Текст книги "Жанна д'Арк из рода Валуа"

Иль-Бошар – Ирви

(1421—1424 годы)

От замка Иль-Бошар до Бурже путь не самый длинный. Но, не проехав его и до половины, сгорающий от любовной горячки Ла Тремуй, вдруг почувствовал что здесь, вдали от несравненной красоты и чар мадам Катрин, мозг его словно остудили холодной водой.

Разнообразные мысли, так и путавшиеся вокруг вожделенной постели, где ждала его покорная возлюбленная, сбились, наконец, в мысль одну, чёткую и, наконец-то, разумную. И в голове, сам собой, обозначился вопрос: «А зачем так ненадёжно, и так глупо?».

Первоначальный план, с которым этот ловкий когда-то царедворец отправился в Бурже, действительно, был примитивен, опасен и провально глуп. Являться к дофину, который, словно нашкодивший щенок, снова лизал руки герцогине Анжуйской, было чревато отлучением от двора. И лучше уж добровольно отсидеться в Сюлли, чем приезжать вот так, с «пустыми руками», не имея предложить ничего дельного, кроме глупых поздравлений по случаю победы, которая, уже бог весть, когда была! Нет, возвращаться надо так, чтобы снова вернуть свое положение, и снова стать полезным и влиятельным.

Пустив коня медленно брести по дороге, Ла Тремуй призвал на помощь воображение и попытался представить себе, как могло выглядеть устранение де Жиака, явись он, – недавний, не столько советник, сколько подстрекатель – ко двору дофина в том любовном угаре, в котором выехал из замка мадам Катрин. Представил и рассмеялся. Всесильный министр, оказывающий Шарлю такую необходимую финансовую поддержку, был пока неприкасаем. И, даже если Ла Тремуй сумел бы наскрести по карманам какое-никакое вознаграждение для наёмника из числа, очень сведущих в тайных убийствах, ломбардцев, тот не стал бы рубить кормящую его длань, а скорей бы сдал самого Ла Тремуя и получил бы сумму вдвое больше предложенной.

Нет, убирать де Жиака следовало руками того, кто сможет стать более влиятельным при этом дворе. А кто сейчас более всего интересует дофина и его, так называемую, «матушку»? Конечно же, герцоги Бретонские… Вот отсюда и надо начинать!

Ла Тремуй мрачно усмехнулся. Вожделенные мечты, похоже, требовали отсрочки. И, хотя воспоминание о поцелуе мадам Катрин всё ещё сводило мучительной судорогой и душу и тело, он благоразумно решил не губить себя, не имея абсолютной уверенности в том, что получит желаемое. А желаемое вдруг стало видеться куда объемнее, чем простое обладание супругой де Жиака.

«Герцог Бретонский когда-то был добр ко мне, – размышлял Ла Тремуй. – Если его отношение не переменилось, я могу не просто обрести любовницу, но и верну свое прежнее влияние на дофина, даже под боком мадам герцогини. А потом… О, Боже! Моя супруга слишком болезненна, и слишком страдает от своих недугов. Было бы жестоко продлевать её мучения на этой земле. И, если я верну и упрочу своё положение при дворе дофина, можно договориться с каким-нибудь некапризным лекарем и успеть сделаться вдовцом, прежде чем овдовеёт мадам де Жиак… Уверен, она не откажется сменить одного министра на другого!».

Глаза Ла Тремуя радостно сверкнули. Получить сразу всё! Возлюбленную в качестве жены, её состояние и место её мужа возле возможного короля Франции! И получить, ничем не рискуя!

О, ради этого стоило потерпеть и не ехать пока в Бурже, где неизвестно ещё, что ждёт!

Руки сами собой твёрдо взялись за поводья. Решено. Он вернётся пока в Сюлли, разузнает о здоровье супруги, заодно поухаживает за ней, как и писал дофину. А потом, после того, как всё хорошо продумает, поедет к герцогу Бретонскому! Но не к Жану, а к Артюру, с которым есть о чём потолковать!

Однако, прошло более двух лет, прежде чем к этим, далеко идущим планам, удалось приступить. Стремительное возвращение Монмута после Боже, осады, жестокие расправы во время рейдов и смерть обоих королей… Куда тут высунешься?!

Ла Тремуй без устали слал письма мадам Катрин, умоляя её подождать, не гневаться и войти в его положение – в конце концов, события в стране ему не подвластны. Но в ответ получал только сухие отписки, а потом перестал получать даже их. Однако, не отчаялся. Опытным глазом, озираясь вокруг, он уже видел, как и откуда извлечь выгоду, и благословлял свое осмотрительное решение, которое позволило тихо пересидеть время всеобщей растерянности возле болеющей жены.

Да и сама болезнь драгоценной супруги, словно по заказу, прогрессировала стремительно и неумолимо. Мадам Жанна совсем перестала вставать с постели, а её лекарь безнадёжно качал головой и бессильно разводил руками, говоря, что «осталось недолго». «Я не покину вас, моя дорогая!», – шептал Ла Тремуй, навещая умирающую. Он пылко сжимал и целовал безучастные ко всему руки жены, словно благодарил за такой своевременный уход, и даже испытывал вполне искреннюю жалость, глядя на худое, бледное лицо, покрытое болезненной испариной. Он горько, и так же искренно, плакал, когда мадам Жанна, наконец, умерла…

Но, едва прошёл слух о коронации дофина, как всякая скорбь исчезла, выметенная соображениями о том, что удобный момент наконец-то настал. Пыла подбавило и письмо от мадам Катрин, в котором она чётко давала понять, что ждать дольше не намерена. Поэтому, уже через несколько дней, Ла Тремуй сидел в аскетично убранных покоях младшего герцога Бретонского, в Иври, и за любезной светской беседой пытался выяснить всё о царящих здесь политических настроениях.

К великому удовольствию, почва для вызревания имевшихся у Ла Тремуя планов, оказалась самая благоприятная. Артюр де Ришемон явно колебался, получая сообщения о военных победах Жана д'Аркура в Нормандии, и письма от сестры – герцогини Алансонской – которая расписывала эти победы в превосходной степени, потому что там получал настоящее боевое крещение её сын. Кроме того, Монмута, обещавшего когда-то герцогу командование английскими войсками и право именоваться графом Ричмондским, уже не было в живых, а регент обещания брата выполнять явно не собирался…

Ла Тремую не понадобилось много времени, чтобы вытянуть из Ришемона эту информацию и отложить её в памяти с пометкой «выгодно». Плюс ко всему, он получил возможность узнать и о других событиях в стране, не просто, как о голых фактах, чем довольствовался, живя в провинции, а со всеми тонкостями, подтекстами, нюансами и мнениями об этих событиях, как со стороны английской, так и бургундской. И, что самое важное, разумеется, со стороны самих герцогов Бретонских.

– Я прекрасно понимаю желание Анжуйской герцогини короновать своего зятя, как можно скорее, – говорил Артюр де Ришемон. – И не считал бы для себя возможным шутить о «Буржском корольке», как это делает герцог Филипп, уже хотя бы потому, что герцог Бэдфордский терпит одно поражение за другим. По крайней мере, в Нормандии… Я бы даже задумался о заключении союза с дофином, если бы не опасался оказаться в королевском совете рядом с людьми случайными и малопочтенными…

– Да! Да, ваша светлость! – горячо подхватывал Ла Тремуй. – Я бы и сам давно вернулся ко двору его выс…, его величества, если бы не боялся снова оказаться в тени какой-нибудь интриги, или преступления.

– Вы имеете в виду убийство моего отца? – холодно спросила присутствующая при разговоре супруга Ришемона, мадам Марго

– Увы, герцогиня.., – голова Ла Тремуя скорбно поникла. – Я был на том мосту. Всё видел… И до конца своих дней буду сожалеть, что стоял на стороне убийц.

Брови мадам Марго сердито съехались к переносице.

Эта женщина, которую Судьба, словно мячик, кидала, то вверх, то вниз, убитого отца не любила. Пользуясь своим положением опекуна королевских детей, он когда-то заставил её, совсем ещё юную, выйти замуж за дофина Луи, несмотря на горячую любовь к другу будущего мужа – молодому герцогу Бретонскому.

– Станешь королевой, будешь поступать, как твоя свекровь! – кричал Жан Бургундский на дочь. – А мне нужно с королевским домом родство более близкое, чем то, что есть сейчас!

Но королевой Марго так и не стала. Зато успела в полной мере вкусить все неприятности, которые дарит нежеланный брак с нелюбимым. Она открыто страдала после трагедии Азенкура, когда пришло известие о пленении герцога Артюра, но после смерти Луи даже не стала делать вид, что огорчена. Только, вернувшись назад, в Бургундию, спросила изгнанного ещё раньше отца, не желает ли он теперь породниться с холостым английским королем, чтобы она имела возможность вызволить из плена того, кого любит? Но отец, обозленный на весь белый свет усилением власти Арманьяка, отвесил ей пощечину и велел сидеть тихо, пока не подыщется новый выгодный кандидат.

– Не любишь признавать свои ошибки? – спросила Марго, вытирая кровь с губы. – А ведь союз с герцогом Бретонским был бы сейчас очень выгоден, не правда ли? Но я благодарна тебе, хотя бы, за то, что у меня больше нет того мужа, который был.

Новой оплеухи она дожидаться не стала и действительно сидела тихо в своём поместье, целиком отдаваясь восторженному ожиданию возлюбленного, по примеру героини рыцарской баллады, которую ей бесконечно читали её фрейлины. Постепенно, и возлюбленный, и сама любовь к нему идеализировались настолько, что, стали походить на бирюзовые с позолотой картинки из книги – идеальные и приукрашенные до слащавости. А потому, когда мессир Артюр, живой и осязаемый, из плоти и крови, наконец предстал перед ней, мадам Марго откровенно растерялась. С явным изумлением смотрела она на огрубевшее с тяжёлыми складками лицо, помеченное глубокими шрамами от ножа английского лучника, который, под Азенкуром, пытался убить герцога через решетку забрала. На руки, ещё покрытые струпьями от недавно перенесенной болезни, и на тоску, совсем не героическую, в этих давно не юношеских глазах.

Прежней любви в своём сердце она не нашла. Но на брак согласилась. С одной стороны потому, что других претендентов на её руку так и не появилось, а с другой – из чисто бургундского упрямства, желая утвердить свою волю перед отцом даже после его убийства.

А тут ещё и приехавший вместе с Артюром герцог Жан очень толково разъяснил мадам Марго, что убийством этим станут теперь манипулировать все заинтересованные лица, и будет лучше, если они, герцоги Бретонские, окажутся рядом в качестве родни и третейского судьи, отделяющего «зерна от плевел».

– Европа повозмущается и остынет, – говорил он. – Но здесь вас, как дочь, требующую справедливого возмездия, начнут перетягивать на свою сторону племянник, королева, английский король и, рано или поздно, как бы абсурдно это ни прозвучало, сами «дофинисты». В такой ситуации, без твёрдой опоры растеряется любой, не говоря уже о слабой женщине. А мой брат готов встать между вами и целым миром, чтобы защитить, помочь разобраться и не очутиться, в конце концов, с теми, с кем не надо…

Такая постановка вопроса мадам Марго окончательно убедила. Брак был быстро заключён и, в отличие от предыдущего, оказался, при ближайшем рассмотрении, даже приятен. Правда, за всеми военными сражениями, осадами и, последовавшими одна за другой, королевскими смертями, об убийстве герцога Бургундского почти забыли. И мадам Марго была даже рада, что забыли…

Но тут приехал Ла Тремуй, который, словно голос Рока, с любезной улыбкой возвестил: «Отсрочка закончена, мадам, и пора выбирать, против кого и во имя чьих интересов, вам надлежит потребовать возмездия».

– Так вы говорите, что видели, как убивали моего возлюбленного отца? – снова вернулась к теме мадам Марго, после того, как супруг и его гость вдоволь наговорились о законности коронации дофина/

– О, мадам…

Ла Тремуй покачал головой и картинно прикрыл ладонью глаза, демонстрируя невозможность спокойно вспоминать о совершенном злодействе.

– Я не только видел.., до рокового моста я ехал бок о бок с убийцей и был жестоко обманут его лживыми уверениями в том, что все обиды прощены.

Мадам Марго с удивлением подняла брови.

– Вот как? – произнесла она презрительно. – Выходит, дофин не доверял даже своему ближайшему окружению?

– О, что вы, мадам, что вы!!! – испуганно замахал руками Ла Тремуй. – Я имел в виду вовсе не дофина!

Выпучив глаза, он всем телом подался вперед, к герцогской чете, как будто готовился сообщить им о какой-то страшной тайне.

– Дофин несчастный юноша, воспитанный женщиной слишком властной, чтобы позволять кому-то иметь мнение, отличное от её собственного! Это просто сказалось, вот и всё!.. В то время его высочество был подавлен и сильно расстроен её болезнью, он не мог сопротивляться бесконечным нашёптываниям и подстреканиям со стороны тех, малопочтенных людей, о которых вы, ваша светлость, как раз и говорили. Будь герцогиня рядом, она бы, конечно, не допустила… Она бы придумала что-то более изощрённое, но не такое кровавое, и, уж конечно, не опустилась бы до убийства… Однако, повторяю, её болезнь, а более всего, её воспитание, сделали своё дело. Растерянный юноша просто склонил свой слух к тому, кто был особенно настойчив…

– Кто же это? Мне говорили о дю Шастеле, – сказал герцог.

Ла Тремуй откинулся на спинку стула и, с хорошо разыгранным удивлением перевёл взгляд с герцога на герцогиню, потом обратно.

– Господи, неужели, пока я был в Сюлли, некому было указать на истинного виновника?! Мне кажется, господин де Жиак достаточно громко кричал о нанесенном ему оскорблении, и так потрясал своими рогами, что тень от них пала, в конце концов, на всю Францию!

Мадам Марго презрительно фыркнула.

– Мой отец не один год состоял в открытой связи с Катрин де Жиак и её супруг имел много возможностей послать открытый вызов!

– Герцог Жан его бы не принял, дорогая, – покосился на жену де Ришемон. – Кто такой был этот де Жиак, пока не стал министром при дворе дофина? Королева Изабо отлучила его от двора ещё в восемнадцатом году за слишком активную поддержку графа Бернара.

– Как вы прозорливы, ваша светлость! – восхитился Ла Тремуй и почтительно обратился к мадам Марго. – Женщине, подобной вам, трудно себе представить, насколько бесчестны бывают порой люди. Они могут годами лицемерно выжидать и в самый неожиданный момент наносят удар в спину тому, кто шёл на них с открытым забралом. И наносят этот удар рукой, как правило, не своей, а рукой того, за чью спину можно сразу и спрятаться… Я имею счастье пользоваться некоторым доверием со стороны мадам Катрин, и знаю, с каким страхом ждёт бедная женщина решения своей участи. Сейчас её супруг не имеет достаточной власти, чтобы заточить жену в монастырь без риска потерять её состояние. Но, если Господь дарует нашему дофину… Да нет, уже королю!.. ещё несколько блистательных побед, герцогу Бэдфордскому придётся не только заключить перемирие, но и признать полномочия нового французского парламента. Вот тогда, в благодарность за все заслуги, де Жиак может потребовать от короля особого решения по своему вопросу, и наказать жену, как угодно! Вплоть до развода и последующего изгнания без каких-либо средств.

– Бедняжка, – довольно холодно произнесла мадам Марго. – Надо будет написать ей что-нибудь ободряющее.

– Господь послал вам вместо жены ангела, герцог! – тут же проворковал Ла Тремуй…

Вечером, перед сном, Артюр де Ришемон явился в спальню к жене и, отослав фрейлин, присел на край постели.

– Что ты обо всём этом думаешь, Марго? – спросил он, постукивая кончиками пальцев друг о друга.

– О чём?

– Обо всём… О Ла Тремуе. О настойчивости, с которой он предлагает де Жиака в качестве виновного в убийстве твоего брата. О разговорах вокруг признания прав дофина… Эти победы д’Аркура! Чем чёрт не шутит, они вполне могут заставить регента признать права дофина, хотя бы частично…

Мадам Марго, полусидя на высоких подушках, слегка пожала плечами.

– Ла Тремуя я помню ещё по тем временам, когда он только принял должность Великого управляющего при дворе покойного короля. Ходили слухи, что он как-то помог Арманьяку разоблачить связь моей бывшей свекрови с де Бурдоном. Если слухи – правда, только за это готова признать его другом. Что касается де Жиака… Что ж, кандидатура неплоха. Ревность – мотив достаточно убедительный для убийства, а способ убийства достаточно подлый, чтобы можно было ответить тем же…

– Ответить?

Герцог развернулся на постели и посмотрел супруге в глаза вопросительно, но без особого удивления.

– Ты полагаешь, пора ответить?..

– Да, Артюр. Не думаю, что желание убрать каким-то образом де Жиака исходит от дофина. Судя по всему, это нужно самому Ла Тремую, который слишком пылок в обвинениях и хочет, для чего-то, отдалить де Жиака от дофина, не показывая своей заинтересованности. В другое время, его слова можно было пропустить мимо ушей, но не сейчас. Ты сам знаешь, Артюр, что порой, сведение личных счётов становится обстоятельством весьма удобным… Намекни Ла Тремую – дескать, будешь ему очень благодарен, если де Жиак поплатится за свои злодеяния. В ответ, я уверена, он скажет тебе, что не обладает достаточными полномочиями и хотел бы иметь могущественную поддержку…

– Скажет ли?

– Скажет, Артюр. Иначе, зачем ему было приезжать, если бы не требовалась твоя помощь. Поэтому, предложи ему сделку. Пообещай убрать де Жиака, как только станешь командующим войсками Шарля, но никак не раньше. На это Ла Тремую возразить будет нечего – коннетабль лицо достаточно могущественное… Таким образом, каждый из вас получит своё… Не забывай, Артюр, герцог Бэдфордский уже фактически отказал тебе в командовании своими войсками – у него есть для этого Монтаскьют. А герцогиня Анжуйская давно заинтересована в союзе с тобой и Жаном… Стоит ли прозябать в Иври, когда есть возможность получить должность, достойную герцога Ришемона?

– А как же д'Аркур?

– Пусть это станет заботой Ла Тремуя. Не думал же он, в самом деле, что ты станешь помогать из простой любезности?

Герцог Артюр криво усмехнулся.

– Дельный совет, Марго. Однако, без согласия моего брата…

– Твой брат согласится.

Мадам Марго откинула одеяло, неторопливо встала с постели и, открыв свой часослов, достала спрятанное между страниц письмо.

– Это мне прислала герцогиня Алансонская. Письмо, само по себе, пустое, но, среди всего прочего, мадам Мари упоминает о том, что герцог Жан просил её осторожно разузнать у герцогини Анжуйской, не отказалась ли она от мысли выдать за него свою дочь?

Вернейль

(14 – 17 августа 1424 года)

14 августа, легко и весело, франко-шотландские войска под командованием Жана д’Аркура и Арчибальда Дугласа, заняли замок Вернейль в Эвре.

Событие, само по себе, не бог весть какое – замок не самый стратегически важный, с небольшими окрестностями. Вот только заняли его, почти играя, с помощью совершенно мальчишеской выходки, подсказанной мальчишкой Алансоном.

Франко-шотландская армия подошла к Вернейлю, гоня перед собой целую толпу пленных англичан, и д’Аркур предложил коменданту жизни пленников в обмен на сдачу замка. Комендант, не чуждый христианскому милосердию, повелел открыть ворота. И только когда замок был фактически захвачен, выяснилось, что никаких пленных англичан не было, а были союзники-шотландцы, которые здорово повеселились, изображая своих давних врагов израненными, стонущими и совершенно несчастными.

Расправы над гарнизоном благодушный д’Аркур вершить не стал, но всех солдат под замок, как пленных, посадил, предварительно выпив с комендантом за его добрую душу. Остальных жителей замка он отпустил на все четыре стороны, очень надеясь, что весть об этой лёгкой победе, а более всего, о весёлом замысле юного племянника Алансона, дойдёт до ушей английского регента.

Увы, новость дошла. А дойдя, стала той последней каплей, которая взбесила Бэдфорда, и без того, ставшего очень вспыльчивым последнее время.

Рейд д’Аркура по Нормандии, когда, не слишком напрягая себя осадой укрепленного Авранша, он просто отошёл и разграбил Сен-Ло точно так же, как за год до этого захватил и разграбил там же в Нормандии очень богатый Бернэ, лишил регента не только городов, но и тех средств, которые он мог получить на укрепление собственной армии. Это и само по себе являлось ощутимым ударом, а на фоне парламентского недовольства, выглядело почти катастрофой.

В такой ситуации делать ставку на французских герцогов, которые признали договор в Труа, Бэдфорд не мог да и не хотел. Это брат Гарри, когда был жив, мог себе позволить пообещать должность командующего и право именоваться графом Ричмондом только что отпущенному из плена Артюру Бретонскому. Сам же Бэдфорд предпочитал воинов английских. В крайнем случае, бургундцев. Но и только… Поэтому, собрав девятитысячную армию, он скорым маршем двинулся к Вернейлю и, уже через три дня, стал перед замком двумя отрядами, растянувшимися длинным фронтом. Одним отрядом командовал сам, а другой отдал под команду давнего соратника погибшего при Боже брата Кларенса – сэра Монтаскьюта.

– Лучников поставить по флангам каждого отряда! Резерв отведите в тыл, по центру! Не более двух тысяч! Рыцарям спешиться!

Бэдфорд окинул взглядом войска противника, разворачивающиеся под стенами замка.

– Они вытягиваются параллельным фронтом, милорд, – комментировал рядом Монтаскьют, унимая горячившегося под ним коня. – Пятнадцать тысяч… Даже больше. Опять три баталии… По флангам конница…

– Скажите стрелкам, чтобы вбивали колья.

– Земля очень сухая.

– Пусть вбивают!

Бэдфорд нервно повел шеей. На августовской жаре пот, стекающий по вискам, противно и липко растирался под оплечьем шлема. Снять бы пока. Но противник что-то слишком весел… Как бы не начали наступать, вопреки своей обычной тактике – стоять и стоять, пока не получат хорошего пинка под зад!

Тяжелый взгляд Бэдфорда проскользил по сверкающему ряду доспехов на стороне врага.

– Если тебе, Томас, попадется этот мальчишка Алансон, сунь его подмышку и притащи ко мне живого…

– Зачем он вам? – спросил Монтаскьют. – Герцогство и так ваше – выкупа не получить.

– Хочу иметь шутом французского герцога. А этот весёлый, как мне говорили, шутить любит…

– Как скажете, милорд.

Сэр Томас провёл языком по ноющей десне. От этой французской пищи зубы выпадают один за другим! Лекарь обещал поставить новые, но их ещё нужно было добыть. Своему оруженосцу Монтаскьют уже приказал искать в бою какого-нибудь молодца с крепкими зубами, и лучше шотландца – все-таки с родного острова. А теперь и на него навесили заботу, под стать зубной боли…

– Думаете, победим, ваша светлость?

– У нас другого выхода нет… Ступай к своему отряду, Томас. И вели им биться так, словно за спиной у каждого стоит его мать или жена!

– На всякий случай, прощайте, милорд.

– Я этого не слышал.

– Строиться, строиться! Ждать не будем, и атакуем сразу, как только все будут готовы!

Жан д’Аркур привстал на стременах, осматривая стройные шеренги трех баталий. Справа – Арно де Нарбонн-Талеран, слева – Дуглас со своими шотландцами. У Дугласа по правому флангу шестьсот ломбардских конников. У Талерана слева столько же французских. Это против лучников. Сам д’Аркур в центре, а за спиной – пять тысяч рыцарей.

Одним из первых, конечно же, племянник Алансон. Мальчишку в резерве уже не удержишь – почуял азарт. Да и не мальчишка он уже. Вон, как вытянулся и возмужал. Глаза, как у молодого волка – ещё любопытные, но уже хищные. Стоит, поигрывает мечом, как будто на турнире…

Д’Аркур спешился, подошёл к племяннику.

– На рожон не лезь и будь осмотрительней, – сказал он, поднимая забрало. – И к Бэдфорду не суйся – он тебе ещё не по зубам. Будь рядом. Мне так спокойней во всех отношениях.

– Как прикажешь, дядя! – отсалютовал мечом Алансон. – Прицеплюсь к тебе репьём – так вернее доберусь до Бэдфорда!

– Щенок.., – беззлобно проворчал д’Аркур.

С флангов прибежали герольды Дугласа и Талейрана, сообщая, что все готовы.

– Ну, с Богом! – осенил себя крестным знамением командующий. – Трубите атаку!

Ломбардская конница первой налетела на правый фланг англичан. Лучники, всё ещё лихорадочно вбивавшие в пересохшую землю колья, не успели даже прицелиться. В панике, побросав всё, они побежали, оставляя открытым отряд Бэдфорда. В это же время, французская конница, сминая английских лучников по левому флангу, стала пробиваться к резерву.

– А-а-а, чёрт побери!!! – прорычал Бэдфорд, выхватывая меч и нервно ворочая напотевшей шеей.

На него надвигались баталии д’Аркура и Талерана, вдвое превосходящие по численности английский отряд. Слева Монтаскьют уже сцепился с шотландцами Дугласа, но в тыл ему могла ударить французская конница, если резерв не выстоит…

– Вперёд! Вперёд! Догнать сбежавших и вернуть в строй!!!

Несколько рыцарей из задних рядов бросились к оставленным коням и, оседлав их, пустились вдогонку за убегающими.

– Выстоять, во что бы то ни стало! В плен брать только тех, что с гербами…

Сцепившись, наконец, с противником в рукопашной, отряд Бэдфорда словно врос в землю. Стройные французские шеренги ломались об него, как сухие прутья и падали, перерубленные мечами английских рыцарей, для которых будто вернулись годы былой славы при короле Монмуте. Рядом, так же неколебимо, стоял отряд Монтаскьюта.

– За Кларенса! За Гарри! За мои города!.. За Кларенса! – кричал Бэдфорд, орудуя мечом и булавой под прикрытием лорда Милбрука – зятя Джона Гонта, первого герцога Ланкастерского. Два оруженосца прикрывали герцога с тыла, а ещё несколько лордов двигались параллельно, словно расчищая командующему коридор во французской баталии.

– Забыли, как умеют воевать англичане?! Это вам не Нормандия! Забыли Азенкур?! Здесь вы его вспомните!!!

Этот крик заглушал лязг мечей, воодушевляя ещё больше, озверевших от запаха крови рыцарей. Здесь не было лучников, и не надо было выбрасывать руку с растопыренными пальцами. Воины орудовали мечами, щитами, булавами, не прибегая даже к помощи «пощад», потому что здесь никого не щадили…

Разнежившийся на последних, почти бескровных, победах Жан д’Аркур, пропустил несколько досадных ударов, которые, в пылу боя, принял за лёгкие ранения. Пытаясь пробиться к Бэдфорду, он не обратил внимания на обильно текущую по доспехам кровь, и чуть не был сражён английским рыцарем, оказавшимся на его пути в тот момент, когда перед глазами вдруг всё поплыло и помутилось.

– Не время спать, дядя! – хрипло прокричал ему Алансон, подставляя под удар англичанина свой щит, из-под которого, изловчившись, тут же поразил и самого нападавшего. – Ты ранен? Сдавайся! Мы отобьем!

Но командующий уже почти ничего не слышал. В частом мельтешении мечей он видел только лицо племянника, свирепо отбивающего сыплющиеся на них удары, и каким-то, далёким уже чувством, понимал, что стыдно.., что нельзя бросать его и армию.., что нельзя гибнуть… Но,.. кажется больше он не выстоит…

– А-а, вот и шут! – прогремел неподалёку голос Бэдфорда, заметившего знакомый герб Алансона.

Быстрым ударом тяжёлой булавы он отбросил юношу, уставшего одновременно сражаться и прикрывать дядю, на груду уже мёртвых тел и, продолжая наступать в гущу французской баталии, велел оруженосцам оттащить пленного из боя.

– Пёс!… Шелудивый английский пёес! – сплюнув заполнившую рот кровь, прохрипел д’Аркур.

Слабеющей рукой он пытался выдернуть меч, который почти до половины вогнал в землю, тяжестью своего тела и щита, когда опирался на него, чтобы не упасть и не оставить спину защищавшего его Алансона открытой для удара.

Оставался всего один рывок, и можно.., ещё можно найти силы, чтобы ударить Бэдфорда, даже не повернувшего головы.., не удостоившего смертельно раненного командующего, ни плена, ни милосердного удара… Но тут, возвращённое в последний момент сознание словно высветило в месиве этой бойни распростертое тело Арно Талерана – без шлема, с перерубленным лицом – и… всё.

Больше в своей жизни Жан д’Аркур не увидел ничего.

Между тем, разбежавшихся лучников удалось снова собрать и вернуть на поле боя. Резерв, едва успевший отбиться от французской конницы, тут же был снова атакован ломбардцами, но выстоял и против них, благодаря подоспевшим беглецам. Более того, видя, что отряд Монтаскьюта из последних сил противостоит наседающим шотландцам Дугласа, резерв ударил по их открытому правому флангу, предоставив собранным лучникам, добивать французские баталии вместе с Бэдфордом. Дело там кончилось быстро – все командиры пали, вся знать взята в плен. И вырвавшиеся из этого боя, пьяные от крови и злые за недавний страх, английские солдаты, словно голодная стая, кинулись в тыл шотландскому отряду!

Не прошло и часа, как Арчибальд Дуглас с остатками своего воинства оказался в плотном кольце врагов.

Сэр Монтаскьют даже пытался приостановить бой, чтобы дать возможность достойному противнику достойно сдаться. Но пятьдесят шотландских лордов только плотнее сомкнули ряды.

– Ты ещё позавидуешь нам, когда будешь хрипеть в своей постели, умирая от какой-нибудь горячки! – крикнул Монтаскьюту Дуглас. – А мы умрем, как воины, которые обретают славу даже в поражении!

До позднего вечера оставшиеся в живых растаскивали трупы на «победителей» и «побеждённых», чтобы закопать – первых с почестями, а других – просто так. Высшую французскую знать и шотландских лордов Бэдфорд распорядился похоронить, как положено, и там, где пожелают родные. С пленными, однако, церемониться не стал.

– Пускай идут за армией, как рабы, и не снимая доспехов, чтобы на всю жизнь запомнили…

Только не пришедшего в себя Алансона и ещё нескольких, израненных до беспамятства дворян было позволено везти на телегах.

– Хороший удар, милорд, – устало заметил Монтаскьют, осматривая смятый шлем Алансона. – Боюсь только, что он отбил у мальчишки охоту шутить.

– Чёрт с ним, – пробормотал Бэдфорд. – Назначу выкуп в двести ns тысяч золотых салю и верну матери… Мне не нужен шут, который умеет так биться.

– Победа делает милостивым?

– Тебя можно спросить о том же.

Сэр Монтаскьют криво усмехнулся и снова провел языком по ноющей десне. Французскими зубами он брезговал, а шотландские… Черт с ними!

– Они тоже храбро сражались, милорд…