Текст книги "Корабли идут на бастионы"

4

Почти вся гостиная посольского дома была занята ящиками, на диванах и стульях валялись солома и обрывки веревок. Черные вазы, опоясанные красным орнаментом, стояли на лакированных столах из палисандрового дерева. Они были похожи на негритянок, стянутых в талиях огненными шалями. Лорд Гамильтон осторожно и с любовью проводил толстой рукой по их краям. Ввиду тревожного положения в Неаполитанском королевстве он отправлял свои коллекции в Англию.

Нельсон сидел против окна, и лицо его казалось серым, утомленным, почти неживым. Узкий подбородок его еще больше заострился, и всегда спутанные волосы свесились до самых глаз.

– Острова уже были бы нашими! – угрюмо сказал Нельсон. – Сэр Уильям, вы понимаете это?

– Да, мой друг. Но ничем не могу помочь.

– Если бы адмирал Ушаков опоздал немного! Ведь Трубридж был готов отплыть в Корфу. Русские опередили нас!

– Что делать… Будь я Богом, то действовал бы, конечно, в интересах Великобритании, но я человек, и могу только скорбеть, – сокрушенно ответил лорд Гамильтон.

Однако его печаль никак не относилась к Ионическим островам. Его беспокоили коллекции, а Нельсон мешал ему следить за упаковкой ваз и большой статуэтки Пана, играющего на флейте.

– Надо было послать Трубриджа тотчас после Абукира, – продолжал растравлять себя адмирал, вытирая платком бледные губы. Последнее время пылкая душа его горела, как на огне. Теперь наступил период тоски и упадка: такие переходы часто терзали Нельсона.

– Бесплодно сожалеть о том, что сделано, – пробормотал Гамильтон, взглянув на жену. Его взгляд приказывал: «Успокойте же нашего друга, моя дорогая».

Леди Гамильтон поняла этот взгляд. Она приблизилась к адмиралу, шурша складками легкого платья, и Нельсон увидел у самых своих глаз мягкий блеск ее зрачков.

– Пока вы живы, ничто не может погибнуть! – прошептала она. – Вы сами уверяли, что адмирал Ушаков не сможет взять Корфу. К тому же у нас остается Мальта.

Эмма Гамильтон была не только подругой и поверенной неаполитанской королевы, но и любовницей Нельсона. Вот почему она считала себя причастной к мировой истории и всегда говорила: «Наша Мальта, наше королевство, наша политика». Последняя представлялась ей, как и неаполитанской королеве, бесконечной цепью сплетен и интриг.

– Дорогая леди! – сказал адмирал. – Я не знаю другой женщины, которая равнялась бы вам хоть в чем-нибудь. Но вы не правы. Русский император недаром объявил себя гроссмейстером Мальтийского ордена. И вы увидите, что адмирал Ушаков пошлет к Мальте свои суда и свои прокламации!

Гамильтон проговорил, скрывая нетерпение:

– Вам надо поговорить с Келимом-эфенди. Великий визирь прислал его не только для того, чтобы он вручил вам письма.

Келим-эфенди недавно прибыл из Константинополя в Неаполь. Это был задумчивый турок, какие часто встречались среди завсегдатаев кофеен. Он говорил тихо и мягко; о чем бы ни шла речь, глаза его сохраняли мечтательное выражение. Чалма свидетельствовала о том, что он не раз побывал в Мекке, а сухое темное лицо его походило на аскетический лик дервиша.

Едва Гамильтон подал свой совет, как Нельсон тотчас же послал за Келимом-эфенди. Адмирал не умел переживать один ни радостей, ни огорчений. Свою любовь к леди Гамильтон он поверял главнокомандующему английским флотом графу Сент-Винценту, первому лорду адмиралтейства, губернатору Монто и даже собственной жене. О своей тревоге за Ионические острова он говорил всем, кто попадался ему под руку.

– Мне непонятно, почему русско-турецкая эскадра отправилась к Ионическим островам, – сказал он, как только похожий на дервиша турок вошел в каюту и склонился в глубоком поклоне. – Я всегда думал, что она пойдет к Египту.

– Милорд, – ответил Келим-эфенди по-английски, – в Бебеке по прибытии русского адмирала была конференция, на которой присутствовал почтенный Спенсер Смит. Там и принято решение идти к островам.

– Да, но почему оно принято? – вскипел Нельсон.

– Я принадлежу к малым людям, милорд, а потому не могу объяснить.

– Оно и не имеет никаких объяснений, кроме козней тех, кто хочет нанести удар империи оттоманов! – с досадой на Спенсера Смита проговорил Нельсон. – Поймите, сударь, что адмирал Ушаков злоупотребил доверием вашего государя и великого визиря. Он хочет захватить острова для России! То, что он везде поднимает русский и турецкий флаги, лишь маневр, желание отвести глаза всему миру. Для той же цели он распускает слух, что острова будут нейтральными. Дикий вздор! Я не знаю, как можно верить ему. Я боюсь, что великий визирь, благородный характер которого всем известен, не подозревает тайной игры, направленной против важнейших интересов Турции.

– О, неужели русские так коварны? – протянул Келим-эфенди, как бы подтверждая, что простодушие великого визиря не чуждо и ему.

– Поймите же, сударь! – с жаром втолковывал ему Нельсон. – Ведь главная цель войны для оттоманов – Египет, где французская армия, несмотря ни на что, идет вперед. Французы захватывают богатейшее владение его величества султана, а русские отвлекают турецкий флот от его главной задачи! Так не поступают союзники. Я сам вернулся бы к Александрии, но я блокирую Тулон и Мальту, я защищаю итальянский берег. Я не могу быть везде!

– Его светлость великий визирь думает то же самое, – быстро сказал Келим-эфенди.

Нельсон, сутулясь, прошелся по комнате и снова остановился перед турком.

– Союз России и Турции – вздор! – объявил он. – Надо смотреть в будущее.

– Его светлость великий визирь говорил мне то же самое, – отозвался Келим-эфенди.

– Россия всегда была врагом Турции. Русские государи мечтают изгнать оттоманов из Европы. Вы ведь знаете, что императрица Екатерина избрала Константинополь столицей Греческой империи, когда таковая будет создана русскими штыками. Император Павел говорит о своем миролюбии, а на самом деле он продолжает политику своей матери. Не верьте его обещаниям. Если русские укрепятся в Корфу, Турция получит хорошую занозу в бок!

Келим-эфенди сложил на груди руки:

– Да хранит аллах нашу страну!

– Турция, – продолжал Нельсон, поправляя сползавшую с глаза повязку, – имеет одного искреннего друга – Великобританию. Мы хотим, чтобы империя оттоманов продолжала жить, и готовы помочь ей всем, что в нашей власти. Мы уже пролили свою кровь за интересы его величества султана у берегов Египта.

При этих словах Келим-эфенди быстро встал и поклонился, показав свой затылок.

– Мой государь никогда не забудет того, что сделано вами для нас, милорд.

Как человек очень деликатный и вежливый, Келим-эфенди умолчал о том, что, проливая кровь у берегов Египта, англичане прежде всего защищали свои пути в Индию. Он, впрочем, не осуждал адмирала Нельсона за такую забывчивость. В столь сложной международной обстановке очень легко было принять чужие интересы за свои и свои за чужие.

– Я уже говорил вам, что неаполитанское правительство начинает борьбу с французами, – напомнил Нельсон. – У нас здесь пятьдесят тысяч отборного войска. Моя эскадра будет помогать сухопутной армии везде, где только потребуется. Нами приглашен знаменитый австрийский генерал Макк, разбивший французов у Мастриха. Король и королева полны решимости и воодушевления. Адмирал Ушаков обязан помочь нам в нашей борьбе с якобинской сволочью, которая угрожает всему миру! Его величество король неаполитанский посылает адмиралу Ушакову призыв идти к Анконе. Адмирал Ушаков не посмеет отказать государю, столь любимому императором Павлом. Турецкий флот тогда мог бы один блокировать Корфу.

Келим-эфенди углубился в размышления, затем тихо спросил:

– А если русский адмирал пренебрежет просьбой короля?

– Он не посмеет!

Однако в тоне, каким были произнесены эти слова, проскользнула нотка неуверенности…

– В Стамбуле никто не верит, что адмирал Ушаков возьмет Корфу, – утешающе сообщил Келим-эфенди. – Для того чтобы взять штурмом такую крепость, надо не менее десяти тысяч солдат. У адмирала Ушакова нет их.

– И очень хорошо, что нет! – с жаром подхватил Нельсон. – Запомните, сударь: Ионические острова должны принадлежать Турции. Передайте мое мнение великому визирю…

– Превосходно, мой друг, превосходно! – потирая руки, заключил Гамильтон, когда Келим-эфенди ушел. – Посланец великого визиря понимает «истинные интересы Оттоманской империи» не хуже нас с вами.

Нельсон улыбнулся.

– Я еще напишу Кадыр-бею, Махмуду-эфенди, Али-паше и самому тупоголовому из британцев, который не сумел удержать русскую эскадру на востоке.

Гамильтон не любил откровенности и всячески избегал грубых выражений.

– Кого вы подразумеваете, милорд? – вяло спросил он, хотя отлично знал, о ком шла речь.

– Под самым тупоголовым британцем? – резко переспросил адмирал. – Сэра Спенсера Смита, нашего посла при его султанском величестве!

5

Осадная цепь союзных кораблей составляла полукруг. Начинаясь у новой крепости, она проходила между островами Видо и Лазаретто до мыса Дезидеро. Таким образом, крепость Корфу оказалась в тесной блокаде. Все сношения между нею и албанским берегом были прерваны.

Впереди, около новой крепости, стал корабль «Мария Магдалина», за ним, еще ближе к берегу, «Святой Павел». Так Ушакову было легче поддерживать сообщение с городом. Корабль Кадыр-бея, вице-адмиральский турецкий, два турецких фрегата и русский фрегат «Николай» заняли места позади «Святого Павла». Контр-адмиральский турецкий корабль, корабль «Захария и Елисавет», находившийся против старой крепости, и корабль «Троица» заключали цепь.

Повторилось то же самое, что у Занте. Едва корабли стали на якорь, около двух десятков лодок под парусами и веслами понеслись к эскадре со стороны порта Гуино.

Первым, как всегда, прибыл вездесущий Кеко с новостями о состоянии гарнизона, об укреплении островов Лазаретто и Видо, о разгроме порта Гуино. Французы уничтожили доки и адмиралтейство, построенные еще генуэзцами и венецианцами. Это было печальное известие, ибо корабли русской эскадры нуждались в ремонте.

Сообщив все, что нужно было узнать адмиралу, и выслушав новые распоряжения, лоцман встал, чтобы уйти.

– Подождите, Кеко, – удержал его Ушаков. – Вы появляетесь и исчезаете наподобие духа.

– Меня некому держать на привязи, ваше превосходительство. Мой дом там, где я сам, а друзья мои всюду, – просто ответил лоцман.

– Выпейте со мной вашего мавродафни, слава которого гремит более двух тысяч лет. Я надеюсь, что в числе ваших друзей вы именуете и меня?

– Конечно, ваше превосходительство.

Угрюмый Федор подал вино. На всякого, кто посягал на этот напиток, он смотрел, как на врага.

Адмирал вдруг вспомнил, что ему совсем нечем угощать гостя. Не было ничего, кроме небольшого мешочка коринки, подаренного какой-то незнакомой старухой на Занте.

– Обязанность воина довольствоваться тем, что есть, – сказал он, улыбаясь, и высыпал коринку на стол. Лоцман понимающе посмотрел на Ушакова.

– Я жалею, что у меня нет сына, – взволнованно произнес он. – Я бы тогда мог рассказать ему, что был вашим гостем. Людям полезно помнить о том, что возвышает душу.

И Кеко неторопливо осушил стакан.

– Ваше превосходительство, к вам граф Булгари, – доложил Балашов.

Вслед за Балашовым в каюту вошел человек невысокого роста. Плотную фигуру гостя облегал черный кафтан. Шейный платок был завязан очень старательно, но без малейшего изящества.

– Николай Булгари, – назвал себя вошедший. – Я слишком рад видеть здесь русскую эскадру, чтобы уверять вас. Я сам имел честь служить в русском флоте под командованием графа Орлова-Чесменского.

– Ваши заслуги, граф, перед Россией известны каждому, – отвечал Ушаков, поспешив навстречу гостю.

Булгари слегка наклонил голову.

– Я хотел бы и дальше служить стране, которая всегда была лучшим другом моего отечества, – произнес он.

– Кеко говорил мне, что вы перенесли много притеснений от французов за чувства ваши к России, – сочувственно проговорил адмирал и оглянулся на лоцмана, но Кеко уже не было в каюте.

– Не знаю, что говорил Кеко, – тихо возразил Булгари, – но я перенес не больше, даже меньше других. Посмотрите на порт Гуино, господин адмирал, и вы увидите, что значат подлинные бедствия.

– Правда ли, что Гуино разрушен до основания?

– Там не осталось ничего. Разрушены все жилища. Люди ютятся под открытым небом.

– Я и адмирал Кадыр-бей сегодня же будем в Гуино.

Булгари сделал протестующий жест:

– Здесь ждут русских, только русских, а не турок.

– Знаю это, государь мой. Мы с вами должны разъяснить жителям, что турки, пришедшие с нами, – носители доброй воли… А русская эскадра сумеет позаботиться, чтобы сия воля всегда и неизменно оставалась доброй.

Ушаков помолчал и, глядя в лицо Булгари, спросил:

– Надеюсь, вы не откажетесь взять в свои руки управление островом и возглавить отряды из здешних жителей?

Булгари не замедлил с ответом:

– Долгом своим почту объединить моих соотечественников, чтобы помочь вам, господин адмирал, изгнать презренных захватчиков, не пощадивших даже дома мирных жителей.

Пока головная шлюпка под андреевским флагом, в которой находились Ушаков, Булгари и Балашов, пробиралась к берегу среди затопленных французами больших и малых судов, адмирал рассматривал развалины города и порта Гуино. На месте зданий арсенала виднелись остовы с черными провалами окон, на месте доков – мутные озерки. За ними торчали обгорелые стены сожженных и взорванных домов. Между обломками пестрели палатки из ковров, наспех сколоченные лачуги из обугленных досок, всюду лежали узлы со скарбом, домашняя утварь, сновали люди. Все это напоминало огромный табор.

Как только Ушаков и его спутники вышли из шлюпки, их моментально окружили возбужденные островитяне.

– Вот видите, как поступают гунны, новейшие гунны! – воскликнул, указывая на разрушенные дома, худой, остроносый человек, волосы которого были так черны, что отливали синевой. За спиной у него висела мандолина и крестьянский суконный плащ. Остальная одежда обличала представителя иного сословия. На нем был коричневый фрак и грязный белый жилет. Шарф и манжеты почернели от копоти.

– Уничтожить дома, в которых живут мирные жители! Зачем, скажите, господин адмирал?

– Не знаю, сударь, почему это понадобилось генералу Дюбуа, – с негодованием произнес адмирал. – Такова, как видно, его стратегия. Я придерживаюсь иной методы, а потому не понимаю этого так же, как и вы.

– Целый город выброшен на улицу! – возмущенно продолжал корфиот и вдруг, проведя ладонью по волосам, решительно схватил руку Ушакова. – Прошу принять меня в российскую службу, господин адмирал!

– Кто вы, сударь?

– Инженер Маркати, – тотчас сказал Булгари. – Он может быть весьма полезен.

Маркати вдруг нахмурился и еще более решительно проговорил:

– Не нахожу нужным скрывать. Я служил до недавнего времени во французских войсках. Я верил в революцию. Да! Но Францией уже не управляет дух свободы, и она несет другим народам только рабство!

– Радуюсь вашему желанию помочь союзному флоту в его трудах, – сдержанно отозвался Ушаков.

Он перевел взгляд на высокого пожилого человека с рыжими волосами и огненными усами. Тот кричал громче всех, указывая на крепость и осторожно прикасаясь к обшлагу Ушакова. Рядом с ним стоял подросток лет четырнадцати в рваных штанах, с кудрявой шевелюрой, заменявшей ему шапку. Сверкая белками глаз, он уставился на адмирала.

– Перед вами жители окрестных селений, – пояснил Булгари. – Они просят вас защитить их. Каждую ночь французы устраивают набеги на их селения за провиантом и фуражом.

– Но, по сведениям, сообщенным вами и Кеко, – сказал Ушаков, – у французов нет недостатка в продовольствии!

Булгари усмехнулся:

– Они рассчитывают на длительную осаду и на то, что из Анконы придут подкрепления. А подкрепления надо кормить. Кроме того, в их интересах, чтобы у вас было меньше продовольствия.

– Мы не собираемся отбирать его у жителей.

– Вам очень трудно придется, – сказал Булгари.

– Очень может быть, но мы, русские, привыкли не устрашать себя трудностями, а побеждать их. Так будет и здесь. У сих несчастных людей мы не возьмем даже горсти коринки.

В это время рыжий человек с осторожной настойчивостью снова ткнул пальцем в обшлаг адмирала.

– Передайте им, – сказал Ушаков Булгари, – что мы пришли защищать их и сделаем для этого все, что в наших силах. Мы призываем всех помочь нам в наших усилиях.

Едва Булгари перевел эти слова, поднялся шум с возгласами: «Ура! Россия! Ура!», люди кинулись к Ушакову, хватали его за руки, наперебой предлагали свои услуги русской эскадре. Особенно старался, вопя во все горло, курчавый парнишка.

– Они готовы на все, – растроганно бормотал Булгари. – Скажите только им, что они должны делать.

Звенящий голос курчавого парнишки неожиданно оборвался, в глазах появилось выражение испуга и растерянности. Он поднял руку и показал на море.

Через несколько мгновений в порту Гуино наступила глубокая тишина.

Ушаков обернулся.

На песчаном, в обломках и тине, берегу стоял адмирал Кадыр-бей, в шапке, похожей на сахарную голову, и, наклонясь, рассматривал свою намокшую желтую туфлю.

– Говорите же с ними, государь мой, – обратился Ушаков к Булгари. – Скажите, что я и мой доблестный союзник адмирал Кадыр-бей сейчас обсудим, что предпринять и где установить батареи, чтоб защитить жителей от набегов французов. Прочтите и растолкуйте им еще раз воззвание святейшего патриарха Григория.

А про себя адмирал подумал:

«Доколе же мне таскать за собой сию чугунную гирю? Турок здесь ненавидят не менее французов…»

Между тем Кадыр-бей приблизился к нему со всем доброжелательством, на какое был способен, ибо турку нравился русский адмирал, который так много и хорошо за него действовал. Вдобавок в своих донесениях великому визирю и русскому посланнику в Стамбуле Ушаков всегда воздавал добрую хвалу уму, доблести и находчивости Кадыр-бея. Таким образом, он бесплатно предоставил ему покой, какого Кадыр-бей не мог дома купить за деньги.

Это было непостижимо для турецкого адмирала. Всю жизнь он провел среди волков Сераля и хорошо знал волчий закон, которому подчинялись все – от султана и великого визиря до писца на флагманском корабле турецкой эскадры. Даже у себя в каюте Кадыр-бей постоянно видел ожидающий хищный взгляд Махмуда-эфенди – советника по дипломатической части, посылавшего свои донесения сперва Нельсону, а потом уже великому визирю. Махмуд-эфенди во всем старался мешать русскому адмиралу. Кадыр-бей не хотел этого, так как понимал, что Ушак-паша трудится за него. Однако турецкий адмирал не забывал о том, что у Махмуда-эфенди большие связи при дворе султана и что пойти против намерений Махмуда-эфенди – все равно, что самому заказать для себя могильный памятник. Достаточно одного неосторожного слова – и волчья стая раздерет ослабевшего в клочья.

Турецкий адмирал видел, что жителей Гуино испугало его появление, но принял их испуг как должное и непринужденно уселся возле Ушакова на кучу щебня, покрытую ковром.

Когда оцепенение, вызванное появлением Кадыр-бея, прошло, корфиоты, успокоенные словами Булгари, принялись указывать наилучшие места для установки батарей.

– Так вы полагаете, что наиболее выгодно устроить одну батарею на холме против укрепления «Святого Авраама», а другую близ монастыря святого Пантелеймона? – спрашивал Ушаков у Маркати.

– Да, ваше превосходительство, этим мы защитим многие поселения, в том числе Мандукио и Кастрадо, – ответил инженер.

Слушая островитян, Кадыр-бей одобрительно покачивал своей остроконечной шапкой.

– Пойдемте посмотрим, – предложил Ушаков Кадыр-бею. – Может быть, что-нибудь да уцелело. Всякая находка полезна для наших кораблей.

И, не ожидая ответа, пошел вперед, сопровождаемый Булгари и толпой корфиотов.

Кадыр-бей поглядел на свои мягкие сафьяновые туфли. Бродить в них по камням и развалинам способен был разве только святой, поступь которого подобна дыханию ветра. Турецкий адмирал тяжело поднялся и, делая вид, что рассматривает местность, поплелся позади всех.

6

Каждый адресат отнесся к посланию Нельсона по-своему.

Али-паша дважды прятал письмо за пазуху и дважды вынимал его снова, силясь угадать замыслы английского адмирала. Он не сомневался в том, что Нельсон хочет провести его.

Кадыр-бей читал медленно, долго раздумывая над тем, что выгоднее: показать или не показать адмиралу Ушакову письмо Нельсона?

– Англичанин сам метит на Корфу, – пробормотал он и поднес письмо к свечке. Бумага вспыхнула, скрутилась жгутом, почернела, и Кадыр-бей выбросил за борт легкий пепел.

Иначе отнесся к письму Нельсона Махмуд-эфенди. Нельсон не был с ним так откровенен, как с задумчивым турком, побывавшем в Мекке. Но советник Кадыр-бея по дипломатической части умел читать между строк. «Если Нельсон пишет, что главная цель Египет, а Корфу – второстепенная, – размышлял Махмуд-эфенди, – следовательно, ему нужно либо совсем сорвать взятие Корфу, либо затянуть блокаду. Второе, чего хочет Нельсон, это разъединить русскую и турецкую эскадры. Указывая на Египет как на главную цель для оттоманов, он, вероятно, надеется, что турецкая эскадра пойдет туда. А русскую он намеревается занять блокадой Анконы…»

Махмуд-эфенди велел подать себе чашку кофе и, прихлебывая горячий напиток, стал думать над тем, что следовало предпринять.

«Вряд ли Ушаков пойдет к Анконе, не покончив с Корфу. Однако послать отряд судов для блокады Анконы ему придется, что значительно ослабит его силы. Выходит, надо настаивать на таком решении, но через кого?.. У Кадыр-бея вместо головы бычий пузырь. Кадыр-бей бродит как пес за Ушак-пашой и глядит ему в глаза. Не было случая, чтобы он не выполнил повеления русского адмирала… Фетих-бей – другое дело. Жаль, что не он командует эскадрой. Он бы показал, что значит истинный турок…»

Тут Махмуд-эфенди вспомнил про недавнее столкновение Фетих-бея с русским адмиралом, о чем не переставали говорить на эскадре.

Фетих-бею было скучно в холодной каюте. Он зачастил на берег, где занял для себя дом. И вот однажды, отыскав в Гуино прехорошенькую девочку лет одиннадцати, он захотел купить ее. Отец девочки – нищий крестьянин из деревни Горицы – не только отказался от сделки, хотя посланный Фетих-бея посулил корфиоту немало пиастров, но даже надерзил турку.

Тогда Фетих-бей послал матросов взять девочку силой… Увы, крестьяне избили турок, а девочку вместе с отцом доставили на корабль Ушакова.

И тогда разразилась такая буря, какой не ожидал Фетих-бей.

Русский адмирал немедленно вызвал к себе Кадыр-бея вместе с его помощником. В их присутствии он перечислил все грабежи, убийства и другие деяния Фетих-бея. Потом приказал Фетих-бею, чтобы тот немедленно отправился на корабль и больше не смел показываться на берегу.

Фетих-бей повиновался и с тех пор безвылазно сидел на корабле.

Вот к нему-то и отправился Махмуд-эфенди. На палубе корабля патрон-бея никого не было. Грязные потоки струились с борта, мокрые пушки потемнели, канаты совсем осклизли. Из люков тянуло, как из выгребных ям. Махмуд-эфенди поскользнулся, наступив на обглоданный рыбий хвост.

Фетих-бей, одетый в шубу на рысьем меху, сидел посреди своей каюты и немилосердно дымил трубкой. Зеленые облака колыхались под потолком.

Махмуд-эфенди опустился на ковер против массивной фигуры Фетих-бея.

– Мне наскучил наш поход, – сказал он развязно, принимая от мальчика-негра трубку. – Я не понимаю, зачем мы здесь, сыновья османов.

– Для того, чтобы лизать пятки гяурам, – тотчас отозвался Фетих-бей и сплюнул себе на шубу.

– Да, адмирал Ушаков повелевает нами, как невольниками, – подтвердил Махмуд-эфенди.

– Он еще узнает, что значит иметь дело со мной! – проворчал Фетих-бей, стараясь угадать, зачем явился к нему советник по дипломатической части. «Тоже собака, – подумал он, глядя на гостя сквозь кольца дыма. – Они все собаки».

– Что за война, – говорил между тем Махмуд-эфенди. – Мы носимся с греками, как с переспелыми сливами.

– Подлые греки в Стамбуле не смеют поднять глаз на правоверных, а здесь турецкого матроса повесят, если он нечаянно толкнет грека на улице или поглядит на его жену! – рявкнул Фетих-бей.

– И вам приходилось вешать? – быстро спросил Махмуд-эфенди, сразу подавшись вперед всем корпусом.

– Нет, – вдруг разочарованно проговорил Фетих-бей. – Русский змей всегда находил причину для снисхождения. Он то грозит, то берет ласкою, и в конце концов обойдет даже Али-пашу, а не только дурака матроса. Ох, если бы хоть один был повешен!..

Фетих-бей не договорил, уверенный, что гость поймет.

– Тогда был бы подходящий случай… – согласился Махмуд-эфенди. – Я замечаю, что наши матросы тоже недовольны походом. Они не имеют никакой добычи.

– Какая добыча там, где заставляют целоваться с неприятелем, вместо того, чтобы рубить ему голову. Когда Али взял Превезу, он истребил французский гарнизон и почти всех жителей. Каждый воин брал что хотел: золото, ткани, женщин, рабов. Таков Али!

Махмуд-эфенди отметил про себя восторг Фетих-бея перед Али-пашой.

– Иногда недовольство матросов и солдат ведет к вспышкам бунта, – сказал он, разглядывая свою трубку.

– Ведет! – буркнул Фетих-бей. – Я не поручусь, что мои матросы не поднимут возмущения.

– Многие наши командиры недовольны русским адмиралом, – продолжал Махмуд-эфенди, поднося к глазам чубук.

– Ушак-паша и Кадыр-бей доведут до бешенства самого дьявола! – яростно воскликнул Фетих-бей.

В его маленьких глазках вспыхнула такая злоба, что Махмуд-эфенди не нашел нужным подогревать ее. Он лишь сказал деловым тоном:

– Да, нашей эскадре нужен другой капудан-бей, более сильный и храбрый. Тогда наша эскадра будет действовать самостоятельно, а не тащиться в хвосте, выполняя повеления человека, который всегда был яростным врагом османов. Он разбил Гассана, Гуссейна и Саида-Али…

Фетих-бей все это внимательно выслушал, потом пососал трубку, но ничего не ответил. Он ненавидел Кадыр-бея и писал на него доносы в надежде свалить его и получить командование эскадрой. Он никогда не верил никому, в том числе и Махмуду-эфенди, но полагал, что две дерущиеся собаки могут на время оставить свою вражду, чтобы вместе разорвать третью.

Махмуд-эфенди тоже не верил Фетих-бею, но видел возможность воспользоваться им в своих интересах, и потому был терпелив.

– Русским следует пойти к Анконе, а нам остаться здесь, – перевел он разговор на главное.

– Ушак-паша пойдет только туда, куда сам захочет.

– Пусть идет, только бы мы не шли. Недовольство наших матросов велико, и они могут перестать подчиняться.

Фетих-бей долго молчал, глядя на Махмуда-эфенди тусклыми неподвижными глазами, и вдруг, откинувшись назад, засмеялся.

Махмуд-эфенди никогда не слышал такого глухого утробного смеха.

– Можешь не бояться, Ушак-паша никогда не возьмет Корфу, – говорил Фетих-бей. – Для этого надо десять тысяч солдат, а у него нет и двух… – Поплевав на пальцы, он добавил: – крепость возьмет Али из Янины.

– О, Али! – воскликнул Махмуд-эфенди. – Кто не знает ума и храбрости Али?..

Фетих-бей перестал смеяться. В его глазах опять появились упрямство и злоба. Не сводя взгляда с Махмуда-эфенди, он прорычал:

– Куда бы ни повел свои корабли Ушак-паша, я не пойду далее Корфу!