Текст книги "Зорич"

Глава четырнадцатая

Стоящий на другой стороне улицы, напротив своего дома, автомобиль Зорич заметил издалека. Поравнявшись, покосился в его сторону. Сквозь поднятые стёкла дверей – два едва различимых мужских силуэта. «Гости-то ко мне», – перестал сомневаться Евгений Иванович, войдя в дом. На вешалке – плащ, шляпа. В углу – трость, а из комнаты, перебивая мужской голос, смех Анны. Распахнув дверь, она взяла Евгения Ивановича под руку:

– У нас гость. Твой брат Александр.

– Так я и подумал, – пробормотал ничуть не удивлённый есаул.

За столом, заваленным какими-то коробками, в синем в белую полоску пиджаке сидел Александр. «Встретил бы на улице – не узнал бы», – едва успел подумать Евгений Иванович, так как Александр, поднявшись, сгрёб его в объятия. Дважды облобызав, отодвинул на вытянутые руки, оглядел глазами под припухшими веками лицо Евгения Ивановича, подтянул к себе и закончил ритуал третьим поцелуем. От брата пахло давно забытым Зоричем запахом дорогого табака и дорогого одеколона. «Братец не бедствует», – подумал он.

– Аннушка, дай, пожалуйста, то, из чего коньячком балуются! – вынимая из большой коробки бутылку, щёлкнул по ней ногтем Александр. – Французский. С выдержкой!

Есаул помрачнел. Заметив смущение Анны, гость оценил ситуацию моментально.

– Аннушка, ради бога! Замечательно подойдут хоть чайные чашки! И не хлопочи с закусками! Я отлично знаю, что незваный гость хуже татарина, и принёс всё с собой. Всё, что нам понадобится для этого замечательного случая, – раскладывая пакеты, говорил скороговоркой чуткий брат.

– Позволь помочь мне с сервировкой стола. Жизнь, Аннушка, меня научила всему. Я неприхотлив и умею делать многое. Одно не сложилось у меня – это личная жизнь. Я одинок, Аннушка. Недалеко то время, когда надо будет подумать о заключительном периоде существования на матушке-земле, – раскладывая тарелки, делился Александр. – Но об этом обстоятельнее чуть позже. Друзья! – поднимая стакан, провозгласил Александр. – Я предлагаю выпить за наше знакомство! – Поклон головы в сторону Аннушки. – И за нашу встречу, которая, надеюсь, послужит прологом воскрешения наших родственных отношений.

«О чём это он?» – посмотрев на Аннушку, недоумённо подумал есаул.

Всё прояснилось позже, когда закончили одну бутылку и Александр извлёк из плетёной корзины вторую.

– А теперь, дорогие мои родственники!.. – наполнив стаканы, предложил Александр. – Позвольте предложить тост за ваших будущих детей и за моих будущих наследников!»

«Вот это да», – чуть не поперхнулся Евгений Иванович, посмотрев на Анну. А та, поставив на стол чашку с чаем, поменявшись в лице, смотрела на него.

– Я человек небедный, – продолжил Александр. – У меня есть прибыльные дела здесь, в России, поместье и виноградники во Франции, но нет уверенности в том, что они не уйдут в чужие руки. А потому, – волнуясь, заключил Александр, – я прошу вас не отказать мне в милости: позвольте мне быть крёстным отцом ваших детишек.

Закончил и разрыдался.

Есаул, сдвинув брови, сидел озадаченный. А растроганная Аннушка, дав волю слезам, всякими добрыми словами, идущими из таинственных глубин необъятного женского сердца, успокаивала давящегося слезами от жалости к себе, внезапно обретённого родственника.

Вечер подошёл к концу, когда Аннушка уложила его, допившего бутылку тремя стаканами подряд, на диван. А закончился, когда она, поглядывая на Евгения Ивановича, убрала со стола, стараясь не шуметь, чтобы не помешать ходу мыслей озабоченного есаула. А тот долго ещё сидел в одиночестве за столом, выискивая в коробке так полюбившиеся ему кофейные пирожные, запивая их чаем из Аннушкиной чашки.

Встали поздно, разбуженные не то стуками на кухне, не то аппетитным запахом испечённых пирожков. Аннушка пригласила их к столу, сказав, что уже позавтракала. Явно не хотела их стеснять, зная, что продолжение вечернего разговора неминуемо. Так и случилось. Доводам бывалого Александра Евгению Ивановичу было нечем возразить. Далёкий от политики, занятый раскручиванием каждодневных житейских проблем, он, вспоминая не обременённую заботами столичную жизнь, своё кратковременное пребывание в той среде, понимал, что со смертью отца и отошедшего от дел дяди обратного пути для него нет.

Та далёкая история со скандалом забыта наверняка всеми. Время покрыло всё. Дело в потере влияния, потере связей, имущественных потерях. Всё, что ждёт его впереди, легко просчитывается. Будут дети. Им надо дать образование. А что ждёт его? Отставка, копеечный пенсион… У Александра свои дела. «Я думаю, он как-то связан с Астафьевым. Ведь он проговорился, что знал его ещё по Петербургу. Это его дела. Пусть он их и решает. То, о чём он просит, я помогу сделать, но не больше того…» Так размышлял Евгений Иванович, запивая пирожки чаем с вишнёвым вареньем, слушая внимательно Александра и отделываясь короткими репликами.

Завершился завтрак полным согласием сторон, закреплённым крепким рукопожатием.

Тепло простившись, вышли на крыльцо.

– Посвежело, – заметил Александр.

Из стоявшей на прежнем месте машины, выпрямляясь по частям, показалась долговязая фигура и, приподняв шляпу, поприветствовала их. «Это же тот самый переговорщик из гостиницы!» – признал его Евгений Иванович.

Подойдя к машине, братец, обернувшись, снисходительно проговорил:

– Очень рад был с вами познакомиться, Евгений Иванович. Привет супруге. Желаю вам всего хорошего.

И, не подавая руки, сел в машину. «Однако хитёр братец! Не желает афишироваться», – усмехнулся про себя Евгений Иванович, провожая взглядом отъехавшее авто с голубой наклейкой на заднем стекле.

* * *

Во второе воскресенье, после поздней в этом году Пасхи, Корф предложил Евгению Ивановичу съездить с ним на хутора. Нужно было получить информацию от Акима, агента Исидора Игнатьевича.

Поехали дальней дорогой, через лес. В сплошной, заросшей густым кустарником чаще одуряюще пахло прелью. Было душно и сумрачно. Копыта хлюпали, скользили по раскисшей от частых дождей глинистой земле.

– Надо было ехать через овраг, там суше, – в очередной раз вытирая платком потное лицо, посетовал Корф.

– Осталось недолго. Вон уже просвет виден. Да и вроде ветерком пахнуло, – посочувствовал другу Евгений Иванович.

При выезде из леса их ждал сюрприз. Дорогу перегораживала выкрашенная, двухцветная, в поперечную полоску, длиннющая жердь, на одном конце которой под сделанным кое-как навесом сидели на обрубке дерева двое солдат. Их боевое оружие висело на спиленных сучках растущей рядом берёзы. Перед вояками над потрескивающим костерком булькало варево. Один из них был босиком. Обмотки висели на двухцветной жердине. «Вот это боевое охранение!» – подумал есаул и не сдержался – засмеялся громко, от души. Ему вторил согнувшийся, держась за живот, Исидор Игнатьевич. Отсмеявшись, подъехали ближе. «Совсем дети», – подумал Евгений Иванович.

– Чьи вы? – спросил негромко посеревших от страха парней. Не получив ответа, переспросил: – Жлуктова?

– Так точно, ваш бродь! – нашёлся один.

– Открывай давай свои ворота!

Отъехав, заговорил Корф:

– Посмотрел я на их котелок и вспомнил, что не успел позавтракать. Давай, Евгений Иванович, начнём с корчмы! – предложил он.

Большой добротный дом с высоким порогом нашли неподалёку по огромной вывеске. Привязав поводья к кольцам коновязи, поднялись по ступенькам. В полумраке заставленных горшками с разноцветной геранью и полузакрытых белыми занавесками с вышитыми красным диковинными животными окон – два параллельных ряда, от двери к буфетной стойке, по четыре крепко сработанных, на совесть столов.

Высокий потолок из широких плах, подпёртых снизу поперечными брусьями. Слева от стойки – широкий проём, должно быть на кухню, подумали оба. Справа – лестница на второй этаж. Стены украшали охотничьи трофеи: рога лося, устрашающего размера голова вепря, рога мелких животных, и на подставке под потолком отсвечивал глянцем чёрно-синих крыльев большущий глухарь.

За одним столом сидела компания из четырёх парней. Сидели, должно быть, давно: на столе полно бутылок и посуды. Не успели сесть – из проёма вышел парень с чистым полотенцем через кисть.

– Что желаете, господа? – не угодничая, строго спросил он.

– Дай-ка нам… любезный… – протянул Корф.

Есаул заметил – парень поморщился – и подумал: «Это не наши половые, гордости не потерял».

– Значит, так! – закатил глаза к потолку Исидор Игнатьевич. – Само собой, бигос. А запить-то чем? – прищурил глаз Корф.

Не принимая игры, парень, глядя сквозь Корфа, сухо проговорил:

– Пиво у нас очень хорошее.

– Вот и ладно! Неси!

Парень повернулся так стремительно, что есаул подумал – сквознячком пронесло.

– Что это ты, Исидор Игнатьевич? Парень-то непростой.

– Да ладно уж! Нельзя и покочевряжиться! Впрочем, да, наверное, перебрал.

Заказ, конечно, парень не принёс. С огромного подноса поставил на стол две такие же миски с дымящимся бигосом, две кружки с чёрным пивом, ломтями хлеба и зеленью борцовского покроя человек. Исидор Игнатьевич, враз посерьёзнев, поспешно отхлебнул из кружки, понюхал и с восхищением произнёс:

– Просто чудо какое-то. Тут тебе и тмин, и ваниль, и ещё что-то! А вкуснотища-то какая! Ты попробуй, есаул, язык проглотишь! – и покосился на здоровяка.

А тот, простодушный, словоохотливо заговорил:

– Рецепт семейный! Сами варим. Ещё дедушка моего дедушки его варил. И его дедушка тоже! Всем нравится. Заходите почаще, господа! Будем рады вас видеть.

Едва успев отобедать, откинулись на спинки стульев, как вдруг снаружи донеслись детский плач и тревожное ржание Кисмета. Откинув стулья, все высыпали на крыльцо. Три белобрысых мальца, мал мала меньше, столпились у коновязи. Самый малый стоял и заливался во весь голос. Лежащего у задних ног Кисмета оттаскивал за руки подальше, должно быть, самый старший, покрупнее. Евгений Иванович, метнувшись с крыльца, в несколько прыжков оказался рядом. Обхватив маленькое тельце, поднёс к лицу: «Больно? Где?» – и осёкся: малыш смотрел на него удивлённо, с улыбкой даже.

– Ну и напугал же ты меня! – выдохнул Евгений Иванович и поставил мальца на ноги. – Что тут у вас происходит? – повернулся к старшему.

– Янек лез в седло, покататься хотел, – потупился старший.

– Господи! – засмеялся подошедший Корф. – Да он, наверное, только вчера ходить начал. Сколько тебе лет? – нагнулся к малышу.

– Три! – крикнули с крыльца.

– Ну что тут делать?! Надо покатать, есаул! – засмеялся Корф.

Евгений Иванович отвязал повод, погладил голову беспокойно перебиравшего ногами коня, прошептал что-то ему на ухо. Поднёс малыша. Тот бесстрашно вцепился в гриву. Кисмет отдёрнул было голову, но фыркнув, принюхался и, похоже, успокоился. Зорич осторожно посадил мальца в седло и прошёл туда-сюда несколько раз по улице.

Уйти сразу не получилось. Усадили за стол. Хрустящие колбаски запивали фирменным пивом за счёт заведения, долго жали руки, появился даже тот гордый парень.

Ушли, покачиваясь.

– Надо же! – заметил внимательный Исидор Игнатьевич. – Пивко-то с градусом!

Ведя коней в поводу, не спеша прошлись вдоль домов с засаженными цветами клумбами.

– Чистенько-то как. Тишина. Благодать! – причмокнул губами Корф. – После службы поищу что-нибудь подобное.

Улицу замкнул длинными прилавками в несколько рядов полупустой рынок.

– Не сезон, – резонно заметил Корф, – весна. Летом здесь повеселее будет. Край урожайный, богатый. Земли плодородные. Это тебе не столичное болото!

В негустой толпе Исидор Игнатьевич показал Зоричу приземистого мужика в коричневой косоворотке.

– Вот он – Аким.

Привязав коней, пошли вдоль рядов. Купили несколько пучков зелени и связку аппетитно пахнущих копчёных рыбёшек. Постояли среди баб, слушавших безногого героя войны в застиранной добела гимнастёрке, певшего под гармошку трогательную песню на извечную тему – про пылкую любовь и чёрную измену. Бабы, как потом сыронизировал Исидор Игнатьевич, вытирая, не сговариваясь, концами головных платков мокрые глаза, вспоминали каждая своё – приключения своей промелькнувшей молодости. Положив монету в чашку парня, есаул, выпрямляясь, почувствовал в боковом кармане кителя чью-то руку. Покосился – Аким. Побродив по рядам, повернули к дому.

– Давай через овраг, – предложил Исидор Игнатьевич, – там посуше. Да и не будем смущать тех молодцов, пусть расслабляются.

Только отъехав на приличное расстояние от домов посёлка, осторожный Евгений Иванович достал из кармана и протянул Корфу свёрнутое в трубочку донесение Акима. К его удивлению, Исидор Игнатьевич, не читая, молча сунул бумажку в свой карман. «Что это он? Забыл очки? Или мне не доверяет?» – эта мысль, мешаясь с пустяшной болтовнёй, грызла его всю дорогу.

Уже утром следующего дня Исидор Игнатьевич развеял все его сомнения. Поздоровавшись, он уселся в любимом углу дивана, перекинул ногу на ногу, достав расчёску, поправил скромный пробор в остатках волос. Покончив с этим делом, сдул с расчёски прилипшие волоски и, положив её на место в карман, начал буднично, как бы продолжая вчерашний прерванный разговор:

– Так на чём же мы вчера остановились? На надеждах, которыми мы живём! Вот этот клочок бумаги с Акимовой клинописью. – Вытянул из кармана. – Должен сказать, уважаемый Евгений Иванович, что надежды наши в некотором смысле сбылись. Не буду злоупотреблять вашим терпением, уважаемый коллега, расскажу только самое существенное.

Слушая вполуха ёрничанье Корфа, Зорич отметил, что давно не видел Исидора Игнатьевича таким, насторожился, зная его, понял: случилось что-то важное.

– Так вот! На Пасху тщедушный Януш Хвощевский пригласил к себе в гости свою дородную сестрицу Казимиру и мужа её Анжея. Там на пари Аким выиграл рубль, сломав подкову. Иметь такого силача в работниках – мечта любого хозяина. Януш был податлив в уговорах, и уже назавтра Аким с вещами в качестве работника на всё перебрался в дом Озимека. Вот так-то!

И тут Исидора Игнатьевича прорвало: он, потирая ладошки, засмеялся совсем по-детски радостно.

– Поздравляю, Исидор Игнатьевич! – подыграл есаул. – Тонко сработано! И что теперь?

– А теперь? А теперь… теперь вот что, Евгений Иванович. Аким устроился в доме на втором этаже в комнате с конюхом Андреем. Соседнюю комнату занимают четверо постояльцев. Двое работают на руднике понедельно. Двое – в порту. К ним часто захаживают гости. Засиживаются допоздна. Хозяев не беспокоят – лестница на второй этаж ведёт по наружной стене дома. Под окном их комнаты крыша сарая. Аким, опустившись на неё, пытался подслушать, о чём они говорят. Не получилось: говорили по-польски. Надо узнать, кто они, откуда прибыли. Вряд ли они местные. В каких они отношениях со старостой?

Помолчав, Корф продолжил:

– Я думаю, есаул, неспроста хозяйка так встревожена. И она наверняка что-то знает. И это не все приятности, дорогой коллега. Я сделал запрос в департамент полиции, не может ли иметь хоть какое-то отношение к взрыву на Благовещенской наш американец как лицо, пострадавшее от снаряда с теми же компонентами. И что ты думаешь?! Евгений Иванович, я стрелял наугад, но попал в яблочко. Американец лично знал капитана судна «Джон Крафтон» и встречался с ним накануне того, как «Крафтон» на деньги американского миллионера в фонд русской революции должен был доставить в Россию для соцреволюционеров крупную партию оружия и взрывчатых веществ. Есть предположение, что эту встречу проследили и решили устранить нашего американца как автора возможной утечки. Но поспешили: «Крафтон» сел на мель на Балтике, в Ботническом заливе, и взорвался или был взорван. И обнаружен пограничной стражей. Так что американец может спать спокойно. Что касается Джона Макгиллана – и тут просвет: он такой же англичанин, как я папуас из Новой Гвинеи! Это Семён Иванович Судаков из обеспеченной купеческой семьи. Родился в Смоленске. Учился в гимназии. Поступил в Московский университет. Ну а там – по обычной схеме. Наслушался баек доброхотов-товарищей. Занялся революционной работой. По студенческому делу поехал в Якутию. Вернулся домой под надзор родителей. Вступил в партию эсеров. Изучал за границей химию взрывчатых веществ. Вступил в боевую организацию, где и работал до самой смерти. Причиной его появления в Приморске, предполагают, явилось осуществление покушения на великого князя Владимира Александровича во время его посещения южных губерний. Что касается посетившей его парочки, то из донесения охранного отделения – возможно, их видели на железнодорожном вокзале. А одинокий молодой человек пропал бесследно, может, когда-то прояснится, бог знает.

Зорич, слушая, думал: «А с какого боку здесь графиня? Странно, что Корф ни разу не обмолвился о ней. А о ком это „он здесь" сказал мне перед смертью Попов? Если он был как-то связан с Астафьевым, то он мог через него выйти на Александра. Но это не всё золото. Александр сказал мне об этом. Тогда кто? Те варшавские поднадзорные? Но они, по данным охранного отделения Варшавы, выехали уже после той экспроприации. А что, не могло быть других? Может, была и другая группа? Бог знает, какие из них заплели Стаса в свои интриги. Слава богу, он не участвовал в этой последней акции. А то бы ему не выкрутиться, повязали бы кровью, мерзавцы».

– Евгений Иванович, ты меня слышишь? – ворвался в его сознание голос Корфа.

– Ну да, – смутился, очнувшись, есаул. – Извини. Так, задумался кое о чём.

– Ну так вот. Я о чём сказал? – поднял палец вверх Исидор Игнатьевич. – Если эти постояльцы, напугавшие разлюбезную Казимиру Юзефовну, те самые мазурики, то мы их прищучим – и делу конец, – и помолчав, добавил: – Надо только держать на длинном поводке полковника Жлуктова.

Как бы он нам своими патрулями всё дело не испортил, не спугнул их. Что за интерес у него к хуторам? Вокруг полно других посёлков. Как ты думаешь, Евгений Иванович? Может, он знает что-то?

Зорич пожал плечами, пропустив мимо ушей слова Корфа.

Глава пятнадцатая

Через пару дней после посещения Корфом польских хуторов на большом пруду рано утром появился новый рыболов. Пройдя за согбенной спиной продрогшего в туманном холодке, тупо смотревшего на замерший поплавок Акима, он, поздоровавшись и не получив ответа, прошёл пару десятков шагов дальше по заиленному берегу. Положил на траву узелок и удочку. Сбросил с ног заношенные парусиновые туфли, закатал до колен серые холстинные штаны и достал из кармана брюк жестяную коробочку из-под монпансье. Достал оттуда дождевого червяка, ловко насадил его на крючок. Плюнул на него, протянул по леске поплавок из бутылочной пробки с воткнутым гусиным пером. Чертыхаясь, вошёл в холодную воду, забросил подальше крючок, воткнув в песчаное дно длиннющее удилище из выскобленной орешины, вернулся на берег и, перекрестив ступни, сел по-турецки. Развязав, расстелил на мокрой от росы траве большой платок и, стукнув друг о дружку пару круто сваренных яиц, начал завтракать.

Меж тем утренний туман, расползаясь, таял клочьями, открывая в продолжение берега справа и слева, сквозь торчащие камыши, макушки продрогших рыбаков. И среди них незаметные, как все, головы филёра Акима и его связного, сотрудника департамента полиции с немалым содержанием в триста пятьдесят рублей.

В предчувствии скорой развязки кошмарных преступлений в восточной губернии усилия сыскных ведомств, поощряемые наставлениями, рекомендациями, техническими советами титулованных особ столицы, приняли небывалый прежде размах. Предполагаемая связь экспроприаций на золотых приисках с усиливающимся мятежным настроением на западных землях заставила всю полицейскую машину страны заработать с невиданной прежде скоростью, постепенно затухающей усилиями российских вёрст и времени. Скромной докладной Корфа по инстанции о возможной связи постояльцев Озимека с событиями последнего времени вкупе с покушением на агента Попова, Зорича и его, Корфа, усилиями губернских властей, понукаемых к действиям по розыску преступников столичными депешами, был придан гипертрофированный смысл.

Но в то время, как каждый столичный дворник был проинформирован в околотке о том, «что и как», «почему и зачем», будучи проверен на наличие свистка и фартука, стоял, опёршись на метлу, у ворот вверенного его попечительству дома и мрачным взглядом из-под надвинутого на лоб картуза провожал впавших в оторопь, увидевших его сумрачную фигуру редких прохожих, Приморск жил обычной размеренной жизнью. Усиленный несколькими присланными в помощь сыщиками отдел Корфа работал в привычном ритме. Были установлены личности постояльцев Озимека. На руднике работали Лех Зеленьский и Марек Божановский. В порту – Вацлав Шиманский и Сбигнев Чернецкий. Был установлен круг их общения. Он был немногочислен и замыкался на работниках порта и рудника и обитателях дома Озимека. Сложности начались с установлением личности ночных посетителей. Несколько попыток проследить их обратный маршрут закончились неудачами. «Отлично ориентируясь в ночной темноте, они уходили проломами в заборах, какими-то оврагами, зарослями крапивы и колючих кустарников», – так писал в оправдательной записке после «наезда» Корфа А. Никоев. А сыщик Проворов на обвинение его в служебном несоответствии описал на двух листах происшествие, жертвой которого он едва не стал единственно в силу неуёмного желания послужить государю и отечеству:

«Преследуемый в тщетных попытках оторваться от меня, петлял, как заяц, – писал Проворов, – среди каких-то сараев, мусорных куч, поваленных заборов. Бездомные собаки, должно быть, с умыслом им подкормленные заранее, кидались на меня, преследуя. Прижатый к забору злобным псом, я был вынужден прекратить преследование. Желая обезопасить себя от хищного зверя, я оторвал доску в заборе и попытался протиснуть себя на ту сторону. Но в силу своей крупнотелости не смог сделать этого и застрял, не имея возможности отбиваться от озверевшей собаки. Пёс, пользуясь случаем, оторвал мне кусок пиджака, порвал брюки в нескольких местах и покусал моё тело внизу и сзади. Не в силах терпеть это, я стал кричать и так рванулся вперёд, что оторвал секцию от забора с одним столбом, который, наверное, едва держался в земле и упал на землю вместе со псом, который продолжал кусать меня сзади. На мои крики и собачью злобу из дому выскочили люди и, не разобравшись, стали бить меня палками и обзывать по-всякому, обвиняя в воровстве забора».

Корф, читая это, взглядывал временами на понуро сидевшего напротив на краешке стула толстяка, прижимал к лицу платок, а дочитав, снял очки, долго вытирал глаза, потом, махнув рукой, сказал только:

– Иди с богом!

От попыток проследить маршрут ночных посетителей дома Озимека пришлось отказаться по понятным причинам. Со слов Акима, они приходили не каждый день, по двое, иногда втроём. Выбрали именно такой день и решили брать их. Однако, к удивлению Исидора Игнатьевича, ему было предложено не спешить с выполнением этого, так как на финальной стадии операции будет лично присутствовать и руководить этим действом высокопоставленный чиновник из центра. Ошарашенный полученной рекомендацией Корф явился за сочувствием к своему другу. Туповато улыбаясь, он сел на диван и, собравшись с мыслями, честно ответил на вопрос отложившего бумаги в сторону и с сочувствием спросившего его есаула:

– Что это с тобой, Исидор Игнатьевич?

– Да если бы я это сам знал, дорогой мой. Ни черта не понимаю! Будем бездействовать и ждать высокопоставленную особу оттуда! – Корф поднял палец к потолку. – И работать впредь, как я понял, под его началом. Меня поразило уведомление о завершающей фазе операции! Какой, к чертям собачьим, операции?! Они там, – кивок головы наверх, – знают что-то, чего не знаем мы?! Да бог с ними! – стал затухать Корф. – Пусть приезжают и руководят.

Так оно и случилось. На второй день к вечеру Корф сообщил Евгению Ивановичу:

– Прибыл всеми жданный!

А на следующее утро были приглашены оба «приложиться к ручке», как шутил потом Корф, раздосадованный долгим ожиданием.

– Будет, должно быть, учить, с какой стороны ломоть хлеба маслом мазать! – поднимаясь по лестнице, успел съехидничать Корф.

Но всё оказалось куда как проще. Кроме начальника управления, в кабинете у стола сидел, положив тоненькую папку перед собой, приятный молодой человек. У окна спиной стоял какой-то крупный мужчина.

– Проходите, господа, присаживайтесь! – пригласил Загоскин. – Ваше превосходительство, позвольте вам представить.

Человек не спеша повернулся от окна. Это был ещё крепкий старик лет за семьдесят с коротко подстриженным бобриком на седой голове. С крупным носом на упитанном лице. В петлице серого сюртука – Крест Владимира.

– Позвольте вам представить моего заместителя Корфа Исидора Игнатьевича, а это Зорич Евгений Иванович.

– Вот как! – прервал его сановник сильным ещё голосом. – Евгений Иванович? Я начинал службу под началом вашего батюшки. Достойный был человек… Но к делу, господа. Причина моего появления здесь – докладная записка, в которой было сказано о возможном завершении розыска, касающегося многих дел, связанных с грабежами, убийствами и хищениями крупных партий золота на руднике и приисках. Есть косвенные данные, позволяющие полагать, что эти события могут иметь политический подтекст. И быть напрямую связанными с мятежными волнениями в западных губерниях. Дано указание максимально ускорить и завершить работу по розыску похищенного золота и задержанию лиц, виновных в этих злодеяниях. Я хотел бы знать, господа, на какой стадии находятся дела, связанные с этими событиями, и их самые мельчайшие детали. Итак…

– Ваше превосходительство, – начал побледневший Корф, – я не хотел бы, чтобы у вас было ложное представление о моей причастности к указанной вами докладной записке. Все мои рапорты и служебные записки не были адресованы дальше стен этого кабинета. Я с сожалением должен доложить вам, что все иллюзии, связанные со скорейшим завершением этих преступлений, ошибочны, ибо не имеют под собой материальной базы. Мы находимся лишь в самом начале попыток увязать мелкие детали, известные нам, с происшедшими событиями. Я изложил, ваше превосходительство, всё сделанное нами в этой докладной и прошу вас ознакомиться с этим.

Сановник, мрачнее тучи, нахмурив брови, постукивая по столу массивным перстнем на указательном пальце правой руки, внимательно слушал Корфа, изредка косо поглядывая в сторону начальника управления, а Загоскин то и дело вытирал раскрасневшееся лицо.

– Хорошо. Благодарю вас, Исидор Игнатьевич, – сказал сановник. – На какое время назначена сегодняшняя акция?

– На десять часов вечера, ваше превосходительство!

– Хорошо, я буду присутствовать! – закончил сенатор.

И пошёл к выходу. За ним – молодой человек, что-то строчивший всё это время пером в своей папке. Метнулся вслед и начальник управления. Пробегая мелкими шажками мимо Исидора Игнатьевича, сделал свирепое лицо и зло постучал пальцем по своему лбу. Исидор Игнатьевич равнодушно пожал плечами.

* * *

Проехали по краю рощи мимо дома Озимека уже в сумерках. В глубине, за деревьями, стояла машина сенатора. Вокруг маячили казачьи тени. Через полчаса в полной темноте со стороны дома появился человек. Безошибочно определив Корфа, подошёл и что-то негромко сказал ему. В группе окруживших его казаков сенатор пошёл к дому. По широкой лестнице поднялись к двери второго этажа Зорич, Иван Заглобин и Корф. Чуть ниже в окружении четырёх казаков – сенатор и Загоскин. Оттеснив плечом есаула, Загоскин распахнул дверь. С поднятыми стволами ворвались вовнутрь и замерли… Большое, хорошо освещённое помещение. Два стола и сидящие за ними люди. На их лицах не испуг, а удивление. И ни малейшей агрессии. За ближайшим столом, повернувшись к ворвавшимся, в подпоясанном кушаком цветистом халате, выставив ногу в домашней туфле с помпоном, хозяин заведения Анжей Озимек. На столах бутылки, стаканы и ворох ассигнаций. В полной тишине к сидевшим подошёл сенатор. Окинул беглым взглядом оцепеневших картёжников, пальцем раскидал кучку мелких самородков и повернул к выходу. Проходя мимо Корфа и Зорича, проговорил негромко:

– До завтра, господа!

Последующая неделя была богата событиями. Место Загоскина было предложено Корфу. Но согласия он не дал, сославшись на отсутствие опыта административной работы. Он-де больше пользы принесёт нашему отечеству на оперативной работе. Сошлись на том, что Корф заполнит собой появившуюся брешь следующей кандидатуры на замену Загоскина. На том тему и прикрыли. А к концу недели Корф привёл к Евгению Ивановичу человека с прииска на реке Студёной. Одетый по-таёжному, пахнущий дымком и сапожным дёгтем. Невысокий, поджарый, с глазами-буравчиками. И рассказал следующее. На прииск нагрянули люди Астафьева. На вопрос, почему они так решили, ответил, что бандиты называли главаря Гор, а все знают, что это кличка Астафьева. «Они побили людей. Забрали кубышку с золотом, но прокололись – двое наших пошли за ними следом. И мы знаем теперь, где их база».

– Молодцы! – потёр ладони Корф. – Какие молодцы! Ты где остановился?

– У сестры.

– Денёк отдохнёшь, послезавтра выступим. Жаль, без меня только. – Повернулся к есаулу. – Всё на тебе, Евгений Иванович, готовься.

Покинули казарму ранним утром. Десять человек. Оба Заглобиных, Егорка. Все на неприхотливых монголках, и две вьючные лошади. Дорога тянулась вдоль небольшого ручья, перескакивая с берега на берег. Потом стала подниматься полого в горы. Из оврага в овраг. Мелколесье сменили высоченные хмурые ели и кедры. А на песчаниках – громадные, в два обхвата, с золотыми стволами красавицы-сосны. В низинах, несмотря на сухой солнечный день, донимали комары и мелкая мошка. Спасал берёзовый дёготь – смазывали им лицо и руки тонким слоем. Завязывали туго воротники и рукава. На ночлег остановились на большой, продуваемой ветром поляне. Поутру, спустившись с покрытой валунами пустоши, вышли к руслу Студёной, перешли по мелкому галечнику речку вброд, отыскали в высокой траве едва заметную тропу по затёсам на деревьях. И, не сбиваясь, всё по одной стороне реки, вышли к обеду на прииск. Большая поляна с торчащими пнями, громадными отвалами земли протянулась по обе стороны реки и продолжалась далеко вперёд по течению. На ближайшем краю поляны, у леса, в разбросе были видны несколько небольших строений из потемневших от старости тесовых досок. В одно из них и привёл есаула проводник. За столом сидел лысый старичок в круглых очках и, склонив голову набок, что-то строчил на листке бумаги.

– Ерофей Иванович! – негромко окликнул проводник.

Старичок, продолжая писать, поднял руку, мол, прошу не мешать, и лишь положив ручку, поднял голову. Увидев внушительную фигуру человека в казачьей форме, всплеснул худенькими руками, вскочил со стула, схватил ручищу есаула, потряс её: