Текст книги "Утопленница и игрок"

Марина Кельберер
«Утопленница» и игрок

На торжествах была большая давка, и две дамы упали с балкона,

но Господь в своей милости устроил так, что они свалились на донью Мерсед.

Все трое сильно расшиблись, но не пройдет и года, как будут думать о другом.

Во время этого происшествия говорил Президент и, будучи близоруким,

не мог взять в толк причину переполоха, криков и падения тел.

Он раскланялся, полагая, что рукоплещут ему.

Торнтон Уайлдер «Мост короля Людовика Святого»

Глава 1
Маня

Маня шла по тропинке. Поле стрекотало, шуршало, звенело и благоухало. Трава по обе стороны по пояс – разнотравье.

Знойный июньский денек. Сияющий денек.

Маня вздохнула полной грудью. До одури пахло лугом и близкой водой.

Хорошо.

Вторая неделя июня – жаркое, роскошное начало лета. Небо ясное, как лакированное – ни облачка.

Маня еще раз глубоко вдохнула густой, настоянный на травах воздух и стала осторожно спускаться с крутого обрыва по сыпучей тропке к пруду.

Вода, как и небо, лакированно блестела. По берегам – ивняк, кое-где мелкие осины с яркой молодой зеленью, камыш и буйная осока.

Много тяжелой, поблескивающей под солнцем, воды.

Вода манила. Затягивала.

Вот и хорошо.

«Скоро, совсем скоро – в сентябре, когда все разъедутся и все здесь опустеет – я доплыву до середины этого громадного зеркала, и…

Там и останусь. В зазеркалье.

Навсегда.

Опущу, расслаблю руки, закрою глаза… И боль, ржавой проволокой неотступно дерущая душу, медленная, тупая, неотпускающая боль – уйдет. Вода сомкнется надо мной и над ней – моей мукой.

И все. Конец пытке.

Конец истории.

The end.

Чего, собственно, и требуется.

Но не сейчас. Рано еще.

В сентябре.»

Маня плавала вдоль берега и смотрела на ту сторону, на ивы, почти лежащие на воде.

Красиво. Пруд был большой, как озеро. Говорили, что примерно посередине, если взять вправо, били сильные ключи, было глубоко и вода закручивалась в воронку – омут. Точно не знали, но туда никто не плавал – на всякий случай.

То, что надо.

Кричали дети и лезли в воду.

Дачники со своим подстилками, пакетами, сумками, детьми, музыкой, пивом заполонили весь берег.

Да, хороший денек. Суббота.

Жизнь продолжается.

У кого как.

Маня натянула свой необъятный, размахаистый сарафан и стала карабкаться обратно на луг. Маня была толстая, ей было тяжеловато ползти вверх по оврагу. Она пыхтела, раскраснелась, отмахивалась от комаров и слепней, липнувших ужасно, цеплялась за траву.

Дело к восьми, а вечером еще и не пахнет. Июнь – дни бесконечные, темнеет после 11, и то не сразу.

Обалдеть.

Вдыхая невозможно свежий, пьянящий воздух, Маня направилась в сторону своей деревни, но по другой, совсем узенькой, едва протоптанной, тропинке. В обход – чтобы сделать привычный крюк, обогнуть поле и пройти через лесок, вернее, перелесок.

Там редко кто ходил, и там было ее место.

Собственно, там был просто пенек, на котором она сидела.

Просто сидела. Час или два, отмахиваясь веткой от комаров и бессмысленно глядя перед собой. Или вверх, где неторопливо шумели деревья.

И ни о чем не думала.

Вообще ни о чем.

Место было такое. Энергетика необъяснимая. Волшебная – для Мани. Как только она помещалась на свой пенек, внутри у нее что-то дергалось, щелкало – и как бы выключалось. Замирало.

И Маню отпускало – временно.

Хоть временно.

Не отпускало нигде и никогда – только здесь… почему-то.

Ни в интернете, по которому она бродила, тщетно пытаясь отвлечься, забыться на время, не в силах постоянно терпеть эту муку.

Ни даже, когда сочиняла свою сказку.

Ни когда сидела на крылечке своей «летней резиденции», ветхого домика, и тоже просто смотрела на зелень на участке, старые, раскидистые яблони, высокую траву вперемежку с жирной крапивой.

Наоборот – становилось хуже. Боль брала за горло.

Спасали только таблетки.

Так что – или таблетку заглотить, или – посидеть здесь.

На этом дурацком пне.

Маня сорвала ветку, устроилась на пеньке поудобнее в благостном ожидании спокойствия и «облегчения».

Высоко шелестели листвой деревья, стучала какая-то птица, из травы выглядывали плотные заостренные листья ландышей и круглые резные – земляники.

И больше ничего. Никаких мыслей.

Блаженство.

Маня тихо сидела, машинально помахивая веткой, погружаясь в свою «нирвану».

… Нет. Что-то не то. Что-то мешало. Что-то не так, и… Маня пошевелилась. Еле слышный хруст – вздрогнув, Маня повернула голову и вскрикнула в ужасе.

Прошиб холодный пот.

Вот – вроде и помирать собралась, а…

Испугалась.

Испуг не проходил – только усиливался. Там, в траве, лежал мужик. Странно как-то лежал, неестественно тихо и неподвижно.

Труп?!

А откуда тогда… приглушенный треск – она же слышала!..

Или – нажрался субботним вечерком и отдыхает?…

Место пустынное – сюда мало кто заглядывал.

Мане стало жутко. Тихо, стараясь ступать бесшумно, она встала и сделала уже шаг, больше всего свете желая побыстрее смыться, и вдруг – буквально наткнулась на серый глаз, который в упор смотрел на нее.

Один глаз. С черным кругом огромного зрачка, с черными длинными ресницами. Мужик лежал лицом в траву, на животе, полувывернув голову.

Маня попятилась.

– Подойди. Не бойся, – прохрипел мужик.

Маня отступила еще на шаг назад, наткнувшись на пенек, неловко оступилась и замерла.

– Подойди. Сказал, не бойся.

Серый глаз сверлил Маню. Как кролик под гипнозом, она не могла пошевелиться, и кричать не могла – горло свело.

Липкий ужас.

На пьяного – не похож. Точно. Скорее, наркоман – вон зрачок какой. Или…

Маньяк.

Сейчас он вскочит, а вокруг лесок – и никого.

А плевать. Все кончится – само собой и прямо сейчас. Так даже лучше – естественный «the end».

Плевать-то плевать, но… липкая паника не отпускала.

Мужик чуть шевельнулся и болезненно моргнул своим серым, с чудовищно расширенным зрачком, глазом.

– Подойди, – снова прохрипел он. – Хоть веткой махни. Видишь – зажрали совсем.

И тут только Маня заметила, что у мужика половина лица, обращенная к ней, была сильно обсижена и обкусана мошкой и комарами.

– Сам помаши, – тоже почему-то сипло сказала она. – Так упился, что руки не слушаются?…

И опять попятилась.

– Не уходи. Сдохну. Зажрут.

– Сейчас позову кого-нибудь… Сейчас… Я…

– Нет!

– Что?…

– Нет, сказал! – хрипел мужик. – Не зови никого. Лучше здесь сдохну. – Он не отпускал ее своим страшным глазом: – Поняла? Поняла, спрашиваю?!

«Ему, наверное, очень больно», – единственное, что дошло, наконец, до Мани.

– Вы… что – не можете… двигаться?…

– Угадала. Умная. Не могу к… – и он грубо выматерился.

– Сердце? – Маня больше не пятилась.

– Да нет. Сердце вроде в порядке.

– Приступ… какой-нибудь?… Или Вы…

Хрустнула ветка – мужик попытался пошевелиться. Маня неуклюже отпрыгнула и опять оступилась – чуть не упала:

«Отморозок! Маньяк»!

– Да не маньяк я!.. И не под кайфом, – просипел мужик, с легкостью прочтя ее мысли, и скривился. – Не дергайся. Сама не свались.

Пошевелиться у него так и не получилось – Маня заметила.

– Тогда что… с Вами?!

– Подрался.

– Напился и подрался? Так… избили?!

– Типа того.

И тут Маня заметила под ним на траве кровь – в районе бедра – темную, густую, липкую…

– А-а-а!.. – с круглыми от ужаса глазами, почти беззвучно закричала Маня. – А-а-а!.. Вон, вон – кровь, много…

– Помаши веткой, б…ь! Жалко что ли! Жрут же! – моргнул опять страшный глаз, с ненормально увеличенным от боли зрачком.

Жалость пересилила страх, и мгновение потоптавшись, Маня подошла и стала махать веткой, отгоняя слепней и комаров, чуть гладя листьями мужика по лицу.

Тому, видно, немного полегчало.

– Спасибо. Ты добрая.

Голова лежала неподвижно, но серый глаз зорко следил за ней.

– Где я?

– В смысле?…

– Ну, где я? Что здесь?

– Деревня. То есть поселок. Николаевка.

– Далеко?

– Почти километр.

– Ты в ней живешь?

– Лето провожу.

– С мужем и детьми – на отдыхе?

– Нет, я…

Тут Маня запнулась и замолчала.

– Одна?

Мужик сипел, еле языком ворочал, но вопросы свои задавал упорно – в лоб. Манеру эту наглую, беспардонную Маня ненавидела. Раньше, когда ее так откровенно расспрашивали, она терялась. Терялась и злилась на себя, что отвечает. Но к своим 30-ти научилась, наконец, «не поддаваться» и «противостоять».

А сейчас почему-то опять растерялась и послушно отвечала.

Как дура.

– Замужем?

– Нет, я… Это не Ваше дело, – вдруг глупо сказала Маня, рассердившись.

– Ясно. С детьми здесь?

Маню качнуло. Острая проволока впилась, продрав что-то мягкое внутри, и начала там поворачиваться.

Маня молчала.

– Дети есть? – давил мужик.

– Нет, – сглотнула Маня, собрав в кулак последние силы. – Я больше не буду отвечать на Ваши вопросы… о себе.

– Одна лето проводишь? Или с кавалером?

– Я сейчас уйду.

– С подругой? Ну?

Он так поднапер, что Маня все-таки ответила… машинально, почти автоматически.

– Одна. Повторяю – прекратите меня допрашивать. Тем более, глупости… какие-то. Какое это имеет значение?…

Мужик замолчал. Половину его лица, обращенную к Мане, вдруг свела судорога боли. Маня, совсем напугавшись, вскрикнула, ветка застыла в руке.

– Вы сознание теряете!.. Сейчас я пойду… позову… подождите… Вам в больницу надо… Сейчас…

– Нет! – приказал он резко и хрипло. – Нет, сказал! – серый глаз опять напрягся и проткнул Маню.

– Ты в доме одна?

– Да какое это сейчас имеет значение?!.. Я…

– Одна? Ну?

– Да. Я…

– Никого не зови – убьют.

– Кого? – прошелестела Маня.

– Меня. Найдут и добьют. Уже ищут… потеряли, – непонятно объяснил мужик.

– Те, которые Вас… били… Избили?!

– Точно. Они. Нехорошие люди.

Сердце ухнуло, Маня помертвела.

– А Вы… бандит?! – зачем-то задала она дурным голосом дурацкий вопрос.

Мужик опять скривился.

– Заладила, б…ь!..

Он на глазах терял силы. Совсем ослаб – еле хрипел. Но упорно гнул свое – это было ясно. Только, что?!

Все происходящее с Маней напоминало дурной сон. И она никак не могла проснуться. Ее неудержимо затягивало в какую-то виртуальную воронку. Как пришитая стояла она рядом с мужиком и не уходила – серый глаз с черным зрачком держал ее крепко.

– Извини, – с досадой просипел мужик. – Я не бандит. И не маньяк. Не маньяк и не бандит, – с усилием, медленно и раздельно, максимально доходчиво прохрипел он.

– А кто? – глупо спросила Маня.

– О Господи! Б…ь! – не удержавшись, снова выругался он, сердито сморгнув, вероятно, от боли. – Человек. Мужчина. Приличный.

– Врешь, – опять же по-идиотски усомнилась растерянная Маня.

Приличный?! Знаем мы таких «приличных»!.. Видали – не вчера родились.

Нет, на вид – мужик как мужик. На бомжа не похож. И на алкаша – тоже. Серый, полуседой короткий ежик на голове, одет более чем пристойно, где-то даже круто, шмотки дорогие – сразу видно. Вообще-то, можно даже сказать – импозантный мужик, где-то от 30 до 40. Но… знаем мы таких «импозантных»!..

Он мог оказаться кем угодно. Времена сейчас такие. Каждый выпендривается как может. Ничего не поймешь.

– … Вполне приличный. Поняла? 35-ти лет. – Поняла?

– Да. Я…

– Слушай, – хрипел мужик, – слушай, мне повезло… мне, что ты…

Речь его становилась сбивчивой. Он опять болезненно сморгнул, очевидно собираясь с силами, которые таяли на глазах.

– Слушай. Я полежу тихонько у тебя во дворе…

– Что?!..

– На участке. Не бойся. Пару дней. Оклемаюсь и уйду. Только никому не говори. Поняла? Что видела меня? Поняла? В больницу нельзя – найдут.

– Вы…

– Да. Я. Никому. Убьют.

– Вас?!

– Меня, б…ь! Не тупи.

– Но я…

– Пожалуйста.

– Да, но… даже если… а как Вы туда попадете… на мой участок?!.. Я вообще не понимаю…

Мужик не ответил и вдруг закрыл глаз.

Отключился?!

Маня истерично начала махать веткой ему по лицу.

Безрезультатно.

Вырубился!.. Или того… умер?!!!

Маня глухо вскрикнула, попятилась и припустила домой, не чуя ног и не разбирая дороги.

* * *

– Крепко, видать… над ним поработали, – хмыкнул Веркин муж, перевернув мужика на спину, и ухватил его подмышки. – Витька, че стоишь – давай, бери его у меня и мне на спину.

– Ща загрузим, – мигнул Мане Веркин муж. От нервов Маня напрочь забыла, как его зовут.

– Давай, Витек, да-а-вай… – крякал Веркин муж, подставив спину, на которую Витек взвалил тяжелое, безвольное тело мужика. – Ничего… живой, главное… – кряхтел Веркин муж, приноравливаясь.

Вдвоем с Витьком они доволокли «мужика» до видавшей виды, старенькой «иномарки», стоявшей около леска, и засунули его в машину.

Маня, с помертвевшим лицом и фальшивой улыбкой, суетилась рядом.

– Осторожней!.. Осторожно, пожалуйста…

– Не боись, Мань. Не повредим, – хмыкал Верки муж, – … больше-то… чем его уже помяли… не помнем…

– Пожалуйста, осторожно!..

– А кто ж его так, а? – спросил Витька, усаживаясь рядом с мужиком на заднее сиденье.

– Корешки, небось, – усмехнулся Веркин муж, осторожно выруливая. – Суббота – святое дело. Погулял, видать, маленько. Да?

– Да, – быстро сказала Маня. – Он ко мне ехал, и вот… с друзьями выпил… здесь недалеко, и… Повздорили, подрались… а он на их машине приехал сюда, а… Так получилось.

– То-то, смотрю, без тачки и не со станции, вроде – балагурил Веркин муж. – Хороший у тебя мужик, Мань. Заводной, видать. Поехал к своей на выходные, и на-тебе… Не доехал – раньше срока загулял. Не дотерпел.

– Может, в больницу его? – спросил Витек, придерживая Маниного «мужика». Совсем плохой, по-моему.

– Нет, – не оборачиваясь, резко возразила сидевшая спереди Маня. – Нет. Не надо. Он не хочет. Я сама. Я знаю, как нужно… Что с ним делать, – добавила она решительно.

– Привычная, видать! – хохотнул Веркин муж. – Да, Мань? Не обижайся, Мань, – искоса поглядел он на нее. – Ты тут у нас недавно. Первый раз снимаешь, а мы-то тут все свои, по многу лет уже… даром, что в Москве живем… Вот, думаем, сняла, живет одна… Чудно. Никто не приезжает.

Сердце колотилось, Маня молчала и деланно улыбалась.

– А Верка сказала: «Манькин мужик – в Москве. Вкалывает. А детей нету.»

Маня согласно улыбалась вымученной улыбкой.

– Вот, думаем – молодец мужик. Ну, твой-то, – весело кивнул он в сторону заднего сиденья. – Жене дачу снял, а сам пашет. Заботливый. И, понятное дело, – мигнул он в верхнее зеркало, – один в городе. Временно на свободе. Тоже неплохо. Согласись, Мань?

– Заткнись, Толян, – загоготал Витек. – Ты чего несешь-то, а?

«Толян». Точно. Веркин муж – Толик.

Маня, из последних сил, подыграла – сердито улыбнулась и покачала головой.

Поехали в объезд, по дороге. Напрямик – только тропинки. Ехали осторожно, чтобы сильно не трясти «хрупкий» груз.

А «мужик» всю дорогу молчал, бессильной тряпкой привалившись к Витьку. И было непонятно – в сознании он или нет. Иногда только вдруг приподнимал с трудом свои длинные ресницы и приоткрывал серые, с чернильными зрачками, глаза, очевидно сведенные судорогой боли, и тут же закрывал их снова.

Толик, взглянув на него в верхнее зеркало, тихо присвиснул.

– Мань, а давай все же в больницу. Минут через сорок там будем. Здесь хорошая больница – не сомневайся… А?

– Нет. Спасибо, Толик. Давайте домой.

– Лады. Как скажешь. Домой, так домой.

«Как же я его положу на участке?!» – молнией ударила Маню запоздавшая мысль, когда они въехали в поселок.

Маня вспотела. «Как же я его, „собственного мужа“, избитого до полусмерти – помещаю на участке, а?! Бред. Не стыкуется. Да и как он один – ночью – на улице?… Даже если матрас вынести, ночи сейчас теплые, но… все равно… Бред и абсурд!.. Господи, что я делаю?!»

«Иномарка» бодро проехала мимо покосившегося забора-штакетника и остановилась у такой же кособокой калитки. Толик с Витьком, с хозяйственным видом, осторожно выгрузили «мужика» и двинули с ним к дому. Маня, в панике, рысью опередив их, кинулась открывать дом.

В этом старом-престаром, ветхом доме имелось всего две крохотных смежных комнаты и веранда-кухня.

А на запущенном участке – трава, крапива, лопухи, и черный трухлявый домик туалета в дальнем углу, под старой яблоней.

И все.

– … Куда его? – спросил с веранды Витек, разворачиваясь вместе с висевшим на нем «мужиком».

– Туда, в дальнюю комнату, – потеряно сказала Маня, показав рукой «куда».

«Что я делаю?! – молотком стучала в висок неотступная мысль. – Я сошла с ума. А если он сейчас помрет?!!!

Господи!.. Что происходит?!

А если…

Боже, во что я влипла?!!!»

Маня была близка к отчаянию.

– … Ну все. Мы пошли, Мань, – сказал Толик, сгрузив «мужика» на железную кровать довоенного образца.

Витек поправил «мужику» ноги.

– Счастливо оставаться. Давай, лечи его. А если что – свистни. Закинем в больницу по-соседски. Пока, Мань, – попрощался Толик.

Витек кивнул Мане.

И они ушли.

А Маня осталась.

И тупо уставилась через дверной проем на «мужика». Ее начало мутить.

Она грузно опустилась, проще говоря, осела на стоящий в первой комнате, допотопный, шаткий деревянный стул – тот заскрипел под ней, выдав сложную руладу.

Посидев минут пять, осторожно встала – подлый стул опять хрустнул и протяжно пропел, – по не менее скрипучему полу, вошла в комнату, где лежал «мужик». Неуверенно приблизилась к железной кровати и стала рассматривать его с близкого расстояния.

Тот не шевелился. Глаза закрыты.

Муть внутри усилилась и стала подниматься вверх. По шее тоненькой струйкой потек пот. Сердце бухало.

Паника.

«Только бы не помер!.. Только бы не маньяк, не отморозок, не бандит, а… просто… просто человек, у которого несчастье, и… Так ведь тоже бывает, Господи, ведь да?!..

Что мне теперь с ним делать?!!!

Зачем я в это влезла? Ну зачем, а?!

Куда его девать?!!!»

Резкая трель мобильника больно ударила по итак уже натянутым до предела нервам. Сильно вздрогнув и сглотнув слюну, Маня достала телефон из кармана сарафана и машинально, даже не взглянув на экран, нажала кнопку.

– Мань, – затараторили в трубке, – это Вера. Ну, как вы там, а? Толик сказал – мужик твой совсем плох. И в больницу не хочет.

– Что?… – не сразу нашлась Маня.

– Мань…

– Да. – выдавила наконец из себя Маня. – Не хочет.

– Ой, все они такие! – затарахтела Верка. – Как упрутся – не свернешь. Не переживай, Мань. Я сейчас деда своего к вам пришлю. Он врач. Ну, на пенсии давно, конечно. Но все равно – хороший врач, хирургом был. Людей, Мань, резал – налево и направо!.. Представляешь? – глупо захихикала Верка.

От неловкости – поняла Маня. Она молчала.

– Чего-нибудь да посоветует…Ну, там что…Как твоего лечить – в домашних условиях, – опять хихикнула Верка.

Мир не без добрых людей. Верка, с которой Маня была знакома меньше месяца, оказалась славной. Хорошей. И главное – тактичной и деликатной. Подхихикивала от смущения, боясь показаться навязчивой, но настойчиво предлагала помощь. Верка вообще хотела дружить и плотно общаться – по-соседски.

А Маня – не хотела. Не потому, что была дешевой снобкой или человеконенавистницей, а просто потому что – не могла. Ей было неудобно перед доброй Веркой, но она всячески увиливала.

Не могла – и все.

Не могла ни с кем дружить и тусоваться уже где-то около года – с тех самых пор. Она тогда обрубила все концы. Общалась лишь иногда с Татьяной, своей любимой, единственной оставленной при себе подругой, и то – нечасто.

Татьяна, с которой они давно вместе работали в редакции, все про нее знала. Она очень ей тогда помогла, и продолжала помогать все время – как могла. Да что там – даже «дача» вот эта, например, домик-развалюха с участком, были Танины, и идея насчет лета здесь была ее же, она сама Мане предложила.

Татьяна все понимала.

Она изредка позванивала Мане – строго по делу, без всяких там «как дела?» и т. д. и т. п. А еще они иногда общались в сети – но тоже, строго по работе.

К тому же развалюха эта была Тане без надобности, она сюда практически никогда и не ездила, у мужа ее была другая, классная дача-коттедж, и гораздо ближе, совсем недалеко от Москвы.

Соседка Верка была сильно беременной, «на сносях». И торчала здесь, в своем «родовом гнезде», на свежем воздухе, со своим большим животом в ожидании «часа икс», который должен был наступить месяца через два. Она была отсюда родом, то есть., конечно, не она, а ее предки, бабушка с дедушкой, вернее даже, прабабушка с прадедушкой – как и Татьянины, кстати. Толик, Веркин муж, работающий в какой-то мебельной фирме, мелькал туда-сюда, из Москвы и обратно. А 7-летнюю дочь свою они отправили в Болгарию, на море, в лагерь. Верке было скучно и нудно, и уже тяжело, муторно. Все это она моментально поведала Мане, и все это было очень мило, но… Маню интересовало мало. Если честно – совсем не интересовало.

Чужая жизнь.

Наверное, она, Маня, стала равнодушной… Скорее, апатичной. Безразличной. Короче, Мане было все равно, скучно и даже слегка раздражало, когда к ней навязывались с общением.

А беременная Верка проявляла такт и особенно не надоедала, но все же была активная и заставила Маню обменяться телефонами, хоть и жила через два дома. «На всякий случай», как она выразилась.

Как в воду глядела.

– … Дед уже вышел, Мань. Встречай. Ну все, пока, – вдруг заторопилась Верка, – если что – звони.

– Спасибо, Вер, – растерянно проговорила Маня в трубку, но та уже отключилась.

На веранду бодро вступил Веркин дед. В руках он держал потрепанную медицинскую сумку-чемоданчик.

– Маня, я к вам!..

– Я… Мы… – залепетала Маня с потерянным видом.

– Понятно, – сказал дед-хирург. – Не волнуйся, дочка. Я полжизни в «Бурденко» отработал… в хирургии… давай-ка посмотрим…

Говоря это, он оперативно осмотрел лицо «больного», глаза, приподняв веко, затем залез рукой и что-то пощупал сзади, на шее.

– Как зовут-то… мужа? – спросил дед, что-то ощупывая за ушами.

Маня начала открывать и закрывать рот:

– Я… я… Его…

«Муж» внезапно приоткрыл, с явным усилием, глаза, и просипел, почти беззвучно:

– Алексей я. Оставь ее – растерялась совсем. Ты мне, отец, лучше скажи, как мне…

И не договорил – глаза закрылись. Отрубился.

– Понятно, – снова произнес дед.

Секунду в задумчивости смотрел на «больного».

– Ты кем работаешь, дочка? К медицине имеешь какое-нибудь отношение? – спросил он у Мани.

– Нет, я… я редактор, корректор… в смысле, в издательстве… и я…

– Ясно. Так, – велел дед Мане. – Раздевай его.

Маню кинуло в жар.

– Что?… – прошептала она. – Что?!..

– Я буду придерживать и поворачивать, а ты – раздевай.

– Как?… Совсем?!..

– Совсем. Надо осмотреть. Прощупать. Быстро, дочка. Время дорого.

Не будучи ни врачом, ни медсестрой, очень далекая от медицины в принципе, Маня начала багроветь. Втянув от ужаса голову в плечи, уже напрочь не понимая, что происходит и плохо соображая, что делает, она, под руководством деда, раздела «мужика».

Совсем.

То есть, вообще.

…

После осмотра дед открыл свою сумку, достал какие-то плотные бинты и туго перетянул «больному» небольшую, но глубокую, острую рану высоко на ноге, покопавшись еще в сумке, достал одноразовый шприц с иглой, какое-то лекарство и сделал укол.

Красная как свекла, Маня примостилась за столом напротив деда-хирурга, глядя на него остановившимися, бессмысленными глазами.

Это дед велел ей сесть за стол, когда все закончилось, сел сам и начал давать рекомендации.

– Так, дочка. Я завтра уезжаю. В санаторий, в Светлогорск, на Балтику. Так что жаль, но помочь вам больше не смогу.

Маня молчала, отчаянно тараща глаза.

Дед крякнул.

– Возьми себя в руки, девка! Ты все можешь сделать сама. Я тебе подробно и поэтапно расскажу. Бери бумагу и записывай. Или в компьютер свой, – улыбнулся дед, кивнув в сторону Маниного Notebookа. Тот элегантно помещался на облезлом шатком столике у окна с короткими тюлевыми занавесочками, и смотрелся несколько дико на фоне окружающего допотопного «деревенского» быта. Впрочем, сейчас у многих так, особенно летом, в сельской местности, на старых дачах, и никто уже не удивляется этой «встрече веков», все привыкли.

Маня суетливо метнулась за бумагой и ручкой, и опять села напротив деда с видом примерной, но впавшей от ужаса в полный ступор, ученицы на экзамене.

– Алексей твой в больницу не захотел, – неожиданно ухмыльнулся дед. – И я его понимаю. Я б может тоже не захотел – на его месте. Все зависит от обстоятельств, дочка, – туманно объяснил он.

Лицо «хирурга» вновь растянулось в ухмылке.

– Помяли его сильно… и умело. Профессионально, словом. Специфически, – как-то странно выразился дед, заговорив характерным «врачебным» тоном.

Кровь то приливала к лицу, то отливала – Маня слушала, преданно, почти не мигая уставившись на деда как на спасителя – своего спасителя – в последней надежде, что вдруг он сейчас сделает что-нибудь такое, вынесет вердикт, и – все решиться само собой, бредовая ситуация «рассосется» и закончится. Маня наконец проснется, и дурной сон – в лице незнакомого полумертвого «мужика», почему-то лежащего у нее в смежной комнате на кровати – рассеется «как дым, как утренний туман».

– … Ну и ладно. Его дело – ему виднее. Тем более, мужик он у тебя здоровый – вон кабан какой… По почкам, сказал, почти не били. Кости все целы, главное. Локтевой сустав немного… Но мы справились сами.

Во время осмотра дед действительно как-то резко дернул и слегка повернул левую, сильно ободранную, с синяками и подтеками, руку «мужика» – тот коротко хрипнул и покрылся зеленоватой бледностью.

– … Все поправимо, если будешь действовать строго по моей схеме. Готова?

Дед серьезно взглянул на размазанную Маню – у той никак не получалось «собраться».

– Готова, спрашиваю? Тут надо не только писать, но главное – понимать, что делаешь. Если твой Алексей тебе дорог, дочка. Ну?

– Готова, – выдохнула Маня.

– Слушай меня внимательно. Пиши. Сходишь на станцию, в аптеку, и купишь…

Схватив укатившуюся на край стола ручку, Маня начала записывать.

…

– Все, дочка. Я пошел. – Веркин дед встал. – Счастливо оставаться. Если что – обращайся к Верке. Она тут все знает – мы же родом отсюда, и будет здесь до родов, в Москву не поедет. А Толик – он туда-сюда мотается, то в Москве, то здесь. Имей ввиду.

– Постой, отец, – неожиданно раздался хрип с железной кровати. – Подойди…

Дед подошел к «больному».

– Ты в корень зришь, отец, все правильно ухватил, – превозмогая боль, сквозь зубы сипел «мужик».

– Я пожилой человек, сынок… Старик. Да-а-авно не ребенок – мне объяснять не нужно. К тому же врач, военный хирург как-никак.

– Ты ничего не видел, отец, и никого… Короче, ты меня понял, отец… идет?

Дед хмыкнул.

– Идет, идет… Не волнуйся. Сказал же – я не ребенок. Мог бы и не просить, – усмехнулся дед и направился к двери. – Ничего, оклемаешься… Ты мужичок по всему крепкий. Ну, а дальше – смотри сам, сынок. Счастливо, ребята.

И дед ушел.

А «ребята» остались.

* * *

Так. Надо успокоиться.

Покосившись на бумажки с записями, Маня встала из-за стола.

… Все обдумать. И спокойно решить, как жить дальше… хотя бы в ближайшее время.

Взглянув в сторону мужика – тот лежал неподвижно – Маня устроилась перед Notebookом и пошла гулять по интернету.

Во-первых, это отвлекает. И… так проще думать.

Посмотрела почту. Ничего.

Вот и славно.

Так. Что мы имеем?

… Зачем я в это ввязалась?!

Не знаю.

Вернее, это получилось… само собой.

Я не могла его оставить лежать там – в этот перелесок редко кто ходит. «Мужик» не мог шевелиться, и за ночь его бы зажрали комары и мошка – это точно.

Он не пьянь, не бомж, а… непонятно кто.

Избитый… кем-то, кого очень боится.

На помощь никого звать не хотел и ей не разрешил. Сказал – ищут, узнают – добьют.

Значит она, Маня, просто чисто по-человечески, его пожалела и… временно приютила.

Просто сделала доброе дело незнакомому человеку. Такое и в современной жизни бывает… ну, или должно бывать. Хотя бы иногда.

И что? Ничего уж такого в этом нет… ненормального.

… Вот даже собак бездомных, подбитых и больных, бодрилась и успокаивала себя Маня, сейчас подбирают, лечат и раздают в хорошие руки. Вся Москва в подобных объявлениях, Маня уже с этим сталкивалась, энтузиастов полно – и они неплохо наладили дело. Кстати, Таня, Манина подруга, взяла по такому объявлению очень славную беспородную собачку с подбитой лапкой – Фросю.

Маня сама в детстве упорно подбирала собак, особенно больных и особенно зимой, замерзающих на лютом морозе, и приводили или приносила их домой. Но мама не разрешала. А Маня рыдала…

Впрочем, об этом лучше всего сейчас не вспоминать и… не думать.

У мамы, слава Богу, все хорошо в настоящий момент – вернее, уже давно. Она 10 лет назад вышла, наконец, замуж – за немолодого поляка, и живет с ним недалеко от Варшавы в маленьком местечке, родила напоследок еще двух детей. И… обрела свое счастье, одним словом.

Вот только к Мане окончательно потеряла интерес с тех пор, как вышла замуж и уехала… в другую жизнь. Как будто вычеркнула.

Отмотала «назад» и стерла.

Брата и сестру Маня никогда живьем не видела – только на фото. Года три назад Маня вдруг получила конверт с семейной фотографией на фоне сельского домика, на обратной стороне была надпись: «Это мы». И все. Ни привета, «ни здравствуй, дочка!», ни «как поживаешь?», ни даже подписи «мама», никакой приписки или письма в конверте, ни звонка ни до, ни после – ничего, кроме лаконичного «Это мы».

Они…

Ну и ладно. Маня не обижалась – давно привыкла.

Так, так так.

Пусть там, в своей Польше, живет да радуется, своей новой жизнью.

Прежняя жизнь, для мамы – что-то безрадостное, унылое и неприятное, болезненное.

Потому-то и стерла… все.

И Маню – заодно.

Маня включила какой-то сериал.

… Так. Вернемся к нашим баранам.

Ничего страшного не происходит… вроде. Просто завтра я схожу на станцию, в аптеку, и…

… Ой, таблетку забыла выпить!..

И ржавая проволока опять повернулась и острым концом продрала Маню где-то за грудиной, сжала за горло и вонзилась в правый висок.

Это было как внезапный разряд тока – видение-вспышка, удар, боль… Мука. Неотступная мука.

Маня кинулась за спасительной капсулой – единственно возможный вариант, чтобы жить, вернее, хоть как-то существовать.

А пока запивала таблетку, вздрогнула от неожиданной мысли – да так, что чуть не выронила чашку, расплескав из нее половину воды.

Мысль, пронзившая Маню, была странной.

Выходило, что пока она валандалась с этим «мужиком», неумолимо затягиваясь как бы помимо своей воли, как резиновый сапог в топкое болото, в какую-то неправдоподобную, жуткую историю – привычная боль не терзала ее, отпустила временно.

Это было странно. И непривычно.

… Короткие посиделки на «пеньке», этот «сон наяву», бессмысленное забытье в перелеске, разумеется, не в счет.

Странное ощущение. Такого с Маней – с тех самых пор – никогда не бывало. Не отпускала ее пытка – ни при каких обстоятельствах – ни благоприятных, ни стрессовых, вроде сегодняшних.

Никогда.

Ни, когда, пережив «сердечную блокаду» непосредственно сразу после произошедшего, она лежала в «нервной» клинике – два раза по два месяца – и ей там даже делали, помимо прочего, какой-то «инсулиновый шок», потому что она тогда совсем перестала есть – не могла.