Текст книги "Читающий мозг в цифровом мире"

Генеративные процессы осмысленного чтения

Прозрение – это мимолетный взгляд на огромный запас неизвестных знаний мозга. Кора головного мозга делится одним из своих секретов.

Иона Лерер

Наконец-то мы приходим к концу чтения. Прозрение является кульминацией многочисленных способов исследования, которые мы привнесли в то, что читали до сих пор: информацию полученную из текста, связанную с нашими лучшими мыслями и чувствами, полученные критические выводы; а затем неизведанный скачок в пространство познания, где мы можем иногда мельком увидеть совершенно новые мысли. Как говорит философ Майкл Патрик Линч: «Прозрение приходит мгновенно… Прозрение… это открытие двери, “раскрытие”, как сказал Хайдеггер. Человек действует, открывая дверь, а затем на него воздействует видение того, что лежит за ней. Прозрение – это форма раскрытия».

Мимолетность того, что происходит, когда мы переживаем глубокие озарения, делает их впечатления не менее продолжительными. Я предлагаю вам взять небольшую паузу и поразмыслить над некоторыми из ваших самых важных идей, когда вы будете читать этот раздел. Чтобы оживить ваши воспоминания, я приведу три примера из разных этапов моей читательской жизни: два из художественной литературы, один из науки.

Мой первый пример снова взят из Рильке, но не из его «Писем», а из самого невероятного сборника рассказов в его «историях Бога». Я читала эти нежные рассказы, когда мне было 20 лет, и никогда не забывала о тех тонких прозрениях, которые получила от них. В одном рассказе группа детей осторожно по очереди несла и охраняла что-то, что они торжественно считали Богом. До тех пор пока самый маленький ребенок не потерял Это. День превратился в ночь, все дети ушли и осталась только самая маленькая девочка, которая отчаянно и тщетно продолжала искать. Она спрашивала всех прохожих, не могут ли они помочь ей найти Бога, но никто не смог ей помочь. И в конце, когда все надежды, казалось бы, исчезли, внезапно появился незнакомец. Наклонившись к ней, он сказал, что не знает, где найти Бога, но только что нашел на земле маленький наперсток. Я до сих пор помню дрожь той радости, которую я почувствовала, когда незнакомец благополучно вернул «Бога» в ее маленькую ручку. Я видела, с какой нежностью Рильке сплетал воедино свои мысли о детской вере в Него, и то, как крошечный наперсток придал новую форму бесконечно разным способам, которыми мы, люди, пытаемся «держаться» за Бога.

Я также поняла, как много озарений приходит к нам, подобных тому, когда Шекспир говорил о Полонии, который ведет нас окольными путями медленнее, а может быть, и более безошибочно, к самому сладчайшему озарению. Совсем недавно «Галаад» Мэрилин Робинсон стала для меня книгой откровений, которые меняются каждый год вместе со мной. В этой тихой истории, происходящей в месте и времени, где, кажется, ничего не происходит, преподобный Джон Эймс трудится над написанием ряда писем и воспоминаний своему маленькому сыну, который сохранит и передаст мудрость старшего поколения после того, как добрый священник уйдет. Лишь немногие художественные произведения так здорово изображают некоторые из самых сложных, неразрешимых вопросов о вере в Бога, о загробной жизни, о прощении, добродетели и чуде того, что мы вообще существуем. Старания любящего человека передать своему маленькому сыну собственные мысли, свой жизненный опыт, указывают нам на одну из самых лучших функций прозрения в глубоком чтении: оставить свои лучшие прозрения тем, кто последует за ними.

Одна из моих любимых цитат о проницательности и креативности мыслей приходит из моего третьего примера – статьи в «Психологическом бюллетене» неврологов Арне Дитриха и Риама Кансо, в которой рассматривается то, что известно из исследований по визуализации мозга о проницательности и творческой мысли. Ученые делают вывод: «Можно утверждать, что творчество есть везде». Несмотря на множественные исследования ЭЭГ (электроэнцефалограмма. – Прим. перев.) и ИРМ (измеренная реакция мозга. – Прим. перев.) и другие исследования нейровизуализации, они не смогли найти точную картину, что происходит, когда в нас наблюдаются творческие всплески мышления. Скорее всего, мы активируем несколько областей мозга, в частности, префронтальной коры и передней поясной извилины (упоминаемых ранее во многих других процессах осмысленного чтения, которые включают в себя эмпатию, аналогию, анализ и их связи). В процессах, которые сходятся, когда мы, отдельные читатели, генерируем одну, новую мысль и выводим ее в рамках того, что Уэнделл Берри с любовью описал как возможность и пределы предложения. Есть факт и есть тайна, когда мы, люди, входим в последние миллисекунды чтения предложений перед нами. Независимо от того, используем ли мы красивую метафору «удерживающей опоры для созерцания опыта» ученого Филипа Дэвиса или научный термин «нейронное рабочее пространство» нейробиолога Станисласа Дехэна или то, что писатель Гиш Джен назвал многокамерным внутренним пространством читателя, в акте чтения есть заключительный момент, когда в сознании читателя открывается широкое пространство, и все наши когнитивные и аффективные процессы становятся материалом чистого внимания и рефлексии. Когнитивно и физиологически этот момент не является спокойным или статичным.

Рисунок 4.

И это может привести нас к еще более глубокому пониманию текста или за его пределами, по мере того, как мы просеиваем прошлые восприятия, чувства и мысли в поисках того, о чем думали психолог Уильям Джеймс и Филип Дэвис, описавшие это как «незримое генеративное место, невидимое присутствие духа разума в словах текста». Хотя это кажется кощунством, позволю себе немного изменить их мысли и добавить: «невидимое присутствие ума, который читает позади, внутри и между словами». Писатели, философы и нейробиологи представляют нам разные точки зрения на эти последние генеративные моменты. Как бы мы ни осмысливали эмерсоновский «источник» языка и мысли, каждый читатель этой книги знает, что там находится: неоценимые мысли, которые время от времени озаряют наше сознание краткими, яркими проблесками того, что лежит за пределами всего, о чем мы думали раньше.

В такие моменты осмысленное чтение дает нам самое прекрасное средство передвижения за пределами нашей жизни. Формирование схемы «читающий мозг» – уникальное эпигенетическое достижение в интеллектуальной истории нашего вида. В рамках этой схемы осмысленное чтение значительно изменяет то, что мы воспринимаем, что мы чувствуем, и то, что мы знаем и в чем мы нуждаемся. Это изменяет и развивает саму схему. Последний рисунок читающего мозга Кэтрин Студли иллюстрирует, насколько прекрасно проработанной становится схема осмысленного чтения. Однако, как описано в следующем письме, импликации пластичности читающего мозга делают его будущие итерации в цифровой среде, чрезвычайно важными и весьма неопределенными.

Искренне ваша,

автор

Письмо четвертое
«Что станет с нами, читателями, которыми мы были когда-то?»

 
В общем, что нас окружает —
Некоторые случайные истины,
которые нам могут передать,
Плод тихого ока…
 

Уильям Вордсворт

Как преданность жизни, дорога слов, познания и любимые имена – это путь к сути вещей, к сути знания тоже… Все, что требуется для человека любящего, – это знание, ибо знание есть любовь, есть «тихое око».

Джон С. Данн

Дорогой читатель,

В конце «Эпитафии поэта» Уильям Вордсворт описал наследие, которое поэт приносит миру, как «плод спокойного ока». Художница Сильвия Джадсон использовала «тихое око», чтобы описать, что она хочет, чтобы зритель вынес из искусства. Богослов Джон Данн использовал «тихое око», чтобы обозначить, что нужно человеку, чтобы объять любовь со знанием. Современные игроки в гольф используют этот термин для описания метода повышения концентрации внимания; интересно, понимают ли они поэзию, стоящую за их раскачиваниями? Я использую «тихое око», чтобы выкристаллизовать свои тревоги и надежды для читателя XXI века, чей глаз все больше не может оставаться неподвижным; чей ум мечется, как нектар, раздираемый колибри от одного мотива к другому; чье «качество внимания» незаметно ускользает с последствиями, которые никто не может предсказать. В последних двух письмах вы видели, как концентрация внимания позволяет нам удерживать слово, предложение, отрывок таким образом, что мы можем двигаться через множество процессов ко всем слоям смысла, формы и чувства, которые улучшают нашу жизнь.

Но что делать, если наша способность воспринимать на самом деле уменьшается, потому что мы сталкиваемся со слишком большим количеством информации, как философ Джозеф Пипер написал однажды: «Что, если мы стали фактически зависимыми от повышенной сенсорной стимуляции, которая составляет большую часть нашей повседневной жизни, и не можем остановить себя от ее постоянного преследования». Или как Джудит Шулевиц в «Субботнем мире: Проблески другого порядка времени», и как технологические эксперты в «дизайне убеждения», знакомые очень хорошо с этими принципами?

Это письмо к вам ставит перед нами два центральных вопроса, на которые далеко не всегда можно найти ответ: начинаем ли мы, как общество, терять внимание, необходимое, чтобы уделять время основным человеческим способностям, составляющим и поддерживающим осмысленное чтение? Если ответ «да», тогда что мы можем сделать? Решение этих вопросов начинается с понимания напряженной обстановки между нашим эволюционным путем и современной культурой.

Франк Ширмахер, покойный редактор влиятельного журнала Frankfurter Allgemeine Zeitung «Feuilleton», видел истоки конфликта в самой человеческой природе, как необходимость мгновенно осознавать каждый новый раздражитель, то, что некоторые называют нашим новым рефлексом. Повышенная бдительность по отношению к окружающей среде имеет большое значение для выживания, несомненно, этот рефлекс спас многих наших доисторических предков от угроз исходящих от едва заметных следов смертоносных тигров или мягком шуршании ядовитых змей в подлеске. Как описал Ширмахер, проблема заключается в том, что современная среда постоянно бомбардирует нас новыми сенсорными раздражителями, поскольку наше внимание и днем и ночью приковано к несколькими цифровыми устройствам. Из недавнего исследования компании Time Inc. медийных привычек двадцатилетних следует, что они меняли источники информации 27 раз в час. В среднем они теперь проверяют свой мобильный телефон от 150 до 190 раз в день. Как общество, мы постоянно отвлекаемся на нашу окружающую среду, и сама наша связь как человекообразных существ помогает и способствует этому. Мы не видим и не слышим качественно и внимательно, потому что видим и слышим слишком много, привыкаем к этому, а затем ищем еще больше. Гиперактивность – один из неизбежных побочных продуктов этого. Литературный критик Кэтрин Хейлз характеризовала гиперактивность как феномен, вызванный (а затем усиливающий потребность) быстрым переключением задач, высоким уровнем стимуляции и низким порогом скуки. Еще в 1998 году Линда Стоун, в то время входившая в группу «Виртуальные миры» в Майкрософт, ввела термин «непрерывное фрагментарное внимание», чтобы описать, как дети следят за своими гаджетами, а затем за окружающей средой.

С тех пор эти устройства умножились в количестве и повсеместности, в том числе и для самых маленьких. Беглый взгляд вокруг, во время вашего следующего полета на самолете предоставит вам достаточно данных для этого наблюдения. IPad – это новая пустышка. Есть невидимые издержки для каждого возраста. По исследованиям, которыми мы в значительной степени пренебрегаем, чем более часто используются гаджеты, тем более преобладают скука и внутренняя опустошенность, это видно даже у очень маленьких детей, когда мы забираем у них эти устройства. Кроме того, чем больше используется устройств, тем больше вся семья становится зависимой от доступа к цифровым источникам развлечений, информации и отвлечена от других членов семьи. Гиперактивное внимание, постоянное фрагментарное внимание и то, что психиатр Эдвард Хэллоуэлл называет экологически обусловленным «дефицитом внимания», относится ко всем нам. С той минуты, как мы просыпаемся по сигналу будильника на одном гаджете, через пятнадцатиминутные или менее длительные интервалы времени на нескольких других гаджетах в течение дня, до последних минут перед сном, когда мы выполняем последнюю проверку электронной почты, чтобы подготовиться к следующему дню, мы живем в мире отвлечения. Нет ни времени, ни стимула для взращивания тихого ока, не говоря уже о воспоминаниях и их плодах. За нашими экранами дисплеев, на работе и дома мы сшиваем временные отрезки наших дней, чтобы переключить наше внимание от одной задачи или одного источника стимуляции внимания к другой.

Мы не можем не измениться. За последние десять лет мы изменились в том, сколько мы читаем, как мы читаем, что мы читаем и почему мы читаем с помощью «цифровой цепочки», которая соединяет звенья между ними всеми и собирает уже с нас свои плоды, которые мы только начали подсчитывать.

Гипотезы цифровой сети

Сколько мы читаем? Эта история – в процессе. Не так давно Центр глобальной информационной индустрии при Калифорнийском университете в Сан-Диего провел крупное исследование для определения объема информации, которую мы используем ежедневно, и обнаружил, что среднестатистический человек потребляет около 34 гигабайт на различных гаджетах в день. В основном это эквивалентно почти 100 000 слов в день. Соавтора исследования Роджера Бона попросили прокомментировать это в интервью. Цитирую: «Я думаю, что ясно одно: наше внимание сокращается на более короткие интервалы, и это, вероятно, не очень хорошо для более глубоких мыслей».

Все мы можем оценить монументальные усилия, которые были приложены к этому типу исследований, и его авторы заслуживают большего одобрения. Это вылилось: «и это, вероятно, не очень хорошо для более глубокий мыслей», что сильно преуменьшено. Ни осмысленное чтение, ни глубокое размышление не могут быть усилены метко названным «уничтожителем времени», в котором мы все пребываем, или 34 гигабайтами чего-либо в день. Конечно, есть много вдумчивых читателей (и писателей), таких как Джеймс Вуд, которых успокаивает тот факт, что мы все читаем больше, а не меньше. В конце концов, чуть более десяти лет назад доклад Национального фонда искусств (NEA) вызвал озабоченность, что многие люди читают меньше, чем они читали совсем недавно, возможно, из-за влияния цифрового чтения. Несколько лет спустя другой доклад, инициированный известным поэтом, а затем директором NEA Даной Джойя, показал, что тенденция была обращена вспять и что как общество мы читаем больше, чем когда-либо, возможно, подстегиваемые тем же цифровым фактором.

Нас легко сбить с толку новыми привычками чтения в последние годы перехода от культуры, основанной на серьезной грамотности, к культуре более легкой, более подверженной влиянию цифровых технологий. Независимо от того, основаны ли они на сообщениях NEA или на более поздних обновленных исследованиях, реальность на данный момент такова: мы настолько завалены информацией, что средний человек в Соединенных Штатах теперь ежедневно читает то же количество слов, что и во многих толстых романах. К сожалению, эта форма чтения редко бывает непрерывной, устойчивой или концентрированной; скорее, в среднем 34 гигабайта, потребляемые большинством из нас, представляют собой один спазматический всплеск активности, следующий за другим. Неудивительно, что американские писатели, такие как Джейн Смайли, опасаются, что роман, требующий вдумчивой, особой формы постоянного чтения, будет «отодвинут» на второй план все возрастающим потоком слов, которые мы вынуждены потреблять ежедневно.

Немецкий философ Вальтер Беньямин, писавший в 1930-х годах, суммировал универсальное измерение мгновенно поступающей к нам новой информации. Его вывод для сегодняшнего дня как нельзя актуален. Мы упорно «гоняемся за настоящим», писал он, которое состоит из «информации, не переживающей момента, в котором она является новой». С точки зрения читающего исследователя или, что довольно удивительно, с точки зрения бывшего президента Соединенных Штатов, та «информация», которую описал Бенджамин, не представляет собой знания. Журналист и писатель Дэвид Улин процитировал речь Барака Обамы перед студентами Хэмптонского университета, в которой президент выразил обеспокоенность тем, что для многих из наших молодых людей информация стала «отвлечением, развлечением, формой развлечения, а не инструментом расширения прав и возможностей и не средством высвобождения, раскрепощения».

Озабоченность Обамы разделяют все большее число его коллег-ученых. Профессор литературы Марк Эдмундсон много писал, что его студенты осмысливают информацию как форму развлечения: «…купаясь в развлечениях, мои студенты были отрезаны от возможности поставить под сомнение все, что они ценят, критически взглянуть на новый образ жизни. Для них образование – это занятное и пышное зрелище, а не диалог Сократа о том, как надо жить». Это послание говорит об утрате как критического мышления, так и «общения в одиночестве» Пруста, где взгляд читателя должен быть достаточно спокойным, чтобы слышать автора, а тем более беседовать с ним. Такой внутренний диалог требует от читателя усилий, времени и желания. Эдмундсон беспокоится, что среди нашей молодежи уменьшается желание прилагать такие усилия, особенно если альтернативой является пассивное увлечение, используя едва заметную часть своих когнитивных способностей. Беспокойство Эдмундсона согласуется с тем, что предупреждает знание о схеме чтения: если информация постоянно воспринимается как форма развлечения на поверхностном уровне, она остается на поверхности, потенциально препятствуя глубокому мышлению и не развивая его. Вспомните исследование по визуализации, в котором мозг учеников Натали Филлипс по литературе проявлял меньшую активность в случайном чтении, чем при вдумчивом и серьезном. Чтение становится еще одним интересным развлечением, хотя и умело «маскирующимся под осведомленность», как отмечает Улин. С точки зрения Улина как журналиста, президента как защитника молодежи страны или Эдмундсона как учителя молодых людей, последнее, что нужно обществу, – это то, чего боялся Сократ: а именно то, что молодые люди думают, что они знают истину, прежде чем они начнут трудный путь в ее поисках.

Как каждый из вас, мои дорогие читатели, понимает, что эти заботы уже не могут быть направлены только на нашу молодежь. Огромное количество информации, которую мы все потребляем, включает по сути в себя один набор игровых вопросов, следующих один за другим. Что мы делаем с когнитивной перегрузкой от нескольких гигабайт информации с нескольких гаджетов? Во-первых, мы ее упрощаем. Во-вторых, мы обрабатываем информацию как можно быстрей, я бы сказала, мы читаем больше и как бы короткими вспышками. В-третьих, мы ее сортируем. Мы украдкой начинаем коварный компромисс между нашей потребностью знать и нашей потребностью экономить и выигрывать время. Иногда мы передаем свой интеллект на аутсорсинг тем информационным каналам, которые предлагают самую быструю, простую и удобоваримую информацию, о которой мы больше не хотим думать. И точно так же, как во многих переводах с одного языка на другой, суть слов пропадает из-за слабого использования наших собственных, индивидуальных культурологических способностей, в которых сложные идеи, мысли, слова больше не являются почитаемыми.

Когда мы по какой-либо причине отступаем от внутренней сложности человеческой жизни, мы часто обращаемся к тому, что соответствует сужающимся границам того, что мы уже знаем, никогда не встряхивая и не проверяя эту основу, никогда не заглядывая за пределы нашей прошлой мысли со всеми ее более ранними предположениями и иногда дремлющими, но готовыми наброситься предрассудками. Мы должны знать, что мы заключаем фаустовскую сделку в нашей чрезмерно напряженной жизни и что если мы не будем заботиться о своем выборе, как бы бессознательно мы ни теряли, мы можем потерять все, в буквальном смысле слова, больше, чем мы думаем. Мы уже начали менять то, как мы читаем, со всеми вытекающими последствиями для того, как мы думаем, следующее звено в цепи.