Текст книги "Победителей судят потомки"

Глава 2. Почти внучка

– А, ты уже здесь, – говорю, с удовольствием разглядывая Софью.

Девочка выросла высокая и очень симпатичная, на мой взгляд. Не красавица, но без излишней полноты, столь ценимой в нынешнее время. На щеках приятные ямочки, когда улыбается. Всегда нравились такие. Полногрудая, с яркими живыми глазами, умело подчеркивающая фигуру платьем. Современная стилизация под крестьянку. Никто на улице не спутает, но это специально под мои простые вкусы надето. Что-то ей точно надо.

– Вас жду, – почтительно заявляет и ресницами хлоп-хлоп. Сплошная невинность.

Я на такие штуки и в молодости не покупался, зато теперь уверен в правильности догадки.

– И почему тебя родители не назвали Еленой, прекрасная?

Тут она мило и не запланированно покраснела. Блондинка с нежной кожей, и румянец на щеках хорошо заметен.

– Скажете тоже!

Главное, она во всех смыслах здоровая и крепкая. В детстве простая пища, подъем спозаранку, отсутствие сюсюканья. Бегала босиком с деревенскими и казачьими детьми по улицам.

– А я всю правду нынче говорю. Теперь уже можно.

– То есть раньше врали регулярно, Михаил Васильевич? – заинтересованно спрашивает.

– Софья! – возмущенно воскликнула Стеша.

В восемнадцатом веке не было принято, чтобы родители воспитывали детей, а бабушки с дедушками баловали. Старшее поколение обычно следило за поведением отпрысков даже более строго и нередко отчужденно. Внуки с внучками наносили визит лишь изредка. Другое дело Софья. Она у меня с рождения жила. И кем приходится, я затрудняясь определить. Евдокия Васильевна, мать ее, мне вовсе не дочь, а сводная сестра официально.

На свадьбу Дуське я подарил в качестве приданого сорок тысяч десятин в Уфимской губернии. Приобрел незнамо зачем по бросовой цене, чисто из жадности после башкирского замирения. Потом с Украины полторы сотни семей перевез, пообещав освобождение от любых повинностей, кроме подушной подати, на пять лет.

Когда мой бывший адъютант, выйдя в отставку по ранению (в отличие от меня так легко в Пруссии не отделался), туда с семей прибыл, его, естественно, встретили без особой радости. Эти куркули недурно развернулись без пригляда. Каждое крестьянское хозяйство к тому моменту держало десять – двенадцать лошадей и пятнадцать – двадцать коров. Кур, уток, гусей и индюшек никто не считал.

Теперь он пишет рассказы, восхваляя прекрасный и обильный край. Даже две книжки издали «Охотничьи рассказы» и «Моя земля». Мне понравилось. Красиво природу описывает и повадки звериные. Я так не сумею. Поэтическая натура. Ценить таланты надо. Потому издал в своей типографии, тем более приличных русских писателей надо поддерживать. И оба раза тиражи расходились моментально. Пришлось дополнительные печатать. Умудрился на зяте чуток заработать.

А хозяйством занимается Дуська между родами. Семерых детей мужу подарила. Софья была первая, не захотели с маленьким ребенком ехать в глушь. Не дай бог что случится или заболеет. Вот с тех пор и живет. Раза три к родителям ездила, но дом ее здесь. Мать железная баба, прости меня господи, за такое слово. Дворянка как-никак. Но нечто от Ломоносовых по части деловой хватки передалось. Ничего ужасного, такое частенько случалось. Мужчины пребывали на государевой службе, в домашние заботы не вникали, а хозяйством занималась женская половина семейств. Чтобы не распустить холопов и сохранить доходность имений, требовались характер, смекалка, воля и оборотистость.

Командует в доме нынче не супруг. У Гусева всего пяток душ и жалованье имелось, а Дуське от меня столовое серебро досталось да пять тысяч рублей, да еще восемь от Ивана. Его не напрягает возвышение сестер. Всегда был легкий человек, и интересы совсем в другой области лежали.

– Как же без этого государственному человеку? – усмехнулся я. – Идем уж завтракать, мадам Потоцкая.

– Я Гусева! – с негодованием воскликнула Софья.

Вот ей всерьез не повезло. Или напротив – это уж как посмотреть. Замуж шла по сердечной склонности за молодого, что не часто случается. Еще богатый и делающий карьеру. И все было просто замечательно. Три месяца. Пока не поймала на любовнице. Все бросила и отправилась домой. В смысле ко мне.

Раньше бы я этот вопрос решил через императрицу в кратчайший срок. Теперь проблема. Подать на развод и получить его – разные вещи. Некоторые годами дожидались решения Синода – далеко не всегда благоприятного. Обоюдного согласия супругов считалось недостаточно. Для церковного расторжения брака требовались серьезные основания. Например, отсутствие детей. Но Потоцкие были молоды и еще имели шанс обзавестись наследниками. А доказательства прелюбодеяния, как и свидетели, отсутствуют. Все знают – было, иначе поведение жены не объяснишь. Сам супруг отмалчивается, не отрицая случившееся, но юридически не доказано.

Естественно, весь высший свет заинтересованно обсуждает создавшуюся ситуацию. Я бы скота убил, надо же иметь наглость предложить ответно выбрать любовника из его друзей. Это мне Софья сама рассказала, и не имею причин не верить. Явно с головой непорядок у дебила. Только граф изволил отбыть в поместье и не кажет носу в Петербург. Приятного во всей истории и для него мало.

Мне он с самого начала не нравился, но становиться поперек дороги у влюбленной девушки я посчитал неразумным. Тем более брак организовывали женщины и справки наводили. Ничего реально предосудительного не выявили, иначе бы не сладилось.

– Ты у нас Ломоносова, – сказал я ласково, обнял ее за плечи и подтолкнул в сторону столовой.

– А что? Тоже неплохо!

На стенах столовой висят семейные портреты. Не парадные, в застывшей напряженной позе, при всех орденах – такой у меня единственный имеется. Подарок от благодарного купечества к пятидесятилетию. Я для него даже не позировал. Где-то в чулане висит.

Эти писали ученики Художественной академии России, я лично отбирал наиболее понравившиеся. Им лишний заработок, большинство ведь без особых доходов, а мне память. Забавно смотреть на растущих детей и стареющих родственников. Стеша, например, лет десять назад отказалась от очередного портрета. Не хочет видеть себя постаревшей. Зато в кабинете в рамке прямо на столе держит мой давний рисунок. Она там еще девушка.

Завтрак идет по давно заведенному порядку, включая поданные блюда. Без особых изысков. Обычная атмосфера домашнего круга. Когда я ем, то глух и нем – не про нас. За столом вполне можно завести разговор о политике или последних распоряжениях, касающихся армии. Просто эти темы сейчас старательно обходят.

Обмениваются репликами по поводу домашних забот, новых платьев, болезней и обсуждают последнее письмо от Ольги. Сеструха у меня путешественница. Столько лет не вылезает из-за границы, что, наверное, уже и не помнит, откуда родом. Письма, правда, исправно пишет, нас с Дуськой не забывает.

Теперь уж и не помнят многие, а отправка в Вену ее супруга Густава Армфельда с официальным поздравлением по случаю бракосочетания эрцгерцога Иосифа, будущего императора Иосифа II, было событие не рядовое. По тем временам огромный прорыв. Ольга Васильевна первая из русских дам в новом царствовании сопровождала мужа в служебном путешествии за границу. Натуральный вызов во многих отношениях.

Сам Густав швед, жена только по названию дворянка, и последний раз за границу совместно супруги из России ездили как бы не при Петре I. Такой толстый намек на возможность карьеры и подданного Швеции – уния дает тебе шанс высоко подняться, и женской эмансипации. С тех пор прошло много лет, а Армфельд так и продолжал кочевать из Копенгагена в Вену и далее в Лондон в качестве посла, ну и супруга с ним.

Очень удачный, как оказалось, выбор. Помимо знания нескольких языков и умения контактировать с самыми разными людьми, в чем я убедился, используя его в качестве ординарца в Восточной Пруссии, он реально руководствовался девизом «Meine Ehre heisst Treue!», то есть «Моя честь – это верность». Дав присягу и женившись, ставил в первую очередь интересы страны и семьи.

Я даже передал ему основные контакты с купленными газетчиками и жадными пэрами. На месте удобнее разбираться. Дипломат восемнадцатого века личность достаточно скользкая. Он вправе вербовать себе открытых сторонников и тайных осведомителей. Примеров подкупа официальных лиц самого высокого ранга несть числа. Такие вещи вообще никого не удивляют. Иным российским министрам иностранные государства до меня платили регулярно немалые суммы. Почему нельзя провернуть обратное? Еще как можно! Как минимум дважды я сумел повлиять серьезно на английскую политику, поработав с оппозицией и газетами. Денежки тамошние кадры любят ничуть не меньше всего остального человечества и родное правительство сдавали за милую душу.

– В былые времена, – со вздохом сказала Татьяна, – спектакли следовали через день: в понедельник – французская комедия, в среду – русская, в четверг – трагедия и опера. Маскарады…

– Это давно было, – включаюсь. Кажется, что-то упустил, отвлекшись.

– Да, – с грустью подтвердила свояченица, – в последний год токмо один раз спектакли давались, в четверг.

– Ну вот сейчас опять в среду, – неуверенно сказала Софья.

– Другое! Ой, ты не обижайся.

– Стоп! – в удивлении потребовал я. – Это о чем мне не доложили?

– «Гамлета принца Датского» ставят в Императорском театре, – подала голос Стеша.

– Софьи перевод?

– Ну да.

В 1745 году Сумароков впервые напечатал свой вариант «Гамлета» в стихах. Проблема одна: в его переложении пьеса мало походила на Шекспира. Тот, собственно, и сам не стеснялся перелицовывать чужие идеи и сюжеты, но слово «перевод» к чему-то обязывает. А тут в пьесе появились дополнительные персонажи. Конец трагедии счастливый – Гамлет и Офелия живы. Короче, бред.

Уж на что не люблю Тредиаковского, однако с ним согласен в критике в данном случае. Тот считал недопустимым перевод не с английского оригинала, написанного белым стихом, а с французского изложения в прозе. А уж превращение трагедии в комедию и вовсе ни в какие ворота. Имел несчастье высказаться как-то за столом по этому поводу. Обычно в литературные разборки не лезу, но тогда по мне в очередной раз проехались по поводу моих словесных трудов.

Точнее, в связи с очередным изменением английской политики Анне Карловне втемяшилось подколоть тамошний двор. В результате я создал пьесу из тамошней жизни. Попутно зацепив не только Англию, но и почитателей «голубой крови». «Пигмалиона» я не читал и даже фильма не видел. Зато мюзикл «Моя прекрасная леди» посещал. Еще в школе водили. Первый и единственный раз. Не знаю, что нашей «англичанке» стукнуло.

В результате стихов, естественно, в памяти не осталось, зато сюжет вполне сохранился, с немалыми подробностями. Чем я не Шекспир, обирать других? Скандал вышел знатный, когда в Париже пьесу поставили. Больше сотни раз шло представление. Мне, разумеется, шиш, но я не претендовал на золото. Что просили, то и подсунул через Голландию. Авторство уже задним числом всплыло.

Софья сделала неожиданные выводы из этой истории и моих слов. Взялась за английский язык всерьез. Современные барышни знают по три-четыре языка и зубрят изящные манеры параллельно с игрой на музыкальных инструментах. В один прекрасный день принесла для ознакомления и посоветоваться «Макбета» на русском в стихах. Ничего такого от нее не ждал. Убила наповал. То ли от меня, то ли от отца достались неплохие литературные способности. Действительно сумела, не ломая пьесу, передать всю красоту сюжета сочным родным языком. Я даже не посмел редактировать. Так, указал на несколько мелких погрешностей и похвалил в обалдении.

На сегодняшний день у нее взяли для постановки в профессиональных театрах «Ромео и Джульетту», «Отелло», «Короля Лира», «Макбета», «Укрощение строптивой». А еще я подсунул Киплинга. Сказки про Маугли и прочих слонов с леопардами когда-то напечатал в детском приложении к «Ведомостям». А вот стихи не рискнул. Адекватно перевести с английского не смог бы, а учил в школе именно на языке острова. Еще в первый год переноса записал, пока не выветрилось из памяти. Теперь выдал якобы за слышанное от моряка из Великобритании. Даже имя правильно указал.

Получил в лучшем виде целый тематический сборник, который, напечатав в типографии, пустил в продажу. И про бремя белых, и про солдат, и баллада о Западе и Востоке, и про службу королеве. Много разных. Сам не ожидал, что столько вспомню. И частенько созвучно нынешним временам. Да что там, в любом столетии остается неизменным: падальщики могут пожирать плоть, но им не под силу испортить репутацию. Эти обеспокоены лишь люди.

Теперь еще и Гамлет. И ей всего восемнадцатый год. Хвала всем богам, перестали в пятнадцать отдавать замуж, а то вообще бы сломалась влюбленная дурочка. И ведь неплохие мозги и художественный вкус имеет. Глядишь, меня обставит, причем благодаря своему труду, а не заимствованным стихам и басням.

– А надо ли? – спрашиваю. – Сейчас не столько о пиесе говорить станут, сколько о Софье лично и ее разводе…

Женский коллектив уставился на меня с негодованием.

– Императорский театр – это высшее признание!

– Они договаривались о постановке задолго до этого сего прискорбного происшествия!

– Да пусть болтают! Не собираюсь прятаться от общества!

Последнее, безусловно, имеет смысл, и немалый. Чего ради отказываться от заслуг. Уж я-то знаю, насколько тяжел труд переводчика и особенно подобный. И в курсе, что она втихомолку пытается написать что-то свое. Пока не показывает. Боюсь, выйдет у нее после поломанной супружеской жизни нечто трагическое.

– Тебе решать, – говорю, демонстративно разводя руками. – Но мы все будем на премьере.

– Уж обязательно, – поддержала меня Татьяна.

Стеша как раз и пойдет не со мной, а с ней. Моя невенчанная жена до сих пор старательно выдерживает дистанцию. Вся Россия с просвещенной Европой в курсе ее существования, но официально мещанка с графом в одной театральной ложе? Фи. Скандал. Наверное, я все-таки свинья. Детей признал, а ее нет. Давно об этом не задумывался. Жить вполне комфортно и без того. Мне. А ей?

– А можно тебя попросить кое о чем? – спросила Софья тетку.

– Конечно!

– Ты бы не могла рассказать об императрице? Такое… что одним лишь близким ведомо.

– Ну знаешь! – Татьяна вскочила и вышла из столовой, практически маршируя, с прямой спиной, источающей обиду.

Стеша устремилась за ней.

– Деда, ну что я сказала плохого? – жалобно спросила девочка.

Когда мы на людях, Софья зовет меня согласно этикету на «вы» и по имени-отчеству. А вот как сейчас назвала – исключительно наедине. Никогда не поправлял и не возмущался. Наверное, я неправильный старший родич. Не проявляю строгости. Мне приятно, что она бегает излить душу ко мне, а не к Стеше. Про ее родителей уж и не вспоминаю. Мы Софье точно ближе.

– Государыня не любила менять старых, проверенных слуг, – говорю. Не вижу смысла темнить, а объяснить поведение необходимо. – Весь ближний штат при ней трудился много лет. Татьяна не меньше сорока, еще при Анне Иоанновне начинала. Старилась вместе с хозяйкой и считала преданность высшей добродетелью. Она многое знала и, наверное, ближе всех из этого круга была посвящена в личные дела императрицы. Когда Анна умирала, не бегала в поисках нового покровителя, а сидела рядом до самого конца. Не за деньги вытирала слюну, текущую изо рта, и прочее. Из преданности и уважения старалась.

– Так я ничего плохого и не думала.

– И не надо ее трогать. До сих пор больная тема. Меня и сейчас не простила.

– А ты при чем?

– А я не находился возле одра. Государственные дела решал. Она ведь не сразу умерла. Сначала удар. Потом второй. В промежутке уже практически не вставала. А страна никуда не делась. Сегодня одно, завтра другое. Надо решать и резолюции накладывать.

Я так канцлером и не стал, зато мало что под занавес правления Анны двигалось без моего одобрения. Служба никогда не кончается, пока в отставку не отправили. Ежели что не так, то задним числом последует разнос, а ждать дела не могут.

– А правда, после нее остался дневник? – жадно спросила Софья.

– Тебе-то это зачем?

– Деда, я хочу написать про тебя.

– Чего?

– Никто не может отрицать твоего вклада в историю и огромных заслуг не токмо для России, для мировой науки, – торопливо сказала она. – Но уже сейчас ты для многих не живой человек, а некая функция.

– Ну спасибо.

– Нет, правда. На тебя молятся и ненавидят, мечтают превзойти и ищут недостатки в идеях и достижениях.

– Я даже знаю, кто эти люди, особенно по части нелюбви.

– Я хочу написать правду, как оно было.

Вот не было печали. Теперь не успокоится. Не в первый раз. Как втемяшится в голову, так и будет доставать, пока не получит желаемое. И с замужеством то же случилось. Ее вроде бы Стеша не подталкивала. Сама рвалась. С другой стороны, может, обжегшись один раз, думать начнет.

– Кому такая книга нужна?

– Людям. Будущему.

– Допустим, она, правда, малоприятна, тогда что?

– А кто говорил «не бывает счастья для всех»?

– Делать мне больше нечего, только отвечать на глупые вопросы, да еще и честно.

– Ну деда! Это же замечательная возможность высказаться перед потомками. Ты не ангел, но ведь сколько добился!

– Люди любят находить себе оправдания. Любой негодяй и подлец с легкостью покажет пример худший, чем он сам. На этом основании можно собой гордиться и остаться довольным собой. А я натурально не самый приятный человек. Много делал вопреки морали, случалось, и поперек чести. Да не все даже окружающие знают. Зачем мне подобная слава?

– Так надо взгляд дать, почему так поступал. Твой, со стороны, для государства. Почему думал так, а не иначе, и чего добиться хотел.

Ну да. Похоже, мои былые статьи про источниковедение и критическое отношение к словам и документам тщательно проштудировала.

Подлизывается. Или вправду хочет биографию написать? Хм… при авторстве близкой родственницы однозначно претензии будут, что ни нарисуй.

– Не доросла ты еще до правильного соблазнения опытного человека. Нет, если покажешь ножку, задрав подол, – поспешно уточняю на вполне понятный жест, – многие пойдут на край света, но я о другом.

– Да-да! – горячо сказала Софья. – Украшает женщину скромность, благопристойность и стыдливость. Боюсь, не для меня этот путь.

– С чего бы это?

– Не испытываю желания идти по обычной женской стезе.

– Дурочка ты. Жизнь длинная, и прожить ее желательно приятно. Придет срок, встретишь еще правильного мужчину.

– Может быть, – кивнула решительно, – только не собираюсь ждать дома сего счастливого часа. Хочу добиться широкой известности не одними переводами. Такой хватки, как у госпожи Шадриной, у меня нет…

Так и не научилась Акулина Ивановна нормально писать, сначала дочь за нее старалась, затем секретаря держала. Что совершенно не мешало ей управлять немалым хозяйством и контролировать детей. Указания она им рассылала не часто, но на моей памяти никто не посмел не выполнить приказ. В среде купечества пользовалась огромным влиянием, а от дворянского титула сама отказалась. При ее капиталах и с моей поддержкой могла себе и без того многое позволить.

Подчас жестокая, она была тем не менее верующей женщиной, много жертвовала на церкви, а перед смертью сделала удивительную вещь: призвала в зал своего роскошного дворца, построенного Растрелли, крестьян, соседей, семью и при стечении народа повинилась в содеянных грехах. Немалое мужество требуется для подобного. Я бы не посмел. И просила она тогда прощения не у Бога, а у людей. Для многих реально стала примером. Особенно для женщин.

– Зато писать нравится, и я знаю о ком!

– Вечно вы, Гусевы, норовите меня отобразить. Вот пиесы пиши. Не Мольера и Шекспира перевод – свое.

– Нет, у папы не то, – махнула рукой она. – Война, куда пошел батальон и упало ядро. По-моему, он брал пример с Плутарха. Честное слово, «Охотничьи рассказы» много лучше.

– Так он стал старше и мудрее. Потерпи лет десять, и тоже стиль улучшится. Мудрость охотно посещает женщин, когда от них бежит красота.

– Хочу создать нечто более объемное, – не слушая, продолжала она гнуть в прежнем направлении. – Пройдет небольшой срок, и не станет достоверности от первого лица, зато появятся в угоду иным властителям политизированная критика.

Это такой тонкий намек на нынешние обстоятельства.

– Мою биографию Вольтер предлагал написать, да на черта мне сдалось деньги за то французу платить, – хмыкнув, говорю. – Ты хоть понимаешь, чтобы действительно что-то интересное создать, нельзя пользоваться только воспоминаниями. Через годы на многие вещи иначе смотришь, да и подзабылись старые тревоги со сложностями.

Характеристику у вельмож можно получить яркую, да не соответствующую прежним идеям. За минувшие при моей жизни полстолетия Россия очень изменилась. Даже высшее общество заметно переменилось. Для серьезной работы над биографией политического деятеля лучше быть историком, чтобы разбираться в массе научных теорий, полемике и документах.

– А ты допустишь до своего архива? – подавшись вперед, быстро спросила Софья.

– Да с удовольствием! Через три года выползешь оттуда вся в пыли, заскучав. Там бумаг собраны пуды без всякой системы. Кое-что по годам, а большинство навалом. Там тебе не библиотека с карточками и кодами по алфавиту и языкам собранная.

– Это ведь ты систему библиотечную внедрял с целью удобства поиска?!

– Я. Нормальное дело – сапожник всегда без сапог. Что мне важно я и так мог найти. А чего не помню, как хозяйственные ведомости и балансы, то и обойдусь.

А чего я, собственно, упираюсь? Кто и зачем пишет биографии? Ну если отмести благоговение перед объектом исследования или страстное желание обмазать его фекалиями. Главное в подобных книгах всегда Успех. Как его достиг человек, что помогло ему состояться. Вспомнят еще раз. Может, и найдутся берущие пример. Не самый худший вариант из существующих. Все же я много куда руку приложил и пользы России достаточно принес.

– Ладно, – вставая, говорю, – пойдем-ка прогуляемся. У меня моцион для здоровья. Да и тебе полезно воздухом подышать. Пиши что хочешь. И в архиве можешь копаться сколько угодно, и на вопросы честно отвечу. Только условие…

– Я ничего не напечатаю и никому не дам читать без твоего разрешения, – поспешно пообещала она. Как бы с отцом не проконсультировалась предварительно.

– Нет! Я читать не стану, исправлять тоже. Только поклянешься на люди вынести после моей смерти. Не раньше.

– Почему?

– Допустим… да что там, знаю абсолютно точно, в бумагах найдется письмо, где я или мой корреспондент называет человека откровенно ругательными выражениями. Зачем на пустом месте через много лет скандал с ним или его родственниками? А ведь, возможно, иначе не объяснить иных поступков. В глаза улыбались, за спиной хуже дерьма считали. Политика!

– А кто корреспондент, не императрица?

– Так вот, – не отвечая, продолжил я, – урок тебе для начала. Даже если заменишь матерные слова невинными, на любой цитируемый чих, как-то: письма, доклады, интервью со мной или другими людьми – должна иметься либо бумага, либо подпись под записью беседы. Отбирай в отдельную папку важное и нумеруй, чтобы знать в будущем точное место хранения. А то ведь недолго за клевету под суд пойти. Или за оскорбление, – добавил я, подумав. – Мне там, – показал на небо, – будет уже все равно. А тебе неприятности непременно обеспечат. И не важно, что из лучших побуждений старалась. Это я как бывший главный редактор газеты наставление даю. Да и не одних конкретных людей касается. Отечество обычно не столь требовательно к матерным выражениям, но оно редко бывает благодарным. Я много чего делал ему на пользу, но любые реформы всегда бьют по большим группам населения. Мало кому приятно, особенно когда всплывет, что сознательно шел на такое, прекрасно представляя последствия.