Текст книги "Vita Nostra. Собирая осколки"

И он пришел.

Моросил дождь, приближалась осень. Пашка с Артуром ели пирожки под навесом остановки – той самой, от которой ходил автобус на железнодорожную станцию. И никого, кроме них, в этот час на остановке не было – утренний рейс давно ушел, до вечернего оставалось пять часов…

– Здравствуйте, ребята.

Артур поперхнулся своим пирожком и закашлялся. Константин Фаритович несильно хлопнул его по спине, Артур дернулся, но кашлять перестал.

– Поздравляю. – Константин Фаритович благожелательно улыбнулся. – Вы оба зачислены на первый курс уважаемого учебного заведения. Будете учиться вместе, в одной группе, вы же сами хотели.

Пашка проглотил одним махом все, что осталось от его пирожка, и механически вытер руки о штаны. Константин Фаритович знал, что Артур и Пашка зачислены еще весной – Пашка в политех, Артур на биофак… «В одной группе»?!

– Артур, ты потерял две монеты, – так же спокойно продолжал Константин Фаритович, – но ничего страшного, в целом вы оба набрали проходной балл. Где находится Институт специальных технологий, вы ведь знаете?

– Нет, – быстро сказал Пашка.

– То есть как «нет»? Вы же мимо него ходили сто раз по улице Сакко и Ванцетти!

– Мы не будем там учиться! Мы туда не поступали! Артур, скажи?!

Артур сидел с улыбкой на губах – как будто тот факт, что ему только что простили две потерянные монеты, перевесил для него все остальные новости.

– Артур уже прекрасно все понял, – мягко сказал Константин Фаритович. – И ты тоже понял, Паша. Жить с бабушкой и дедушкой вам больше не придется, в институте прекрасное общежитие, столовая, библиотека – бери да учись. Заселиться можете когда угодно начиная с завтрашнего дня, но первого сентября быть с утра на занятиях – обязательно. Монеты, которые собрали за время абитуры, сдадите в учебную часть, когда будете регистрироваться, ладно?

Померещилось Пашке или нет – но Артур вздохнул с облегчением.

* * *

В середине августа Сашка стояла у забора, знакомого до крохотной детали древесного рисунка на досках, до последней шляпки гвоздя. Кусты сирени скрывали ее, хотя нарочно она не пряталась. За забором, в беседке, разговаривали отец и сын.

Ярослав Григорьев вернулся из долгой командировки. Новости, которые ждали его дома, повергли пилота в шок. Теперь он советовался с отцом, который был свидетелем последних событий.

Сашка смотрела на них через щели в заборе, сквозь ветки кустов, сквозь прорехи в реальности. Мужчина, чье лицо она знала до мельчайшей черты, был Ярославом Григорьевым – но не был им. Бледная тень; в мире, созданном Сашкой, не падают самолеты, а значит, нет и людей, способных предотвратить катастрофу.

Антон Павлович за последние недели сильно сдал. Он винил себя в том, что случилось с близнецами. Те были непростыми детьми и сложными подростками, но в последние пару лет выправились, повзрослели, дед с бабушкой не могли на них нарадоваться. И вот этим летом… сначала Паша будто с цепи сорвался. Но в то, что сотворил Артур, вообще невозможно поверить!

– С ними что-то произошло, – говорил Антон Павлович, и от тревоги в его голосе у Сашки сжималось сердце. – Я не могу понять… Что-то неладное. Я поначалу злился, я их отталкивал… не смог разобраться. Как бы с ними по-хорошему поговорить…

Он был проницательный, чуткий, и он любил Артура и Пашу.

– Я заберу обоих, – тяжело сказал Ярослав. – Поговорить?! Мы и так слишком долго с ними возились! Психологи, няньки… Они будут учиться куда поступили – или пойдут в армию!

– Мы останемся в Торпе, – услышала Сашка голос и не сразу поняла, кому он принадлежит. А потом увидела Артура – тот подошел незаметно и стоял теперь рядом с беседкой. Сухая еловая иголка упала сверху и запуталась у него в волосах.

– Нет, – уронил Ярослав. – Пока я отец, я решаю. Собирайтесь, мы уезжаем.

Сашка мигнула. Мужчина в беседке был похож на Ярослава точь-в-точь, но это была проекция, искаженная миром-без-страха. Настоящий пилот Григорьев понял бы, в чем дело; настоящий бы почувствовал, вслед за Антоном Павловичем, что с сыновьями что-то происходит, что это не фокусы и не глупые капризы…

Костя переложил тяжелую работу на мальчишек, подумала Сашка, и с трудом преодолела раздражение. Мысль, что Костя ревнует и нарочно издевается над близнецами Григорьевыми, была идиотской, и не просто человеческой – инфантильной. Но вот факт: Артуру сейчас придется доказать отцу, что их с братом лучше оставить в покое.

А как он будет доказывать?

Артур молча вошел в беседку. Взял стакан воды, стоявший на столе, и выплеснул Ярославу в лицо.

* * *

В начале августа подтвердилось место в реабилитационной клинике в Индии, в наисовременнейшем медицинском центре. История папиной болезни оказалась редчайшей, и врачи надеялись получить новые знания, а папу полностью вылечить. Он слишком молод, чтобы переживать сердечные приступы, – сердечные в медицинском смысле, говорила мама и лукаво улыбалась. Она простила мужа, осознав, как сильно тот переживает свою ошибку. Мама по-детски радовалась своему благородству. Папа был полностью растворен в ней. Это был их третий медовый месяц, и очень счастливый, несмотря ни на что.

Валя больше не упоминал имя Александры. Не говорил о ее возвращении. Несколько раз видел ее в толпе – и всегда потом сознавал, через секунду, что это другая женщина. Валя был как лягушка, которую очень медленно варят, и, когда стало понятно, что мама полетит в Индию с папой и будет там жить и работать на своей работе удаленно, а лечение вместе с реабилитацией займет самое меньшее полгода, – к этому моменту Валя не способен был сопротивляться.

События складывались, будто камни в пирамиде, поставленные один на другой. Если бы не внезапный «курортный роман», не ярость и ревность, не торопливый разрыв, не сердечный приступ, не реанимация, не чувство вины, наконец, если бы совершенно неожиданный, невероятный медицинский центр в Индии, на который папу вывели его же коллеги, – если бы все это не сложилось так точно по времени и по силе эмоций, разве оставила бы мама Валю одного на полгода?! Она и на две недели его еле-еле отпускала!

Разумеется, мама договорилась со своей родственницей тетей Ниной, что та переедет и будет жить с Валей в одной квартире, готовить еду, присматривать за мальчиком. Валя не удивился, когда за пару дней до переезда тетя Нина сломала ногу в трех местах. Несчастная женщина стала случайной и невинной жертвой, оказавшись на пути между Валей и городом Торпой.

Мама ужасно огорчилась, но откладывать полет в клинику было никак невозможно. Тогда Валя, не желая затягивать ее мучения, собрался с духом:

– Мама, ну что ты переживаешь? Обедать я стану в столовой при университете, кашу сварить на завтрак умею… И я ведь целыми днями буду на учебе, а дома только спать. И соседка тетя Оля сразу нажалуется тебе, если я устрою слишком шумную тусовку!

– Как быстро ты повзрослел, – сказала мама и отвернулась, чтобы спрятать слезы.

Отца везли на посадку в самолет в инвалидном кресле. Мама обещала, что, когда они вернутся из клиники, он будет бегать и танцевать. Всю заботу, сколько у нее было, мама изливала теперь на отца, как если бы он был ее любимым ребенком. А Валя? Мальчик вырос.

«Сделать так, чтобы мама отпустила тебя в Торпу, – моя забота», – сказала Александра Игоревна. Валя был почти уверен, что, вернувшись из аэропорта, застанет сестру там же, на кухне. Но в квартире было пусто.

Валя сел за стол на кухне и заплакал. Оказывается, заставить родителей предать любимого сына проще простого.

Часть вторая

Глава 1

Первого сентября было жарко с самого утра, и только цвет неба напоминал об осени. Молодые липы стояли без единого желтого листка – те из них, что выжили. Сухих деревьев не осталось, накануне городские службы их выкопали и пустили на щепки.

Сашка вошла в здание Института через главный вход, и вахтер в стеклянной будке старомодно ей поклонился. Второкурсники толпились перед табло с расписанием – хромые, косые, дерганые, разобранные на части, но не это беспокоило Сашку: студенты в начале второго курса обычно так и выглядят. Но проекции Слов, заключенных в человеческом теле, не развивались, замерли, застыли, и летняя практика не помогла.

У входа на широкую лестницу, ведущую на второй этаж, говорила по телефону преподавательница английского, учившая еще Сашку. Приветливо помахала рукой, не прерывая разговора. У этой женщины имелись две особенности: никто не мог запомнить, как ее зовут, хотя имя было самое обыкновенное. И она не менялась с возрастом, сколько бы лет или десятилетий ни проходило за окружной дорогой Торпы. По-английски она говорила с ужасным акцентом, но это особенностью не считалось.

Сашка кивнула ей в ответ.

Третьекурсники стояли в глубине коридора, у лестницы, ведущей вниз. Девятнадцать человек из двадцати пяти, набранных в позапрошлом году.

– Доброе утро, ребята. Поздравляю с началом нового учебного года.

Они пробормотали приветствия. Существительные, прилагательные, предлоги. Один Глагол в условном наклонении, светловолосый парень, который на мгновение напомнил Сашке Егора.

– Мы все будем напряженно работать в этом семестре, – сказала Сашка. – И, конечно, подойдем к сессии подготовленными.

Все глядели с каменными лицами, только светловолосый грустно улыбнулся. Шесть их прежних однокурсников и однокурсниц, с кем сидели рядом в аудитории, делили комнату в общаге, курили, бывало, одну сигарету по кругу, с кем целовались и даже спали, – шесть человек за два года куда-то делись, и все вроде бы по естественным причинам. Что может быть естественнее, чем пропасть без вести в городе Торпа? Или даже быть исключенным за неуспеваемость, уехать домой, оставив все вещи в общаге, и навсегда исчезнуть из виду – ни адреса, ни телефона, ни родственников?

Они не чувствуют страха, подумала Сашка. Только тупую покорность. Они уже не люди, но вряд ли когда-нибудь станут Словами, и я не смогу их научить – ни я, ни Портнов, ни Адель, даже Стерх не смог бы, наверное, потому, что нарушены тонкие настройки Речи. Институт специальных технологий перестал готовить специалистов – как если бы фабрика, выпускавшая когда-то драгоценные вазы, поставила на поток битое стекло.

А ведь где-то там, за стеной времени в пятнадцать лет, приступают сейчас к занятиям четвертый и пятый курсы. Слабые, служебные, ординарные части Речи, кто-то получит свой троечный диплом, а кто-то срежется, и Сашка не сможет им помочь. Вся ее надежда – на этих, новых, что сидят сейчас в актовом зале…

И как только она об этом подумала – в зале включилась запись Gaudeamus. До вестибюля хор доносился приглушенно, но третьекурсники вздрогнули. Вспомнили, наверное, как два года назад стояли на посвящении в студенты, понятия не имея, что их ждет, но исполненные самых дурных предчувствий.

Сейчас где-то там, в зале, слушали гимн братья Григорьевы. Сашка старалась не думать о них, но это было все равно что не думать о белой обезьяне. Истекали последние секунды, вот-вот случится то, ради чего она проводит время здесь, перед конной статуей…

За ее спиной распахнулась парадная дверь.

– Молодой человек, – строго заговорил вахтер, – вы куда?

– В Институт, – послышался голос Вали хрипло и с вызовом, будто мальчик спрашивал, кто крайний в очереди на плаху.

Сашка обернулась. Валя ее узнал – и инстинктивно попятился.

* * *

– Садись.

Кажется, его неприятно поразило, что в ее кабинете нет окон. Впрочем, он готов был ко всему, хоть к подземелью с цепями; чемодан на колесиках стоял у его ног, слишком маленький, чтобы вместить все вещи на три сезона. Собираясь, он не думал о будущем.

– Ты опоздал, – напомнила Сашка, когда он уселся на краешек стула. – Ты пропустил посвящение в студенты. В чем дело?

– Я перепутал автобус из аэропорта. – Он снял очки и начал протирать стекла краем джинсовой рубашки. Сашке некстати вспомнился Фарит.

– Здесь никто не будет тебя жалеть только потому, что ты мой брат.

Он пожал плечами, показывая, что ему все равно. Свой шаг в пропасть он уже сделал – после того как обнаружил, что на факультете медицинского оборудования нет такого студента, более того, даже абитуриента такого не было. После того как связался наконец с мамой и понял, что та не рада его звонку: у них с папой было время очень важного визита к очень ценному доктору. Когда мама написала потом сообщение и попросила общаться письменно: связь в медицинском центре не очень хорошая, но все остальное – просто отличное. Врачи обещают, что скоро папа будет бегать, танцевать, плавать…

И тогда Валя впервые в жизни устроил подростковый бунт. Он собрал чемодан и сел в самолет, билет на который взяла ему Сашка. На самом деле она брала ему билеты на каждый день начиная с двадцатого августа, но Валя дотянул до последнего: прилетел тридцать первого ближе к полуночи, ночевал на скамейке в аэропорту, перепутал автобус, утром опоздал…

– Можно спросить? – Он снова надел очки.

– Да. – Сашка удивилась, но и внутренне напряглась.

– Моя мама… Мне всю жизнь казалось, что она меня… опекает, даже слишком… Я чувствовал всегда, что она рядом… То, что она отказалась от меня, – это… колдовство? Или она просто от меня отказалась?

– «Колдовство» мы оставляем Андерсену и братьям Гримм, – сказала Сашка. – А люди ведут себя по-разному в разных ситуациях…

И добавила про себя: «Капитан Очевидность».

– Она не отказалась и не перестала тебя любить. Мама знает, что ты учишься на факультете медицинского оборудования, что тебе все нравится, а живешь ты дома. Твоя мама находится в информационном пузыре, где у тебя все хорошо и все идет по плану. Это комфортная, добрая реальность.

Валя, похоже, медленно соображал после бессонной ночи. Или ему трудно давалось осознание, что его подростковый бунт остался незамеченным, как падение метеорита при ярком солнце. И он к тому же не мог решить: радует его это? Огорчает?

– Поверь мне, было бы гораздо хуже, если бы она продолжала тебя контролировать и держать под юбкой. – Сашка вспомнила братьев Григорьевых. – Сейчас мы пойдем в учебную часть, ты отдашь документы, получишь ордер в общежитие и карточку для столовой и библиотеки. И сразу на первую пару. А потом уже, после занятий, пойдешь поселяться. Сам виноват – надо было раньше приезжать!

– А что такое Торпа? – Он сидел не двигаясь.

– Это место, где ты получишь ответы на все вопросы, – мягко сказала Сашка. – Если будешь хорошо учиться и стараться изо всех сил.

* * *

Остановившись у двери первой аудитории и услышав внутри спокойный голос Портнова, Сашка на миг испытала робость, как будто опоздавшая студентка – это она. И ей пришлось сделать над собой усилие, чтобы постучать.

– Да, – сказал за дверью Портнов.

Он сидел на преподавательском месте – серый свитер, очки в тонкой оправе, светлые волосы, собранные в хвост на затылке. Смотрел на Сашку, как смотрел бы на опоздавшую студентку – с жестоким интересом. Это длилось долю секунды…

– Встали. – Портнов поднялся из-за стола.

Первокурсники вслед за ним оторвались от стульев, неохотно, будто удивляясь здешним казарменным порядкам, но уже догадываясь, что ослушаться – себе дороже.

– Александра Игоревна Самохина – ректор нашего Института, – негромко сказал Портнов. – К тому же она дама. Я прошу вставать всякий раз, когда ей зачем-то понадобится прервать наше занятие.

Портнов был верен себе. Сашку рассмешила его язвительность, но смеяться было бы непедагогично, поэтому она с непроницаемым лицом поманила Валю, приглашая войти.

– Олег Борисович, – сказала Сашка, – первокурсник Шанин Валентин опоздал к началу занятий.

Она дождалась, пока Портнов кивнет, и только тогда посмотрела на класс. Двенадцать человек, группа «А», стояли спиной к освещенному окну, и в аудитории было просторно: комната была рассчитана на два десятка студентов. Братья Григорьевы занимали последний стол слева – тот, где когда-то любила сидеть сама Сашка.

Двенадцать силуэтов в солнечном свете из окна. Двенадцать едва различимых, глубоко утопленных искр. Каждая из них может вырасти в Слово и прозвучать, стать частью Речи и возродить ее. А может не вырасти.

Если бы я могла взять консервный нож и вытащить из вас ваше Слово, подумала Сашка. Я бы потрошила вас похуже, чем потрошила в юности младенца Валечку, питаясь его информацией, как личинка нектаром. Но Слово нельзя вырезать из человека ножом, оно в процессе сдохнет. Слово можно только вырастить, шаг за шагом, вдох за выдохом. И мы будем его растить, а вы будете сопротивляться и орать, и хорошо, если так. Хуже, если вы сломаетесь сразу и Слово, избравшее вас своей проекцией, никогда не прозвучит.

– Садитесь, – сказала Сашка вслух. – Удачного занятия… И, конечно, поздравляю всех с началом учебного года.

– Ваше место в первом ряду, юноша. – Уже выходя из аудитории, она услышала за спиной голос Портнова. – И радуйтесь, что за время переклички мы не дошли еще до буквы «Ш»!

Глава 2

На день рождения, двадцать восьмого августа, Пашка купил две бутылки пива к обычным пирожкам. Продавщица спросила паспорт, поздравила Пашку с восемнадцатилетием и зарделась. Она была совсем молодая, с ямочками на щеках. Может быть, у нее мелькнула в этот момент безумная мысль – а вдруг именинник позовет ее в компанию, где сегодня будут праздновать. В этой Торпе совершенно некуда ходить и не с кем знакомиться…

Пашка вежливо поблагодарил, сложил покупки в пакет и вернулся в общежитие. Там они с Артуром вдвоем уселись к письменному столу, сбили крышки о край столешницы, оставив неприглядные царапины… Впрочем, не они первые – этот стол выглядел так, будто его бобры обкусали. Выпив из горлышка полбутылки пива, Пашка спросил:

– Они ведь знают нас… столько же, сколько мы сами себя знаем. Почему они так быстро поверили, что мы – говно?

– Потому что мы вели себя как говно, – ровным голосом отозвался Артур. – То есть я, конечно, всех дерьмее, но ты тоже отметился. Правильно, пусть лучше так. Или ты хочешь, чтобы…

Он оборвал себя и сделал еще глоток. Пашка подумал с тревогой, что Артур носит в себе постоянный ад, и если он, Пашка, способен отвлечься и даже найти в их новом статусе кое-какие плюсы – Артур живет в мире, где какая угодно беда может случиться в любой момент. Более того – Артур эти беды придумывает и множит внутри своей головы.

– Давай решать проблемы по мере их поступления, – отозвался Пашка любимой фразой мамы. Артур криво улыбнулся: он тоже в какой-то мере читал Пашкины мысли и знал, что Пашка сейчас поставил ему диагноз «Тревожное расстройство».

– Помнишь, – сказал Артур, – ты говорил, что бабушку с дедушкой оно не тронет, потому что… они местные? Так вот… оно мне объяснило, что, пока мы с ними рядом, ба с дедом в опасности. Папа и мама тоже. Мне гораздо легче получить от папы по морде и лучше быть говном, чем… чем если с ними что-то случится. Я…

Он снова замолчал, съежился, и Пашка понял, о чем он думает. О бабушке, конечно.

Пашка положил руку Артуру на плечо:

– Давай играть, что это был я. Если бы оно приказало мне… я бы тоже так сделал. Мог же это быть я?!

Артур улыбнулся, едва-едва, но Пашка почувствовал, что брату стало легче.

– Включим телефоны, – со вздохом сказал Пашка. – Пусть поздравляют.

Телефоны они включали раз в сутки, чтобы написать маме сообщение: «Живы-здоровы». Мама за две недели ответила только однажды: «Совесть не проснулась?»

Теперь, когда оба телефона вошли в сеть, почти сразу прилетели два одинаковых письма: «С днем рождения. Вы не хотите ни о чем поговорить?»

– Они ждут, что мы скоро вернемся. – Пашку немного мутило от пива.

– А если мы не вернемся, что они сделают?

– Приедут сюда. – Пашка поперхнулся пирожком с капустой, который в тот момент жевал.

– И тогда будет твоя очередь, – умоляюще сказал Артур. Таких интонаций Пашка сроду от него не слышал. – Ты же не будешь заставлять – опять меня?!

Пашка почувствовал холодный пот на спине под футболкой. Нет, бить маму он не будет и Артуру не позволит. Если Пашке Константин Фаритович внушает ужас, то Артура он просто парализует одним своим именем. И дело Пашки, если понадобится, встать между этими двумя и защитить брата…

Пашка вспомнил надувной детский мяч, прибитый течением к высокому берегу. Простой сигнал, что смерть есть, она рядом и может явиться, не спрашивая паспорт.

* * *

Потом общежитие внезапно, за пару дней, перестало быть пустым. Сперва вернулись второкурсники, и, столкнувшись с ними впервые в коридоре, Пашка почувствовал себя так, будто проглотил дикобраза. Дело не в том, что они хромали, косили, дергались, заикались, – люди бывают разные, в том числе студенты. Но было в них что-то пугающее – выражение глаз. Они говорили: «Привет», «А, ты на первый курс», «Ой, а вы близнецы, да?». Но Пашка чувствовал, непонятно как, что перед ним не совсем люди – как если бы инопланетяне носили маски с человеческими лицами и повторяли картонные фразы, думая, что никто их поэтому не раскроет.

– Арчи, – сказал в тот день Пашка, обращаясь к брату именем, которое давно осталось в их детских играх. – В столовой нам жрать не стоит. По ходу, тут действительно торчки, и неизвестно, что им добавляют в суп.

– Нет, – ответил Артур, помолчав. – «Торчки» – это лапша для сторонних ушей. Чтобы люди в Торпе говорили: «В Институте нарки». И так себе все объясняли.

– Тогда что с ними?!

– Давай спросим? – предложил Артур.

Пашка нервно засмеялся.

Потом появились третьекурсники – Пашка нарочно их дожидался, выглядывал в окно первого этажа, забранное фигурной решеткой. И первым увидел группу людей с чемоданами – они почему-то приехали все вместе. Кто-то прихрамывал, кто-то страдал от нервного тика, но глаза у них были, насколько Пашка мог судить, человеческие.

В день прибытия третьекурсники собрались в кухне второго этажа, и Пашка, набравшись смелости, подошел к ним. Девять парней, десять девушек. И они не желали говорить.

– Все сам узнаешь, – повторяли они как заведенные.

– Второй курс – это особый набор, да? Их набирали… нездоровых?

– Все сам узнаешь.

Тогда Пашка собрался с духом и задал свой главный вопрос:

– Кто такой Константин Фаритович?

Они пожали плечами:

– Без понятия. А кто это?

И Пашка под большим впечатлением вернулся к Артуру.

– Все сами узнаем, – сказал брат, и Пашке послышалось в его голосе эхо тусклых голосов третьекурсников.

Первокурсники появились в общежитии последними, тридцать первого августа. В комнате номер восемь, по соседству на первом этаже, поселились три девушки – одна из них, с коротко стриженными черными волосами, поразила Пашку цветом глаз, нереально синих. Пашка посчитал это хорошим знаком и подстерег соседок в коридоре:

– Девчонки, а вы знаете Константина Фаритовича?

Это оказалась худшая фраза для знакомства: синеглазая поглядела с ужасом и омерзением, ее соседки сделали вид, что ничего не слышали, и все поспешно удалились в свою комнату. Пашка услышал, как щелкнула защелка.

Удивительно, но ему сделалось спокойнее: будто он нащупал если не логику в событиях, то хотя бы закономерность. Увидел океан в капле воды: все первокурсники знакомы с Константином Фаритовичем. Все второкурсники физически ущербны. Все третьекурсники замкнуты в себе, но Константина Фаритовича не знают. Остальное прояснится первого сентября.

* * *

И первое сентября наступило.

Валя не спал всю ночь, отупел, и ему сделалось легче принимать реальность. В учебной части его сфотографировали и тут же выдали студенческий билет. С этого момента Валя постановил себе думать, что все происходит по плану.

Массивное здание Института, учебная часть с ее извечным бюрократическим устройством, табло с расписанием занятий будто ввели его в транс: ровно тем же самым он занимался бы сейчас на факультете медицинского оборудования. Из рутины выпадала, пожалуй, конная статуя в вестибюле; она была не просто огромной – она была неуместной и странной. Кто сидел на бронзовой лошади – может быть, основатель города Торпы? Старинный попечитель Института? Тогда почему не видно его лица?

Валя очень скоро перестал об этом думать. Он выяснил, что Александра Игоревна, оказывается, здешний ректор; как мама могла не знать? К счастью, Валя не спал всю ночь и все сложные вопросы решил отложить на потом.

Оказавшись в первом ряду, затылком ко всем остальным, Валя не мог толком разглядеть однокурсников. У него за спиной переговаривались вполголоса – все были уже знакомы и наперегонки шутили, сражаясь за популярность. Какая-та девчонка часто смеялась тоненьким нервным смехом. А вдруг я ни с кем здесь не подружусь, отрешенно подумал Валя. Опоздал, как дурак… Не надел линзы, перепутал очки, нацепил старые, в дурацкой оправе… Вот почему она смеется, может быть, надо мной?!

Преподаватель невозмутимо закончил перекличку, и Валя почувствовал к нему что-то вроде доверия – тот тоже был очкарик, флегматичный, спокойный, сразу видно – опытный. Все так же невозмутимо он велел всем записать в тетрадь свое имя – «Олег Борисович Портнов». А потом он оторвался от бумажного журнала, оглядел студентов поверх стекол, и в небольшой аудитории сделалось ощутимо холоднее. Девушка с тонким голосом нервно засмеялась опять…

– Журавлева, – тихо сказал преподаватель и одной интонацией отрубил и этот смех, и все голоса на полчаса вперед. Первокурсники будто онемели – всем расхотелось услышать свою фамилию, произнесенную таким тоном. Бедная девчонка, подумал Валя, она ведь ничего не сделала, а он прихлопнул ее, будто муху кнутом… Журавлева? Кто это?

Круглые часы над дверью подергивали секундной стрелкой. Портнов говорил о честной старательной учебе, об усилиях, которые надо прилагать каждый день, и о зимней сессии, которая ближе, чем сейчас кажется. Под звук его речи – при мертвой тишине в аудитории – Валю стало клонить в сон…

– Шанин!

Вале показалось, что его ткнули раскаленной кочергой. Он вскочил, не сразу сообразив, кто он и где находится. Двумя руками поправил очки…

– Не спать, – сухо сказал Портнов. – Возьмите книги. Раздайте всем по одному экземпляру.

Валя начал действовать раньше, чем успел сообразить, что от него требуется. Поднял с преподавательского стола стопку новых, пахнущих типографской краской учебников и даже не разглядел как следует, что там написано на обложке. Ему казалось, что он спит – и так, во сне, раскладывает учебники по светлым деревянным столешницам.

– Открыли книги. Страница три, параграф один. Внимательно читаем, не пропускаем ни строчки.

Валя начал читать и тут же убедился, что все еще спит. Как это иногда бывает во сне, строчки складываются в совершенную белиберду, от которой болит голова и начинают чесаться уши. Он всерьез задумался, как бы поскорее проснуться, но тут за спиной у него завозились, зашептались и, наконец, чей-то голос заявил громко, смело и даже с иронией:

– А вы, случайно, не заметили, что во всех учебниках типографский брак?

– Брак у вас в другом месте, Григорьев Пэ. – Портнов посмотрел поверх очков, и Валя мельком обрадовался, что взгляд предназначен не ему. – Читайте. Старательно. И запомните, группа «А»: все проблемы с успеваемостью я буду решать с вашим куратором.

В аудитории снова сделалось тихо.

* * *

Антон Павлович сидел в беседке один. Снаружи, прислоненная к деревянной балюстраде, стояла метелка. Антон Павлович вышел, чтобы подмести дорожки во дворе, – но то ли ослабел, то ли просто задумался.

На крыльце валялся розовый детский велосипед. Во всем квартале было тихо, только возилась белка на верхушке огромной елки. Пыталась ободрать остатки забытой новогодней мишуры.

Сашка помнила двор до последней елочной иголки и дом – до последней царапины и гвоздя. Но дом ее тоже помнил. И в прежней реальности, и в нынешней дом был отражением единой идеи: место, куда возвращаются. Пространство, которое можно и нужно защищать, даже вытаскивая из пламени.

– Добрый день, – громко сказала Сашка и без спроса открыла калитку. – Доставка! Григорьев Антон Павлович?

Дом стоял по-прежнему, но невидимая червоточина шла по фасаду. Там, где отпечаталась безусловная любовь, теперь клубились сомнение, и разочарование, и вера в зло.

– Доставка, – повторила Сашка. – Примите, пожалуйста.

На ней был форменный жилет малинового цвета, кепка с невнятным логотипом и короб-рюкзак на плече.

– Здравствуйте. – Антон Павлович подскочил, вывалившись из раздумий, и постарался быть приветливым. – Но… разве в Торпе есть доставка?

Он даже протер глаза, чтобы убедиться, что Сашка в малиновом жилете ему не померещилась.

– Я же здесь, – сказала она с улыбкой. – Откуда бы я взялась, если бы доставки не было?

– Но я не заказывал…

– Кто-то другой заказал. – Сашка выгрузила из короба два пакета и длинную картонную упаковку. – Наверное, в подарок.

– Но… кто же? – Антон Павлович остановился напротив, с подозрением глядя на пакеты – и на Сашку. Посмотрел второй раз, чуть прищурился; зрение у него начинало сдавать. А может быть, он вспомнил Сашку, но не мог понять, откуда ее знает?

– Аноним, – сказала Сашка со значением. – Но это кто-то, желающий вам добра. Будьте здоровы!

Уходя, она испугалась, что отец Ярослава так и не прикоснется к пакету, что он не любитель таинственных подарков. Но любопытство оказалось сильнее: оглянувшись за калиткой, Сашка увидела, как Антон Павлович приоткрывает упаковку – ту самую, из картона…

– Антон, кто приходил? – послышалось с крыльца.

Сашка ускорила шаг. Сейчас он почувствует запах. А еще через секунду почувствует радость. Астры, свежие астры были в картоне, а мороженое и фрукты – в пакетах. Старшие Григорьевы всегда отмечали Первое сентября, ведь бабушка много лет была учительницей…

Костя возник рядом, будто сопровождал ее всю дорогу от супермаркета.

– Самохина, ты ведь усложняешь мне жизнь, – сказал укоризненно. – Если старики поверят, что подарки прислали Артур и Паша, если захотят встретиться, если захотят выцарапать детей из злобной секты…

– Я рассчитываю риски, не волнуйся. Но пусть хоть старикам будет чуть легче. Их-то мы учить не собираемся…

– Интересно, каково это, – сказал Костя после паузы. – Всю жизнь прожить в Торпе и ничего не знать про Институт. Не знать правды, я имею в виду.

– Они чувствуют. – Сашка вздохнула. – Это как… тень на краю зрения, на которую нельзя посмотреть прямо и которая никогда не исчезает. Вряд ли это приятно. Но люди ко всему привыкают.

– А помнишь, как мы в первый раз сюда приехали? – спросил Костя задумчиво.

– Еще бы! – Сашка засмеялась. – Помню, ты тащил мой чемодан…

Редкие прохожие глазели на Сашкин малиновый жилет и кепку с невнятным логотипом.

– Я видел твоего брата, – сказал Костя.

– И что?

– Он так… не похож на тебя. Даже странно.

* * *

– Шанин!