Текст книги "Шанс (Коммуналка)"

Марина Болдова
Шанс (Коммуналка)

Иван Семенович Качинский ждал ее, пытаясь по словесно нарисованному его другом следователем прокуратуры Беркутовым портрету, понять, зачем ей он, скромный нотариус районной конторы. С таким именем ей следовало иметь своего, проверенного, из поколения в поколение ведущего дела фамильные. Но, Эмилия Яновна Фальк попросила Егора познакомить ее именно с районным нотариусом. Качинский с Беркутовым учились в одном классе, дружили так, необременительно друг для друга, особо не навязываясь с заботой, но и не оставляя без поддержки.

Иван хорошо подготовился к встрече, даже посетив библиотеку, чтобы узнать немного историю семьи. Именно немного, потому, что много просто не было.

…Профессор медицины Людвиг Фальк появился в Самаре из ниоткуда (сведений нет!) в 1740 году с женой и сыном. Практику он заимел частную, от служения в окружной больнице отказался, сославшись на слабое здоровье. Этим он открыл начало династии врачей, которые лечили жителей уездного города вплоть до революции. Чем не угодил новым властям последний представитель фамилии Фальк, Ян, в документах не указывалось. Но, фактически бросив на произвол судьбы дочь – младенца и не очень окрепшую от родов жену, уехал из России. Жена Марта сокрушалась на неверного ей мужа, плача на кухне большой коммуналки, бывшей же профессорской квартиры, уплотненной утвердившимся во власти пролетариатом. Соседки, тетки – станочницы механического завода ее не понимали, не принимали и старались, кто отвернуться от нывшей женщины, кто, откровенно сплюнув, вытолкать ее взашей. В своей комнате, бывшей кухаркиной, Марта пеняла маленькой Эмилии, чтобы та вела себя тихо, не пищала громко, дабы не злить соседок-тружениц. Сама Марта жила невесть на что. Вроде как могла она уколы делать, ходила по домам к больным, но много ли на этом наживешь? Не бедствовали Марта с дочерью и во время войны, разносолов никто у них на столе не видел, но розеточка с постным маслом и кусок хлеба на обед Эмилия съедала прямо в общей кухне, запивая кушанье горячей водой из подогретого чайника. Эмилия росла в некоторой изоляции, занятая музыкой, но не медициной, нарушив тем самым традиции семьи. Выражение лица на кукольном ее личике было отрешенным, словно не было здесь, на грешной земле души Эмилии, только плоть. Замуж она не вышла, прервав род Людвига Фалька на корню…

Все это Иван Качинский прочел в художественном очерке историка и краеведа Евы Бун. Почему Бун так заинтересовалась семейством Фальк, Иван так и не понял, но, полагал, что речь все-таки идет о каком-то наследстве. Намеки на скрытое от людских глаз богатство в очерке просматривались, правда, очень уж призрачно.

Решив для себя, что Эмилия Фальк хочет сообщить ему именно об этом, Качинский возгордился на миг, но тут же сам себя и осадил: фантазией он обладал бурной, не раз из-за этого попадая в пикантные истории.

Эмилия Яновна Фальк представлениям о ней Качинского явно не соответствовала. Встреть он ее на улице, зацепился бы взглядом обязательно, до того она впечатляла. Никаких побитых молью воротников из норки, нелепых шляпок а-ля двадцатые годы и смешных бархатных сумочек (соседка по дому, мнившая себя в прошлом графиней, имела все перечисленное). Синий костюм из легкой ткани был сшит по фигуре даже не в прошлом году, а в этом же сезоне и явно хорошим портным. Белые туфли на демократичном каблуке и хорошей выделки кожа сумки выдавали достаток. Украшений не было, только небольшое золотое колечко на безымянном пальце левой руки.

Но самое главное было не это. От старушки (а Иван знал, что ей исполнилось девяносто), исходила волна уверенности и покоя. "Все будет хорошо!", – промелькнуло быстро, и он ответил на мягкую улыбку Эмилии Яновны широким искренним оскалом.

– Егор Беркутов был так любезен, что согласился помочь мне найти помощника в одном деликатном деле, – витиевато начала Эмилия, заставив Качинского слегка покраснеть.

– К вашим услугам, – выдавил он и выжидающе замолчал.

– На самом деле в моей просьбе нет ничего сложного. Я хочу попросить вас оформить мою квартиру в наследство некоторым лицам и, после моей смерти, проконтролировать исполнение моей воли. Согласны?

Качинский кивнул.

– Вот документы на квартиру, – она протянула ему пластиковую папку, – Посмотрите внимательно, а потом я вам объясню, что я хочу.

Качинский прочел адрес и удивился. Дом был ему знаком. Там, на втором этаже, в коммуналке, когда-то жил их с Беркутовым одноклассник. Квартира Эмилии Фальк была на первом. Пять комнат, две по двенадцать, три по двадцать метров. Огромная кухня, коридор. Да, такая квартира, даже находясь на окраине города, стоила баснословно дорого. А здесь был исторический центр. "Так и есть. Двести тысяч евро", – прочел он заключение оценщика.

– Я все понял, Эмилия Яновна. И кто же наследники? – он знал, что детей у нее нет.

– Прямых наследников на эту квартиру нет. Я – бездетна, – она запнулась совсем чуть и тут же продолжила, – Я, наверное, должна буду все же немного рассказать о себе.

– Я слушаю Вас.

– Мой отец бежал в семнадцатом. Как говорила мама, ненадолго. А получилось – навсегда. Он ничего с собой не взял, я имею в виду ценности, все осталось в доме. Никто и предположить не мог, что начнется "уплотнение". Мама с ужасом смотрела, как в наши комнаты втаскивали узлы грубые бабы, ломали на дрова нашу мебель, затаптывали наборный паркет. Ей пришлось прикинуться брошенной, несчастной, чтобы вызвать в них сочувствие, но все было напрасно. Больше всего она боялась, что найдут тайники. А они остались в каждой комнате, надежно скрытые, недосягаемые. Мы жили тем, что зарабатывала уколами мама, и давал их с папой старый друг – врач Никольский.

О тайниках мама рассказала мне незадолго до своей смерти. Не посчитайте меня меркантильной, но я решила, что добуду семейное добро. А для этого я должна была как-то попасть в комнаты соседей. Наверное, мне повезло. После войны в бывшую спальню родителей вселилась моя школьная учительница по литературе. Я была у нее частой гостьей. До сих пор со стыдом вспоминаю, как достала из первого тайника часть наследства. Как потом оказалось, самую существенную. Это было уже в шестидесятые годы. Лилия Михайловна под конец своей жизни впала в стойкий маразм, и я ухаживала за ней, оставаясь иногда и на ночь. Однажды, воспользовавшись ее беспамятством, открыла тайник. Там были мамины украшения. Оставалось найти способ, как изъять остальное. Но, тут везение и закончилось. Сначала умерла старая работница, занимавшая бывший папин кабинет, где он принимал больных. Комнату отдали соседке, у которой было трое детей. Той, что жила в приемной с отдельным входом с улицы. А позже, она же заняла и еще одну освободившуюся комнату рядом с кухней. С этим все разраставшимся семейством я почти не общалась, доступа в их комнаты не имела. Это был тупик. Мамины кольца, серьги и броши я надежно спрятала у себя, только однажды снесла в скупку одно кольцо.

И только к 2005 году мне удалось расселить квартиру. Я опустошила все захоронки, кроме одной.

Егор мне рекомендовал вас, Иван, как человека порядочного, поэтому я уверена, что вы честно выполните мою волю и удовлетворитесь размером комиссионных.

– Да-да, разумеется, – Качинский снова слегка покраснел, – Что я должен сделать?

– Во-первых, отнестись серьезно к тому, что я сейчас скажу, даже, если это вам покажется несколько…экстравагантным, – Эмилия Яновна удовлетворенно кивнула, увидев его успокаивающий жест, – И оформить всю сделку юридически так, чтобы впоследствии не возникало никаких вопросов.

– Хорошо, – коротко сказал Качинский.

– Вы знаете из истории, как пострадали многие русские люди от пролетарской революции. Но, так называемая перестройка сломала судьбы не меньшему количеству. Я хочу дать шанс хотя бы некоторым из них заново встать на ноги. Это будут совсем незнакомые мне люди, можно сказать случайные. Идея моя такова, чтобы оказать этим, выбитым из привычной колеи гражданам, начальную поддержку. Я готова предоставить каждому жилье и некоторую сумму на первое время. Всем одинаковую. А жить они будут в моей квартире.

– Но, Вы же, простите…

– Жива? Это ненадолго. У меня рак. Врачи не дают и месяца. Сегодня же я ложусь в клинику, откуда уже не выйду. Вам сообщат.

От ее какого-то будничного тона у Ивана помимо воли защипало глаза. Он поморгал, глядя в сторону, и опять посмотрел на собеседницу.

– В ваших глазах нет жалости, Иван, только боль потери, – констатировала Эмилия Фальк немного удивленно.

Качинский только и смог, что согласно кивнуть. "Вот так бывает: видишь человека первый раз в жизни, за какие-то полчаса успеваешь к нему привязаться, а он…уходит. Насовсем", – подумал он с горечью.

– Я продолжу, – Эмилия Яновна вздохнула, словно утомившись, – По условию завещания квартира полностью отойдет тому или тем, кто действительно использует данный шанс с толком. Я понятно выразилась?

– То есть, пять человек будут как бы бороться за право обладать квартирой? И кто же будет решать, кто на самом деле заслужил это право?

– Вы.

– Нет, это невозможно. Речь идет о слишком больших деньгах. Я не смогу взять на себя такую ответственность…

– Сможете, Иван.

– Они все передерутся! Вы, Эмилия Яновна, наивно полагаете, что все люди изначально порядочные, не так ли? А вы не думаете, что за такие деньги они могут пойти даже на преступление! Поговорите с Егором на эту тему, он Вам расскажет…

– С Егором я уже это обсудила. Но, вы меня не до конца выслушали. Сами участники моей идеи будут знать, что квартира может остаться им в собственность именно с этим условием. Это будет для них дополнительным стимулом, согласитесь.

– То есть, заселяются они в нее временно, так? Как бы снимают?

– Да. Срок им – год. И вы должны только все это оформить юридически. Когда вы сможете подготовить документы?

– Сегодня к вечеру. Но, я все же не согласен с тем, чтобы решать судьбу квартиры.

– Хорошо, – она вздохнула. Тогда вы просто зачитаете им мое завещание полностью только по истечении года. И пусть решают сами. Согласны?

– Да. Но, это, я Вам скажу, тоже чревато. Люди разные…

Глава 1

Очень хотелось курить. А сигарет не было. Пачка, которую она прятала о мужа, была пуста. А еще хотелось позвонить кому-нибудь. Но – Светка вытаптывала подиум в Милане, а Катерина, еще в конце мая переселившись со своим выводком на дачу, возвращаться в город не спешила. Аля ее понимала – восемь месяцев в году ей приходилось в одиночку сражаться с тремя сыновьями и их, чаще всего неадекватным, папашей. А на даче с ней жила Нани, ее татарская свекровь, любимая и Алей, и Светкой и ею, Катериной. Что касается младших внуков, они по неопытности лет не могли еще оценить то сокровище, которое досталось им в виде бабушки. Поэтому, только и могли, что выражать щенячий восторг при встрече с ней, искря карими глазами – бусинками.

Аля еще раз с сожалением посмотрела на пустую пачку, затем оторвала четвертинку от двойного газетного листа, завернула смятую пачку и, внимательно осмотрев сверток, решила, что сойдет: ее бдительный муж, заглянув в ведро, увидит только комок бумаги. В противном случае….

Почему-то она до сих пор от него не ушла. Ругая себя за слабость, которая проявлялась в любви к денежным знакам, Аля стыдливо прятала глаза, когда ее ругали подруги, и молчаливо укоряла Нани. Похоже, всем было понятно, что терпит Аля зря, что все равно наступит миг, когда все закончится, что ее муж, очень большой милицейский начальник, бросит ее сам, так и не поняв, что предать дважды нельзя: это будет всего лишь продолжение того, первого предательства. Не прощенного, не забытого ни самой Алей, ни им. Они оба были виноваты в равной мере. Он – что заставил ее смолчать, она – что согласилась.

…При знакомстве она назвалась Тиной. Потому, что не хотела продолжения этой встречи, навязанной ей матерью и отчимом. Ей нравилось ее имя Алевтина, и нравилось, когда мама называла ее Алюшей, подруги – Алей. А Тиной она была только для чужих. Вот так, махом, записав своего будущего мужа в чужаки, она терпеливо высидела застолье в честь дня рождения хозяина дома, полковника Бурова, отца Сергея. Сергей Буров, только что спекшийся юрист, по решению семейного суда был приговорен к срочной женитьбе и был сам не рад, что не настолько еще отважен, чтобы перечить отцу. Смотрины будущей жены, падчерицы подчиненного его отца, он принял, как неизбежное зло и согласился поприсутствовать только с мыслью разделаться с мероприятием по – быстрому и, желательно, без определенных выводов. Аля, перешедши на третий курс педагогического института и вступив в самую сочную пору студенческой жизни, замуж не собиралась вообще и тем более по принуждению. Поджатые губы матери и суровый взгляд отчима на нее не подействовали, но, услышав из уст последнего, что поездка в Сочи, так ею желаемая, может и не состояться (далее следовала многозначительная пауза), согласно кивнула головой. Думая, что от нее не убудет, а поехать на юг хочется!

Так они и встретились, горя одним желанием – отметиться и смыться. Имена Тина и Сергей прозвучали вежливо и официально, а рукопожатие вышло и вовсе второпях и больше походило на мимолетное касание чужих друг другу рук. Но, получилось так, что Аля, сидя за столом напротив Сергея, часто ловила на себе его любопытный взгляд и один раз даже улыбнулась на его весьма посредственную шутку.

«Смылись» они вдвоем, провожаемые довольными взглядами обеих пар родителей. Как удалось Сергею уговорить ее поехать в общежитие Университета на прощальную вечеринку курса, Аля удивлялась потом сама. Но, проснувшись утром в чужой комнате, на плече чужого мужчины в самом непристойном виде, то есть в его же рубахе на голое тело, она поняла – капкан захлопнулся. Овладев ею еще раз, чтобы уж наверняка, Сергей с довольным видом рассматривал испачканные прощанием с девственностью простыни и сыто улыбался. Фраза «а я вот такой – мое, и точка» – прозвучала уже в присутствии хозяина комнаты, толком не протрезвевшего друга Сергея Женьки Хлудова. Тот тут же согласился записаться в свидетели и этого акта и последующего акта гражданского бракосочетания.

На робкий вопрос Алевтины, а зачем ему эта канитель с женитьбой нужна, Сергей усмехнулся: «Так предки все равно не отстанут, а ты красивая, не дура и в постели ничего. Почему я должен кому-то отдавать такое сокровище?» «А любовь?» – пискнула она, еще надеясь на что-то. «А любовь есть. Ты просто еще не поняла, что уже любишь меня. Но, со временем, поймешь!» – припечатал он окончательно.

Пышная свадьба закончилась поездкой в Сочи. Отчим выполнил свое обещание. Но, только вместо Катьки, на соседней полке купе вагона СВ посапывал неожиданный муж Алевтины…

Аля вздрогнула, услышав, как поворачивается ключ в замке входной двери. Мельком глянув на настенные часы, ровно восемнадцать ноль-ноль, она быстро окинула кухню тревожным взглядом. Все, кажется, было в порядке: ни одной лишней посудины вне положенного ей места в шкафу, ни крошки, ни капли пролитого недавно ею чаю на столе. Полотенце сложено ровно посередине и висит строго вертикально на специальной перекладине. Прихватки на крючке, горшок с цветком – в центре подоконника. Занавеска накрахмалена и собрана ровными складками.

– Тина! Тебя опять не было дома с десяти часов и до полудня! Почему я о том, что ты собираешься уйти из дома, узнаю от своего секретаря, а не от тебя? Мы, кажется, договаривались, что ты будешь мне сообщать о своих передвижениях!

– Я всего-то до продуктового и обратно, – она оправдывалась уже по привычке.

– И, что? А, если что-то случится, где я буду тебя искать?!

– А будешь?

– Ну…, – растерялся Сергей от неожидаемого им ответа. По сценарию, жена уже должна начать оправдываться интенсивно.

– Сергей, это невыносимо, – Аля посмотрела на его недовольное лицо, – Я без твоего высочайшего соизволения не могу лишний раз никуда выйти!

– Не нравится? Терпи, должна! – к нему вернулся его уверенный тон.

– Почему я должна? И кому?

– Ты – моя жена. В документе расписывалась? – разговор опять свернул в бессмысленное русло. Так было каждый раз, как только Аля пыталась договориться с ним о послаблении режима.

Продолжать не имело смысла. У нее опять ничего не получилось. Она мучилась этой своей сытой режимной жизнью, мучая, вероятно, и его. И кто-то первым должен бы разорвать этот бег по кругу. Но, они были повязаны. Повязаны не только семейными узами, но и смертью близких. Точнее, предсмертным обещанием генералу Бурову, единственному выжившему в страшной автокатастрофе, в которой погибли их с Сергеем родители. Единственному, кто продержался еще несколько часов благодаря своему могучему здоровью.

Глава 2

– Жорик, это ты? – слабый голос матери из дальней комнаты был еле слышен.

– Да, мама, – Георгий постарался ответить твердо, хотя язык заплетался из-за выпитого. Да, но опять надрался, как свинья, по определению соседки Полины Яковлевны, знавшей их семью уже сорок пять лет. А ему, как раз сегодня, и исполнилось сорок пять.

Он был холост пожизненно, без всякой надежды на какие– либо продолжительные отношения с женщинами. Неудачник во всем: с кафедрой пришлось расстаться – молодая смена пришла, подруга, пусть временная, не получив от него даже дежурного цветка (ну, не было денег!) на Восьмое марта, растворилась вместе с весенней капелью, мать, здоровая еще недавно женщина, вдруг слегла. И вот уже четвертый месяц он без работы, один на один с лежачей больной на руках. Как тут не расслабиться? Тем более, на дармовщинку: не перевелись еще друзья у Георгия Полякова. Хотя, после сегодняшнего…И что его понесло?!

…С Василием Голодом они учились в школе. Как сели на одну парту в первом классе, так и не рассаживались до десятого. Вот такая дружба. Если бы не мать…Но, Амалия Брониславовна никак не соглашалась пустить в дом оборванца Ваську, сына этой подъездной простигосподи с первого этажа Вальки Голод. Мать у Васьки была такой красавицей, что даже у пацанов захватывало дух. Мужчины в округе, кто посмелее, захаживали к ней на чашку чая, а уходили обласканные и накормленные сытным ужином. А кое-кому удавалось испробовать и утренних блинков. Женщина не таилась, не прятала глаза от глумливых соседок, а ходила по двору с гордо поднятой головой, насмешливо поглядывая на замученных бытом чьих-то жен. В годы советской серости, когда яркими были только красные флаги да галстуки пионеров, Валентина одевалась в цвета броские и красила губы алой помадой. Васька к образу жизни своей матери относился не по годам философски: дома было бы что пожрать, а остальное – ее дело. Другой бы бежал из дома в подворотни да котельные, но Васька еще в первом классе записался в боксерскую секцию и не пропускал ни одной тренировки. Коренастый и плечистый, он всегда нравился девчонкам. Находившемуся почти всегда при нем Жоре тоже перепадало: девочки на свидания приходили парами, Васька выбирал себе одну, ну, а та, что останется, доставалась тощему, не спортивному, но умному другу. И только раз они подрались. Собственно, и не драка это была вовсе, а так, Жорик попытался рукой замахнуться, когда увидел, как Васька к Кате покатывает. И тут же получил обидный толчок пальцем в грудь и упал. Думая, что потерял Катерину, так звали обожаемый предмет спора (а он, Жора, проигрывал перед Васькой и статью и силой), Жорик пересел от Васьки на пустующую парту в последнем ряду. Васька, заметив это, тут же подошел к нему и, со словами «не х…из-за бабы дружбу рушить», легко перекинул сумку Жорика обратно на место. С Катериной Жора встречаться не перестал, но остро следил за Васькой, до конца не доверяя другу.

Это было в выпускном классе, когда нужно решать, что дальше. Для Васьки, по крайней мере, все было ясно – воинская часть под Москвой уже ждала чемпиона области по боксу Василия Голода. А Георгию Полякову еще предстояло сдавать вступительные экзамены в институт. Васька ушел в армию, а Жора с Катей готовились к свадьбе.

А летом вдруг Катерина сказала ему, что разлюбила…

Первая любовь Жорика оказалась единственной. Привычка всех своих потенциальных невест сравнивать с Катенькой Сотниковой была с одной стороны болезнью, с другой – ловким манкированием брачных уз.

Школьная дружба Голода с Поляковым переросла в странные отношения. Раз в несколько месяцев они встречались в пивнушке за кружкой пива с воблой. Стуча по столу пересушенной рыбешкой, бывший боксер Васька Голод втолковывал кандидату технических наук Георгию Полякову, как нужно зарабатывать деньги. Год от года менялся транспорт, на котором ныне бизнесмен Голод подъезжал к питейному заведению: от новенькой «девятки» до мерса последней модели. Завлаб Поляков неловко спрыгивал с подножки трамвая.

А сегодня, получив в подарок от школьного друга «Паркер» с золотым пером и очередную порцию наставлений, безработный Поляков вдруг обозлился и припомнил разом Ваське все от первого тычка за Катю до построчно всех унизительных поучений «тупого боксера». За что и получил в зубы от Васькиной охраны.

Вот так, жалея себя, он топтался в коридоре собственной квартиры, оттягивая момент встречи с матерью.

Холодный душ и чистка зубов привели его в состояние, близкое к нормальному. Георгий взял из кармана подаренную Голодом ручку и пошел к матери.

– Мам, смотри, что подарил мне Василий, – он поцеловал мать в холодную щеку и открыл футляр.

– Господи, ну зачем тебе это? Он что, не понимает, что унижает тебя такими подарками?

– Мам, не начинай опять. Васька от чистого сердца…

– От чистого? Какое такое чистое сердце может быть у этого бандита?

– Он не бандит, – разговор этот продолжался уже не один год.

– Да! Сам, может быть, он и не грабит и не убивает! Но его головорезы! Откуда тебе знать, что творят его наемники? Откуда у этого оборванца такие деньги?

– Мама, Василий давно не оборванец. К этой категории уж скорее можно отнести меня, – усмехнулся Георгий невесело, – Василий крупный акционер многих предприятий и фирм. Он много работает сам. В конце концов, он окончил финансовый институт.

– Побойся Бога, сын! Какой институт! Диплом он просто купил! Все так говорят.

– Все, это – как я понимаю, Полина Яковлевна? Она, конечно, много знает! По ее утверждению, я – конченый пьяница.

– А это не так? – мать посмотрела на него с надеждой.

– Не так, – буркнул Георгий и отвернулся.

– Жорик, мне же недолго осталось. Как же ты будешь, один? Твой отец пил много, да. Но у него был такой ответственный пост! Он очень уставал от постоянного общения с людьми, поэтому и мог позволить себе расслабиться. А что у тебя? Непыльная работа на кафедре, ты даже диссертацию докторскую забросил. Никакой ответственности перед семьей, где жена, дети? С чего ты каждый день прикладываешься к бутылке?

Георгий сидел на стуле у кровати матери и честно пытался осмыслить то, что она говорит. И не мог. Ответственный пост у отца? Какой, к черту, пост – начальник отдела кадров на заводе? Какие люди? Работяги, которых он оформлял на работу? А пил он не от перегрузок на рабочем месте. Он бежал от домашней тоски: от постоянно шипящей на него жены, от серой убогости их отношений. Это Жора понял однажды, когда узнал от Васьки, что отец захаживает к его красавице – матери. Отец даже не оправдывался, когда он его припер к стенке, обвиняя. Только попросил: «Оставь мне хоть эту радость, сынок, иначе совсем беда. А мать твою я никогда не брошу». Он тогда даже не разозлился на отца за предательство. Он как-то сразу понял его. Понял и ничего не рассказал матери. Кажется, она до сих пор не в курсе, где по вечерам иногда зависал ее муж.

Это еще мать не знала, что работы у него уже давно нет. Что он потихоньку продает коллекцию монет, которую начал собирать еще дед. И, что большая ее часть уже перекочевала к Ваське Голоду.

– Мама, давай не будем о твоей кончине. Ты еще проживешь долго, а я успею жениться и родить тебе внука, – выговорил он старательно – весело, – А сейчас я приготовлю тебе ужин. Что ты хочешь? В меню – картошка жареная, вареная, пюре. Выбирай!

– Опять ты уходишь от разговора! Делай, что хочешь, – безнадежно махнула она рукой.

«Вот и ладно. На сегодня воспитательная часть закончена. Однако, с пюре я погорячился, молока-то нет…» – подумал Георгий, открывая дверцу холодильника.