Текст книги "И в печали, и в радости"

Она зашла следом:

– Мои новости? А мой сюжет был?

– Только что.

– А… ну ладно. В Интернете посмотрю.

– Ты же его сама делала…

– В эфире все иначе выглядит. Ты не понимаешь, это момент тщеславия.

– Не понимаю.

Она проигнорировала его тон. Ей позвонили, и она уже обсуждала локацию для будущей съемки. Кажется, речь шла об аттракционах.

– Юра! – подошла она, прикрыв микрофон ладошкой. – Мне нужен на завтра ребенок, которого мы покатаем на каруселях. Для тестирования качелей. Можно это будет Миша? Это не по-настоящему, так, постановочные съемки. А?

– Тестировать? – переспросил он.

Кроме прочих открытий и новых чувств он понял, что доверяет ей в отношении Миши. Или старается доверять. Кивнул в знак согласия. Она вернулась в коридор.

Она о чем-то спорила, обсуждала «ходы», имена экспертов, потом упрашивала, чтобы ее поставили в пару с каким-то оператором. Юра прислушивался. Она его так хвалит! Просит, чтобы только с ним ее поставили. Юра вдруг подумал, что очень рад Мишиному участию в этих съемках. Глупо надеяться, что ребенок помешает ей в чем-то, но так спокойнее.

Он попрощался с ней и, укладывая Мишу, понял, что все же чувствует перед ним вину, только теперь другого рода. За то, что использует его как приманку. Он это тоже понимал, и он готов был жертвовать его безопасностью, только бы Миша не давал ей уединиться с тем оператором.

«Глупо!» – ругал себя Юра. И попросил Бога о том, чтобы аттракционы были исправными.

* * *

Я: В небе повисло майское солнышко. Прошел сезон дождей, пришел сезон надежд!

Я брала Мишку и Хорошо в село к Кате. Там у ее соседей такой же мальчик, а его мама очень кстати уехала в санаторий, оставив ребенка на дедушку. Мы познакомили детей, подружили и сбежали от них кататься. Недалеко, так, чтобы вернуться, если вдруг он упадет в колодец или на него нападет сельский пес. Но я надеялась, что Бог еще раз мне поможет! Я ведь хорошая? Мы съездили к карьеру, проехались вдоль реки, вернулись через два часа. Забрала ребенка с собакой и поехала в город.

Там я решила пересмотреть свои планы на жизнь. Все хорошо, но когда же защищать диссертацию? Отказываться от нее поздно, слишком многое я успела сделать. И я хочу перемен, я не хочу всю жизнь бегать за эксклюзивами и провоцировать людей на глупые поступки. Что мне мешает? Нет, не Миша. Миша – это бонус. Мне мешает работа и отсутствие денег. Так я буду зарабатывать еще года два на защиту, а с таким уровнем инфляции и того дольше. Плюс к этому на днях звонила научный руководитель и требовала назначить дату защиты диссертации на следующую весну. Надо хотя бы какой-то шаг навстречу сделать. Перевести статью на немецкий, например. Я так и не нашла, кому заказать перевод, и, пока Мишка увлекся раскраской, я вспомнила, что у Юры в кабинете много словарей. Может, там не только медицинские? Я открыла дверь и чуть было не закрыла ее опять.

– О, привет! Я думала, что вы с Олегом поехали к нему на дачу. – Юра что-то печатал.

– Привет. Я слышал, что вы зашли, но заработался. Тут идея в голову пришла, не до дачи.

– Ммм… Не буду мешать. Можно возьму у тебя кое-какие книги?

Все-таки я его отвлекла. Я не хотела.

– Ты расследуешь какой-то медицинский скандал? Может, подсказать что-то?

– Мне нужно на немецкий язык перевести статью. Хочу взять словари.

– Какую статью? Куда?

– В научный сборник.

– Куда?!

Вот же ж, надо было воспользоваться лексиконом своего любимого онлайн-переводчика. Лучшее враг хорошего! Мне было так стыдно ему признаваться, что я тоже занимаюсь «наукой».

– Ну… Ты свою кандидатскую когда защитил?

– Я ее не защищал. Просто получил степень. В двадцать четыре.

– А, ты же тогда в Германии жил, там нет таких правил. А я вот все только пытаюсь, и планирую, и отодвигаю. Но когда-нибудь хочу закончить начатое.

– Ты пишешь диссертацию? Ты?

Он даже из-за стола встал. Мне хотелось спрятаться между книгами. Я прижалась к полке в обнимку с огромным словарем.

– Да.

– Почему я об этом не знаю?

– Юра, вот этот вопрос странный. Ты многого не знаешь.

– Да, но… На какую тему?

– Я пытаюсь выяснить взаимосвязь между социальными настроениями и телевизионным контентом. Это психология восприятия.

– И давно?

– Давно. То времени нет, то денег. То есть денег на ее защиту никогда нет. Но даже написать ее было проблемой с моей работой.

– Я потому и удивляюсь.

– Мог бы и не удивляться. Ты тоже все время оперируешь, занят в больнице, но параллельно занимаешься наукой. Но это несравнимо, конечно… то, что я делаю – в нем нет и не будет наверное той пользы, как от того, что делаешь ты.

– Откуда ты знаешь, что делаю я?

– Ты думаешь, я пришла бы в дом к мужчине, не изучив всю доступную в Интернете информацию о нем?

Он улыбнулся.

– Ты знаешь немецкий?

– Плохо. Учила когда-то в университете, но без практики все забылось. Но если со словарем и с хорошей раскраской – за неделю-другую переведу. – Я явно преувеличивала свои знания.

– Хочешь, я сейчас тебе все переведу?

– Нет, я не могу тебя отвлекать. Этого в мыслях вообще не было.

– Мне это будет несложно.

– Нет, я сама хочу.

– Так, подожди. Меня кое-что беспокоит. Миша что сейчас делает?

– Рисует.

– Хорошо. Сядь. – Он усадил меня на диван, сел напротив. – На прошлой неделе, когда привезли девушку с опухолью, ты должна была его мне оставить, но ушла с ним вместе. Я тебе пытался позвонить потом, но ты не брала трубку.

– У меня была съемка. – Его участливость встревожила. Когда она появилась? Надо отмотать назад: он сидел в своей эмоционально-непроницаемой коробке, вон там, за столом, я зашла, поздоровалась…

– Но мы договаривались, что ты оставишь Мишу мне.

– Ты не мог.

– Ты уже не первый раз так делаешь, и я не думаю, что это правильно.

– А что я должна делать?

– Не знаю. Но ты не должна ставить под угрозу свою карьеру, свои цели из-за того, что у меня работа. Я понимаю, что когда я попросил тебя об этом, я сам поставил твою жизнь, увлечения, твою работу под угрозу, и не мне сейчас тебя тормозить. Но я тогда не подозревал, что ты такая совестливая. Я хочу, чтобы ты понимала – такие случаи, когда люди на грани со смертью, для меня норма. Ты не должна все бросать ради этого.

– Но я не могу тебя отвлекать, и мне не на кого малого оставить, пока ты спасаешь чью-то жизнь!

– Я знаю. Поэтому не говорил с тобой об этом раньше, потому что не знал, что тебе предложить. И сейчас не знаю. Но я очень хочу, чтобы ты понимала… Ты сейчас так говоришь со мной и иногда так делаешь, как будто мое дело важнее твоего.

– Да, это так, но не потому, что его делаешь ты, а потому, что то, что ты делаешь, – действительно важнее.

– Так нельзя. Ты как будто стесняешься или оправдываешься сейчас. Но ты даже не представляешь, как я иногда тебе завидую. Я выбрал такую жизнь, я от многого отказался и никогда не жалел раньше, что поставил все, что у меня есть, на медицину.

– Переехал в Украину и пожалел?

Он улыбнулся:

– Отчасти. Не перебивай. У тебя другое, ты живешь жизнью, которой у меня никогда не было и которая у меня вряд ли будет. И мне нравится то, что ты делаешь. Я не вижу смысла во многих сюжетах, которые ты снимаешь – это правда. Особенно вот в этом, с кастингом в порнофильм. Но в целом, если таких сюжетов много, они влияют на систему. И это нужно делать. В Украине работает много талантливых врачей, но их идеи, их порядочность, их личные качества не могут изменить систему. А вы, журналисты, можете. Каждый делает свое дело, и не нужно думать, что я не уважаю твою профессию. Но я вообще не верю, что в Украине можно реализовать себя в науке. Здесь – нельзя.

– Но я уже почти написала. И она соответствует тем требованиям, которые передо мной поставили здесь. Может быть, я продолжу изучение этого вопроса где-то за рубежом, если это будет кому-то нужно, но уже после защиты.

– Ты хочешь просто завершить этот этап?

– Да.

– И когда?

– Научный руководитель хочет следующей весной.

– У тебя готова работа?

– Почти. Я написала ее два года назад. За это время кое-что изменилось, нужно внести коррективы, написать еще один раздел, переписать выводы. Но главное, костяк, уже есть. И вот нужно выпустить монографию, и увеличился список иностранных журналов, где нужно опубликоваться, повысились требования к импакт-фактору этих журналов…

– Ну, это хорошо. Хоть какая-то надежда на то, что наука в Украине перерастет провинциальный уровень. Только не обижайся. А когда ты всем этим занимаешься? Я не вижу, чтобы ты что-то такое делала.

– Вопрос не в том, чтобы доработать. Вопрос в том, чтобы оплатить.

– Взятки научному совету, фуршеты оппонентам…

– Сжалься, пожалуйста!

– Я наслышан. Никита так защищался год назад. Это и бесит, что от содержания работы такса не зависит. Сколько стоит?

– Тысяч пятьдесят-сто. Я точно не знаю еще.

– Чего?

– Гривень.

– Никите это обошлось дороже.

– И это доказывает, что практическая медицина ценится выше, чем абстрактная психология.

– Это доказывает, что медики более ненасытны. Следующей весной?

– Ну, хотят так.

– Тогда я заплачу за твою защиту.

– Как?!

– Наличными, наверное. Тебе же там каждому в руки придется давать конверт.

– Юра, это нельзя… Я против!

– Я хочу, чтобы ты это сделала. Я хочу тебе помочь, и я могу тебе помочь. И мне нужна гарантия, что до следующей весны ты останешься с нами.

– Ты хочешь, чтобы я целый год была с вами?

– Да.

– Зачем?

– Потому что с тобой хорошо.

Я должна что-то сказать. Я сейчас найду что. Он имеет в виду не то, что подразумевают под этими словами нормальные люди.

– Юра, это долго. Я не рассчитывала. Ты хочешь, чтобы я весь год таскала твоего ребенка по съемкам?

– Мне показалось, что тебе это нравится.

– Да, но…

– Но пока это было только твоей инициативой, это тебя устраивало? А я хочу определенный период, я хочу гарантий, и тебя это ущемляет?

– Да! И что еще ужасно, ты все делал сам и без взяток. А за мою работу, которая… – да она не стоит, честно говоря, ни одного его изобретения… – ты еще и платить будешь… – выдохнула я, вконец растерявшись.

Он решил не комментировать мои слабые возражения.

– Подумай, чего ты хочешь. Ты можешь передумать. Но на кону сумма, которая наверняка вырастет. Ты не знаешь, во сколько реально может вылиться твоя защита.

– Юра! Это слишком много денег! Я не стою этого как няня!

Мы оба замолчали.

– Не стоишь, – сказал Юра тихо. – Ты стоишь большего, и не в денежном эквиваленте. Но если тебя это успокоит, то няни примерно столько и получают. Если суммировать за год. Ты же отказываешься сейчас от почасовой зарплаты? Ты играешь в сыночки-матери. А я предлагаю не переставать играть, но на протяжении года. Тогда я дам тебе все деньги сразу. Даже если сумма будет больше, а я думаю, что так и будет. Для меня это возможность отблагодарить тебя и помочь тебе.

– Где ты их возьмешь?

Он посмотрел на меня с недоумением.

– У меня они есть… Стоп! Ты думаешь… ты не хочешь этих денег, потому что не понимаешь, откуда они взялись? Да?

Надо было мне быстро ответить. Но я так была ошарашена всеми его предложениями, что помедлила, и он интерпретировал это по-своему.

– Ну конечно. – Он фыркнул и встал. – Ты же знаешь! Ты же столько сюжетов сделала о бедных украинских врачах.

– А что в этом такого? Ты принимаешь тот факт, что только за то, чтобы собрать ученых в одном месте – их нужно материально заинтересовать, ты принимаешь тот факт, что профессионалы не могут сломить систему, но не принимаешь того, что им еще за их профессионализм мало платят. Это общеизвестный факт.

– Но у тебя, при всей твоей наблюдательности, не возникло подозрение, что я не отношусь к таким докторам?!

– Я об этом не думала.

– Или не хотела думать? Чтобы не думать обо мне плохо?

– Да.

– Но я хочу, чтобы ты об этом подумала. Прямо сейчас, вслух.

– Я не хочу.

– Я хочу!

– Юра, не дави.

– Я зол.

– Я не понимаю, почему?

– Потому что у тебя предубеждения. Я хочу, чтобы ты мне это сказала в глаза. Откуда у меня, у нейрохирурга, который работает в Украине, в обычной киевской больнице, вот эта квартира?

– У меня было две версии.

– Ого! И? Начинай с первой.

– Я думала, что у тебя есть… я думала, что у тебя богатая любовница, которая родила тебе Мишу и подарила квартиру, а сама не может уйти от мужа…

Он подавил смех.

– А вторая?

– Вторая: я думала, что у тебя богатые родители, которые сделали тебе подарок.

– И все? – Он же только что был готов улыбнуться, но опять в глазах холод.

– Я никогда не разрешала себе думать, что ты можешь настолько не по-божески брать взятки с пациентов. Я себе не разрешала так думать изначально. Но, наверное, если бы я узнала, то нашла бы этому оправдание, учитывая, что у нас нет нормальной платной медицины, а ты доктор такого уровня…

– Этому нет оправдания. Ко мне часто привозят людей, которые не могут себе позволить услуги нейрохирурга любого уровня. Максимум – материал. И нет оправдания государству, которое не может закупить этот материал. И нет оправдания хирургам, которые спекулируют этим. Такого нет в цивилизованных странах.

– И что делать всем? Уезжать отсюда?

– Ты осуждаешь то, что я когда-то уехал?

– Ты это сделал слишком рано, чтобы тебя осуждать.

– Я родился в Москве. Мы переехали сюда, когда мне было девять. Мне было шестнадцать, когда я уехал в Германию. Я не чувствую себя гражданином какой-то страны. И с тех пор я все больше убеждаюсь, что не хочу тратить себя на борьбу с системой.

– А я, значит, распыляюсь… Извини, пожалуйста.

Он помолчал.

– Доктор, который будет бороться с системой, а не лечить людей, станет общественным деятелем. А я хочу остаться нейрохирургом. И я уеду опять. Потому что там я могу сделать больше. Там я могу помочь большему количеству людей. Там нет этой тупости. Там есть правила, которые делают жизнь лучше, а не усложняют. И да, когда я работаю там, мне за это платят.

– Я не понимаю, почему ты сейчас здесь.

– Это отдельный разговор. Миша родился, я не сразу сориентировался. И папа сюда может приезжать, хотя бы иногда.

– Но ты хочешь еще год здесь торчать? Почему?

– Ну как… Тебе же нужно защитить диссертацию.

– То есть?..

– Марич, пока у меня есть возможность давать Мише общение с тобой – я буду ждать, я буду платить, буду терпеть жадность и алчность руководства нашей больницы, терпеть все твои рейды по бомжатникам. Потому что за границей такой, как ты, – нет.

– Там есть школы для мальчиков. Там больше няней мужского пола!

– Но он хочет тебя. А я его люблю. Я многого ему не могу дать в силу своего характера и недостаточного жизненного опыта. У меня нет того света, той нежности, той мягкости, которые его притягивают в тебе. Если у тебя появится своя семья – ты уйдешь, и я буду рад за тебя. Но один год?

– Это правда не сильно ударит по твоему карману?

– Нет, особенно если я смогу снова ездить оперировать в Европу. На пару дней, несколько раз в месяц. Я там только и зарабатываю деньги. Не здесь.

– Я пока не могу тебя так отпускать.

– Я знаю. Поэтому пока не прошу.

– Но я поняла, что мой отпуск нужно согласовать с твоими европейскими пациентами.

– Угу. Ты согласна?

– Так какая моя версия была правильной?

– По поводу квартиры? Ее купил папа. Я его попросил подыскать какой-то вариант, где можно жить с ребенком. Я раньше жил возле больницы, в хрущевке и в однокомнатной. Там было холодно. Но я не учел папин максимализм. Я бы в жизни не стал жить в Киеве в таком доме. Это китчево и глупо. Я бы скорее купил что-то в тех домах, где ты сейчас снимаешь жилье. Но у меня оказался младенец, и эта квартира была не худшим из зол. Деньги я ему потом отдал. Ты серьезно думала, что я могу быть альфонсом?

– Ну ты же признаешь за мной богатый жизненный опыт. А он мне подсказывает, что верить человеку нельзя. Внешность и первое впечатление при знакомстве – очень обманчивы.

– Не оправдывай свою бурную фантазию.

– Ладно. Уложишь Мишу? Мне уже пора домой. И раз мы потратили время на выяснение отношений… может, переведешь мою статью?

– Ты останешься с нами?

– Да.

* * *

Он: – Доктор, она будет говорить?

– Вам этого так хочется? – переспросил Юра, рассматривая снимки МРТ. Он посмотрел на опешившего мужа пациентки. – Извините. Да, со временем. В скором времени.

– Я слышал, что говорила комиссия. Они говорили, что работа проделана чисто, вы, удаляя опухоль, не задели центров…

– Конечно, не задел!

– Тот… другой хирург говорил, что неизбежно заденет зоны, отвечающие за речь и за движение. И она будет парализована…

– Николай, вам повезло. И не только со мной. Вам повезло, что глиобластома проявилась так рано и как раз эти центры дали нам с вами сигнал о проблеме. И то, что опухоль находилась под корой головного мозга, а не глубже. Конечно, впереди лучевая терапия, но… Я думаю, ваша жена выздоровеет.

– Спасибо вам!

– Уберите! – зарычал Юра.

– От чистого сердца…

– Не надо. Если что-то пойдет не так, я вас второй раз не приму, если вы сейчас не уберете это!

Несчастный спрятал конверт. Юра был уверен, что с пациенткой все будет хорошо, но тот сам вынудил его прибегнуть к запугиванию.

– Рецидив будет?

– Надеюсь, нет. Наблюдайтесь и… забудьте об отцовстве. В этот раз мы прервали беременность, удалили опухоль, но в следующий раз опухоль может проявиться в позднем триместре, и вы можете не успеть.

– Но мы так хотели ребенка!

– Выбирайте, кто вам нужнее! Беременность активизирует эти процессы.

Юра подталкивал его к выходу. Уже у двери Николай спросил:

– Вы же сам отец? Неужели вы смогли бы сделать такой выбор?

– Если бы любил жену – смог бы. Встретить близкого человека сложнее, чем найти способ создать ребенка. А женщина сможет полюбить и чужого.

Юра закрыл за посетителем дверь. Это был последний прием сегодня. Он позвонил секретарю:

– Валя, перенеси консультацию с Киреевым завтра на один час. Мне пришли результаты анализов Семенюты, скорее всего, я буду ее оперировать дольше. И ее родственникам тоже позвони, предупреди!

– Насколько дольше?

Он вздохнул:

– На один час, Валя.

Он посмотрел на мобильный. СМС от нее: «Мы с Мишей будем у меня».

Он пошел пешком: погода и Маричка располагали не садиться за руль. Весеннее солнце все больше грело, а отвозить куда-то Мишу не было необходимости: утром он переходил дорогу, отдавал ей ребенка и шел в больницу. Теперь, по дороге к ней, он думал о словах, сказанных Николаю.

Юра очень рад Мише, сын теперь – самый дорогой человек на свете, но до его появления он так не думал. Он не хотел детей и не мечтал о том, чтобы оставить такой след в мире. Так получилось. А этот Николай даже не знает, что такое – держать на руках своего ребенка, и готов рисковать любимой? Юра не понимал.

Он позвонил в ее дверь. Она открыла и, крикнув «Заходи!», убежала в комнату. Юра последовал за ней. В квартире смешались запахи духов и чего-то едкого, наверное, для закрепления прически. Мишка сидел на полу, зарываясь в чемодан с косметикой.

– Ты его допустила к сокровищам?

– Нет! Миша, это все для девочек! – отобрала она сокровищницу.

– Нееет! – завопил тот.

– Хочешь, дам плойку?

У того загорелись глаза. Она дала ему какой-то огромный колючий предмет, который можно было разбирать, разоруживать, снимать шипы, надевать другие, менять модель. Трансформер какой-то. Маричка стояла возле зеркала, укладывая волосы.

На ней было синее платье ниже колен, без декольте, с длинными рукавами, но немилосердно обтягивающее бедра. У нее была очень женственная фигура. Юра старался не думать о ее округлостях, но теперь не мог оторвать от них взгляд. Платье подчеркивало форму ягодиц и крутые линии переходов от талии к бедрам, от бедер – к ногам. Как можно давать интервью девушке с такой тонкой талией и такими широкими бедрами? С ней можно только о потомстве разговаривать, а не о регулировании бизнеса. Может, этот Николай что-то такое же к жене чувствует. Юра отвернулся.

«Нет, интеллект сильнее», – убеждал он себя. Если бы не это платье, а деловой костюм или даже джинсы, ему бы было легче смотреть ей в глаза и говорить на абстрактные темы. Вообще говорить.

– Ты на свидание?

Она вздохнула:

– Угу, – это прозвучало ворчливо.

– Как-то без энтузиазма…

– Энтузиазм есть до тех пор, пока я не думаю, что это – свидание.

– Зачем же идешь?

– Он сделал мне предложение, от которого я не смогла отказаться.

– Интересно, и что тебя покорило?

– Меня покорил Щелкунчик.

– Он же деревянный.

– В данном случае, Юра, он совсем не деревянный, а очень гибкий, сильный и воздушный. – Она надевала серьги, и одна выпала из рук. Она наклонилась, поднимая сережку. – Это балет. Мариинский привез. А я обожаю «Щелкунчика», Чайковского и балет! – сказала она откуда-то из-под стола.

– Балет? – повторил он.

– Да. Очень люблю.

– Балет?

– Да… – Она поднялась. – Юра, что с тобой? Отомри, – попыталась улыбнуться она.

– Ничего… я просто вспомнил… кое-что. Нам пора!

– Все нормально? – спросила она, провожая их с Мишей.

Юра не ответил.

Уже стоя в дверях и глядя на то, как они спускаются по лестнице, она позвала:

– Юра!

Он поднял голову. В его глазах было замешательство.

– Завтра в восемь?

– А ты уверена, что утром будешь здесь? – холодно спросил он.

– Уверена, – так же холодно ответила она.

Он вернулся домой, усадил Мишу перед телевизором, стал готовить ужин.

Покормил ребенка. Тот что-то рассказывал, и Юра делал вид, что слушает.

«Этого не может быть!» – думал он. Они не похожи! Он пытался отрицать догадку еще пару часов, но, уложив Мишу и оказавшись один на один с бессонницей, он сдался и признал. Именно поэтому. Они похожи. И его к ней тянет… Извращенец! Нужно отказаться от нее! Нужно вычеркнуть ее из жизни! Он закрутился в постели. Сел.

Он не мог от нее отказаться. Не мог! «Так, спокойно» – сказал он себе. Это – разные люди, и у Марички… У Марички широкие бедра! Он пытался воссоздать в памяти эти формы. Это было легко. Да, она не худенькая, она не танцует. Она просто пойдет и посмотрит. Ей нравится, всем девочкам нравится.

Он вспомнил, как она смотрела на Олега, когда они встретились в его ординаторской. Его задела тогда ее игривость, с ним самим она не такая. С ним она – сдержанная, полная достоинства, с Мишей – тепла и нежности. И как она тогда изменилась! И как она меняется каждый раз в зависимости от того, есть Миша в комнате или нет. Двуличная! Лгунья! Лицемерка! Вот с кем она сейчас?

Он встал с постели, пошел на кухню, налил в стакан воды. Вернулся в спальню. Надо сохранять спокойствие: она – свободная женщина, она ему ничего не должна. А хочется, чтобы была должна. А если будет так, что же она, так же поступит? Да. Почему? Почему он раньше об этом не думал? Он никогда об этом так не думал? Он не искал замену раньше! «Я больной? – спросил Юра и ответил себе: – Да».

Но ведь ему раньше никогда такие не нравились? Он даже не смотрел в их сторону. Он выбирал других, всегда других. И ничего к тем другим не чувствовал. Он сел на кровать, обхватил руками колени и замычал. Он все понял. Потому и не чувствовал, потому их и выбирал, чтобы не чувствовать. Потому что то, что нравилось, – обещало боль. Он, не задумываясь, отвергал. А эта девушка пришла и не оставила выбора. Он уже не мог ее отпустить. Он очень хотел ее увидеть. Завтра же! Он подсветил экран телефона: шесть часов осталось до восьми.

Сейчас он больше всего хотел увидеть ее бедра. Казалось, только они могли отвлечь его от той боли, что всплыла в памяти.

* * *

Я: Только я дала согласие быть с Мишей весь год, только пообещала Юре встречу в восемь утра, как мне пришлось бросить игру в сыночки-матери и оставить их.

Еще в театре я получила СМС от редактора: «Откроешь брачное агентство в Николаеве. Тема: «Наши женщины готовы выскочить замуж за первого попавшегося фермера, лишь бы он был американец». Выезд в 6:00. Водитель: Максименко. Оператор: Трухов».

Хм. «Обожаю» такие редакционные задания. Громко, не ново, но Макс прав, это будут смотреть.

– Извини, но мне только что пришло сообщение, что я завтра на рассвете выезжаю из дому. Мне пора! Спасибо за вечер. Мариинский прекрасен! – пожала я плечами и оставила озадаченного спутника возле выхода из театра.

Я приехала домой в десять. Надо бы изучить обстановку в Николаеве, понять, чем этот город так привлек редактора и как я буду делать сюжет. Звонок Макса в половине девятого я пропустила, в этот момент как раз исполнял свою партию мышиный царь. Дома я усилием воли запретила себе включать компьютер. Высплюсь – сюжет получится, не высплюсь – плохо будет всем.

Я проснулась в пять утра, вызвала такси. Из города мы выехали в без двадцати семь. Я позвонила Юре и извинилась за то, что подвела его. Он сказал, что все понимает. Потом я подключилась к сети, изучила ситуацию с рынком невест… Да, Николаев, оказывается, знатный город. Я нашла николаевские полиграфические компании. В девять я сделала им заказ – напечатать к вечеру триста афиш. Объяснила, что хочу видеть на плакатах. Арендовала спортивный зал, переслала счета нашему продюсеру.

Вечером мы заехали в гостиницу уже после того, как расклеили по городу афиши. Последующие дни я изучала контингент, ситуацию с бракоразводными процессами, нашла фирму, которая «поставляет» иностранных женихов в город. Это называют туристическими турами. Мужчин автобусами везут из Европы в Николаев, чтобы посмотреть на главную достопримечательность Украины – красивых девушек.

Они рассчитывали, что экспонаты разрешат себя потрогать. Я выдавала себя за сотрудницу брачного агентства, принимала звонки, записывала девушек на кастинг, чтобы показать их таким «женихам». Мне не была приятной эта тема, но это была часть жизни украинского общества, и мне нужно было ее осветить.

Каждый раз, отвечая на звонок, я убеждала себя в том, что это моя работа. Хотя в этот раз она мне совершенно не нравилась. И если быть с собой откровенной, то это провокация, это шоу, а не настоящая журналистика. Мне было жаль этих девушек и их наивные надежды.

Я встала с кровати в номере и подошла к окну. Мне открылся вид на типичную площадь типичного украинского города. Вдалеке от столицы и от ньюзрума меня одолевали сомнения в гуманности того, что я делаю. Мне нравилась моя игра в честность перед собой, которую я начала полтора года назад, за пару месяцев до развода, и вот иногда нужно бы закрыть глаза на правду, а я уже не могу.

Есть то, что я люблю в журналистике, но есть нечто, что убивает мое Я. Я отдавала себе отчет, что, оставаясь в этой субкультуре, я была зависимой. Я сидела на наркотике, который должны были бы уже запретить. Тем не менее зависимость от него общество даже поощряет, родители этим гордятся, мужья понимают, и не прощают только дети. За что им спасибо. Но в нашем информационно-цифрово-фейсбучно-твитмире сложно осознать свою зависимость от ярких вспышек.

Живя в этой среде, ты перестаешь видеть мир без вспышек. Естественно, ты слепнешь, ты видишь все искаженно, но ты веришь своим глазам и постоянно пытаешься добавить яркость. Мы, журналисты, смеемся над тем, что видим действительность кадрами: вот пошел кадр, вот хороший фон, а вот это длинная панорама, ее надо обрезать. Мы не терпим сложноподчиненных предложений, длинных текстов и медленного темпа. Мы любим шок и клиповый монтаж. Я была среди себе подобных: мы выходили к людям (в поле, так мы говорим), делали слепок их жизней, проживали их и передавали дальше.

Я и сейчас в поле, судя по пейзажу – в заасфальтированном.

От мыслей меня отвлек звонок.

– Алло, это агентство «Новая жизнь»?

– Да.

– Можно записаться на кастинг?

– Да, как вас зовут, сколько вам лет?

– Маргарита, мне тридцать шесть… Вы меня возьмете?

– Мы – да. Женихи тоже разного возраста бывают.

– Я уже бывала раньше на таких встречах, но даже если мужчине шестьдесят, он хочет молоденькую. Вы мне поможете?

– Мы вас посмотрим, снимем на камеру и отправим нашим клиентам.

Вообще-то я собиралась сделать только первое и второе.

Спортзал, снятый нами для кастинга, мы начинили камерами и стали ждать девушек. К десяти выстроилась очередь, и она росла. Сначала пришло столько, сколько и записалось: восемьдесят три девушки. Утро, кастинг в жены, очередь невест, и… кто в чем. Многие надели короткие юбки и кофточки с люрексом. Почти у всех – декольте, у большинства – проституированный макияж. На некоторых – все украшения, которые оказались под рукой.

– Присаживайтесь, – пригласила я первую. Попросила улыбнуться на камеру, рассказать о себе.

Они заполняли анкету и подписывали добро на трансляцию их интервью. Там было указано «в разных средствах массовой информации». Хоть бы одна вчиталась…

Я чувствовала себя последней сукой. Я видела их мечты, и мне было за них стыдно. Они продавали себя, но были ли они продажными? Скорее, потерянными золушками. Я их слушала и думала: есть ли у меня право их осуждать? Я задавала наводящие вопросы, говорила, что некоторые мужчины желают познакомиться с перспективой жениться, и спрашивала, согласятся ли они прийти на встречу к такому жениху.

– Вы должны понимать, что мужчин немного, а вас, видите, какая очередь. Он будет выбирать. Как вы думаете, почему он должен выбрать вас?

Кто-то терялся от таких вопросов, веря в любовь. Кто-то настраивался бороться за самца. Но они не готовы были продавать себя на ночь, они продавали себя на всю жизнь. Некоторые из них были матерями-одиночками, а были и малолетки, некоторые были моими ровесницами и покрасивее меня. Намного красивее, и очень хотели семью. Не так вот, чтоб она им на голову упала, со всей своей готовой любовью и страстью, нет, они собирались складывать счастье из кирпичиков.

Я никогда такой не была. Могу ли я их осуждать?

Это был невероятно тяжелый день. Для иллюстрации боевой готовности наших женщин мне было достаточно десяти минут видео, чтобы потом смонтировать их и сократить до сорока секунд. Но я не могла встать и сказать: «Все, девочки! Я насмотрелась, посмеялась над вами и хватит. Расходимся, не толпимся! Мне еще это все стране показать надо». Они бы меня там порвали, как Жана-Батиста Гренуя. Я их слушала и пыталась представить себя на их месте. Ведь и меня обижали, бросали, разочаровывали… Как реагировала я?

Уж точно я не искала спасения в новых отношениях. Я позволяла им начаться, но я все меньше им верила. Все больше в них было секса, все меньше – планов на совместное будущее. Я верила только в себя и в свою профессию. Она не раз меня спасала! Это правда, в трудные минуты жизни, когда от меня отказывались, когда мне говорили: «Недостойна», когда я боялась, когда сомневалась, когда уходила, когда разводилась, когда рисковала, когда выживала – я сломя голову бежала в поле. Тут я быстро получала эффектный результат и чувствовала себя живой и сильной. Плевать, что часто за счет самооценки других. Сколько таких я переступлю? Вон, стоит очередь: в ней только по записи – еще тридцать восемь, а пришло вдвое больше. А сколько таких было раньше и еще будет? Ради чего? Ради дозы. Репортер ближе всего к яркой жизни: к событиям, к скандалам, к эксклюзивной информации, к эмоциям и мнениям. Он питается ими, заряжается, видит, узнает, и от него узнают все и всё.