Текст книги "Жанна д'Арк из рода Валуа"

Иври – Бурже

(конец августа – сентябрь 1424 года)

«Вот оно! Вот оно! Вот оно!!!».

Да Тремуй и сам не знал, стучит ли так его сердце, или это отголосок от стука копыт его несущегося галопом коня, или он сам, не замечая, бесконечно и радостно повторяет: «вот оно, вот оно, вот оно!».

«Кто теперь осмелится сказать, что я не умею вести дела?!… Нет, даже не так! Кто посмеет возразить, что дела мои не угодны Богу, если всё складывается, как надо, стоит мне начать действовать!».

Он открыто засмеялся, удивляя рыцарей, посланных с ним Ришемоном для охраны, и подставил лицо тёплому ветру, уже несущему первые осенние запахи.

Ла Тремуй возвращался в Бурже к дофину, как и мечтал – неприкасаемым, неизгоняемым и крайне желанным доверителем по делу младшего герцога Бретонского, который готов был заменить погибшего д’Аркура на должности командующего. Возвращался, одетый подчёркнуто-траурно, по случаю смерти драгоценной супруги Жанны, из-за болезни которой он так долго не мог служить своему дофину. Но теперь… О! Теперь он готов послужить не хуже иных-прочих, а то и лучше, потому что никому, даже всесильной герцогине Анжуйской, не удалось пока заполучить для дофина ни одного из герцогов Бретонских даже для серьёзных переговоров. А он, Ла Тремуй, везёт сейчас сразу конкретное согласие на службу!

Ла Тремуй пришпорил коня. Да, конечно, разгром при Вернейле – событие ужасное, многим напомнившее Азенкур. Семь тысяч убитых, при том, что англичане потеряли всего тысячу. Полегло почти всё высшее военное командование дофина и Дуглас со своими шотландцами. Ужасно! Без сомнения, ужасно! Но… Нельзя же скорбеть об этом вечно. Как раз сейчас дофину, как никогда, нужны свежие силы, и не только на поле брани. А ему, Ла Тремую, не требуется даже плести интриги против несчастного д’Аркура, который покинул этот мир так же своевременно, как и драгоценная Жанна…

«Что поделать, – лицемерно вздохнул про себя Ла Тремуй, – Господь наделил меня талантом царедворца. Не пропадать же этому таланту в глуши, только потому что я не нравлюсь её светлости, Иоланде Анжуйской, и вынужден пробиваться к трону, как умею. Но, ничего, теперь мадам придётся потесниться и признать моё существование при дворе, потому что скоро я стану полезен не только своей ловкостью, но и теми богатствами, которые принесёет мне вместе с собой мадам Катрин!».

В том, что возлюбленная не откажется пойти с ним под венец после смерти мужа, Ла Тремуй не сомневался. Он знал, что, устранив де Жиака, принесёт на алтарь этой сделки то, что мадам Катрин ценит больше любви и даже больше, чем солидное состояние – он принесёт власть. Ту, единственную, которая позволяет передвигать людей с белых клеток на чёрные, и обратно, на той шахматной доске, за которой с противоположной стороны сидит сама Судьба. Никакие деньги и родственные связи такой власти не дадут. Только ум и тот особый талант, которого у Ла Тремуя в избытке.

«Потерпите совсем немного, моя драгоценная, моя возлюбленная, моя Катрин! С деньгами вашего мужа и собственным умом, я потесню возле трона герцогиню Анжуйскую и расчищу место для нас! А когда Артюр де Ришемон заставит регента признать права дофина, вы и только вы станете первой дамой при дворе, который я создам, чтобы ослепить его вашей красотой!».

Попасть к дофину теперь оказалось куда легче, чем в прошлый раз. Гербы на доспехах рыцарей, сопровождавших Ла Тремуя, и охранная грамота от герцога Артюра, сделали своё дело и при въезде в город, и при въезде в замок, и в приёмной дофина, где народу толпилось куда больше, чем в прежние времена.

Дожидаясь, когда о них объявят, Ла Тремуй заметил заплаканную герцогиню Алансонскую, которая изо всех сил старалась удерживать спокойное выражение лица, слушая де Ре, который что-то говорил ей, то прижимая сжатую в кулак руку с груди, то отводя её в сторону, короткими, рубящими движениями. С лицом, переполненным скорбью, Ла Тремуй заскользил к герцогине через весь зал и, согнувшись в поклоне, принёс свои соболезнования в связи со смертью её шурина и пленением сына. Несчастная женщина, потратившая все силы на то, чтобы не разрыдаться, еле-еле смогла ответить. Зато де Ре просто полыхал негодованием! Сам он при Вернейле не был – сначала сопровождал Жана Бастарда в Орлеан, потом участвовал в рейдах на юге, в районе Луары. Но страшная новость заставила его примчаться к дофину и требовать отправить туда, где он сможет встретиться с Бэдфордом лицом к лицу!

– Двести тысяч золотых салю выкупа! И это при том, что герцогство Алансонское он давно прибрал к рукам, – почти шипел де Ре, зло стреляя глазами по залу. – Да здесь и пяти людей не наберется, способных выплатить такую сумму!

– Я найду деньги, – негнущимися губами проговорила герцогиня. – Я обязана выкупить своего сына.

– Не только вы, мадам! – пылко воскликнул Ла Тремуй. – Приняв на себя корону, наш дофин принял и всё обязанности, с ней возлагаемые… Мы все теперь его дети, и он поможет вам, вот увидите! А я, со своей стороны, обещаю этому поспособствовать.

– Вы? – с лёгким высокомерием спросил де Ре. – Вас давно не было видно при дворе, сударь. Думаете, такие отлучки легко прощаются?

Ла Тремуй вздохнул и положил руку на грудь, где красовалась траурная лента вдовца.

– Скорбные семейные дела не позволяли мне… Но сегодня, в этот горький для всех час, я прибыл, чтобы снова служить своему королю!

– Пылкие речи, – усмехнулся де Ре. – Сейчас, это последнее, что ему нужно.

– Я привёз не только пылкие речи, но и новости от мессира де Ришемон, – как бы, между прочим, сказал Ла Тремуй, оглядываясь на двери в комнаты дофина, из которых только что вышел и теперь озирался по сторонам герольд.

Глаза де Ре сверкнули любопытством.

– Если новости те, о которых я думаю, то вам тут будут рады.

– Мне тут будут рады, – самодовольно ответил Ла Тремуй.

И, поклонившись герцогине, величаво двинулся навстречу герольду.

В комнате, где дофин принимал посетителей, несмотря на тёплые дни, был растоплен камин. Простудившийся накануне Шарль, зябко кутался возле него в меха. А поодаль, возле оконной ниши… О, Господи! Ла Тремуй чуть не споткнулся на ровном месте!.. Там стояли и о чём-то озабоченно переговаривались, герцогиня Анжуйская и Жан Бретонский, собственной персоной!

Как только Ла Тремуй вошел, герцогиня бросила на него взгляд, в котором явственно читалось: «Какой чёрт тебя сюда принес?!», но тут же снова повернулась к герцогу, внимательно слушая, что он ей говорил.

– Рад видеть вас, Ла Тремуй, – откашлявшись, сказал Шарль. – Слышал, у вас в семье горе.

Ла Тремуй упал на колено.

– Сегодня у нас у всех горе, ваше величество. И я приехал в вам не за утешением в своей беде, а чтобы принести утешение в нашей общей… Его светлость Артюр де Ришемон почтил меня особым доверием сообщить вам о его расположении… Впрочем, – Ла Тремуй бросил короткий взгляд на Жана Бретонского, – кажется, для вас, сир, это уже не новость.

– Да, – кивнул Шарль, запахиваясь плотнее. – Я уже назначил Ришемона своим коннетаблем. Но вам, всё равно, рад. Можете остаться при моём дворе, должность я вам подыщу.

– Благодарю, ваше величество.

Слегка разочарованный тем, что всё прошло далеко не так эффектно, как хотелось, Ла Тремуй приблизился к протянутой руке Шарля и, целуя её, бросил осторожный взгляд на герцогиню. Но мадам Иоланда только хмуро посмотрела в их сторону, не прерывая своей беседы с герцогом.

– Её светлость тоже потеряла кого-то при Вернейле? – тихо спросил Ла Тремуй.

– Нет…

Шарль снова закашлялся, потом вытер рот платком и зло сообщил:

– Матушка получила официальное требование вернуть Анжу английской короне.

Нанси

(конец 1424 – начало 1425 года)

Тайное хранилище в библиотеке представляло собой низенькую комнатку под арочным сводом, заставленную сундуками, ларцами и несколькими реликвариями. Самые древние, как сундуки, так и реликварии, отличались более грубой работой в своих отделках, но те, что были новее, поражали воображение, как богатством украшений, так и тонкостью их исполнения.

Сюда, ушедший, наконец, в отставку, Карл Лотарингский привёл своего зятя Рене, чтобы обсудить вопрос чрезвычайно важный и, более чем, секретный.

– Даже не знаю, что ещё можно предложить твоей матушке, – ворчал Карл, рассматривая реликварии. – Палец Людовика Святого она отвергла. Части Животворящего Креста и Святой гвоздь – заметь, подлинный! – тоже. Про часть губки со святой кровью и наконечник копья Лонгина сказала, что таких реликвий у всех полным-полно… А здесь, между прочим, наконечник копья самый, что ни на есть, подлинный! С того самого древка, которое Баязет прислал папе Иннокентию Восьмому…

– А как же то, которое получил король Людовик? – спросил Рене.

Герцог с укором посмотрел на зятя.

– Ты очень невнимательно читал историю ордена, мой дорогой. Если помнишь, из Иерусалима перед самым нападением сарацинов копьё перевезли в Антиохию. А где проходило то заседание Приората, на котором Братство Ормуса и Гуго де Пейн, как первый Великий Магистр Храма, постановили, что святые реликвии не должны подвергаться случайностям, которые несут войны, смены королей и пап, равно как и подвергаться всем тем неприятностям, которые порождают угодничество, предательство или страх?..

– В Антиохии, – усмехнулся Рене.

– Вот! Так неужели ты думаешь, что они просто поговорили и вернулись во Францию, оставив реликвии – а там было всё, не только копьё Лонгина – в таком хранилище, из которого их – вот уж чудо, верно? – изъяли и перевезли в Константинополь, где устроили настоящую распродажу! Единственной подлинной вещью осталось только древко копья, да и то лишь потому, что ни кровь Христова, ни его тело, этого древка не касались. Но вот наконечник…

Герцог бережно открыл реликварий из серебра, сделанный в виде раскрытой ладони. Снаружи две глубокие борозды обозначали на ней только линию Жизни и линию Судьбы, но внутри линия вообще была одна, вертикальная, идущая параллельно ржавому наконечнику копья, покоящемуся на черном бархате.

– Вот он, подлинный.

Карл поманил Рене подойти поближе.

– Людовику Святому, в общем-то, жаловаться не на что. Наконечник, который ему продали, такой же древний, как и этот, а разницу составляет только то, что на этом подлинная кровь Христова.

Рене, с внутренним трепетом, протянул руку к бурым пятнам на острие.

– Не трогай, – остановил его Карл. – Как магистр, ты должен буквально соблюдать первое правило – хранить в неприкосновенности.

Герцог снова закрыл реликвию и осмотрелся…

По договоренности с мадам Иоландой, они пытались решить вопрос о «чуде», которое Дева должна будет явить, после того, как объявит о себе.

– У нас на веру принимают только то, что папа римский святее всех святых, – говорила герцогиня, – а явись сейчас, хоть сам Христос, завопят, первым делом, о чуде, как о верительной грамоте, которую следует предъявить! Нам придётся дать такое чудо, если хотим, чтобы войска пошли за Девой. И, кому, как не вам, хранителям тайн Приората, решать этот вопрос. Найдите что-нибудь… Но такое, чтобы не выглядело, как святость римского папы.

Переговорив с Рене, герцог Лотарингский решил, что самым лучшим будет, если Дева укажет местонахождение какой-нибудь святой реликвии. Но какой? Что бы он ни предлагал, мадам Иоланда всё отвергала.

– Ваша матушка хочет, чтобы реликвия имела какой-то смысл. Однако, когда я предложил палец Людовика Святого, как указующий перст, заявила, что, прямо сейчас, может назвать мне троих французских герцогов, которые имеют такие же святыни. Они только посмеются такому «чуду» и, пожалуй, побегут приносить присягу Бэдфорду, который, по крайней мере, не делает из них идиотов… А чем плох перст?! Я же не предлагал мизинец… Как раз, указательный…

Герцог тоскливо осмотрел своё хранилище.

– А это что? – спросил Рене, указывая на длинный свёрток в толстом монастырском полотне.

– Меч Карла Мартелла.

– Тот самый?! Утерянный?!

– Почему утерянный? Его доставили монахи из Сен-Катрин-де-Фьербуа, сравнительно недавно, лет десять назад, когда герцог Кларенс прошёлся первым рейдом по окрестностям Пуатье. Чтобы сохранить святыню, настоятель церкви передал меч мне на хранение.

– Почему вам?

– Его брат является одним из младших членов приората.

Рене достал свёрток и развернул ткань.

– Меч Мартелла… Спасителя Европы от арабов… Ну, да! После победы при Пуатье, он оставил этот меч в часовне Святой Екатерины, которую сам же и построил в благодарность за победу…

Юноша потёр лоб, ощущая растущее внутри волнение. Так с ним бывало всякий раз, когда, изучая особо секретные, а потому самые иносказательные документы Приората, он натыкался вдруг на какую-то фразу, или сочетание слов, и начинал так же волноваться, как будто вот-вот, ещё немного, и откроется вся великая тайна о Божьем замысле, которую он пока, словно древнюю мозаику, камешек за камешком, расчищает от грязи ложных учений

– Вам не кажется, Карл, что это то, что нужно?

Юноша потянул за рукоять и вытащил из ножен матово сверкнувшее лезвие.

– Отличный меч! Это правда, что Шарль Мудрый пожаловал реликвию великому Дю Геслену после того, как посвятил его в рыцари?

– Говорят, да… А ещё говорят, что потом этот меч был выкуплен Луи Орлеанским, и в церковь во Фьербуа возвращён мадам Валентиной после его убийства?

Оба герцога, молодой и старый, посмотрели друг на друга с одинаковым выражением на лице.

– А кто ещё про всё это знает? – тихо спросил Рене.

– Пожалуй, только монахи из Фьербуа…

Карл, с таким же волнением, как и молодой человек, потёр рукой подбородок, подумал и неуверенно покачал головой.

– Очень рискованно, Рене. С одной стороны, этот меч словно раздвоился – одни считают, что меч Мартелла утерян, а меч Дю Геслена был выкован специально для него. С другой, вполне могли остаться какие-то документы в архивах церкви… Конечно, если Дева укажет на место, где находится «утерянный» меч, в это, пожалуй, и поверят… Но, что-то меня во всем этом смущает…

– Что тут может смущать?! – воскликнул Рене. – Жанна укажет на меч, дважды спасавший Францию! А последние руки, которые его держали, были руки её отца!.. Впрочем, об этом, нам с вами лучше не упоминать, даже между собой. Но смысл!.. Дева призывает меч легендарных спасителей страны, чтобы он послужил святому делу в третий раз!

– Прекрасно, Рене! Но, как мы всё это сможем обставить?

– Вернем меч во Фьербуа! Пускай его зароют в каком-нибудь святом месте, скажем, за алтарем, а потом «найдут» по указанию Девы.

– А монахи?

– Сделаем это тайно, через надежных людей.

– Боюсь, во Фьербуа все равно удивятся, когда обнаружат меч, отданный мне на хранение, у себя под алтарем.

– Пусть для них это тоже станет чудом.

– Не дурачься, Рене! Мы говорим о серьёзных вещах!

Юноша крепко сжал в руке рукоять меча и очень серьёзно посмотрел на герцога.

– Ваши монахи ещё больше удивятся, когда их церковь, со всеми её святынями, разграбят англичане, или бургундцы. Не думаю, что настоятель настолько глуп, чтобы совсем ничего не понимать. Помяните моё слово, Карл, если всё получится так, как задумала матушка, последними удивимся мы с вами, когда услышим историю чудесного обнаружения меча в изложении самих монахов.

– Ты истинный сын своей матери, Рене, – вздохнул герцог после раздумья. – Что ж, посмотрим… Напиши мадам герцогине. Если она одобрит, будем думать, как ловчее всё это устроить…

Азартно улыбнувшись, молодой человек взмахнул тонко задрожавшим мечом, едва не зацепив его острием за потолок, потом аккуратно вложил в ножны, снова завернул меч в полотно и положил на место. «Как всё-таки охлаждает старость, – думал Карл наблюдая за ним. – Когда-то, как и этот мальчик, я готов был на любые безумства, заранее решая за других, что и как они должны сделать, и нисколько не сомневаясь, что сделают именно так, как я решил! Когда-то я вообще мало в чём сомневался… Что это было? Эгоизм, или юношеское бесстрашие, которое умудренная жизнью старость, загоняет в ссылку, выбрав фаворитом осмотрительность? С одной стороны, выжидать и осторожничать, отступая без потерь при намёке на неудачу, весьма разумно… Но, великий Боже, почему мне вдруг стало так жаль сейчас своего прежнего безрассудства?!».

– Тебе не кажется, Рене, что простым везением успехи твоей матушки уже не объяснить? – спросил он вслух. – Порой, у меня создается такое впечатление, что мадам Иоланда слышит какие-то голоса, которые подсказывают ей, что делать и, самое главное, когда это делать… То, как она «отбила» Анжу и Мэн, как привлекла на сторону дофина герцогов Бретонских, как последовательно и толково продолжает дело с Жанной, достойно настоящего поклонения… Может скажешь, по родственному, у неё есть какая-то тайна?

– Тайна? – засмеялся Рене. – Моя матушка никогда не сомневается в том, что права – вот и вся тайна.

– Тогда её воистину вразумляет сам Господь, – пробормотал Карл.

Рене, между тем, снова подошел к серебряному реликварию в виде раскрытой ладони.

– Могу я, тоже по-родственному, ещё раз взглянуть на наконечник?

– Теперь это твоя вотчина, – развёл руками Карл.

Он присел на один из сундуков и, пока юноша осторожно поднимал крышку и разглядывал реликвию, снова задумался.

«Никогда не сомневаться… А, что такое сомнения?.. Сейчас, когда я весь ими полон, их природа стала намного понятней. Они, как узда на человеческой гордыне. И, как узда не дает горячему коню топтать всё, что попадается на пути во время бешеной скачки, так сомнения удерживают гордыню от неизбежного вытаптывания вокруг себя всего живого. Никто не может быть уверен в своей абсолютной правоте, потому что Жизнь, как рыцарь, одетый в отполированные доспехи, и каждая часть этих доспехов отражает своё… И, даже если кому-то кажется, что он видит только ту часть, в которой отражается солнце, это совсем не означает, что он увидел истину. Передвинется солнце, повернётся рыцарь, и вот уже, вместо света, ты удивляешься тому, что, на том же месте, тень тоже существует, и у неё своя правда. И видятся, вдруг, мелочи, которых прежде не замечал, потому что слепило глаза… Нет, мальчик, боюсь, ты не прав. Либо твоя мать умеет видеть все отражения сразу, чего обычному человеку не дано, либо её ждёт огромное разочарование…»

– Что ты пытаешься рассмотреть? – спросил он, заметив, как низко нагнулся Рене над реликвией.

– Какая странная ржавчина, – сказал юноша, не разгибаясь.

– Это не ржавчина, мальчик, это святая кровь.

– И не кровь.

Даже не оглянувшись на Карла, Рене быстро протянул руку и коснулся пальцем наконечника.

– Что ты делаешь?! – подскочил герцог.

– Смотрите, Карл, – юноша поднял ладонь, демонстрируя бурый след, оставшийся на пальце. – Это не святая кровь! Святая кровь таких следов бы не оставила!.. Я достаточно долго учился алхимии, чтобы разбираться – это либо ржавчина, либо нанесённая позже медная киноварь!..

– Да как ты посмел!!! Это подлинное копьё!.. Мальчишка!

– Я и не пытаюсь оспорить подлинность.

Молодой человек выпрямился, обтёр испачканную руку другой и чему-то радостно улыбнулся.

– Не так давно мне сказали, что Иисус на кресте не умер, а заснул. Он просто выпустил душу, потому что умел это делать сам, без помощи тех посвящённых, присутствия которых требовал тайный обряд, или ему хватило только присутствия двух самых близких ему женщин. Но копьё убить тело, в котором уже не томилась душа, не могло! Я был достаточно внимателен, когда изучал устройство человеческих органов, и знаю – сердце без души не бьётся, а кровь в жилах замирает…

– Ты богохульник, Рене, – сурово сказал герцог. – И становишься опасен в должности магистра…

– Я больше никому не собираюсь об этом говорить, Карл, только Вам. Но должен же кто-то, когда-то задуматься собственным умом, не принимая на веру то, что ему втолковали другие!

– То, что Иисус не умер на кресте, тебе тоже кто-то втолковал!

– И я это только что проверил! И очень рад, что нашёл подтверждение! Святая кровь не проливалась на это копье, иначе, она не оставила бы такого следа на моем пальце.

Карл быстро подошёл к реликварию и закрыл его.

– Не потому ли реликвии должны быть неприкасаемыми? – почти ласково спросил Рене, глядя в его напрягшуюся спину. – Неужели на том совете решили не только заменить истинные реликвии на подделки, но и окончательно скрыть подлинно святое, чтобы удобнее было подменить его подделкой политической? В этом стал смысл существования Приората, да?

– Приорат призван хранить истину…

– А что есть истина, Карл?

– Свет познания, который перемещается и оставляет сомнения тем, кто за ним не следует, – опустив голову, проговорил герцог. – Кто сказал тебе про Иисуса?

– Девочка из Домреми.

– Та пророчица, о которой говорил Мигель?

– Да.

– Так он, всё-таки, прочёл ей…

– Нет. Она уже всё знала.

Из-за высокого мехового воротника на Рене глянули совершенно больные глаза Карла Лотарингского.

– Знала? Откуда?

– Она истинная Дева, Карл. И то, что она явилась там же, где была и наша Жанна, а теперь готова идти с ней бок о бок, как раз и позволяет моей матушке ни в чём не сомневаться Вы не ошиблись, говоря, что вразумляет её сам Господь. Присутствием этой девочки Он пытается вразумить и нас, закрывших глаза и уши, словно не имеющие их… Но придёт день, Карл, день мира и покоя, когда все мы Увидим и Услышим. И вам нужно быть готовым к этому дню, чтобы не испугаться, как сейчас.

Карл медленно провёл руками по крышке реликвария, постоял немного, склонившись над ним, словно прощался с реликвией, потом, так же медленно повернулся к Рене

– Я слишком долго рассматривал тень, мой мальчик. Теперь любой свет меня ослепляет, и только…

Совсем по-стариковски, он отцепил от пояса медное кольцо с тяжелым ключом и протянул его юноше.

– Отныне всё это ваше, Великий Магистр. То, что мы искали, найдено, а больше мне тут делать нечего. Надеюсь, Рене, ты сможешь вернуть Приорату его белоснежный плащ и надеть его на плечи ордена, как положено, а свет твоего познания не будет таким обманчивым, чтобы, со временем, не пришлось понять, что всю жизнь видел только его изнанку.

– Зачем так горько, Карл? – спросил Рене, беря ключи. – То, о чем здесь говорилось, будем знать только мы с вами. Я не собираюсь ломать устои веры пока не пойму до конца, для чего нам явлена Божья посланница. Но, когда пойму я, поймут и другие. И вы тоже, Карл.

– Аминь, – коротко кивнул герцог. – Боюсь, правда, когда это случится, конец моего света уже наступит. Я болен, Рене. И сам ощущаю свою болезнь уже не просто лёгким недугом, который, со временем, пройдет, а тем, что будет терзать меня до последнего часа. Но, пока этого не случилось.., если можно.., я бы хотел увидеть эту девочку. Ты можешь мне это устроить?

Рене посмотрел герцогу в глаза и коротко кивнул.

– Я подумаю, как это сделать…

* * *

«Любезный герцог, мой сын сообщил мне о Вашей удачной находке. Полагаю, ничего лучше быть уже не может. Хотелось бы только, чтобы на известном Вам предмете были видны следы времени и долгого забвения. Рене уверяет, что сделать это несложно. Но следует помнить, однако, что, извлечённая на свет, вещь должна легко обрести свой первоначальный вид, чтобы ни у кого не оставалось сомнений в её готовности быть использованной…

Хочу просить Вас также, лично проследить за строительством укреплений в крепости Вокулёр. По имеющимся у меня сведениям, решение о приведении к присяге на верность английскому королю Витри-ле-Франсуа и Вокулёра уже принято, и та отсрочка, которой пока удалось добиться, будет, скорей всего, недолгой…»

Мадам Иоланда, устало потерла лоб рукой, приписала несколько положенных любезных фраз, запечатала письмо и, отложив его в сторону, повалилась головой на скрещенные руки.

Господи! Как же она устала!

Акт о передаче под власть герцога Бэдфордского герцогства Анжу и графства Мэн был ей предъявлен сразу после разгрома под Вернейлем. И, одной из первых, под ним стояла подпись ненавистного Кошона.

Реакция мадам Иоланды была мгновенной! Брак дочери с герцогом Жаном Бретонским заключили с поспешностью, никого не обманувшей относительно причин этого брака. Умный герцог очень много говорил о том, что готов был признавать договор в Труа, но только при Монмуте, и до тех пор, пока у французских герцогов королевской крови не начали отбирать их владения. Решимости ему добавили письма, полученные от влиятельных людей Европы, из которых, Жан Бретонский, то и дело, узнавал о растущем недовольстве английского парламента, о наметившемся из-за этого разладе внутри страны, которая, если так пойдёт и дальше, недолго будет оставаться победительницей, и о том, что герцог Глостер – последний, оставшийся в живых брат Бэдфорда – едва справляется с оппозицией.

– Сегодня регент отнимает ваше Анжу, мадам, а завтра захочет пожаловать какому-нибудь Саффолку мою Бретань, – говорил Жан, подписывая договор о союзе с герцогиней Анжуйской, или, говоря вернее, с дофином. – Французский принц, по крайней мере, будет заинтересован в нас, а не в наших владениях…

Вместе с братом, уже вступившим в должность коннетабля при дворе Шарля, он почти открыто выразил своё желание выйти из англо-бургундского союза. Официальным мотивом стала распря, возникшая между Хэмфри Глостерским и герцогом Филиппом за Нидерланды. Но этот, по сути, весьма ощутимый удар для англо-бургундской коалиции едва не утонул в море вдруг повалившихся на голову Бэдфорда огорчений. Мадам Иоланда, зорко следившая за каждым шагом регента, готова была пальцы загибать, ведя учёт его бедствий.

Палец первый – брат Глостер, лорд-протектор Англии, который мог бы более жёстко говорить с оппозицией и парламентом, не возвратись он в Англию с затаённой обидой на то, что больше половины облюбованных им территорий на захваченном севере были отданы герцогу Бургундскому, в обход самого Глостера. И требовалось совсем немного, чтобы подтолкнуть его к ведению военных действий, против своих же союзников – бургундцев, которые ведь могли не на шутку обидеться…

Палец второй – нехватка средств. И невозможность их пополнения за счёт новых завоеваний, потому что требовалось тратиться и тратиться на два фронта, чтобы удерживать уже завоёванное.

Палец третий – конечно же, потеря таких союзников, как герцоги Бретонские, благодаря чему захват Анжу и Мэна становился практически невозможным, потому что теперь, на защиту герцогства и графства, рядом с Луи Анжуйским, встал бы не только один герцог Лотарингский.

Четвертый – необходимость бросать дела во Франции и мчаться в Лондон, где лорд-верховный канцлер Генри Бофорт вдруг вспомнил об убиенных Ланкастерами родственниках и создал при дворе настоящую группировку против Хамфри Глостерского. А тот охотно принял вызов, как будто других дел у него не было! И сразу подняли голову Йорки, тоже, верно, загибающие пальцы и уловившие уже запашок уязвимости, идя по которому вернее всего можно выйти к трону…

Мадам Иоланда обеими ладонями с силой протёрла утомлённое лицо.

Она отдавала должное герцогу Бэдфордскому, как политику и отменному бойцу, умевшему отражать удары «по кругу», с двух рук, успевая ещё и наносить свои, весьма ощутимые, но всё-таки уже не смертельные. И прекрасно понимала, что с ним вряд ли удастся легко покончить. Однако, отсрочка в год.., а может, и в полтора, у неё есть. И этого довольно!

Сейчас она отдохнёт, а потом напишет последнее на сегодня письмо – отцу Мигелю – смысл которого можно свести к одному слову: «Пора!».