какой-то там батрачкой. Ханна поняла, что у него нет ни малейшего намерения жениться на шлюхе.

Дрогнул он только один раз, когда в дверях кухни появился четырехлетний карапуз и засмеялся ему в лицо. Бравый солдат повернулся на каблуках и позорно ретировался.

Плач Ловисы перешел в громкие рыдания. Но ее муж посмотрел на ребенка и Ханну. Оба с трудом скрывали радость. Никто из них не произнес ни одного слова в утешение.

Ханна время от времени сжимала под блузкой палочку с рунами. Потом она несколько дней просыпалась по утрам со странным ощущением, будто кто-то нежно гладит ее по руке.


В середине лета в деревню приехал мужчина родом из Вермлана. Говорившие с ним люди рассказывали, что он мельник и хочет восстановить старую мельницу на Норвежских порогах. Молодые считали его стариком. Люди постарше говорили, что он в самом расцвете сил. Но все были едины в том, что он очень мало и неохотно рассказывал о своей жизни. Только старой Анне он поведал, что его жена и дети умерли и он не смог больше оставаться в Вермлане, не смог управляться с мельницей, где его нестерпимо мучило одиночество.

Он стал пить, чтобы отделаться от тяжких воспоминаний. Об этом он тоже рассказал Анне.

Он ходил по домам, ища сочувствующих слушателей. Везде он убеждал крестьян, что они просто обязаны молоть зерно на мельнице у порогов, как делали встарь они сами, их отцы и деды. Но в конце концов он понял, что для того, чтобы снова запустить старую мельницу, ему придется здорово попотеть.

И он колебался. Люди здесь были скрытны, тяжелы на подъем и более скупы на слова, чем его прежние земляки. В домах было мало радости, а кофе, который предлагали ему хозяева, был жидковат и отдавал жженой рожью.

Он приехал сюда из местности более щедрой, более тучной и более разговорчивой. Из родных мест его выгнала зависть, заставлявшая смотреть, соизмерять и сравнивать. Но здешняя природа была скупа, и та же болезнь процветала и тут, да к тому же и пропитание в этих местах добывать было труднее, и тяжелое чувство зависти отравляло каждую встречу с людьми.

Да и с мельницей дела обстояли неблестяще – требовались неимоверные усилия, чтобы привести ее в порядок. Парапеты вдоль порогов рассыпались, мостки сгнили, лестницы в самой мельнице были в плачевном состоянии. Однако дубовая сушилка сохранилась, так же как колесо и плотина у озера. Жернова были из лунгносского камня и выглядели как новенькие. Он прикинул высоту падения воды – футов тридцать и решил, что ее силы будет достаточно.

Сарай и коровник были в порядке, как и надежный, добротный жилой дом – с маленькими комнатками, но с большой кухней.

Таково было положение.

На своем веку ему пришлось побывать во многих уголках Финмаркена, видел он леса и живописные берега Кларэльва, но никогда не приходилось ему встречать такую дикую красоту. Он смотрел на отвесные стены достигавших неба гор, на соколиные гнезда в расселинах скал, наблюдал величественный полет этих птиц над крутыми обрывами. Он жадно слушал громовой шум порогов и тихий шелест темных северных озер, видел мягкие луга, на которых паслись овцы. Он нисколько себя не обманывал. Поля здесь были тощие, но леса абсолютно нетронутые и местами непроходимые. Они были такими же в доисторические времена, думалось ему.


Страницы книги >> Предыдущая | 1 2 3 4 5 | Следующая
  • 0 Оценок: 0

Правообладателям!

Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.

Читателям!

Оплатили, но не знаете что делать дальше?


Популярные книги за неделю


Рекомендации