Текст книги "Долина Совести"

Глава 5
Выпускной

Рассвет лежал над речкой, серенький, неказистый, облачный, совершенно не соответствующий своему великому назначению – отделять детство от юности.

– Утро новой жизни, – ворчливо сказала Марфа Чисторой.

– Уж какое есть, – хмыкнул Влад.

Выпускной бал заканчивался. Они стояли над рекой, на смотровой площадке, и утренний ветер перекатывал у них под ногами обертки от конфет и бумажные стаканчики.

Девчонки кутались в кофты поверх выпускных платьев.

Ребята выглядели как потасканные конферансье после ночного загула – в мятых костюмах, потных крахмальных рубашках, со съехавшими набок бабочками.

– Спать охота, – сказала Марфа.

– Всю жизнь продрыхнешь, – весело заметил Димка.

Он был очень весел сегодня. Прямо-таки фонтан энергии, неиссякающий гейзер остроумия, еще немного, и он утвердится в роли души компании – то есть захватит место, два последних года успешно занимаемое Владом…

– Ты вроде бы даже рад, – сказал Влад, когда они нестройной толпой возвращались к автобусу.

Димка оглянулся через плечо:

– Нет, я не рад. Но когда человек принимает решение… ему гораздо легче.

Влад устыдился.

В автобус садиться не спешили. Надували воздушные шарики, истерически смеялись всякий раз, когда они лопались; расписывались друг у друга на манжетах. Девчонки перекладывали из руки в руку увядшие за ночь цветы. Кое-кто дремал на задних сиденьях; водитель начинал раздражаться.

– Пойдем пешком, – предложил Влад.

Они потихоньку выбрались из толпы и, сбивая росу с сизой парковой травы, потрусили прочь.

Было уже совсем светло. Просыпались птицы.

– Я не радуюсь, – повторил Димка.

Он был очень импозантен в бордовом замшевом пиджаке с тоненьким, как удавка, темным галстуком на шее. Влад подумал, что Димка выглядит старше своих лет. И что он, Влад, рядом с Димкой – мальчишка.

– Всему свое время, – продолжал Димка. – Нам есть что вспомнить… и мы будем вспоминать. С удовольствием. Потом.

– А может быть, обойдется? – безнадежно спросил Влад.

Димка покачал головой:

– Нет… рано или поздно… это должно было случиться. Только не рассказывай мне, что больной зуб надо вырывать потихоньку, постепенно, медленно…

– Я для тебя – больной зуб?!

Димка остановился. Влад по инерции пробежал еще два шага – и остановился тоже.

– Ты для меня друг, – тихо сказал Димка. – И всегда им останешься. Сомневаешься?

Влад мотнул головой, и они пошли дальше.

Город был пуст и влажен. Даже дворники еще не проснулись – только выпускники, ошалевшие от свалившейся на них свободы, шатались парами-тройками, возвращались домой после бурно проведенной ночи.

Влад и Димка шагали молча, потому что все, что можно было сказать, было многократно переговорено вчера, позавчера, неделю назад.

«Поклянись мне, что ты не скажешь ни мне, ни моим родителям, никому из класса не скажешь, куда ты уехал».

Их обогнал автобус. Одноклассники азартно махали руками, плющили носы о стекло, однако водитель не остановился.

«Поклянись, что никто в городе не будет знать, куда ты уехал». – «А мама? Вдруг она кому-то скажет?» – «Сделай так, чтобы не сказала. Придумай как».

Они шли знакомыми улицами. Кое-где уже посвистывали метлы. Над мусорными баками маячили серые тени утренних котов.

«Но мы ведь потом увидимся? Когда-нибудь?» – «Конечно. Когда-нибудь».

В подворотне напротив распивали что-то из лимонадных бутылок. Шесть утра…

«Ребят, наверное, тоже шарахнет. Как тогда в лагере… Поэтому уезжай в июле, чтобы мы успели оклематься до августа, до вступительных». – «Я тебе позвоню…» – «Не звони. Напиши открытку. И, Влад, если ты вернешься… если ты… тогда ты мне – не друг. Понимаешь?»

Они распрощались, как обычно, на автобусной остановке. В этой ритуальности было что-то нарочитое; Влад шел домой, и ему казалось, что он улетает в космос. Надолго, навсегда. Много раз исхоженная улица показалась ему трапом звездолета; горечь потери боролась с предчувствием неизвестно чего, но хорошего и обязательно нового.

Теперь все будет по-другому. Он не повторит прежних ошибок, все сделает набело, он будет принимать решения и исполнять их, как подобает мужчине. Димка еще услышит о Владе Палии…

На асфальте под мусорным баком валялась пластмассовая детская машинка с одним колесом. Длинная капроновая веревка подрагивала на ветру; не задумываясь, Влад наклонился, ухватил веревочку за твердый узелок на конце и потащил машинку за собой.

Машинка катилась, вернее, ползла на брюхе. Нарисованный на кабине водитель улыбался как ни в чем не бывало.

…Все они еще услышат. К тому времени они давно будут свободны – от необходимости видеть Влада, говорить с ним… Они увидят его по телевизору, но не ощутят ничего, кроме гордости за него – и, конечно, зависти. Тогда, может быть, он вернется. Они с Димкой встретятся… Димка никогда не завидовал ему… и покажется, будто они расстались вчера. Им будет о чем поговорить…

Влад споткнулся. А что, если выступать по телевизору ежедневно? Как ведущий новостей, например? Постоянные телезрители привыкнут к нему? Вот интересно, возможно ли такое?

Он машинально поправил съехавшую набок бабочку. Выпрямил спину. Гордо поднял подбородок; толстый дворник удивленно вытаращился на юного аристократа в костюме-тройке, с мечтательной улыбкой тянущего за собой детскую машинку об одном колесе.

Он добьется… он может добиться в жизни чего угодно. Мама хочет, чтобы он был врачом… Ему самому иногда этого хочется… Но главного решения он еще не принял. Он выберет сам – не позволит ни обстоятельствам, ни минутной слабости, ни даже маме выбирать за себя. Надо только выстроить свою жизнь так, чтобы умение Влада привязывать к себе людей играло ему на пользу, а не во вред. А если он сумеет это сделать – ого-го! Весь мир будет волочиться за ним, как эта вот машинка на веревочке. Только не надо спешить, надо выбрать, чего же, собственно, больше хочется – быть знаменитым телеведущим? Киноактером? Или даже президентом?

«Понимаешь, Димка, мне позарез надо куда-то поступить, не в этом году, так в следующем. Иначе меня заберут в армию… Представляешь, что будет, если я окажусь в армии?!» – «Да уж…» – «И ведь мама… Я должен найти такое место, чтобы от нее неподалеку…» – «Не говори мне ничего!» – «Я и не говорю… Просто мне все равно придется вернуться домой, может быть, ненадолго…» – «Только не раньше осени. Когда все закончится. Когда многих наших в городе уже не будет… А меня не будет точно, Владка».

Влад остановился перед дверью своего дома. Поднял глаза к занавешенным окнам – так когда-то смотрела Иза…

«Обещай, Влад, что ты смотаешься на все лето и ни одна живая душа в городе не сможет тебя отыскать. Мы заключили с тобой договор, в котором ты представляешь себя, а я – всех тех, кто к тебе привязан. Самое лучшее, что ты можешь для нас сделать, – это свалить из города, и – с концами… Поклянись».

«Обещаю».

* * *

Поезд тронулся. Лента перрона поползла назад; Димка, стоявший у лотка с мороженым и смотревший в сторону, повернул голову и встретился с Владом глазами.

Небрежно поднял руку, помахал – как будто прощаясь по дороге из школы.

Перрон закончился. Влад вернулся в купе. Вытащил из сумки учебник по химии; разговорчивая соседка уже пытала маму о том, куда они едут (в Старгород), и куда поступает Влад (в медицинский), и есть ли у них знакомства в приемной комиссии (к сожалению, нет), и занимался ли Влад с репетитором (что вы, он и так хорошо учится), и есть ли где остановиться (да, у родственников-знакомых), и что-то еще, сдобренное личными соседкиными воспоминаниями…

У окна сидела девчонка, ровесница Влада. Смутно знакомая. Может быть, он видел ее на танцах, или в парке, или еще где-то.

Девчонка молча смотрела в окно. Дорожная болтовня двух женщин текла мимо, никак ее не затрагивая; когда Влад уселся напротив, девчонка мельком взглянула на обложку учебника. И снова отвернулась.

Усилием воли Влад заставил себя понять, о чем идет речь в книге. Перечитал главу в третий раз, в четвертый; на пятый раз соседкин голос отдалился и исчез, как будто между Владом и этой тетенькой в розовом летнем платье образовалась звуконепроницаемая стена. Влад читал, не поднимая глаз; девчонка напротив превратилась в деталь интерьера – наравне со шторками на окне, вешалками для одежды и чемоданом на багажной полке.

Потом текст уплыл в сторону, на его месте оказался узкий асфальтовый перрон, ларек с мороженым и Димка, небрежно машущий вслед.

Димка был демонстративно равнодушен. Уже начал отвыкать, подумал Влад с обидой. Ну ладно, не обнялись перед дорогой, Влад сам так захотел, чтобы не обнимались… Но хоть лицо-то не делать таким постным лучший друг мог бы?! Нет, Владу и так сойдет… у него же голова не болит в разлуке… температура не поднимается…

Но это ведь не значит, что совсем ничего не болит? Они – те, кого он оставляет, – трудное время проведут вместе. А он, Влад… что же, он теперь обречен на одиночество? Всю жизнь?!

Он закусил губу, прогоняя внутренний скулеж. Ничего ему не сделается… там увидим… главное испытание предстоит все-таки не ему, а…

Впереди июль и август. Все решится в июле, но Влад не сможет помочь ни Димке, ни другим одноклассникам. Вот помешать… Для того чтобы помешать, достаточно просто найтись. Жить они будут у родственников тети Веры, маминой старой приятельницы, а муж этой тети Веры знаком с матерью Ждана… И Ждан, если захочет – а он захочет! – узнать, куда уехал Влад, хоть завтра сумеет получить «засекреченную» информацию… Какие такие секреты в маленьком городе?!

Умиротворяюще постукивали колеса. Болтливая соседка пожелала переодеться в спортивный костюм; Влад покорно вышел в коридор, встал у окна, держась за поручень. Вечерело: чтобы увидеть в окне хоть что-нибудь кроме своего мрачного отражения, надо было прислониться к стеклу лбом и носом.

За спиной присвистнула, открываясь, дверь купе. Серьезная девчонка прошествовала в конец коридора – и через две минуты обратно; остановилась у соседнего окна, прижалась к нему лицом.

– Поступать? – спросил Влад.

Девчонка отрывисто кивнула.

– В педагогический?

Она взглянула на него с царственным презрением:

– В театральный.

– А это где? – спросил Влад после паузы.

– В столице, разумеется, – отозвалась она недоуменно. – Или ты про другое спрашиваешь?

Она совсем не походила на девицу, собирающуюся быть артисткой. Во всяком случае, Влад воображал таких девиц совсем по-другому.

– А что туда сдают? – спросил он просто так, чтобы скрасить неловкую паузу.

– Мастерство, – сказала девчонка, будто облизывая сладкий леденец. – Прозу, басню, этюд, стихотворение, монолог, танец, песню…

– Много, – сказал Влад. – А химию не сдают?

Она не удержалась и прыснула.

– А биологию?

– Биология должна быть в человеке, – сказала она наставительно, и Влад понял, что она повторяет чужую фразу. – Актерская биология…

– У тебя есть?

Она смерила его таким взглядом, каким обычно обмениваются девчонки перед девчоночьей дракой:

– Есть. А тебе что?

Мимо по коридору прошел мужчина в мятом спортивном костюме, такой толстый, что и Влада, и его собеседницу едва не вдавило в стенку.

– Как тебя зовут? – спросил Влад несколько запоздало.

– Агния, – она подняла подбородок. – Как тебя зовут, я знаю… – И добавила, оглянувшись на прикрытую дверь: – И принесло же эту трепливую тетку в наше купе!

И оба потихоньку рассмеялись.

* * *

Простота экзаменов в театральный поразила Влада. Как ни убеждала его Агния, что выучить текст – не главное, убедить все-таки не смогла. Если человек сдает химию – всем ясно, что именно он сдает. Если человек читает перед комиссией стихотворение… ну как его оценить, если он прочитает громко, с выражением и ни разу не собьется?!

И еще – Влад никогда не был в столице.

И еще – экзамены в театральный приходятся на июль, а в медицинский – на август.

– Мама, – сказал Влад утром, когда до станции Старгород оставалось двадцать минут езды. – Я кое-что хочу тебе сказать…

Мама выслушала все его резоны молча. Поезд замедлил ход, справа и слева потянулись серые старгородские многоэтажки.

– Ты не хочешь, чтобы они узнали, где ты, – сказала мама, когда Влад совсем уж отчаялся услышать ее ответ.

– Я хочу посмотреть столицу… – смятенно залопотал он. – До экзаменов в Старгороде еще есть время…

– Но я же должна как-то предупредить… что мы не приедем сейчас…

Влад сперва не поверил. Обнял маму, ткнулся носом в душистое мягкое ухо:

– Так ты согласна?!

– Ты не понял, Владка. Я все равно позвоню тети-Вериным родственникам, объясню, где мы, и что с нами, и почему не приехали…

– Да, но в столице нас не найдут! Даже если через полицию станут искать!

Болтливая соседка, как раз выходившая из купе, слышала последнюю фразу. Неизвестно, о чем она подумала, но наблюдать за ней было забавно.

– Ты действительно во все это веришь, – задумчиво сказала мама.

Поезд подходил уже к станции.

* * *

Здание института походило на дом с привидениями – высокие сырые своды, гулкие полутемные пространства, галерея портретов вдоль стен. Рамы оказались гипсовыми, с наполовину облетевшей позолотой; изображенные на портретах люди смотрели мимо Влада, и на каждом лице лежало осознание великой славы, как будто даже сквозь слой многолетней пыли до нарисованных ушей доносилось эхо аплодисментов. Где не было портретов – имелись барельефы, провожающие абитуриента свирепыми белыми глазами; Влад не то чтобы робел – терялся поначалу. Ему никак не верилось, что происходящий тут цирк кем-то воспринимается серьезно.

Институт пребывал в кольце странной, экзотичного нрава молодежи. От девиц темно было в глазах – блондинки, брюнетки, толстые и тонкие, красивые и откровенно уродливые, и в придачу к ним целый выводок «серых мышей», которые тоже хотели стать артистками; парней собралось меньше, но все они говорили так громко и обладали голосами столь гулкими, что – затыкай уши. Разбившись по углам, абитуриенты разговаривали неестественными голосами, взвизгивали, хохотали, надсадно рыдали, бормотали, падали, лаяли, рычали, пели под расстроенную гитару – в общем, проделывали все для того, чтобы удивленный Влад счел их сумасшедшими.

Однажды в полутемном коридоре на него натолкнулась бледная девчонка с заведенными под лоб глазами. Губы ее непрестанно шевелились; Влад испугался.

– Королевская кровь – не такая, чтобы ею поливать огороды, – внятно произнесла девчонка. Посмотрела на Влада в упор, нахмурилась: – Кто ты таков, чтоб дерзостно… нарушить мой покой?

Влад начал понемногу пятиться. По счастью, девчонка уже забыла про него – брела дальше, взмахивая рукой, повторяя с истерическим смешком:

– Ах, кто таков он… Обезглавить! Обезглавить! Обезглавить!

Не может быть, чтобы ее не приняли, с суеверным ужасом подумал Влад.

Агния сразу влилась в общее безумие и даже организовала «этюд» – то есть немую сценку – под названием «Вокзал»; она и Влада звала с собой, но тот отказался. Ему было неловко участвовать в такой чепухе. Сказано – на первом экзамене надо прочитать стихотворение и басню; в школе он учился хорошо, кое-что из курса литературы да помнит…

Дожидаясь своей очереди, слушая выкрики и завывания, доносящиеся из-за высокой крашеной двери, Влад решил про себя, что, если ему сразу же поставят двойку – он скорее обрадуется, нежели огорчится. Все-таки он дал маху, приехав вслед за Агнией в театральный. Лучше бы химию учил на пляже…

Его вызвали.

В большой пустынной аудитории имелся стол, за которым восседали, подобно средневековой инквизиции, усталые мужчины и женщины – многие из них уже прожили полвека, а то и больше. Владу стало жаль пожилых людей: в аудитории духота, череде абитуриентов не видно конца, а они сидят и сидят, слушают и слушают все эти выкрики и стоны, в то время как на дворе лето, отличная погода, самое время везти внуков на дачу…

– Что вы нам почитаете? – спросила полная, как луна, экзаменаторша.

– Что-нибудь короткое, чтобы не очень вас утомить, – от чистого сердца сказал Влад.

Экзаменаторы переглянулись.

* * *

Девчонок должны были прослушивать позже; Агния, вся в красных пятнах, бродила по коридору, бормоча, воздевая руки и то и дело натыкаясь на других абитуриенток, таких же бормочущих и погруженных в себя.

Владу захотелось подойти к ней. Просто сказать, что комиссия вовсе не страшная – обыкновенные усталые дядьки и тетки, и даже доброжелательные – вон как ласково с Владом разговаривали… Он уже сделал шаг – но идти дальше помешала ему неосознанная, наполовину утопленная в подсознании мысль.

Они ехали в одном купе, стояли рядом у окна, теперь они общаются каждый день, разговаривают. Очень скоро им суждено расстаться (Влад, в отличие от прочей абитуры, прекрасно понимает, что дорога его лежит в Старгород, на вступительные в мединститут). А кто знает, как отольется Агнии еще один разговор с Владом… Сколько их должно быть, этих разговоров, чтобы Агния своей шкурой расплатилась за случайное знакомство? Даже если это будет легкое недомогание… Во время экзаменов – очень некстати…

И, подумав так, Влад не подошел к Агнии. По неудобной скользкой лестнице спустился в облицованный мрамором подвал, выпил газированной воды из старого автомата, гудящего как трактор. Все-таки плохо, если ему поставят двойку сразу же. Придется забирать документы и ехать в Старгород. С другой стороны, если поставят тройку – придется придумывать этот дурацкий «этюд»… «Вообрази, что ты открываешь банку кильки в томате, а там – живая змея…»

Он не выдержал и улыбнулся.

В любом случае можно и задержаться на недельку. Просто погулять… А то он и столицы-то не видел. Пока нашли институт, пока нашли комнату, чтобы поселиться… Комната тесная, на кухне вечно сидит старушка-хозяйка. Но кто сказал, что у тети-Вериных родственников будет уютнее…

– Эй, иди, там ваши оценки вынесли, – сказал ему долговязый парень-первокурсник.

И Влад пошел.

В экзаменационном листке, украшенном очень неудачной Владовой фотографией (выпученные глаза, нос картошкой, волосы торчком), красовалась кособокая пятерка. У прочих ребят, сдававших с ним «в серии», были тройки, и только у одного – «четыре».

…Запустили девчонок. Влад остался поболеть за Агнию – за чужими спинами; девчонки выходили из аудитории красные, бледные, гордые, растерянные, испуганные…

Потом вынесли оценки. Влад видел, как Агния первой схватила свой листок…

И как ее перекосило, как задрожали губы.

Влад рванул к ней, маневрируя между потными абитуриентками; двойки не было. Но Агния получила «три», а это означало – почти конец.

* * *

Каждое утро, просыпаясь, он первым делом думал о Димке.

Жалко родителей.

Димка в больнице – или уже нет?

Димка в реанимации – или все-таки обошлось?

Он тосковал по Ждану, по Марфе, по Антону, даже по самым неприятным своим одноклассникам неожиданно остро тосковал. Он вспоминал, как в восьмом классе они чуть было не поехали на экскурсию в столицу, но что-то в последний момент сорвалось; вот было бы здорово, если бы они вместе гуляли по этим улицам!

Абитуриенты театрального казались ему чужими и глупыми. Вот если бы ребята были здесь…

Он тосковал – и немного стыдился собственной сентиментальности. Таскал в сумке выпускную фотографию – не официальную, а любительскую, сделанную чьим-то папой. Очень удачный снимок: они всей оравой спускаются со школьного крыльца, ночь теплая, выпускной вечер в разгаре…

Иногда в нем поднимались смутная злость, обида и раздражение. По какому праву он лишен возможности видеться с друзьями? Кто сказал, что он должен исчезнуть из их жизни навсегда?

В тот день, когда они вместе с Димкой шли рассветными улицами, – все было понятно. Печалило, но не вызывало сомнений; теперь Влад не был уверен, что поступает правильно.

Почему? По какому закону? По чьему произволу? А вот он хочет вернуться домой и увидеть Димку… А почему нет?

Мама видела, что с ним творится неладное, но не пыталась ни о чем спрашивать. То звала на прогулку, то подсовывала учебник химии…

Каждое утро, просыпаясь, Влад думал о тех, кого оставил, наверное, навсегда.

* * *

– Ты не разговариваешь со мной, потому что у тебя «пять», а у меня тройка?

– С чего ты взяла, что я с тобой не разговариваю?

– Почему ты отворачиваешься, когда меня видишь? Кто ты вообще такой? Где бы ты был, если бы не встретил меня в поезде?.. А может, ты вообще все разыграл? И с самого начала готовился, ехал поступать…

– Я в медицинский пойду!

– Ага… Давай, ври. Еще учебник с собой притащил… Может, у тебя там детектив в обложке от «Химии»…

– Ты соображаешь, что говоришь? Я еще монолог на второй тур… я еще не выучил!

– Ага, ага… Далеко пойдешь. Только ко мне больше не подходи, понял? Обманщик, трепач…

– Это я-то?!

– Все, пока. Считай, что мы незнакомы…

* * *

Агнию окончательно срезали на третьем туре. Она уехала не прощаясь.

Ему ставили пятерки – одну за другой.

– По-моему, они меня с кем-то путают, – всякий раз говорил он маме.

После трех туров оказалось, что надо сдавать еще историю и писать сочинение; Влад думал, что провалится хотя бы на истории, – но ошибся. Из трех вопросов он приблизительно знал лишь один, однако на деле хватило и половины. Выслушав несколько сбивчивых фраз, экзаменатор кивнул и поставил «четыре».

И тогда только, стоя посреди летней загазованной улицы, Влад впервые ощутил, что неотвратимо поступает. Что двери в институт, такие узкие для многих, не просто распахнулись перед ним – они его втягивают насильно, как пылесос бумажку.

* * *

Был конец июля. На другой день после экзамена по истории Влад проснулся – и первым делом подумал, что там, в оставленном городе, наконец-то все уже решилось.

Скорее всего, Димка уже выписался из больницы, а это значит – все. Нити порваны, мосты сожжены, Влад больше никогда не увидит своего самого лучшего, самого правильного друга.

А что такое звонок по телефону? Просто один звонок?

Переговорный пункт был совсем рядом. Два квартала по улице вниз.

Влад постоял перед вращающимися стеклянными дверями. Вошел; в помещении было прохладно, в деревянных кабинках топтались люди, их приглушенные голоса сплетались в общий негромкий гомон. У кассы стояла очередь человек в пять-шесть; Влад пристроился к ее хвосту.

Собственно, что мешает ему позвонить… нет, не Димке, а Димкиным родителям? Услышать от них, что сын уже здоров? Или хотя бы выздоравливает?

Обещал ли он Димке, что не будет звонить его родителям? Влад никак не мог вспомнить. Кажется, про родителей в их договоре ничего не было.

«Мы заключили с тобой договор, в котором ты представляешь себя, а я – всех тех, кто к тебе привязан…»

Пару лет назад, когда Влад убежал из лагеря, ребята хворали самое большее дней десять… А с момента отъезда прошло уже три недели.

Значит, они уже здоровы. Свободны – от Влада. Ну хоть раз, может быть, вспомнили?

Ему вдруг стало так обидно, что на глаза навернулись слезы. Им хорошо, они свободны и все вместе. А он – будто меченый какой-то, прокаженный, что ему, всю жизнь теперь бежать от людей?! Никого не полюби, ни с кем не подружись…

«И, Влад, если ты вернешься… тогда ты мне – не друг. Понимаешь?»

Димка только о себе думает. А как он, Влад, будет теперь без него всю оставшуюся жизнь – он задумался?!

– Молодой человек, заснули? Разговор заказывать будете?

– А… – Влад разглядывал немолодое лицо за толстой переборкой из оргстекла. – Я… нет. Извините.

* * *

На последнем экзамене уцелевшие абитуриенты – а их было очень немного, в несколько раз меньше, чем перед началом испытаний, – загнаны были в просторную аудиторию, где на черной доске, точно такой же, как у Влада в школе, написаны были предлагаемые темы.

Влад смотрел, как они читают свою судьбу. Как мучительно щурятся девчонки, прежде скрывавшие от экзаменаторов свою близорукость. Как бледнеют ребята. Как они сидят, смирные, притихшие, и еще раз перечитывают меловые надписи на черной доске, и с ужасом глядят на листы линованной бумаги у себя на столах – каждый листочек, подобно приговору, запятнан зловещей лиловой печатью.

– Все смотрят на доску, а ты – по сторонам? – негромко спросила преподавательница неизвестно каких наук, приставленная наблюдать за сочиняющими.

– По сторонам интереснее, – честно признался Влад.

Преподавательница покачала головой и пробормотала под нос таинственную фразу:

– Актерская природа…

Абитуриенты определились. Кто-то раздумывал, грызя пластмассовый кончик ручки. Кто-то уже строчил на листке с печатью. Одна девчонка заранее плакала; надзирающая преподавательница отвлеклась от Владовой природы и пошла ее утешать. Тогда Влад решил наконец посмотреть на доску.

Две темы были стандартные, по литературе за десятый и девятый классы. Третья хоть и свободная, но тоже стандартная до невозможности: «Кем быть? Каким быть?»

Влад усмехнулся. На листке, предназначенном для черновика, нарисовал точку и надписал название родного города. В другом углу листа нарисовал точку побольше и написал: «Столица»; провел от руки прямую линию. Написал красиво, как на уроке черчения: «1000 км».

Сможет ли мама бросить работу? И переехать в другой город?

Это означает – продать квартиру? Это означает – вообще все потерять? Для того, чтобы Влад овладевал сомнительной профессией ради какой-то там славы в будущем?

На проведенном отрезке, ближе к родному городу, Влад нарисовал Старгород с его мединститутом и тети-Вериными родственниками.

…А химию он совсем забросил. И биологию… и физику… Как он будет поступать?! Это не стишки читать и не танцевать под баян, как медведь на детском празднике… А вдруг он не поступит?!

А не поступит – и не беда. Армия потерпит еще годик… Главное – пережить это лето. Июль уже пережили кое-как…

Через пару дней начнутся экзамены и у Димки, и у Ждана, и у Марфы; Влад вздохнул. Притянул к себе листок, предназначенный для чистовика; взялся писать сразу начисто, слова приходили сами, Влад счастливо усмехался; надзирающая преподавательница бросала на него удивленные взгляды – вероятно, среди бледных абитуриентских лиц блаженная физиономия Влада бросалась в глаза, как помидор на льду.

«Кем я хочу быть? – вопрошал бумагу Влад. – Петухом на большом птичьем дворе. Чтобы вокруг было много белых, пушистых, безответных кур. И чтобы из соседнего двора иногда прилетал соседский петух, мы бы с ним дружили и дрались. Я хотел бы сидеть на заборе – над всеми… всеми любимый и никому ничем не обязанный. Так и прожить всю жизнь – никуда не ездить, ничему не учиться, топтать кур и не бояться кухаркиного ножа. Вот кем я хочу быть… а каким быть – свободным. Я хочу быть свободным, и чтобы те, кого я люблю, были свободны от меня…»

Влад спохватился. Перечитал написанное, хотел зачеркнуть – но вспомнил, что в чистовике исправления не разрешаются. Махнул рукой – какая разница… Это его сочинение – прощание с театральным институтом, который хотел его в себя поступить, но который получит шиш с маслом, а не Влада. Лучше бы Агнию приняли…

«А вообще-то я пошутил, – дописал он. – Я не хочу быть актером. Я поступал в ваш институт просто так, ради интереса. Спасибо за внимание».

Он поставил точку, поднялся и, оставив «сочинение» на экзаменаторском столе, пошел к выходу.

– Погоди! – нервно сказала надзирающая преподавательница. Встала в дверях, почти перегородив дорогу: – Погоди… Трудные темы? Ты не дописал? Ты чего-то не понял? Не надо нервничать. Я могу принести новый листок, и ты заново напишешь, время еще есть…

– Спасибо, – сказал Влад с сожалением. – Я полностью раскрыл тему… больше мне сказать нечего.

И, выйдя на улицу, вдруг подумал: а почему незнакомая тетушка так о нем печется? Он же впервые в жизни ее видит…

* * *

– Тебя зачислили, – сказала мама.

С утра они были в Музее изобразительного искусства. Потом замечательно погуляли по зеленым склонам городского парка, а вечером – в двадцать два десять – у них поезд на Старгород. Влад уже взял билеты.

Сорок минут назад мама вышла как бы за хлебом – но оказалось, что списки поступивших уже вывесили.

– Тебя зачислили, – повторила мама со священным ужасом. – Молодец, Владка…

Он задвинул наполовину упакованный чемодан под хлипкую раскладушку, служившую ему спальным местом вот уже почти месяц.

– Ты не ошиблась? – спросил безнадежно.

Мама замахала руками, как ветряная мельница в бурю.

Билеты в Старгород лежали в заднем кармане брюк. Экзамены в мединститут начинаются послезавтра…

– Такой сумасшедший конкурс, – тихо сказала мама. – Я не верила ни минуты… Ты что же, не рад?

– Рад, – сказал Влад и сел на раскладушку. Не стоило этого делать; алюминиевые трубочки, запросто выдерживающие абитуриента, под студентом подвернулись и сложились сами собой; если бы не чемодан – Влад отшиб бы себе мягкое место.

Может быть, он успел привязать к себе приемную комиссию?

Невозможно. Они и видели-то его всего четыре раза… На расстоянии, в течение пяти-шести минут… Нет, не может быть, нереально.

Что же он, получается… талантлив?

* * *

– Одаренные люди часто не вписываются в общепринятые рамки, – самодовольно сказал профессор. – Вы – безусловно одаренный человек, Палий… Однако, чтобы достичь чего-то в нашем ремесле, необходим труд, труд и еще раз труд.

Профессор был высок, красив и элегантен до последней детали. Даже платок, которым он протирал очки, был элегантен каждой каемочкой. В кабинете стоял элегантный запах одеколона пополам с застоявшимся табачным духом.

Влад был польщен.

Умом он понимал, что следует извиниться, забрать документы и бежать сломя голову, – однако лесть расслабляла, подобно теплой ванне. Влад плыл и купался в осознании собственной исключительности; оказывается, он талантлив. Его дерзость милостиво сочли за проявление яркой индивидуальности.

Это судьба, думал Влад, глядя, как затейливо шевелятся седые усы профессора, когда тот разговаривает. Судьба подсунула ему в купе абитуриентку Агнию, судьба привела его в столицу и чуть не насильно впихнула в будущую профессию. Вот захоти он поступить в театральный – сроду не поступил бы. Нет, в эти двери надо входить играя, не боясь провала, вообще ничего не боясь, веря в себя…

Веря в себя. Это Влад подумал? Или это слова профессора?

Мама ждала его в вестибюле. Увидев ее лицо, Влад похолодел:

– Что случилось?

– Плохо себя чувствую, – тихо сказала мама. – Эти перепады давления… Не волнуйся, Владка. Мне просто надо отдохнуть.

Влад подставил ей локоть; они вышли в жару, пыльную предгрозовую сушь большого города, и мама, схватив воздух ртом, сильнее налегла на его руку:

– Душно…

– Ничего не случилось? – спросил он тревожно.

Шаря, как слепая, мама вытащила из сумки валидол, бросила таблетку под язык.

– Ты не волнуйся, – сказал Влад. – Теперь все будет хорошо.

– Да, да… Вот скамейка, давай присядем.

Они сели в жидкой тени прокопченного выхлопными газами куста. Мама молчала; с востока наползала, чуть не путаясь в высоких проводах, приземистая черная туча.