Текст книги "Третий круг рая"

Глава 5

Не обнаружив искомое в ящиках стола, Сотник уже рылся в бельевом шкафу, перебирая по одному пододеяльники, когда я не выдержала и вышла из комнаты, сообщив, что буду ждать на кухне.

– Только ничего там не трогайте! – донеслось вслед.

«Не вам решать!» – со злостью пронеслась крамольная мысль, хотя я понимала, что как раз здесь и сейчас все решает именно он. Нет, я не боялась майора – пугало то, что за последние несколько часов я проявила кучу несвойственных мне эмоций, в том числе досаду и злость. «Если берешься решать чьи-то проблемы, дочь, помни – голова и сердце должны быть холодными!» – внушал отец, когда я слишком сильно переживала, сидя на его сеансах. Я честно старалась отвлечься, но это плохо получалось. Срывы у меня бывают и сейчас…

Уверенность, что деда убили из-за записей в тетрадках и содержимого папок, росла – загадочное его прошлое, в ответ на вопросы о котором тот отмалчивался, тому подтверждение. Сотник, вне сомнений, это тоже понял.

Осталось выяснить, за что восемь лет назад поплатился жизнью отец. В тот день, не поверив в версию тогда еще капитана Сотника о самоубийстве, я решила сама тщательно осмотреть весь дом. Тем более что рвения в этом вопросе тот не проявил. А я была уверена, что следы пребывания постороннего человека непременно найдутся. Я бы помогла в поисках, но Сотник торопился, откровенно игнорируя мои предположения и просьбы. Я даже не вышла его проводить, когда он собрался уезжать. Смутно представляя, что же могу обнаружить, начала с довольно большого чулана под лестницей на второй этаж. Безрезультатно – только мои игрушки, пара поломанных стульев, сундук с почти истлевшим тряпьем, медный самовар на круглом одноногом столике и стопки журналов «Веселые картинки» на стеллаже. Заинтересовала меня лишь старая канцелярская папка на нижней полке. И то потому, что на ней не было пыли. Внутри папка оказалась пустой, от бумажной наклейки с какой-то надписью осталась пара клочков в местах, где капнули клеем. В нижнем правом углу чернилами написано число «23». Все. Я закинула папку обратно на полку.

Кто здесь копался? Отец? Или уже его убийца? Чулан запирался на задвижку, войти мог кто угодно. Почему тогда Сотник даже не заглянул под лестницу? Ах да… самоубийство же! Труп некриминальный… После я методично обошла все комнаты. Проверив, все ли книги на стеллажах, цела ли посуда в буфете, я поняла, что это не ограбление. Да и что могло бы еще заинтересовать вора – ценностей, понятно, в дачном доме никто не держал. Я вспомнила, что накануне, не дождавшись его, я не обнаружила никаких следов пребывания женщины, и мне это показалось странным. Я была уверена, что отец живет не один, ведь сама же перестала навещать его именно потому, что однажды обнаружила чужую бабу в его спальне. Выгнал свою зазнобу? Или она бросила окончательно спившегося мужика? Нужно было бы спросить у Громова, но на следующий день мне было уже не до вопросов, я нашла тело отца. Хоронили его на сельском кладбище только мы с Татой и Павел Андреевич, которому я позвонила, – тот в это время был в городе. Маме о смерти бывшего мужа сообщили уже после: обе были уверены, что из Германии она на похороны не поедет. А вскоре я отбыла из родного города на учебу в нижегородскую консерваторию…

«Почему все же у меня не проходит ощущение, что обе смерти связаны?» – подумала я, машинально отодвигая щеколду на двери чулана и щелкая выключателем. Лампочка под потолком прощально вспыхнула и погасла. Осветив фонариком телефона стеллаж, на нижней полке я обнаружила все ту же картонную папку. Я аккуратно ухватила ее за угол и вышла из темного чулана на свет – и вновь поверхность была чиста от пыли. На этот раз я была уверена, что брать в руки ее могли лишь два человека – Егор Романович или его убийца. Напрасно я торопилась развязать простенький бантик – внутри по-прежнему ничего не было. Ни листочка…

Я положила ее на стол. Старый пожелтевший картон, обтрёпанный по углам, веревочные завязки, изгибы заклеены полосками коленкора – видимо, чтобы скрепить развалившиеся части. Даже предположить не бралась, какого года выпуска это канцелярское изделие! Под надписью «Папка для бумаг» – клочки бумажной наклейки. На одном – заглавная «З», на другом, чуть ниже, – «ль». В правом нижнем углу фиолетовыми чернилами написан номер – «23». Я перевернула папку – ОСТ, артикул, цена (15 копеек!), типография издательства «Сов. Сибирь». Несомненно, эту же папку я видела и в день смерти отца. Сделав несколько фотографий, я уселась за стол в ожидании Сотника.

Он спустился со второго этажа, когда я, задумавшись, теребила совсем уже растрепавшиеся тряпичные завязки. Мысли перескакивали с предмета на предмет, и самая здравая, пожалуй, была о чае. Очень хотелось свежезаваренного, кипяточно-горячего из моей любимой керамической кружки с принтом милой собачьей морды. И еще я бы съела пряник. Тульский медовый с прослойкой из яблочного повидла. Любимый мною и, как выяснилось нечаянно, Егором Романовичем тоже. Только пакеты с продуктами и, соответственно, пряниками остались в машине.

Неожиданно нахлынула горечь потери – все-таки привыкнуть к спокойному, умному и чистоплотному старику я успела. И кому он мог помешать, не представляла. Единственное, что приходило в голову, – его выследил-таки тот, от кого он бежал в нашу глушь.

– Я вижу, мое предупреждение ничего не трогать вас не остановило? Где папочку надыбали, Ляна Шандоровна? И схватили без перчаток! – По лестнице не спеша спускался Сотник.

Пожав плечами, я кивнула на открытую дверь чулана. Майор тотчас заглянул внутрь.

– На нижней полке нашли? Что, раньше ее там не было? Угадал? Нет? И, конечно же, внутри пусто. Есть версии, откуда она там появилась? И когда?

– Когда? Она лежала там и в тот день восемь лет назад, когда вы так спешно покинули дом, толком ничего не осмотрев. – Я бросила укоризненный взгляд на Сотника. – А я после вашего отъезда искала следы чужого пребывания. На поверхности этой папки, как и сейчас, не было пыли, она так же была пуста. Тогда решила, что документы кто-то вынул. Зачем папку открывали сегодня, предположений не имею. Кстати, взяла я ее аккуратно за угол, так что отпечатков моих на поверхности не ищите.

– Посмотрим! – высказал сомнение майор, внимательно осматривая папку. – Завязочки вы растрепали или так уже было? Впрочем, не суть. Очень похоже, что папочка из архива, вот видите, в правом углу была тоже наклеена полоска бумаги. Не заметили? А между тем на этой полоске уместилось бы, например, слово «Секретно». Согласны? – Он ткнул пальцем в указанное место.

– Вам виднее. А вы все еще думаете, что мой отец сам ушел из жизни? – неожиданно перевела тему я.

– А вы уже связали обе смерти? Я бы сказал – преждевременно. Но давайте вернемся ко дню сегодняшнему. Напомните-ка мне, что вы недавно говорили о содержимом папок вашего гостя?

– Егор Романович в первый день показал мне бумаги лишь мельком. Списки от руки, документ на бланке. А однажды я видела разложенные на столе в мансарде отдельные листы. Текст на них отпечатан на компьютере, но были и рукописные. В стороне лежала целая стопка, на верхнем я заметила печать синего цвета, а рядом подпись. Бросилась в глаза – размашистая, а непонятная: одни закорючки. А вот расшифровка подписи – Ларин. Инициалы не запомнила. Текст прочесть не удалось: Егор Романович, заметив мой пристальный интерес, быстро убрал бумаги в ящик стола.

– Спрашивали у старика, что за документы? Или, возможно, сами как-нибудь потом подсмотрели…

– Даже не пыталась! Позвала на ужин и ушла, – ответила я резко.

– Экая вы нелюбопытная! Жаль! И фотографии-то вы не рассматривали… – искренне посетовал Сотник.

– Вас не смущает, что все это – личное? И совать нос без разрешения просто непорядочно.

– А расскажите-ка мне о вашем отце Шандоре Бадони, – проигнорировал он мое замечание. – Все, что запомнилось с детства.

Я недоверчиво смотрела на Сотника, оседлавшего венский стул. Неужели? А как же «он сам», «труп некриминальный» – это было сказано с досадой, без попытки скрыть отношение ко мне как к сумасшедшей. Никак не меньше! «Чокнутая дамочка с потусторонними заморочками», – шепнул он эксперту, скосив на меня глаз, а тот лишь понимающе улыбнулся. Тогда, нечаянно подслушав эту фразу, я даже не разозлилась. Нет, злость была – но на себя: я так и не научилась принимать тот факт, что понимать это «потустороннее» дано далеко не всем.

– Зачем вам?

– Для информации. Рассказывайте! – уже жестко приказал он.

– Я жила с родителями в этом доме до семилетнего возраста. Папа на дачах был кем-то вроде смотрителя – тогда в поселке такого запустения не наблюдалось, хотя обитатели появлялись здесь наездами. Летом – да, все дома были заняты, некоторые жили до самых холодов, но зимой семьями приезжали лишь отметить праздник и покататься на лыжах по лесу. Я целыми днями была с отцом, мама работала в городе.

– Где?

– В архиве Комитета госбезопасности. Думаете, папку в дом принесла она?

– Вряд ли… Это же служебное преступление. Ваша мать жива?

– И здравствует. С новым мужем в Германии. Уже десять лет. С отцом они разошлись, когда моему брату исполнился год. Отец перебрался на жительство сюда, мы остались в городской квартире. Что с ним стало, вы в курсе.

– То есть в момент смерти бывшего мужа ее в стране не было?

– Мы даже сообщили ей об этом постфактум.

– Мы?

– Я и мамина подруга Татьяна Новицкая, самый близкий нашей семье человек, – зачем-то уточнила я и на миг замерла, вспоминая, какое сегодня число. Двадцать первое! Тату выписывают из клиники послезавтра, а у меня этот факт просто вылетел из головы. Хороша…

– Итак, Шандор Бадони продолжал после развода сторожить дачи, я правильно понял? Но необходимости жить тут круглый год не было?

– Ничего он уже тогда не сторожил! Так, делал обход по привычке. Поселок отключили от электроснабжения где-то в конце девяностых. После этого число желающих провести здесь отпуск резко уменьшилось, порой дома стояли закрытыми все лето. Я думаю, официально отца уволили тогда же. Но нас никто из домов не гнал, каждое лето мы и еще несколько любителей дикого отдыха заново прогревали каминами холодные стены. Мама первая заговорила о том, чтобы прекратить это ежегодное глобальное переселение, а наезжать только по выходным. Тем более ее начальник посещал дачу крайне редко. А соответственно, и Громов, который, будучи водителем служебной «Волги», возил его и маму каждый день в город на службу, теперь пять дней в неделю оставался в городской квартире.

– А сейчас, как я понял, верной дикому, как вы выразились, отдыху остались только вы?

– Можно сказать и так. Вы же видите, что сейчас здесь никто не живет. Изредка наезжает Павел Андреевич. Но в этом году я с ним еще не сталкивалась, хотя дом он, как я вижу, расконсервировал после зимы – мы окна и двери на зиму заколачиваем досками. А отец… После развода и до самой смерти он здесь просто жил.

– Потому что городская квартира принадлежала родителям бывшей жены… Ляна Шандоровна, а со своими соплеменниками он поддерживал отношения, вы не в курсе?

– Думаю, нет. О жизни в таборе, точнее в какой-то деревне, где цыгане жили оседло, отец вспоминать не любил. Да я особенно и не расспрашивала. Мне известно только то, что его родители умерли, когда он был еще младенцем, воспитывался он в семье дальних родственников. Отец покинул табор в шестнадцать лет, сам поступил в машиностроительный техникум, отслужил в армии, оставался даже на сверхсрочную. А к чему эти вопросы, Михаил Юрьевич?

– Восемь лет назад, накануне гибели Шандора Бадони, в селе Жуковка, что за Агатовым озером, произошло массовое столкновение местных русских и цыган, живших кучно на краю села. Знали об этом?

– Впервые слышу, – ответила я и закрыла глаза…

Я «увидела» пожар. Всполохи пламени были такими близкими, что я невольно вскрикнула и отшатнулась от подскочившего ко мне Сотника. Картина пожара как бы отодвинулась, передо мной мелькнуло лицо молодого мужчины. В следующем «кадре» показалась рука, в которой был зажат горящий факел.

– Ляна Шандоровна, вам плохо?

– Все нормально, – еле выговорила я, резко стряхивая с плеч его руки.

– Ну, знаете… нормально! Видочек у вас – краше в гроб кладут, уж простите за сравнение. Привиделось что?

– Что произошло в деревне? – уточнила я.

– По версии следствия драку начал цыганский парень во время разборок причины пожара – сгорел дом их главного, баро. Сам он и его сестра не пострадали, но имущества лишились. За считаные минуты в противостоянии собралось около сотни человек с обеих сторон. Но перевес был на стороне русского населения. Дрались насмерть. Кто-то все же вызвал полицию. Но пока ждали наряд, цыгане, побросав имущество, разъехались кто куда. Сейчас, конечно, многие вернулись, но тогда опустели почти все дома на окраине Жуковки.

– И к чему вы мне это рассказали? – насторожилась я.

– А к тому, что имя баро – Тамаш Бадони. Это он воспитывал вашего отца после смерти его родителей.

Глава 6

Я ошеломленно молчала. Отец ни разу даже намеком не дал понять, что вырос в Жуковке, до которой из дачного поселка можно было добраться меньше чем за полчаса. Их разделяли озеро и лесная чаща. Но дорога была одна – по трассе, лесом проехать было невозможно. Частенько, возвращаясь в город, я делала небольшой крюк, заезжая в деревенский магазин за свежим хлебом. И знать не знала, что на другом конце Жуковки живут цыгане.

– О цыганских дедушке и бабушке вам тоже ничего не известно? Кстати, как они погибли, отец не рассказал? – отвлек меня от моих мыслей Сотник.

– Нет. Мне кажется, он и сам не знал.

– Ну, это вряд ли… Вот вы на меня обижены, что признал смерть вашего отца некриминальной, а я отработал все его окружение. Вы хотя бы в курсе, как он жил после развода с вашей матерью?

– Как жил… как все алкаши – от бутылки до бутылки. Я поначалу его регулярно навещала, но после того как… Впрочем, не важно…

– Нет уж, начали, так продолжайте!

– Однажды, застав его с женщиной, я решила, что теперь он в моих частых визитах не нуждается, – выпалила я на одном дыхании, не собираясь вдаваться в подробности.

…Сцена той встречи с отцом со стороны наверняка выглядела безобразно. Только зрителей не было. Или все же были? Когда я вошла в дом, первым делом невольно бросила взгляд на потолок: в мансарде кто-то сдвинул стул с места. Я прекрасно помнила этот звук: на одной из ножек тяжелого стула не было войлочной наклейки. Решив, что отец там, я оставила пакеты с продуктами на кухонном столе и направилась к лестнице на второй этаж. Остановил меня незнакомый визгливый голос, доносившийся из бывшей родительской спальни. Я резко открыла дверь… Они сидели на краю кровати и были пьяны в стельку оба – отец и какая-то голая огромная бабища, обнимавшая его за плечи. К горлу подступила тошнота, я дурным голосом заорала: «Вон отсюда!» – подскочила к ним и дернула бабу за руку, пытаясь оттащить от отца… Она даже не пошевелилась. Ее смех еще долго звучал в моих ушах, но еще дольше вспоминалась жалкая просительная гримаса на отцовском лице.

Уже спустившись с крыльца, я бросила взгляд на окно кухни – приподнятая чьей-то рукой полупрозрачная занавеска тут же вновь закрыла стекло, но я успела заметить, что рука была мужской. И принадлежала она не родителю – на указательном пальце блеснул золотом массивный перстень…

– Вот вы опять где-то не здесь, Ляна Шандоровна. Возвращайтесь! Давайте-ка проясним один вопрос. Получается, что вы не были на даче после того дня, как застали у отца женщину.

– Не совсем так. Приезжала, но редко. Очень. – На самом деле навещала я отца раза три, не больше. Но тот в силу своего состояния вряд ли понимал, кто перед ним. Общаться же с его сожительницей желания не было.

– Если бывали так редко, то что же привело вас сюда именно в день его смерти? После долгого забвения?

– Я приезжала и накануне… Мне в тот день позвонил Громов и сообщил, что тот пьет уже постоянно, практически не просыхая. Павел Андреевич только что вернулся с дачи, заходил к отцу – дом открыт, а того нигде нет. Я было хотела, как обычно, проигнорировать сообщение – нового я не услышала ничего. Но при разговоре присутствовала Тата, она и уговорила меня навестить родителя. Я выехала сразу же после звонка Павла Андреевича, опасаясь, что позже отец, если уходил с утра за пойлом в село, уже будет совсем не пригоден к общению. Я все-таки надеялась с ним поговорить.

– Выехали на машине?

– Да, отец отдал мне свою «Ауди», как только я сдала на права… Часов в двенадцать я была уже на месте. Дверь в дом была прикрыта, но отец, по всей видимости, так и не объявился. Не было в доме и посторонних, что меня, конечно же, обрадовало. Я, помню, тогда слабо понадеялась, что отец мог все же уйти в лес к источнику или вообще уехать в город, забыв про окна и двери. Собственно, опасаться воров в этой глуши глупо – о поселке мало кто знает, да и брать нечего.

– Вспомнив сегодняшнее происшествие, я бы не был столь категоричен!

– Хорошо, согласна… Я тогда решила немного подождать, но вскоре возникло чувство, что зря теряю время. Часа в два я на всякий случай закрыла окно в мансарде на шпингалет – по прогнозу в ночь обещали сильный дождь с ветром. Потом заперла дверной замок на три оборота, запасной ключ положила в желобок на крыше крыльца (там наш тайник) и уехала. А на следующий день вернулась… По-моему, я вам все это уже рассказывала…

– Я пытаюсь с вашей помощью восстановить события того дня. Так почему вы вернулись на следующий день?

Я, задумавшись, молчала. Как я могла объяснить Сотнику, что, проведя беспокойную ночь, я, начиная с десяти утра, возилась с заболевшей Татой. В десять вызвав «скорую», после ухода врачей сама ставила ей каждые четыре часа уколы, потому что та отказалась от госпитализации. Тате вскоре стало лучше, а я жутко устала и сама не заметила, как провалилась в короткий сон. А вскочила ровно через пятнадцать минут с четким предчувствием беды, свершившейся или близкой. Неужели, подъезжая к озеру, я уже знала, что отца в живых не застану?

– Вообще-то ехать к отцу еще раз в планах не было, просто почувствовала, что с ним беда, поэтому и… – попыталась я сформулировать доступно, но Сотник не дослушал.

– Я понял. Да… скажи мне кто еще год назад, что буду верить в предчувствия и предсказания, – высмеял бы, уж простите. Ляна Шандоровна, напомните-ка мне, кого вы там узрели за спиной батюшки вашего? Когда он у окна стоял перед тем, как выпасть?

Я недоверчиво смотрела на Сотника – с чего вдруг такие перемены? Он же мне не поверил!

– Да не смотрите на меня так… Каюсь, ваши «видения» показались тогда бредом. Но все же версию с цыганским прошлым вашего предка отработал. Уж больно близки по времени оба события: пожар в доме баро, его убийство и буквально на следующий день – смерть его бывшего воспитанника.

– Баро тоже убит?!

– Да, тело нашли в день цыганского конфликта в машине, в лесу, недалеко от той дороги, что ведет в дачный поселок. Почти что у Пенкино. Задержись вы в ожидании отца еще на пару часов, проезжали бы рядом с местом преступления. Вот так. А описать того мужчину, которого как бы увидели в окне, сможете?

– Нет. Я заметила лишь силуэт. Точно могу сказать лишь то, что он выше отца на голову. И еще знаю, что из окна он выбросил труп. Или же папа был просто без сознания? – вдруг подумала я вслух. – Возможно… в стельку пьян?

– Так-так, уточните – с чего такие выводы?

– Он совсем не сопротивлялся. А вы тогда заявили, что следов насилия на теле не было… А вскрытие? Вы же делали вскрытие?

– Вот зря вы тогда меня не стали слушать, – укорил Сотник, а я вспомнила, как молча подписала документы, когда приехала за телом отца. Сотник действительно пытался мне что-то сказать, но я, хлопнув дверью, ушла.

– Как понимаю, вы уже допускаете, что это было убийство? Он не сам выпал из окна? – с вызовом спросила я.

– Ваш отец скончался не от падения с высоты, а от отравления суррогатным пойлом. А потреблял он его, скорее всего, не в одиночестве, как мы решили. Вы помните, что эксперт забрал стакан и бутылку, что стояли на столе? Один стакан! И на бутылке были найдены отпечатки пальцев лишь вашего отца. Что меня и насторожило…

Я, ничего не поняв, уставилась на Сотника, ожидая продолжения.

– Ну, кто-то же должен был продать ему эту бутылку левой водки? Не сам же он ее произвел и наклеил этикетку? Следовательно, должны были быть и еще пальчики. А их старательно уничтожили. Встает вопрос – кто и зачем? – пояснил тот.

– Значит, отец точно был не один! А уголовное дело так и не завели?

– Не было оснований. Мы нашли производителя паленки, точку сбыта в Пенкино, где ваш отец приобрел бутылку – он там постоянный покупатель. Продавец подтвердила, что продала одну поллитровку ему именно в тот день. Естественно, с полным набором отпечатков пальцев нескольких лиц, включая ее саму. С ней, бутылкой, он и отправился обратно домой, проведя предыдущую ночь в доме друга-собутыльника. Вы, Ляна Шандоровна, накануне его не дождались бы, приди вам в голову эта мысль – остаться до победного.

– Понятно. А того, кто стер пальчики, вы и не искали, – не удержалась я от упрека.

– Что смог, я сделал. Опросил тех, кто видел, как он уходил из Пенкино. Все показали, что ваш отец отбыл в одиночестве. Часам к четырем он пешком должен был добраться до дома, если, конечно, по дороге его ничто не задержало.

– То есть этого главного цыгана, баро, убил точно не отец?

– Точно. В силу состояния нестояния. Пришел в себя ваш отец лишь к обеду следующего дня, ставшего для него роковым. Тому куча свидетелей.

– И вы думаете, что смерть отца и баро как-то связаны?

– А вы, после того, что я вам рассказал, связи не видите? Кстати, убийство Тамаша Бадони так и не раскрыто. По вашему отцу следствие пришло к выводу, что отравление было вызвано передозировкой некачественного алкоголя в крови. Помог ему кто или сам он – неизвестно. Но потреблял он в течение суток, сначала в Пенкино, продолжив дома…

– Где наверняка еще был запас его собственной наливки. Обычно он делал коктейль с водкой…

– Не в этот раз!

– В шкафу под мойкой пустой тары море… Вы же дом не осматривали! Потому что не было оснований! – не удержалась от сарказма я, ругая в душе себя – почему не настояла на своем?!

– На сегодняшний день мы имеем два неоспоримых факта: убийство Тамаша Бадони и ровно через сутки отравление вашего отца Шандора Бадони. Убийца первого не найден, но ваш отец мог и сам ускорить свою кончину. Так что левая водка не была никем отравлена, а стала той самой пресловутой последней каплей.

– А стертые отпечатки?!

– Допускаю версию, что уронил бутылку в грязь, вымыл, открыл, налил… дождь шел с обеда, как вы сами знаете. Косвенно такую версию подтверждает тот факт, что грязная одежда валялась кучей на веранде, опять же – вы ее и обнаружили. Шел под дождем, поскользнулся, упал… ну и так далее…

– Вашей фантазии предела нет, Михаил Юрьевич.

– Первые версии часто начинаются с догадок и предположений. А потом подтягиваются факты, результаты экспертиз, свидетельства очевидцев – и вот вам вполне рабочий вариант. Очень даже нередко он оказывается единственно верным.

– Ловко. И какая же, по-вашему, связь между преступлениями?

– Мы до сих пор не знаем мотива убийства баро. В одном я уверен – и сестра его Люба, и ее соплеменники о чем-то дружно тогда умолчали. На мой вопрос, почему Тамаш, вместо того чтобы бороться с огнем, вдруг садится в машину и уезжает, Люба лишь пожимала плечами. Но, чувствую, причина его бегства ей хорошо известна. А жаль, что вам так безразличны ваши цыганские корни. Я бы вас к родне отправил… поговорить по душам…

– Нет у меня в таборе родни! – возразила я и вскрикнула от боли – защемило сердце, словно я вмиг потеряла что-то дорогое.

– Что с вами? – всерьез испугался Сотник, вновь хватая меня за плечи.

– Отец не хотел, чтобы я знала о его жизни среди цыган, я не лезла с расспросами, – ушла от ответа я. – Тем более мама была бы недовольна. Возможно, говорить со мной на эту тему запрещала она. Теперь я думаю, у нее были для этого основания.

– Какие же?

– Например, смерть родителей отца вполне может оказаться с криминальным душком – взять и умереть в один день, как в сказке? Маловероятно. Опять же, пожар. Это был поджог?

– Да, но там причина – конфликт из-за цыганской девушки. Бадони отказался отдать ее замуж за русского парня.

– А мотив убийства баро тот же? Догнал и добил?

– Нет, парень в это время принимал участие в драке, вся его родня и друзья – тоже. Это подтвердили обе стороны конфликта. За поджог ему дали срок.

– Сами подумайте, мама могла меня отпустить в табор? Хотя бы в гости? Я бы своему мужу запретила даже упоминать о такой родне.

– Вы жестоки, Ляна Шандоровна.

– Ничуть! Мне вполне хватает драмы в моей семье.

– Ну, хорошо, как знаете. Пока оставим это давнее дело. Давайте вернемся в нынешнюю реальность. По всей вероятности, ваш Егор Романович знал, куда шел. А что, если предположить, что к вам? Или, учитывая его возраст, к вашим родным? Возможно, знал их в юности? Или детстве? Или сам жил здесь?

– К чему это вы клоните, Михаил Юрьевич? – посмотрела я на Сотника с подозрением.

– Вы сами сказали, что он удивился, как здесь все изменилось. Принесите-ка семейный альбом. Пожалуйста, – ответил он просьбой на мой вопрос.

Я молча отправилась в свою спальню. Собственно, альбомов на даче когда-то хранилось два, но свои детские фотографии я давно забрала в городскую квартиру. А второй… Я держала его в руках очень давно. И не я – Захар. Тем летом мы здесь отмечали окончание девятого класса. Так случилось, что испытание алкоголем прошли лишь двое – он и я. Наши одноклассники очень скоро расползлись по комнатам. Жанну Каверину мы с Захаром уложили на диван в мансарде. Захар не пил по убеждению, на меня же выпитое шампанское подействовало странно: мне вдруг стало жизненно необходимо выговориться. Все равно кому… Захар слушал, не глядя на меня, а перелистывая альбомные страницы. Я же выплескивала из себя всю накопившуюся боль: последние полгода, наблюдая, как рушится наша семья, я металась между родителями. Пыталась расспрашивать и того, и другого. Мама тут же от меня уходила, а отец лишь грустно улыбался. Понять, что инициатор развода не он, было несложно.

Захар, кажется, даже не слушал, но его вопрос, заданный после того, как я замолчала, поставил меня в тупик. Я не думала об этом! А он напомнил, что уже скоро я должна буду выбрать, с кем из родителей останусь жить. Не ответив, я расплакалась…

Он оказался опытным любовником. Я же, у которой здравые мысли появлялись в голове лишь короткими вспышками, рассталась с детством без боли. С щенячьим восторгом принимая тяжесть мужского разгоряченного тела и жадную ласку припухших губ, я если и пыталась оттолкнуть его, то лишь на миг – сделать глубокий вдох, чтобы хватило воздуха для еще одного погружения в греховный омут…

– О чем задумались, Ляна Шандоровна? – Сотник, стоя в дверях комнаты, смотрел на меня с подозрением.

– Вот, держите. – Я взяла с полки альбом и протянула ему. – Первая фотография – свадебная. Дед с бабушкой со стороны мамы. Илья и Софья Зулич. Деда я не видела ни разу, бабушка умерла в две тысячи втором.

Майор открыл альбом и развернул ко мне. Овальное окошко паспарту зияло пустотой.