Текст книги "Третий круг рая"

Глава 7

– И как вы думаете, кому и зачем могла понадобиться фотография ваших предков? – слегка повысив голос, спросил Сотник.

Картинка, как Егор Романович вынимает снимок из альбома, возникла передо мной неожиданно четко. Вот он кладет его в карман спортивной куртки, выходит из спальни. Приближается к лестнице, задирает голову вверх. Я отчетливо вижу шевелящиеся губы, как будто он кому-то что-то кричит. Но слов не слышу – эти мои видения беззвучны, как немое кино. Но мне понятно, что в комнате в мансарде кто-то есть. Знать бы, из какого времени выплыла картинка… И второй вопрос – стоит ли обсуждать это с Сотником?

– Как с вами трудно, Ляна Шандоровна! Вы как будто в двух мирах одновременно пребываете. У вас даже лицо становится… неживым. Страшновато, знаете ли, наблюдать. Так что привиделось на сей раз?

– Фото из альбома взял Егор Романович. В этот момент в доме он был не один, наверху находился еще один человек, – нехотя ответила я.

– Имеется в виду мансарда?

– Да. Но когда это произошло, сказать не могу. Может быть, сегодня. Или же в течение этих двух месяцев… кто знает! Я так понимаю, фотография при обыске комнаты вам не попалась?

– Нет. Никаких фотографий не попалось, – вздохнул Сотник.

– Получается, унес ее опять же убийца, искать которого нужно среди тех, кто знал и Егора Романовича, и моих предков. Честно говоря, мне такие люди неизвестны.

«Можно поинтересоваться у Громова, хотя он в этом доме, кажется, поселился, лишь когда поступил на службу водителем к подполковнику Ларину. Так, по крайней мере, рассказывал сам. Да-да, это произошло после того, как он вернулся из армии, точно!» – вспомнила я давний разговор с Павлом Андреевичем, но мысли вслух озвучивать не спешила.

– Ваша мама должна бы помнить тех, кто обитал в поселке во времена ее детства и юности. – Сотник продолжал рассматривать фотографии в альбоме.

– Вовсе нет! Мне известно, что школьницей, да и студенткой, она серьезно занималась гимнастикой и лето проводила в спортивном лагере на той стороне Волги. Бабушка же одна сюда никогда не ездила.

– Почему?

– Вот уж не знаю. Вообще представить ее здесь не могу! – Я фыркнула. – Чтобы Софья Марковна – и без городских удобств… Очень сомнительно.

– Не жалуете вы свою родственницу, Ляна Шандоровна, – укоризненно покачал Сотник головой. – Веские причины имеются?

– Причина одна – взаимная нелюбовь. Она не любила меня, так как я – дочь цыгана, я ее – в ответ.

– То есть матушку вашу беспокоить расспросами о былом бесполезно.

– Да. Тем более что особой теплоты между мамой и бабушкой я тоже не наблюдала. Не думаю, что у них имелись темы для откровенного обсуждения. Софья Марковна была, хотя и плохо об умерших говорить не принято, холодным, равнодушным человеком. Я не представляю, как можно было ее любить. Сейчас я о мужчине – ведь дед женился на ней! Правда, он рано умер – еще до рождения моей мамы. Эта фотография, которая пропала, – единственная, где он есть.

– И, следуя логике, если ее из альбома, как вам привиделось… – он слегка запнулся, – забрал ваш постоялец, то он знал обоих. Смею предположить – довольно близко. И, возможно, кто-то из них был ему особенно дорог.

– Думаете, Софья Марковна? – признала я сразу его правоту.

– Допускаю – оба. То есть Егор Романович вполне мог быть другом обоих. Вот вам объяснение, что в трудный момент жизни он стремился туда, где когда-то был счастлив.

– Почему не к нам в городскую квартиру? Если он такой друг… близкий, должен бы знать адрес!

– Скорее всего, ему было известно, что ваша бабушка скончалась. Его притягивало само место. Знаете, как преступника тянет туда, где совершил преступление…

– Не знаю! – оборвала я его. – В одном уверена – Егор Романович искал уединения. Лучшего места для этого, поверьте, не найти.

– Давно это поняли? Поэтому и в полицию не сообщили?

– Да. Я не люблю вмешиваться в чужую личную жизнь!

– Ой, лукавите, Ляна Шандоровна! А как быть с теми, кому вы будущее вещаете?

– Послушайте, Сотник, – я разозлилась и повысила голос, – вы понятия не имеете о вещах, о которых пытаетесь судить. Я могу вмешаться, и не только карты разложить. Но только по просьбе самого человека, с его разрешения.

– Вот же вы… разошлись! Успокойтесь…

– А вы замечания свои при себе и держите. А то отправлю квакать… в камыши! Я же ведьма! – отрезала я, ничуть не жалея о сказанном.

– Хорошо-хорошо… Как часто вы здесь бывали за последние годы? Я так прикинул – в консерватории вы учились лет пять? Поступили сразу после школы? Хотя нет… по годам не сходится, – задумался он вдруг.

– Я ушла из школы после девятого класса, через два года поступила в музыкальное училище, – решила я ему помочь в расчетах.

– Почему только через два года? – живо перебил Сотник.

– По семейным обстоятельствам! – отговорилась я общей фразой. – В консерваторию я уехала учиться сразу после похорон отца. Вернулась окончательно через пять лет, приезжала сюда только летом. И скорее из любопытства – все меньше дачников становилось год от года. Конечно, оно понятно: цивилизации здесь нет, официально поселка не существует. Дорога постепенно зарастает, я сама нахожу съезд на нее с трудом. Да и то по ленточке, привязанной к ветке дерева. Летом, бывает, живу неделю-другую. Чаще с Татой Новицкой.

– Одним страшновато, наверное?

– Немного неуютно. Иногда кажется, в заброшенных домах кто-то обитает. Мы как-то года два назад с Павлом Андреевичем при дневном свете обошли все закрытые давно коттеджи – не нашли ни одной щели или оторванной доски. Все окна, двери заколочены, подвалы на замках. Дружно пришли к выводу, что в тот год на дачах мы с ним бывали одни. Стало грустно, мы оба помнили, как многолюдно было во времена моего раннего детства. Все восемнадцать коттеджей были заселены, детей куча на площадке, вечерами огни вдоль настила… А сейчас такая тоска вокруг! – вдруг расчувствовалась я.

– Давно общались с соседом? Это его дом на берегу? – Он подошел к кухонному окну. – Я правильно понял, в этом году Громова вы здесь не видели?

– Нет. Как ни приеду – закрыто. Возможно, мы бываем в разное время… Или же с его отцом совсем плохо, вырваться не может.

Я задумалась, вдруг вспомнив последнюю с ним встречу здесь, на даче, в начале прошлогоднего лета. Мы с Татой решили устроить себе отпуск и провести в доме не меньше недели – обе устали от потока людей: у меня прошла вереница мамочек, волнующихся за сдачу отпрысками ЕГЭ, Тата же в придачу к своим пациентам принимала больных захворавшей коллеги. Тишина ставшего практически диким места с первых минут подействовала на нас расслабляюще, и мы, наскоро разгрузив багажник, вынесли под ель два плетеных кресла и складной столик. Запустив в подвале генератор, я вернулась на кухню и поставила на электрическую плитку турку с водой. В этот момент и услышала голоса – Тата у дома была не одна. Тогда я даже обрадовалась, догадавшись сразу, что собеседником ее мог быть лишь Громов. Кофе я сварила на троих, но, спустившись с крыльца с подносом в руках, Павла Андреевича возле Таты не обнаружила. Тата, которую четверть часа назад я оставила в прекрасном расположении духа, выглядела недовольной. «Что случилось? Почему Громов ушел?» – спросила я, разливая кофе по чашкам. «Я думала, мы будем одни!» – резко ответила она и тут же завела разговор о моей матери – вот, мол, хорошо бы ее с Саней и Отто сюда вытащить на месяц-другой. Я даже рассмеялась, представив юнца пубертатного возраста, говорившего по-русски с акцентом, уныло сидящим на крыше дома и пытающимся подключить мобильную связь. Но меня не покидало чувство, что Тата ловко ушла от моего вопроса. С Громовым я столкнулась позже, на помосте у озера – он тоже пришел набрать воды. Пригласив его на ужин, я в ответ услышала отказ. Это было неожиданно, я считала наши отношения непринужденными и даже дружескими. «Без обид, Ляночка. К вам я бы с удовольствием, но Татьяна будет недовольна. И поверьте старику, у нее есть для этого основания», – ровно, без эмоций пояснил он. Все мои попытки расспросить Тату оканчивались ничем – та сразу меняла тему разговора. Я так до сих пор и не знаю, что скрывают эти двое.

Сотник, пока я была погружена в свои мысли, видимо, изучил весь альбом.

– Все фотографии, кажется, на местах, нет только одной. И это странно. Предположение, что он знал ваших дедов, перешло в уверенность. Просто он этот факт от вас почему-то скрыл. А пойдемте-ка на свежий воздух, Ляна Шандоровна. В доме осталась работа для экспертов. Но – завтра. – Он бросил взгляд на наручные часы. – Время к десяти, а следственные действия в ночное время, то есть после двадцати двух ноль-ноль, противозаконны, вы в курсе?

Я не ответила.

Сотник спустился к полицейской машине, я же задержалась на крыльце. Место, где лежало тело Егора Романовича, было ярко освещено фарами двух машин и переносным прожектором. Эксперт в белом защитном костюме, маске, бахилах и перчатках делал снимки с разного ракурса. Необъяснимую тревогу я почувствовала сразу, как только он, бросив на меня мимолетный взгляд, кивнул на кусок земли, огороженный булыжниками, который я именовала клумбой: каждую весну на этом месте кучкой расцветали нарциссы. Подойдя к перилам, я посмотрела вниз – отпечаток подошвы сандалии Тальникова был четко заметен на влажной после дневного дождя земле. Получается, моя попытка уничтожить все следы пребывания Захара возле дома не удалась. Эксперт что-то шепнул Сотнику. Чертыхнувшись, тот тут же повернулся ко мне.

– Ничего не хотите мне рассказать? Кто был сегодня с вами в машине? И где этот человек?

– Я приезжала на дачу с другом. Он вернулся в город, мне бы не хотелось вмешивать его в свои дела, – спокойно ответила я.

– Давайте-ка, Ляна Шандоровна, это я буду решать – вмешивать вашего… друга в дело об убийстве человека или нет. Например, сейчас я уже совсем не уверен, что вы оба оказались в столь поздний час на даче без весомой причины. И судя по количеству пакетов из продуктового магазина на заднем сиденье вашего автомобиля, собирались задержаться в доме надолго. Итак, имя, фамилия, адрес вашего спутника. И номер мобильного телефона!

– Захар Тальников, бывший одноклассник. Мобильника у него нет – потерял сегодня, новый не купил. Ушел от жены, я разрешила пожить на даче. Приехали сюда, как вы заметили, вместе. Обнаружили труп, я отвезла Захара на остановку у села Пенкино, чтобы тот вернулся на мою городскую квартиру. А сама позвонила вам.

– Почему отвезли?

– Потому что хватит человеку на сегодня волнений! – зло ответила я. – Не понимаю, в чем криминал?

– Вы правы, криминала нет. Но ваш друг – ценный свидетель. Вдруг вы о чем-то… умолчали? А он окажется более разговорчивым.

– Вы серьезно сейчас? Ну, знаете! Вы чисто иезуит, Сотник! Как все вывернули!

– В любом случае мне нужно его опросить. – Сотник бросил на меня недовольный взгляд и отвернулся к эксперту: – Сергей Петрович, время смерти примерно?

– Около полудня. Но по некоторым признакам, причина – сердечный приступ. На затылке небольшая гематома, которая образовалась при падении. И еще – вашего гостя избили.

– До смерти?!

– Внешние повреждения не критичны. После вскрытия скажу точно.

– То есть это не убийство?! – вдруг дошел до меня смысл сказанного.

– А вам, Ляна Шандоровна, что подсказывает ваша… интуиция?

– Ничего! – с досадой ответила я, уже ничего не понимая в происходящем.

Глава 8

Пообещав Сотнику, что завтра к девяти привезу Захара в участок для дачи письменных объяснений, каким образом следы его сандалий оказались у мертвого тела, я заперла дом. Сотник суетился с желтой лентой, микроавтобус с экспертом и трупом деда, прощально мигнув задними фарами, отъехал от крыльца, вырулил на дорогу и вскоре скрылся за деревьями, а на меня вдруг навалилась такая усталость, что я присела на ступеньку лестницы и прислонилась головой к перилам. «Куда мне за руль?» – мысль мелькнула, и сознание тут же переключилось на какие-то новые ощущения: стало вдруг очень тепло, и… спокойно. Я повернула голову. Сидя рядом, меня обнимал Сотник. Я молчала, пытаясь разглядеть в темноте его лицо.

– Вот как-то так, Ляна Шандоровна… – глухо и виновато прозвучал голос. – Нравитесь вы мне! Сильно. И давно…

– Не очень удачный момент для признаний вы выбрали, господин майор. – Мне не хотелось даже шевелиться, да этого бы мне и не удалось: руки его на моем плече были крепко сцеплены в замок.

– Я и не выбирал. Вот сели бы в машину и уехали. Тогда бы – все. А то…

Он целовал меня жадно, с каждым вдохом отыскивая все новые, не тронутые его губами места: опущенное веко, ямку под глазом, ложбинку у носа. Отрываясь на миг, смотрел пытливо и требовательно, но, так ничего и не поняв, касался губ: сначала осторожно, словно пробуя на вкус, но уже через мгновение со всей силой захватывая своей властью. Было сладко и немного больно, я не сопротивлялась, слабо отвечая, но не испытывая желания чего-то большего. Мое тело молчало, мысли были трезвы, а самое яркое чувство я бы назвала благодарностью. За тепло и защиту. За то, что откуда-то появились силы вот прямо сейчас сесть за руль и ехать. Ехать в кромешной тьме по лесной дороге, зная, что, соблюдая дистанцию, в своей машине за мной следует Сотник.

Окажись сейчас на его месте Тальников, печать с двери дачного дома, скорее всего, была бы уже сорвана…

– Прости… Я тороплюсь, да? – Сотник замер, уткнувшись лбом мне в висок.

– Я не готова к отношениям. Да мне и нельзя. Ведьма должна быть одинокой, – усмехнулась я, сказав, в общем-то, правду.

– Таборная гадалка оказалась права. – Сотник отпустил мои плечи и встал. – Я не смогу тебе ничего дать. Ты если заберешь, то целиком. Я сначала не понял, о чем она. Сейчас дошло: для тебя просто переспать, получить удовольствие – ничего не значит. Подашь как милостыню из жалости. Закинешь на третий круг рая, а сама исчезнешь – нет там для тебя ничего нового, – потому что я не тот, кто тебе нужен. А я майся потом всю оставшуюся жизнь, сходи с ума от воспоминаний…

– Наверное, не родился тот, кто смог бы и меня… закинуть. – Я поняла, о чем он…

…Я тихо плакала, а отец молча стоял рядом, исподлобья глядя на мать. Она же была спокойна. Еле заметная презрительная гримаса застыла на красивом лице, совсем не испортив эту грешную красоту. Грешную… выражение отца, часто им повторяемое в адрес уже чужой ему женщины – они только что развелись официально, хотя не жили вместе почти год – почти со дня рождения Сани.

В детстве я таких слов от отца не слышала. Он звал маму «радость моя», «солнце мое», одним ласковым взглядом за короткое мгновение охватывая ее всю – от тонких щиколоток до овала лица. Задержавшись на сочно-розовых губах, поднимал взор выше и долго, требовательно смотрел глаза в глаза. Мама скоро отворачивалась. Мне в такие моменты становилось неловко, словно я подсматривала за ними тайком. Подрастая, начинала понимать: отец ее любит, она его – нет. Так же как и я любила Захара, а он меня – нет. Будучи внешне похожей на мать, я переняла судьбу отца. «Почему ты называешь свою любовь к маме грешной? Разве за грехи попадают не в ад?» – спросила я, когда она вышла из комнаты. Он вытер мои слезы тыльной стороной ладони и взял меня за подбородок. «Девочка моя, мы оба с мамой грешны. Мой грех в том, что не смог вовремя отпустить, ее – в том, что сама не ушла. Таким женщинам, как мама, отдаются целиком – душой, телом и мыслями. Сметая на пути все и всех, что бы ни мешало: обстоятельства или люди. Они принимают тебя, видимо, в какой-то тайной надежде, что ты – их второе я. И быстро понимают, что вновь ошиблись. Гаснут вмиг, оставляя тебе свою жалость. Но ты уже поднялся в рай. И вот бродишь ты по раю, а счастья нет. Когда-нибудь и тебя кто-то будет любить так же. Но ответишь ли ты? Не знаю… А мысли о Захаре оставь. Не он твоя судьба». Я тогда за последнюю фразу разозлилась на отца страшно…

– Ляна, нужно ехать. Ты как, сможешь за руль? Или отвезти? Машину можно и здесь оставить. – Сотник подал мне руку, помогая встать со ступеньки.

– Все в порядке, доберусь сама.

Прежде чем сесть в машину, я осмотрелась. Тревога, возникшая вдруг, была столь острой, что пришлось сделать глубокий вдох, чтобы унять часто забившееся сердце. Какая-то птица кричала пронзительно тонким голосом, напоминая рыдания профессиональной плакальщицы на похоронах. Вдруг совсем рядом ухнул филин, обрывая ее стенания, и наступила тишина. Я отчетливо «услышала» всплеск воды от погружения в нее весел. Лодка с человеком в плащ-палатке «проплыла» перед моим мысленным взором и словно растаяла в ночной мутной темени. Теперь мне слышна была лишь песня, которую тихо «напевал» лодочник. Это был известный романс «Не для меня…».

Я ничего не сказала Сотнику, торопливо сев за руль, пока майор не заметил моего волнения. Но я была уверена, что человек в лодке так же реален, как и мы с моим собеседником. И он, возможно, был сегодня на территории дач, вполне вероятно, что и в моем доме. Я бы даже смело приписала ему убийство деда, если бы того действительно убили. Убили… или довели до приступа, его убившего? Если этот исполнитель романса встречался с Егором Романовичем, между ними могла возникнуть ссора… Черт, ну почему я не могу до сих пор «открыть» старика? Даже мертвый он непробиваем. Единственная картинка, что я смогла «увидеть», – как он берет фотографию из альбома и прячет в карман. И кого-то окликает… того, кто потом в лодке уплыл, доведя старика до инфаркта? И еще и поколотив изрядно? Холодок, резво пробежавший по позвоночнику, был подтверждением моих догадок – так было всегда, когда я оказывалась права.

Машина Сотника так и плелась за мной по трассе – я по темноте ездить с нормальной скоростью боялась, даже в очках плохо видя дорогу. Впрочем, при наступлении сумерек я так же неуверенно передвигалась и по земле: официально диагноз «никтолопия», в простонародье «куриная слепота», был поставлен мне не так давно, но при слабом освещении я видела плохо с раннего детства.

Сотник сопроводил меня до моста через Татьянку, там развернулся и, помигав прощально фарами, уехал. А я вдруг пожалела, что вот так, сразу, оттолкнула его от себя.

Круглосуточный супермаркет на въезде в город приветливо встретил меня ярко освещенными витринами, но я, вовремя вспомнив, что на заднем сиденье так и остались лежать пакеты с продуктами, даже не притормозила. Въехав во двор, я заметила, что окна кухни и комнат темные. Понадеявшись, что Тальников не заснул, а ждет меня, я, слегка постучав по стеклу кухонного окна, открыла дверь магнитным ключом, дубликат которого хранила в бардачке машины.

Нажать кнопку звонка не успела – по ту сторону двери раздалось громкое «блин»: Захар заперся на все замки, долго возился, открывая и ругаясь при этом. Наконец, справившись с последним препятствием – цепочкой, он открыл мне дверь.

– Ты почему не звонила?! Я уже подумал, арестовали, что ли! А куда бежать, если что? Какое отделение или район? – засыпал он вопросами, буквально втаскивая меня в квартиру и захлопывая за моей спиной дверь.

– Пакеты отнеси на кухню, – спокойно сказала я, понимая, что не так уж сильно он волнуется, как хочет показать.

– Какие пакеты… А… Ну, конечно, давай. Тут кто-то на телефон названивал, – кивнул он на раритетный телефонный аппарат, висящий на стене. – Я даже оторопел – подключен! Но отвечать не стал. Мало ли…

На городской номер настойчиво мог звонить один человек – Тата. Она же в свое время настояла, чтобы я не отказывалась от этой услуги связи, она же раздобыла где-то на блошином рынке это черное чудовище с диском для набора цифр. Не услышать по-стариковски хриплый, с прорывающейся периодически молодецкой трелью звук зуммера было невозможно.

– Это Тата, ты ее должен помнить. Одноклассница твоего отца и моей мамы. Гинеколог. Она сейчас в больнице, выписывают послезавтра, не забыть бы забрать ее, – проговорила я машинально.

– Смутно что-то припоминаю. Да не суть. Стоп! А куда выписывают? Ты-то при чем?

– Тата живет со мной, Захар. Уже двенадцать лет.

– Ну, понятно… Короче, деться мне теперь некуда. Ладно, свалю к своим в Анапу.

– Тальников, ты о ком-то, кроме себя, думать можешь? Жанна мертва, тебе неинтересно, кто ее убил? Ты уверен, что ты?

– А ты пошамань – и узнаешь! – неожиданно зло огрызнулся Захар. – Я или не я, Фандо разбираться не станет. Теща скомандует «фас» – она в последнее время со мной на «будьте любезны» общается, давно догадалась, что мы с Жанкой на грани развода. Конечно, я виноват у нее! Денег моих Жанке не хватает, никуда вместе не ездим, с внуками не сподобились. Хотя на кой они ей?

– Она не знает, что Жанна пьет?

– Нет вроде. Или вид делает. При ней Жанка держится, я заметил. Были на той неделе на фазенде Жоры, пару бокалов вина выпила, а дома коньяком догналась. Чушь какую-то нести начала: типа, Жора с матерью мутит не по своему желанию, знает та о нем что-то такое, за что его закрыть надолго могут. Вот и таскает ее господин Фандо по всем тусовкам, и ни в чем ей отказа нет. Я, правда, и сам понять не могу, что Жора мог найти в этой пустоголовой тетке! У Гелы образование – четыре класса церковно-приходской школы и танцевальный кружок при сельском клубе. Отец Жанки, Каверин, ее на конкурсе красоты нашел. Влюбился с ходу – и сразу под венец. Жанка у них в тот же год родилась. Недоношенная. Оно понятно – Геле тогда только шестнадцать исполнилось.

Я усмехнулась – от Таты знала, что все в порядке со сроками родов было. Тата, тогда молодая практикантка, наблюдала процесс воочию. Жанна родилась с небольшим весом, поэтому обмануть Каверина для Ангелины Станиславовны труда не составило.

– Гела с помощью Жоры меня уничтожит, – подытожил Захар трагическим голосом.

Я под его причитания разобрала пакеты с продуктами, налила в чайник воды. «Почти полночь, а я бы съела чего-нибудь. И не печеньку, а кусок мяса или колбасы. И булочку. Не съем – не засну!» – подумала я, нажимая кнопку на чайнике.

– Я тут макароны прикончил, ничего? – Захар кивнул на пустую сковороду.

– Да на здоровье.

– Так ты меня не выгонишь? Мне дело одно нужно довести до конца в этом городе, я потом куда угодно смогу уехать. Хотел в Питер. Или в Москву. Там легче затеряться. Или за бугор… если успею!

– А тебе обязательно нужно скрываться? Захар, найти человека сейчас не проблема. Ты же не собираешься документы менять?

Он молчал, а я вдруг подумала, что не в смерти Жанны дело. Нет, он, конечно, ее толкнул, но слегка… Стоп! Почему упала как подкошенная? Ей стало плохо? С чего вдруг так резко?

Я закрыла глаза, в подробностях вспоминая то, что «увидела» раньше… Когда Захар нес Жанну на руках, она что-то ему говорила…

– Захар, вспомни, что конкретно говорила Жанна, когда вы поднимались по лестнице в спальню?

– Чепуху молола, как всегда. Что бросит меня первой уже скоро. Пошлет нас всех… ну, по направлению туда… Да, пить бросит. Потому что новая жизнь начнется. Ничего конкретного, я все это слышал не раз.

– То есть, когда ты ее опустил на кровать, она была в хорошем настроении…

– Да в прекрасном! Смеялась как дура…

– Да, слышала… – Я задумалась, пытаясь вспомнить выражение лица Жанны в тот момент, когда она просила о помощи.

– Тьфу, никак не привыкну… Ты где слышала? Там, у себя в голове?

– В голове… – машинально ответила я. – Захар, тебе не показалась, что она чего-то резко вдруг испугалась? Глаза широко открыты, потом как бы взгляд уплывает в сторону… И ты ее легонько толкаешь… А падает она рядом с кроватью… Нет, это не просто испуг! Скорее страх, даже ужас. Что или кто ее так напугал? Ты точно был один? Дверь в коридор была открыта?

– Да, я как пнул ее ногой… А что, там еще кто-то был, думаешь? За моей спиной?

– Не знаю, не видела… Ей стало плохо, Захар! Так плохо, что она… успела испугаться, что умирает! – У меня по позвоночнику пробежал холодок. – Сердце? У нее были проблемы?

– Не было у нее никаких проблем со здоровьем! В марте из Италии вернулась, успела до того, как выезд закрыли. Ездила туда по туристической визе – Фандо подарок сделал на именины. Так вот, все, кто был с ней в группе, – с вирусом, кто-то даже тяжелый. А она отсидела в изоляции в доме две недели, выпила коньячку литров так пять, никаких тебе последствий. Я в это время в родительской квартире жил… Красота… Здорова Жанка, начинай завидовать!

– Думай, что говоришь, Тальников! – оборвала я его.

– А, ну да. Так ты думаешь, отравилась пойлом? И не я ее?…

– Или отравили, – неожиданно вырвалось у меня, и я вновь почувствовала, как холодеет спина.