Текст книги "От Лукова с любовью"

Глава вторая

– Вы слышали новость?

Сидя в раздевалке, я как можно сильнее затянула шнурки на ботинках, прежде чем завязать концы довольно тугим узлом, чтобы они выдержали в течение следующего часа. Даже не оборачиваясь, я знала, что на дальнем конце той же скамейки напротив своих шкафчиков сидели две девочки-подростка. Они торчали здесь каждое утро, как правило бесполезно растрачивая время. Если бы они не болтали, то могли бы больше времени проводить на льду, но мне было по барабану. Не я оплачивала их время на катке. Если бы у них была такая мама, как у меня, она бы очень быстро отучила их от привычки болтаться без дела.

– Мама рассказала мне вчера вечером, – сказала та, что была повыше, поднимаясь со скамейки.

Я встала и, не обращая на них внимания, стала вращать плечами назад, несмотря на то что провела уже целый час, разогреваясь и растягиваясь. Возможно, я не каталась по шесть или семь часов в день, как привыкла – когда растяжка по крайней мере в течение часа абсолютно необходима, – но от старых привычек трудно отказаться. Не стоило экономить час и пропускать разминку, чтобы потом несколько дней или недель страдать от растяжения мышц.

– Она сказала, что слышала, как кто-то говорил, что, кажется, он уходит из спорта, потому что, по его словам, у него очень много проблем с партнершами.

Теперь это привлекло мое внимание.

Он. Уходит из спорта. Проблемы.

То, что я окончила среднюю школу вовремя, было почти чудом, но даже я поняла, о ком они говорят. О ком же, черт побери, еще? Не считая нескольких мальчишек и Пола, который три года тренировался вместе со мной в Ледово-спортивном комплексе Лукова, не было никакого другого «его», о ком кто-либо стал бы говорить. Была еще парочка подростков, но ни один из них не обладал способностью далеко пойти, если кого-то хоть чуть-чуть интересовало мое мнение. Что было отнюдь не так.

– Возможно, если он уйдет, то станет тренером, – сказала одна из девочек. – Я бы не возражала, если бы он кричал на меня целыми днями.

Я чуть было не рассмеялась. Иван уходит? Ни за что. Не было ни малейшего шанса, чтобы он ушел из спорта в двадцать девять лет, тем более не сейчас, когда он по-прежнему великолепно катается. Несколько месяцев назад он победил на чемпионате США. А месяцем раньше занял второе место в финале Гран-при по фигурному катанию.

В любом случае, какого черта я обращала на это внимание?

Мне было плевать на то, что он делает. Его жизнь меня не касалась. Всем нам когда-нибудь нужно будет уходить. И чем меньше мне придется смотреть на его надоедливую рожу, тем лучше.

Решив, что не нужно отвлекаться, начиная первый из всего лишь двух часов обязательной ежедневной тренировки – тем более не отвлекаться на Ивана, а не на кого-то другого, – я направилась к выходу из раздевалки, оставив двух подростков попусту тратить время на сплетни. В это раннее утро на льду было, как обычно, шесть человек. Я пришла не так рано, как прежде – это не имело смысла, – но каждое из этих лиц я наблюдала уже много лет.

Некоторые чаще, чем остальные.

Галина уже сидела на трибуне для зрителей, за бортиком, вместе с термосами с кофе, который, как мне было известно по опыту, был очень густым, а на вкус напоминал деготь. Шея и уши у нее были замотаны ее любимым красным шарфом, и она была одета в свитер, который в прошлом я уже видела раз сто и который в довершение всего был похож на шаль. Я могла бы поклясться, что с каждым годом к тому, что она надевала, стало добавляться по одному предмету одежды. Четырнадцать лет назад, впервые сорвав меня с уроков, она прекрасно себя чувствовала в длинной майке с рукавом и шали, теперь в таком одеянии она, вероятно, замерзла бы до смерти.

Четырнадцать лет – это больше, чем прожили некоторые из этих девочек.

– Доброе утро, – сказала я на ломаном русском языке, которого нахваталась от нее за эти годы.

– Привет, eжик, – поприветствовала она меня, на мгновение устремив взгляд на лед, потом она снова посмотрела на меня, при этом ее лицо было таким же, каким было тогда, когда мне было двенадцать лет, обветренное и суровое, словно ее кожа была из пуленепробиваемой ткани. – Как прошли выходные, хорошо?

Я кивнула, ненадолго предавшись воспоминаниям о том, как я ходила в зоопарк со своим братом и племянницей, а потом мы отправились к нему на квартиру и ели пиццу – две вещи, которые, насколько я помню, я никогда не делала прежде – включая пиццу.

– А вы как? – спросила я женщину, которая научила меня очень многому, мне с ней никогда не расплатиться.

На ее лице появились ямочки, которые редко можно было увидеть. Я так хорошо знала ее лицо, что могла бы в совершенстве описать его составителю фоторобота, если бы она вдруг пропала. Круглое, с тонкими бровями, с миндалевидными глазами, с тонкими губами, со шрамом на подбородке, оставшимся от лезвия конька партнера еще с тех пор, когда она принимала участие в соревнованиях. Не то чтобы она должна была когда-нибудь пропасть. Любой похититель, вероятно, отпустил бы ее в течение часа.

– Я виделась с внуком.

Я задумалась о том, какое сегодня число, пока до меня не дошло.

– У него был день рождения, верно?

Она кивнула, переводя взгляд на каток, туда, где, как мне было известно, находилась фигуристка, с которой она работала с тех пор, как несколько лет назад я начала кататься в паре. Да, мне не хотелось расставаться с ней, но это было неважно. Я больше не ревновала, думая о том, как быстро она нашла мне замену. Но порой, особенно в последнее время, это беспокоило меня. Совсем чуть-чуть. Но этого было достаточно.

Я никогда не сказала бы ей об этом.

– Вы наконец купили ему коньки? – спросила я.

Мой прежний тренер, склонив голову набок, пожала плечами, не отрывая ото льда своих серых глаз, которые миллион раз смущали меня.

– Да. Подержанные коньки и видеоигру. Я ждала. Ему почти столько же лет, сколько было тогда тебе. Поздновато, но еще вполне возможно.

Наконец-то она сделала это. Я помнила, когда он родился – перед тем как мы расстались – и как мы говорили о том, что ему нужно заняться фигурным катанием, когда он достаточно подрос. Все дело было только во времени. Мы обе понимали это. Ее собственные дети не превысили уровня юниоров, но это не имело значения.

Но мысли о нем, о ее внуке, вызвали у меня… почти ностальгические ощущения, воспоминания о том, какое удовольствие доставляло мне в ту пору фигурное катание. Еще до того, как я оказалась под сокрушительным прессом, до трагедии и до того, как на меня обрушились гребаные критики. До того, как я познала горький вкус разочарования. Фигурное катание всегда вселяло в меня чувство непобедимости. Но больше всего, еще тогда, оно изумляло меня. Раньше я не знала, что возможно испытать ощущение полета. Быть сильной. Красивой. Способной на все. Особенно на то, что волновало меня больше всего. Потому что не знала, что умение деформировать свое тело, извивая его и придавая ему разные, казавшиеся невообразимыми позы, способно восхищать. Поэтому я казалась себе до такой степени не похожей на всех остальных, скользя на максимальной скорости по овальному катку, что даже не задумывалась о том, насколько изменится моя жизнь через несколько лет.

Тихий смех Галины вывел меня из состояния уныния. По крайней мере, на мгновение.

– Когда-нибудь ты будешь тренировать его, – предположила она, фыркнув, словно представляя, что я буду обращаться с ним так же, как она обращалась со мной, и рассмеялась.

Я хихикнула, вспомнив о том, как за десять проведенных нами вместе лет она сотни раз давала мне подзатыльники. Кое-кто не выдержал бы ее своеобразной требовательной любви, но мне она втайне нравилась. Мне она шла на пользу. Мама всегда говорила, что стоит дать мне палец, как я откушу всю руку.

А Галина Петрова не уступила бы даже мизинца.

Но уже не в первый раз она упомянула о том, что мне нужно заняться тренерской работой. В последние несколько месяцев, когда ситуация становилась… все более безнадежной, когда моя надежда найти другого партнера стала таять, она, не церемонясь, но и не торопя меня, как бы невзначай заводила со мной разговор об этой возможности. Просто говоря: Джесмин, ты будешь тренером. Да?

Но я все еще не была готова к этому. Мне казалось, что стать тренером значит сдаться, а… я не была готова. Еще не готова. Еще нет, твою мать.

Но, может быть, пришло время? – прошептал в моей голове какой-то ворчливый, хнычущий голосок, отчего у меня все сжалось внутри.

Галина, словно чувствуя, что происходит в моей голове, снова фыркнула:

– У меня много дел. Отрабатывай прыжки. Ты не отдаешься этому полностью, потому что слишком погружена в свои мысли, вот почему ты падаешь. Вспомни, как было примерно семь лет назад, – сказала она, все еще внимательно глядя на лед. – Перестань думать. Ты знаешь, что делать.

Я не думала, что она замечает мои трудности с тех пор, как стала тренировать кого-то другого.

Но ее слова запали мне в душу, и я точно припомнила то время, о котором она говорила. Она была права. Мне тогда было девятнадцать лет. Это был самый неудачный сезон в моей одиночной карьере, еще до того, как я осталась без партнера и каталась одна. Тот сезон стал стимулятором для трех следующих сезонов, которые привели к тому, что я стала кататься в паре, кататься с партнером. Я была слишком погружена в свои мысли, слишком долго все обдумывала и… ну, если я и совершила ошибку, перейдя из одиночного катания в парное, то теперь было слишком поздно сожалеть об этом.

В жизни всегда нужно делать выбор, и я свой сделала.

Кивнув, я подавила в себе давнишний стыд, всколыхнувшийся при воспоминании о том ужасном сезоне, о котором я все еще думала, оставаясь наедине с собой, и мне стало жаль себя больше, чем обычно.

– Именно это беспокоило меня. Я подумаю. Увидимся позже, Лина, – сказала я своему бывшему тренеру, секунду повертев браслет на запястье, потом уронила руки и встряхнула их.

Галина быстро скользнула взглядом по моему лицу, после чего с серьезным видом опустила подбородок и вновь обратила свое внимание на каток, с выраженным акцентом выкрикнув что-то насчет слишком замедленного прыжка.

Сняв чехлы с коньков и положив их на обычное место, я вышла на лед и сосредоточилась.

Я смогла это сделать.

* * *

Ровно через час я была такой вспотевшей и усталой, словно тренировка продолжалась уже три часа. Проклятие, я размякла. В конце я исполнила небольшую комбинацию прыжков – серию или по меньшей мере один прыжок, за которым тут же следовал второй, иногда еще два прыжка – но, откровенно говоря, я была недовольна собой. Я приземлялась, но с большой осторожностью, вихляя и каждый раз стараясь удержаться, в то же время прилагая все силы к тому, чтобы сконцентрироваться на них, и только на них.

Галина была права. Я была рассеянна, но я не могла понять, что именно отвлекало меня. Может быть, мне действительно нужно было скорее заняться самоудовлетворением, или пробежкой, или еще чем-то. Всем, чем угодно, лишь бы прочистить мозги или, по крайней мере, избавиться от этого ощущения паники, которое все время преследовало меня как призрак.

Я вернулась в раздевалку и, испытав лишь легкое раздражение, обнаружила на дверце своего ящика чистый желтый самоклеящийся листочек. У меня не возникло никаких мыслей. Месяц назад генеральный директор КЛ оставила мне похожую записку с просьбой зайти к ней в офис. Все, что она хотела, – это предложить мне работать с начинающими. Опять. Я представления не имела, почему она думает, что я – достойный кандидат для того, чтобы обучать маленьких девочек – практически малышей, – и я сказала ей, что меня это не интересует.

Итак, когда я, сорвав записку с ящика, не спеша прочитала: Джесмин, зайди перед уходом в офис ГД – дважды, только для того, чтобы убедиться, что я прочитала все правильно, мне в голову не пришло ничего другого, кроме того, что, независимо от того, чего хочет от меня ГД, мне стоит поторопиться, потому что нужно было возвращаться на работу. Мои дни были расписаны по минутам. Мой график можно было найти практически повсюду – в телефоне, на листках бумаги, которые валялись в машине, в сумках, в моей комнате, на холодильнике, – чтобы ничего не забыть и не нервничать. Мне важно было быть дисциплинированной, подготовленной и постоянно отслеживать время, чтобы оставаться пунктуальной. А поэтому мне нужно было пропустить горячую ванну и отказаться от макияжа, чтобы вовремя прийти на работу, либо предупредить начальника.

Вытащив телефон из сумки, я, не закрывая ящик, напечатала сообщение, поблагодарив, как обычно, проверку орфографии, облегчающую мою жизнь, и отправила его маме. Она никогда не расставалась с телефоном.

Я: ГД КЛ хочет поговорить. Не могла бы ты позвонить Мэтти и сказать ему, что я приду чуть позже, как только смогу.

Она ответила мгновенно.

Мама: Что ты делаешь?

Закатив глаза, я напечатала ответ. Ничего.

Мама: Тогда зачем тебя вызывают в офис?

Мама: Ты опять обозвала чью-то маму грязной шлюхой?

Разумеется, она так и не забыла об этом. Никто не забыл.

Дело было в том, что я не рассказывала ей о том, что ГД раза три просила меня зайти к ней в офис и пыталась поговорить со мной о тренерской работе.

Я: Не знаю. Может быть, не приняли мой чек за прошлую неделю.

Это была шутка. Ей лучше, чем кому-либо другому, было известно, сколько стоят тренировки в КЛ. Она оплачивала их более десятка лет.

Я: Нет. Я больше не обзывала ничью маму грязной шлюхой, но другие грязные шлюхи это заслужили.

Зная, что она ответит почти немедленно, я положила телефон обратно в шкафчик и решила, что напишу ей через минуту. В рекордное время приняв душ и упаковав вещи, я натянула на себя нижнее белье, джинсы, майку, носки и самые удобные на вид туфли, которые я могла себе позволить. Покончив с этим, я проверила телефон и увидела, что мама ответила.

Мама: Тебе нужны деньги?

Мама: Она действительно этого заслуживала.

Мама: Ты кого-нибудь недавно толкнула?

В душе я ненавидела себя за то, что она все еще спрашивает, нужны ли мне деньги. Как будто я много лет из месяца в месяц недостаточно вытягивала их у нее. Один неудачный сезон за другим.

По крайней мере, я больше не просила их у мамы.

Я: С деньгами у меня все в порядке. Спасибо.

Я: Я больше никого не толкала.

Мама: Ты уверена?

Я: Да, уверена. Я знала бы, если бы такое случилось.

Мама: Точно?

Я: Да.

Мама: Если ты это сделала, все нормально. Некоторым это необходимо.

Мама: Даже мне иногда хотелось треснуть тебя кулаком. Такое случается.

Я не смогла удержаться от смеха.

Я: Мне тоже.

Мама: Ты хотела дать мне по шее?

Я: На этот вопрос нет правильного ответа.

Мама: Ха-ха-ха-ха.

Я: Я никогда не делала этого. Правда?

Застегнув молнию на сумке, я взялась за ручку, зажала в кулаке ключи и как можно скорее вышла из раздевалки, практически побежав по одному коридору, а потом по второму и направляясь в ту часть здания, где были расположены торговые фирмы. Я собиралась, сидя за рулем, съесть сэндвич с белым хлебом и яйцом, оставленный в машине в контейнере для ленча. Подойдя к двери офиса, я, чтобы обезопасить себя, напечатала сообщение, не обращая внимания на опечатки, чего обычно не делала.

Я: Серьезно, мама. Не могла бы ты позвонить ему?

Мама: ДА.

Я: Спасибо.

Мама: Люблю тебя.

Мама: Скажи, если тебе нужны деньги.

На секунду у меня перехватило дыхание, но я ничего не ответила. Я не сказала бы ей, даже если бы они были мне нужны. Никогда больше не сказала бы. По крайней мере, до тех пор, пока могла справиться сама, и это было правдой. Я бы пошла в стриптизерши, если бы снова дошла до такого. Она уже достаточно сделала для меня.

Сдерживая вздох, я постучалась в дверь кабинета генерального директора, думая о том, как было бы хорошо, если бы этот разговор, о чем бы он ни был, продлился не более десяти минут, тогда я не слишком опоздала бы на работу. Мне не хотелось злоупотреблять тем, что мамин ближайший друг был снисходителен ко мне.

Я повернула ручку и в ту же секунду услышала, как в кабинете кто-то прокричал:

– Заходи!

Проблема на данный момент состояла в том, что я никогда не любила сюрпризов. Никогда. Даже когда была маленькой. Я всегда предпочитала знать, с чем я буду иметь дело. Не стоит говорить, что никто никогда не устраивал мне сюрпризы в день рождения. Один раз, когда дедушка попытался этот сделать, мама заранее сказала мне об этом, взяв с меня клятву, что я буду вести себя так, словно это сюрприз.

Я была готова столкнуться лицом к лицу с генеральным директором, женщиной по имени Джорджина, с которой я всегда ладила. Я слышала, как некоторые называли ее упертой, но со мной она была просто упрямой и не позволяла вешать себе лапшу на уши потому, что не обязана была это делать.

Поэтому я была чертовски потрясена, когда первым человеком, которого я увидела сидящим в кабинете, оказалась не Джорджина, а знакомая мне женщина лет под пятьдесят, в классическом черном свитере и c таким аккуратным пучком на голове, что подобное совершенство я в былые времена видела только на соревнованиях.

И еще больше я удивилась, когда увидела в кабинете второго человека, сидевшего по другую сторону стола.

В третий я раз я удивилась, когда у меня оформилась мысль о том, что нигде не видно генерального директора.

Только… они.

Иван Луков и женщина, которая провела последние одиннадцать лет, тренируя его.

Один, с которым я не могла разговаривать без препирательств, и вторая, которая за эти одиннадцать лет не сказала мне, возможно, и двадцати слов.

Что, черт побери, происходит? – забеспокоилась я, прежде чем остановить взгляд на женщине, пытаясь понять, правильно ли я прочитала записку, приклеенную к моему шкафчику. Я не… неужели? Я не спешила. Я прочитала ее дважды. Обычно я уже не искажаю смысл написанного.

– Я искала Джорджину, – объяснила я, пытаясь не обращать внимания на смущение из-за того, что неправильно прочитала слова на стикере. Я терпеть не могла путаницу. Терпеть не могла. Еще хуже, черт побери, было напортачить у них на глазах. – Вы не знаете, где она? – выдавила я, все еще думая о записке.

Женщина слегка улыбнулась, но не так, как если бы я прервала какой-то важный разговор, и даже не совсем как человеку, которого она много лет игнорировала, и это мгновенно вывело меня из себя. Раньше она никогда мне не улыбалась. На самом деле мне казалось, что я даже видела ее когда-либо улыбающейся.

– Заходи, – сказала она, по-прежнему улыбаясь. – Это я оставила записку на твоем шкафчике, а не Джорджина.

Позже я испытаю облегчение от того, что правильно поняла ее слова, но в тот момент я была слишком занята тем, что гадала, какого черта я стою там и почему она послала мне записку… И почему, к дьяволу, Иван сидит здесь и ничего не говорит.

Пока я размышляла, губы женщины еще шире растянулись в улыбке, словно она пыталась успокоить меня, но на меня это произвело обратное действие.

– Садись, Джесмин, – сказала она таким тоном, который напомнил мне о том, что она на протяжении двух чемпионатов мира тренировала сидевшего слева от меня идиота. Проблема была в том, что она не была моим тренером, а я не люблю, когда другие указывают мне, что делать, даже если они имеют на это право. Кроме того, она также никогда не была слишком любезна со мной. Она была не груба, но и не добра.

То есть я поняла. Что, впрочем, не означало, что я намеревалась забыть об этом.

В течение двух лет я принимала участие в тех же соревнованиях, что и Иван. Я соперничала с ним, и он тоже. Желать победить того, с кем ты не находишься в дружеских отношениях, проще. Но это не объясняло того, что было в предыдущие годы, когда я каталась одна и мне нечего было делить с ним. Когда она могла бы быть дружелюбной по отношению ко мне… но этого не случилось. Не то чтобы я хотела тренироваться у нее или нуждалась в ней, но все-таки.

Поэтому она, вероятно, не удивилась, когда я, глядя на нее, только вскинула брови.

Видимо, она решила, что нет лучшего способа ответить мне, чем тоже вскинуть брови.

– Пожалуйста? – предложила она почти ласковым голосом.

Я не поверила ни ее интонации, ни ей.

Мне не оставалось ничего другого, кроме как окинуть взглядом стулья напротив нее. Там было всего два стула, и один из них был занят Иваном, которого я не видела с тех пор, как перед чемпионатом мира он уехал в Бостон. Его длинные ноги были ровно вытянуты, те самые ноги, которые я чаще видела на коньках, чем в обычных ботинках, были просунуты под стол, за которым сидела его тренер. Но не то, как он лениво сидел, скрестив руки на груди, выставляя напоказ свои лишенные жира грудные мышцы и стройный торс, и не темно-синий свитер с высоким воротником, оживляющий его почти бледное лицо, от которого другие девушки в этом здании сходили с ума, надолго привлекли мое внимание.

Именно его внимательно смотрящие на меня серо-голубые глаза лишили меня дара речи. Я никогда не забывала, каким ярким был цвет его глаз, но они все равно всегда заставали меня врасплох. Я также никогда не забывала обрамлявших их длинных черных ресниц.

К тому же в его взгляде было что-то еще.

Фу.

Сколько девушек сходило с ума от его лица, волос, глаз, от его фигурного катания, от его рук, длинных ног, дыхания, от зубной пасты, которой он пользовался… Это было досадно. Даже мой брат называл его красавчиком – еще он называл красавчиком мужа моей сестры, но это не главное. Кроме всего прочего, девушки преклонялись перед его широкими плечами, помогавшими ему удерживать партнершу на вытянутых руках. Краем уха я слышала, что женщины с ума сходили по его заднице, я и не глядя на нее знала, что это идеально выпуклая задница – упругие ягодицы были практически обязательны в нашем виде спорта.

И если бы у него было какое-то главное достоинство, то им были бы эти глаза, от которых бросало в дрожь.

Но у него его не было. Дьявол не обладал ни единым достоинством, которое искупало бы все грехи.

Я пристально смотрела на него, и этот чертовски красивый парень тоже пристально смотрел на меня. Он не отводил взгляда от моего лица. Он не хмурился, не улыбался, ничего такого.

И это взбесило меня.

Он просто… смотрел. С закрытым ртом. А его руки – и пальцы – были засунуты под мышки.

Если бы я была кем-то другим, он поставил бы меня в неловкое положение своим взглядом. Но я не была его фанаткой. Я достаточно хорошо знала его для того, чтобы не отвлекаться на трико, надетое прямо на голое тело. Он упорно тренировался, он был хорош. Но он не возбуждал меня. Он определенно не вдохновлял меня. Он не произвел на меня впечатления.

Кроме того, я присутствовала при том, как много лет тому назад его мама разорвала на нем новые трико за то, что он огрызался, это тоже не стоило сбрасывать со счетов.

– Что вы имеете в виду? – медленно спросила я, еще на полсекунды уставившись в хорошо знакомое мне лицо Ивана, прежде чем наконец перевести взгляд на тренера Ли, почти сгорбившуюся над столом, как будто кто-то с ее осанкой был способен сгорбиться, она твердо уперлась локтями в стол, все еще вскинув тонкие темные стрелы своих бровей, и с интересом смотрела на меня. Она была так же красива, так в те времена, когда принимала участие в соревнованиях. Я смотрела видео 80-х годов, когда она побеждала на национальных чемпионатах.

– Ничего плохого, обещаю, – осторожно проговорила немолодая женщина, словно издеваясь над моим смущением. Жестом она показала на стул рядом с Иваном. – Ты можешь сесть?

Если тебя просят сесть, то хорошего не жди. Особенно если тебе предлагают сесть рядом с Иваном.

– Я в порядке, – произнесла я, при этом звук моего голоса был таким же странным, как охватившее меня чувство.

Что происходит? Меня не могут выкинуть пинком из этого здания. Я ничего такого не сделала.

Если только дело не в тех проклятых девчонках, которые в воскресенье сплетничали обо мне. Черт.

– Джесмин, нам нужно всего лишь две минуты, – неторопливо произнесла тренер Ли, продолжая указывать мне на стул.

Да, только этого дерьма мне не хватало, ситуация обострялась. Две минуты? За две минуты ничего хорошего не сделаешь. Я дважды в день чистила зубы больше двух минут.

Я не сдвинулась с места. Они насплетничали про меня. Маленькие засранки…

В подтверждение того, что я не умею скрывать свои мысли, тренер Ли, сидя за столом, вздохнула. Я заметила, как она быстро скользнула взглядом по Ивану, прежде чем снова посмотреть на меня. Она больше походила на адвоката, чем на фигуристку, которой она когда-то была, и на тренера, которым она стала теперь. Женщина, встав со своего места, выпрямилась и, прежде чем заговорить, поджала губы.

– Тогда я перехожу сразу к делу. Насколько серьезно ты настроена на то, чтобы притормозить?

Насколько серьезно я настроена притормозить? Неужели все думают, что это так? Притормозить, твою мать?

Дело было… не в том, что я предпочла остаться без партнера и пропустить целый сезон, но все-таки. Все-таки. С моим кровяным давлением произошло нечто странное, чего прежде никогда не бывало, но я решила не обращать на это внимания и притормозить, по крайней мере сейчас, предпочитая сфокусироваться на самых важных словах, слетевших с ее губ.

– Почему вы об этом спрашиваете? – медленно проговорила я, все еще продолжая волноваться. Совсем чуть-чуть.

Мне следовало бы позвонить Карине.

По той прямолинейности, с которой действовала эта женщина, я в любой другой момент могла бы понять, что она не станет ходить вокруг да около. И от этого я, черт побери, удивилась еще пуще прежнего, потому что не ожидала услышать от нее эту фразу. Меньше всего на свете я когда-либо ожидала услышать от нее это. Черт, меньше всего на свете я ожидала услышать это от кого угодно.

– Мы хотим, чтобы ты стала новой партнершей Ивана, – сказала женщина. Просто. Вот. Так.

Просто вот так.

В жизни бывают моменты, когда ты, сама того не осознавая, спрашиваешь себя, не принимала ли ты наркотиков. Как будто кто-то украдкой подмешал тебе ЛСД в выпивку. Или же ты, возможно, думаешь, что – машинально – приняла обезболивающее, а это оказалась «ангельская пыль»[5]5
  «Ангельская пыль» – жаргонное название фенциклидина, принятое среди наркоманов.


[Закрыть].

Именно так я чувствовала себя в тот момент, стоя в кабинете генерального директора КЛ. Мне не оставалось ничего другого, как только моргнуть. Потом еще несколько раз моргнуть.

Потому что какого черта?

– Да, если ты готова пересмотреть свое желание притормозить, – продолжала женщина, снова используя этот эвфемизм, словно я не стояла перед ней, гадая, кто бы мог подмешать мне в воду галлюциногенные таблетки, потому что это, блин, вообще было невозможно. Невозможно, чтобы эти слова действительно исходили от тренера Ли.

Ни за что на свете, черт побери.

Наверное, я ослышалась или просто вообще почему-то прослушала гигантский фрагмент нашего разговора, потому что…

Потому.

Я и Иван? Партнеры? Как бы не так. У меня не было на это ни единого шанса

…не так ли?