Текст книги "Школа двойников"

НЕУД ЗА ПРОГУЛ

Телевизионные гримерные похожи одна на другую и очень отличаются от театральных и киношных гримерок. Здесь, как правило, нет никакой экзотики – париков, костюмов, пастижерных изысков в виде накладных носов и зубно-губных пластин. Никакой роскоши – зеркал во всю стену, спецподсветки и мягких вращающихся кресел.

Телевизионные гримерные просты и аскетичны, как монашеские кельи. Ничего лишнего – рабочий стол с минимумом косметики, причем большая ее часть самая обычная, какой пользуются в повседневной жизни. Стаканы с кисточками, расчески, щетки, фены. К рабочему столику приставлен ничем не примечательный стул – зачем тратиться на дорогущий специнвентарь, если можно прекрасно работать на чем попало?

Телевизионный ведущий должен выглядеть на экране, как в жизни. Вот и не балуют телевидение рачительные хозяйственники. Причем все изложенное справедливо для любых телевизионных студий мира – в скудно обставленных комнатках гримируют и великих, вроде Уолтера Кронкайта и Владимира Познера, и звездочек поменьше – каких-нибудь ведущих новостей в Королевстве Лесото и асов разговорных шоу на Ярославской студии.

Петербургское телевидение не исключение: скромная гримерка для своих. Вся театрально-кинематографическая специфика в соседней комнате – когда-то, когда на питерском ТВ еще ставили телеспектакли и даже мини-сериалы, в ней работала дружная бригада парикмахеров-гримеров-пастижеров. Там экзотики хватало.

В гримуборной «для своих» сидели дежурные парикмахер и гример. Такая работа раньше считалась скучной – действительно, ни уму ни сердцу: попудрить диктора или гостя какой-нибудь программы, замазать «усталость» под глазами ведущей программы для молодежи, которая всю ночь толковала с модным рок-музыкантом. Об интервью толковала, не о чем-нибудь.

Потом эта тоскливая работа стала единственной, и те, кто не ушел со студии на вольные хлеба, бились за возможность подежурить. Ведь если долго нет никакой работы, по нынешним временам могут и уволить, а премии, хоть и копеечной, вообще не увидишь. Постепенно заброшенная гримерка заполнялась людьми – теперь дежурили по два гримера и по два парикмахера. Работы далеко не всегда хватало на всех. Чаще – как на конкурсе вокалистов: один выступал, то есть работал, остальные готовились. А то и просто скучали – своих программ снимали все меньше. Поэтому Лизавету встретили радостными приветствиями.

– Здравствуйте, Лизонька, давненько вы не заходили, в командировку ездили или… – повернулась к ней старейший гример студии Вера Семеновна.

– Здравствуйте. В горы, на лыжах каталась.

– Ой, а я смотрю, откуда такой загар! Ты же вроде была против этих кварцев! – безапелляционно заявила громогласная парикмахерша Тамара.

– Вы ко мне сядете, Лизонька, или сразу к Тамаре? – обращение «Лизонька» в устах старейшего гримера звучало совершенно по-тургеневски. Только Вере Семеновне разрешалось называть Лизавету Лизой, Лизонькой и так далее. Все остальные нарывались на едкие замечания.

– Спасибо, Вера Семеновна, я – как обычно.

Обычно Лизавета гримировалась сама, а причесываться ходила именно в гримерку для своих.

Тамара пододвинула стул, достала из косметического ящика фен и тут же принялась болтать:

– Вот ты говоришь, от зимнего загара кожа горит и истоньшается, а Наталья каждую неделю или даже по два раза на неделе нежится в этих хрустальных гробах и выглядит на пять с плюсом, и не надо в горы подниматься.

– Горы – это удовольствие. – Лизавета не захотела вдаваться в подробности и рассказывать, какое это грандиозное удовольствие – солнце, снег, почти космической, инопланетной красоты пейзажи, яркие разноцветные костюмы и одинаково коричневые и улыбчивые лица лыжников. – А что касается кварцевания, оно действительно опасно, хотя и не для всех, по крайней мере, так пишет «Космополитен».

Ссылка на этот журнал обычно производит должное впечатление. «Космополитен», когда-то недоступный, давно издается на русском языке, и каждый желающий может удостовериться, что это глянцевый вариант «Работницы», разве что иллюстрации эффектнее. Но большинство по инерции продолжают считать все напечатанное на его мелованных страницах безусловной истиной.

– Горы тоже опасно – можно ногу сломать! – продолжала Тамара.

– Может кирпич на голову упасть! Или кусок балкона, у нас сюжет был. Не видели? На Каменноостровском проспекте, номер дома не помню, на мальчика упал кусок лепнины, голова кариатиды.

– И что с мальчиком? – встревожилась сердобольная Вера Семеновна.

– Жив, к счастью. Но сразу после этого проверили фасады домов и оградили те участки, которые представляют опасность.

– Ах, вот оно что! – Тамара так энергично всплеснула руками, что чуть не уронила фен. – А я-то думаю, почему по улицам не пройти, понаставили барьеров и заборов!

– Уж лучше так, Тамарочка! – заметила Вера Семеновна.

– Так не так, а когда эти заборы обходишь, можешь и под машину угодить. Хрен редьки…

– Я, честно говоря, спешу, – сказала Лизавета, увидев, что обитатели гримерки готовы всерьез начать диспут насчет меньшего из зол. Это сейчас очень популярное занятие – и при выборе президента, и при покупке колбасы.

– Ты всегда спешишь. – Тамара взяла принесенную Лизаветой пенку. Вообще-то в гримерке имелись примочки для грима и прически, купленные централизованно. Только, на беду, ответственный за закупки начальник хозяйственного отдела, приобретая косметику, придерживался мелкобуржуазного принципа «числом поболе, ценою подешевле» – лак и пенка для укладки волос, пудра и тон приобретались крупными оптовыми партиями, и на мелочи типа срока годности никто не обращал внимания.

Эти запасы благоухали так, словно в гримерке только что травили клопов и тараканов. Лишь безумно храбрые или беспросветно глупые люди разрешали мазать свои щеки и поливать волосы казенными снадобьями. Лизавета ни глупой, ни особо смелой себя не считала, лечиться от облысения и пересыхания кожи не хотела и, как всякий утопающий, спасала себя сама – таскала на работу все необходимое.

Потекли обычные разговоры – о косметике, модах, ценах, семье, мужьях, любовниках – о чем обычно разговаривают женщины, оказавшиеся в сугубо дамской обстановке, вроде зала парикмахерской, косметического кабинета или на занятиях по аэробике.

Однако в этот раз разговоры были хоть и обычные, но странные. Все, на первый взгляд, как всегда – тем не менее атмосфера душная, темная, как перед грозой. Так бывает. Все тихо, мирно, туч нет, солнышко сияет, но в воздухе носится предчувствие бури. Спокойное оцепенение, переполненное тревогой. И в гримерке в тот день запах лака для волос перемешался с запахом дурных вестей. Хотя никто ничего особенного не говорил и не рассказывал, чувствовалось, что мысли гримера и парикмахера заняты не только работой. А дамская болтовня – лишь попытка избавиться от тоскливых дум.

Вообще-то телевизионная гримерная сугубо женской никогда не была, здесь толклись и мужчины, ведущие спортивные передачи, и новостийщики, и дикторы. Однако атмосфера, царящая здесь, меняла и их тоже – мужчины охотно и со знанием дела обсуждали сорта пудры, цены на костюмы в элитном магазине «Барон». С еще большим знанием дела они беседовали о том, кто, что, с кем и где. Лизавета не так давно с удивлением отметила, что сплетничают мужчины чаще и больше, чем давно заклейменные сплетницами дамы.

– Общий привет! Лизавета, триста лет, триста зим! Тамарочка, дай лапку! Отдельный поклон Вере Семеновне! – ворвался в гримерку самый обаятельный и привлекательный диктор всех времен и народов Валентин Ченцов. Ворвался и немедленно подтвердил тезис о мужской склонности к пересудам: – Опять звонил муж Леночки Кац, она так и не нашлась.

– Не нашлась? Боже, что же могло случиться-то! Он больше ничего не сказал? – затараторила Тамара.

– Нет, а я не стал расспрашивать. Ленка, она ведь мужика своего не уважала, просто держала при себе, чтоб был, вот я и думаю, не закрутила ли где? – Валентин, в лучших водевильных традициях, игриво подмигнул присутствующим. Одет он был тоже неумолимо водевильно – белая хрустящая рубашечка, галстук-бабочка в горошек, тужурка а-ля Лев Толстой и лакированные штиблеты.

– Ты чего мелешь, язык без костей, глаза бесстыжие! – возмутилась Вера Семеновна. Валентин ответил еще более игривой улыбкой.

Бомба тревоги, висевшая над гримеркой, взорвалась. Лизавета теперь поняла, что предчувствие тревоги было не миражом, а реальностью. Тамара, заметив ее удивленное лицо, всплеснула руками:

– Лизавета же ничего не знает! – И тут же начала рассказывать: – У нас Лена Кац пропала, представляешь! Сначала-то никто не спохватился. Она часто брала отгулы, чтобы подхалтурить. У нее ведь полно контактов в музыкальном мире – без нее ни один концерт не обходился, – ревниво проговорила Тамара. – Сама знаешь, связи – это все.

Дело было не только в связях. Леночка – эту милую женщину все называли «Леночкой» и никак иначе – была лучшим гримером на Петербургском телевидении, а может быть, и во всем Петербурге. Маленькая, юркая, с такими же маленькими, ловкими ручками, она творила чудеса. Превращала угрюмого, прыщеватого представителя номенклатуры в американизированного политика с широкой улыбкой и гавайским загаром. Делала из угловатой эстрадной звездочки отечественного разлива роскошную диву, вполне пригодную для кабаре в Монте-Карло или Лас-Вегасе. Могла замаскировать дряблую шею, мешки под глазами, досадные, чересчур глубокие морщины в уголках глаз или складки, сбегающие к губам от крыльев носа, что особо ценили уже состоявшиеся экранные герои. Сейчас за хорошими гримерами охотились не только артисты и певцы, но и политики, предприниматели, модные адвокаты, нотариусы.

Однако Леночка была не просто визажистом. Лизавета знала, что она еще и мастер портретного грима. Как-то раз, когда на их студии снимали чуть ли не последний большой спектакль для взрослых, Леночка справилась с труднейшей задачей – сделала из всем известного курносого артиста Иоанна Грозного, да не просто Иоанна, а настоящего двойника, точную копию скульптурного портрета, реконструированного Герасимовым по черепу царя. По слухам, Леночка входила в бригаду гримеров «Ленфильма», которые несколько лет назад трудились на съемках российского политического триллера «Волки», – сценарист задумал кино как политическую портретную галерею времен Никиты Хрущева, героями были и Брежнев, и Микоян, и Подгорный, работы гримерам хватало, справились они блестяще.

– Так вот, – продолжала Тамара, – она давно говорила, что собирается увольняться, – посуди сама, стоит ли здесь горбатиться за копеечку, когда за один концерт получаешь в десять раз больше? А ей еще и большая халтура привалила, она сама хвасталась. Поэтому если день или два ее не видишь – значит, отгулы. А потом вдруг муж позвонил, Валерка. Мы рядом живем, соседи, я его знаю. Спрашивает, когда Леночка из командировки возвращается. А какая командировка – у нас никто понятия не имеет. В общем, неделю назад она, как говорится, ушла из дома и не вернулась. И никто ничего не знает – ни где она, ни что с ней. Валерка уже и в милицию заявил. Да что они могут! Сказали «будем искать» и отложили заявление в сторонку. Ты сама знаешь, как у нас ищут пропавших без вести.

Лизавета кивнула.

– А все-таки вполне вероятно, что она кого-нибудь себе нашла! – не унимался диктор Ченцов. Бабочка на его груди топорщилась, словно грудь у голубя-сизаря.

– Типун тебе на язык! – воскликнула добрейшая Вера Семеновна. – Леночка чистой души человек, и работник прекрасный, а ты вечно со своими кобелиными предположениями!

– Ну, работник – это бабушка надвое сказала. – Тамара недолюбливала Кац с той поры, как попыталась через Леночку прорваться на эстрадные концерты и у нее ничего не получилось.

– Почему? – возразила старая гримерша. – Ее еще Матвей Владимирович учил, говорил, что она кончиками пальцев рельеф любого лица чувствует. Может каждую морщиночку разгладить. И портретный грим у нее получался!.. Вот что я подумала, Лизавета. – Вера Семеновна пересела в кресло поближе. – Ты же в милиции много кого знаешь…

– Верно, вы же знаете людей в милиции, – поддержала ее Тамара, – сделайте что-нибудь!

– Да, конечно, попроси их там повнимательнее к этому делу отнестись.

Лизавета вздохнула и пообещала позвонить, выяснить. Пообещала еще и потому, что сама заинтересовалась этой историей. Она зацепилась за слово «двойник» и немедленно вспомнила вчерашний разговор с Сашей Маневичем.

ДОМАШНЕЕ ЗАДАНИЕ

Лизавета предпочитала действовать по схеме «сказано – сделано». Добравшись до собственного кабинета, она немедленно принялась звонить в пресс-центр ГУВД. Тот, кто этим когда-либо занимался, знает, что дело сие непростое, требующее терпения и настойчивости. Она давила на кнопки телефонного аппарата примерно полчаса, но линия нового начальника пресс-центра ГУВД была постоянно занята. В кабинет заглянул Саша Маневич:

– А-а, ты занята, а то у меня масса любопытного, насчет твоего покойничка. Я с Зотовым говорил.

Лизавета прижала трубку плечом к подбородку и помахала рукой – мол, присаживайся, очень интересно. Маневич понял ее абсолютно неправильно. Он повернулся и хотел деликатно выйти. Многие журналисты – Саша сам был из их числа – не любят вести телефонные разговоры при посторонних: так можно потерять полезный источник информации.

Аппарат неожиданно ожил, и Лизавета обрадованно закричала, что ей срочно нужно поговорить с Анатолием Егоровичем, при этом она уже не только жестами, но и красноречивой мимикой остановила щепетильного коллегу.

Ответил ей сам Анатолий Егорович Иванов:

– Добрый вечер, с кем имею честь?

Лизавета представилась. В сущности, они были едва знакомы – майор Иванов пришел в пресс-центр городского управления внутренних дел всего три месяца назад. За этот недолгий срок все журналисты Петербурга убедились, что он не так прост, как его фамилия. Анатолий Егорович всегда был на рабочем месте, всегда подходил к телефону, всегда соглашался встретиться с пожелавшим того репортером. Этим он выгодно отличался от своего предшественника, который работал, словно нелегал в тылу врага, – постоянно от кого-то прятался, где-то скрывался, и добыть у него нужные сведения было ничуть не проще, чем выведать у Мальчиша Кибальчиша военную тайну. Поначалу все обрадовались, а потом вдруг осознали, что у открытого для прессы Иванова узнать что-либо еще труднее.

Он обещал, согласно кивал, пространно рассуждал о борьбе с преступностью, настойчиво пропихивал в эфир и на страницы газет репортажи во славу милиции и… все. Если раньше «ура-милицейский» материал можно было обменять на какую-нибудь сенсацию, то теперь журналисты обескураженно натыкались на глухую стену – когда они приходили, дабы получить свою часть положенного, Анатолий Егорович делал большие глаза и твердил, что уже дал настырному и неблагодарному все, что мог.

Отвечая на приветствие Иванова, Лизавета постаралась обо всем этом забыть.

– Добрый вечер, Анатолий Егорович. Это Елизавета Зорина из «Петербургских новостей». Нам очень нужна ваша помощь.

– А в чем дело? – сразу напрягся и ощетинился собеседник.

Саша снова попытался скрыться – с новым начальником милицейской информации у него складывались особенно непростые отношения. И Лизавета опять его остановила. Пусть слушает – она хотела привлечь Сашу к поискам Леночки Кац.

– Видите ли, у нас пропала без вести одна сотрудница, гример. Вы нам всегда так помогаете. Не могли бы вы взять это дело под свой контроль?

Услышав слова «пропала без вести», Саша подобрался и сосредоточился. Теперь он смотрел на Лизавету не мигая, как ловчий сокол на охоте.

Иванов же явно расслабился. Лизавета услышала звук, похожий на шипение сдувающегося воздушного шарика. Оно и понятно. «Взять под контроль» – это ровным счетом ничего не означает. Вот если бы Елизавета Зорина с телевидения потребовала объяснить, по какой такой причине сотрудники некоего РУВД отколошматили военных моряков, или попросила прокомментировать шумное дело о милиционерах, которые по совместительству подрабатывали сутенерами, – тогда другое дело. А «под контроль» – сколько угодно.

– Это очень важно, у нас все не на шутку беспокоятся, – продолжала давить Лизавета. – Так вы проверите, что там и как? Поскорее, если можно.

– Конечно, конечно, постараюсь, все, что смогу. Как, вы говорите, ее зовут? – бодро отвечал начальник пресс-центра.

Лизавета продиктовала Иванову имя и прочие данные Леночки, тот сказал, что все записал, и обещал перезвонить, как только что-нибудь прояснится.

– Да, пожалуйста, перезвоните, я вам буду очень признательна.

– А что это вы так переживаете? – подозрительно спросил начальник пресс-центра. Телевизионные люди часто беспокоили его и по «личным вопросам». У кого-то отобрали водительские права, кто-то «залетел» в вытрезвитель… Эта просьба в обычный ряд не вписывалась.

– Тут довольно загадочная история, и… – Лизавета хотела было упомянуть, что эта история может быть связана с другим, не менее загадочным инцидентом, но передумала. Нечего волновать начальника. Если Иванов решит, что она старается для репортажа, – наверняка ничего не сделает. – Ну, в общем, она хороший человек, все очень переживают. Помогите, пожалуйста.

– Что могу – сделаю, – повторил Анатолий Егорович.

– Спасибо. – Лизавета не слишком рассыпалась в благодарностях и не слишком верила, что услышит в ближайшее время его голос. Разве что приедет с очередной инспекцией начальство из Москвы и надо будет снимать сюжет. Тогда Иванов, может быть, и вспомнит о «взятом под контроль» деле.

А вот Саша взял в голову все услышанное, он даже вспомнил саму Леночку, и как только Лизавета положила трубку, начал задавать вопросы:

– Леночка? Это которая Хрущева делала? Ты сказала, она живет в Рыбацком. Это Невское РУВД?

Лизавета не разбиралась в территориально-милицейском делении. Саша и не думал, что она разбирается, он просто проверял себя. Теперь он внимательно листал свой неизменный блокнот.

– У тебя есть кто в Невском? – спросила Лизавета.

– Есть-то есть. Не знаю, что мне сейчас ответят. – Саша продолжал листать исписанные мелким почерком страницы.

Лизавета догадывалась, почему он ответил так неопределенно. С приходом в ГУВД нового руководства и с назначением нового начальника пресс-центра в милиции начались гонения на сотрудников, напрямую сдающих информацию прессе. Именно из-за этого Саша Маневич не любил майора Иванова. Он лишил Маневича многих информаторов. А как известно, найти труднее, чем потерять.

– Этот Змей Горыныч развел такие строгости, что я уже не знаю, куда можно звонить, а куда нельзя, – буркнул Саша и стал набирать номер.

В милиции трудятся такие же люди, как и везде. Чуть более циничные или чуть более самоотверженные. Карьеристы и бессребреники. Весельчаки и угрюмцы. Компанейские ребята и законченные индивидуалисты. Правдолюбцы и лжецы. Словом, люди. Как везде, эти люди, вооруженные казенными пистолетами и красными книжечками, ссорились и мирились, помогали друг другу и подсиживали недругов. Поэтому, несмотря на строгие циркуляры «сверху», Сашины друзья в милиции продолжали с ним дружить. Только стали более осторожными.

Саша ждал, когда ответят, и лицо у него было напряженное. Услышав «алло», он прямо-таки преобразился. Вероятно, подошел «правильный» человек.

– Алло, Слава, Маневич беспокоит. У нас тут сотрудница пропала, по вашей территориальности. – Саша прекрасно владел милицейским жаргоном. – Я понимаю, что глухарь, ты все-таки поразузнай, что и как. Лады?

Уже через час он получил полный расклад по делу Елены Михайловны Кац, тридцати восьми лет, гримера-художника Петербургского телевидения. Саша ворвался в Лизаветин кабинет, как торнадо, и тут же выложил все, что удалось узнать.

– Она уехала две недели назад, дома сказала, что в командировку, на три дня. Снимать какой-то клип. Когда Елена не вернулась ни через три дня, ни через семь, ее муж, – Саша заглянул в свой блокнот, – Валерий Кац обратился в милицию. Точнее, сначала он попытался отыскать жену сам, ходил и звонил на работу. Когда же не получилось, подал заявление. Дело досталось дознавателю Кротову. Славка его не знает, новый человек, что положено – сделал, но сама понимаешь, как ищут потеряшек!

Лизавета и раньше знала почти все, о чем сейчас рассказывал Саша. Она успела переговорить с мужем Леночки еще до того, как позвонила майору Иванову.

– Единственная зацепка – клип, – продолжал кричать Саша. – Вряд ли Леночка соврала. И нам найти этих клипмейкеров проще, чем дознавателю Кротову. Каким бы он ни был – новым или старым.

Нужных клипмейкеров они разыскали за три часа. Лизавета обзвонила знакомых режиссеров, Маневич ударил по прочему персоналу – операторам, осветителям, звуковикам… Они справились быстро, потому как знали, что и где искать. Им было не так сложно разведать, кто халтурит на выборах, кто – на концертах, а у кого большой заказ от завода «Турбинные лопатки». Дознаватель Кротов всего этого не знал. А если бы и знал, на его вопросы отвечали бы куда менее охотно. О левых заработках с чужими говорить не принято.

К тому же видеомир вообще и видеомир Петербурга, в частности, довольно тесен. Не так много клипов снимается одновременно в городе на Неве. За последние две недели запустили в производство всего четыре.

Один музыкальный. Развеселая поп-звезда заказала модный в этом концертном сезоне фильм в псевдонародном стиле. Искусственные березки и околица, столь же искусственные парни с балалайками и она сама, в сарафане, поющая о несчастной любви с косой в руках, – предполагалось, что «звезда» идет-бредет с сенокоса. Об этом клипе Лизавете подробно рассказал режиссер Мустангов. На нем Леночка не работала.

Два клипа были политическими. Потенциальные кандидаты в президенты от северной столицы пожелали при помощи видеолент растолковать жителям города и избирателям, чем и как они хороши. Одна группа, занятая политической съемкой, вообще работала только с натурой – листовками, портретами, городскими пейзажами, толпами и демонстрантами. Следовательно, в услугах визажиста там не нуждались. Зачем гримировать листовки?

На втором клипе гример, конечно, был нужен. Там наличествовал только один герой – кандидат собственной персоной. Его снимали дома в кругу семьи и в рабочем кабинете за письменным столом, камера наблюдала, как он встречается с рабочими на стройплощадке и со студентами в университетской разваливающейся аудитории. Апофеозом должны были стать кадры, запечатлевшие претендента на Финском заливе, где он стоял на берегу не совсем чтобы пустынных волн полный, по мысли режиссера, великих и государственных дум. Незначительный рост и явная пухлость героя мешали сделать его окончательно похожим на великого основателя града Петрова, так что на этих съемках работы у гримера было больше чем достаточно, но Елену Михайловну Кац туда не приглашали.

Найти след Леночки удалось, когда Лизавета дозвонилась до молодого мэтра телережиссуры, который по заказу восходящей звезды от политики снимал музыкально-политический клип.

«Да, она у нас работала, первые три дня, когда нужен был визаж. А теперь мы монтируем», – солидно придыхая в телефонную трубку, ответил двадцатипятилетний мэтр и радостно согласился встретиться и побеседовать. В глубине души он был уверен, что женщины ищут встреч с ним исключительно на почве искренней, тайной и безответной любви. Внимание красивой и известной девушки, каковой была Лизавета, ему льстило.

Лизавета договорилась, что подъедет на «Ленфильм», где шел монтаж великого произведения политического киноискусства, и постучала в стенку: два длинных, два коротких – так они с Маневичем, работавшим в соседнем кабинете, вызывали друг друга.

Тот не заставил себя ждать и возник на пороге ровно через три секунды.

– Все, нашла.

– Слава Богу, а то я охрип, и палец распух. Ведь с каждым надо поболтать, каждого порасспросить. Политес! – Маневич любил исторические романы и архаичные выражения. – И кто?

– Новоситцев. Ваяет шедевр с одним из кандидатов, – тут же поправилась Лизавета. Она, по долгу службы, не прощала себе мелкие политические ошибки. – Нечто эстрадно-политическое. Я договорилась, что подъеду через полчаса.

– Я с тобой, – решительно заявил Саша, – а потом вернемся, есть кое-какое видео. Я сегодня с Зотовым виделся и даже подснял интервью.

– Можно подумать, я интервью с Зотовым не видела, – хмыкнула Лизавета.

– Такого не видела. Он, между прочим, кое-что про школу говорил. Про нашу школу… – Саша многозначительно прикрыл глаза, – там кое-что есть…

– И что же?

Саша промолчал. А на «Ленфильм» они отправились вместе. По пути Лизавета не стала расспрашивать об этом «кое-что» – захочет, сам расскажет.