Текст книги "Островок счастья"

– Поузнаю, – пообещала Саша.

Королева-старшая с облегчением вздохнула, спрятала в сумочку электронную сигарету и отправилась в курилку: она курила то электронные, то простые – в зависимости от того, где собиралась более интересная компания. Марианна Сергеевна вообще ценила в жизни вариативность. «Поузнавать» про нового директора она и сама была не прочь. Причем даже знала, при каких обстоятельствах это произойдет: у них, у Королевых, дома. Послезавтра мужу исполняется пятьдесят девять. Дата некруглая, но вполне сойдет для того, чтобы пригласить узкий круг избранных. А в него всегда входил директор завода – по статусу, так сказать. Хоть директор в городе – царь и бог, а с председателем суда он все равно вынужден дружить, потому что мало ли как оно обернется…

В перерывах между премьерами муниципального театра, которые бывали раз в месяц, светская жизнь в городе Надеждинске отсутствовала начисто. В связи с этим местный бомонд собирался в узком кругу по месту прописки. Конечно, в Надеждинске имелись рестораны, даже два, но отчего-то снимать ресторан считалось купечеством и дурным вкусом, и там отрывалась публика рангом пониже. Вот и на день рождения председателя суда Олега Леонтьевича Королева гости собрались в доме Королевых.

Приглашен был и новый директор завода Павел Андреевич Мордвинов. Понятное дело, идти на этот день рождения Павлу ужасно не хотелось. Провести вечер в компании незнакомых людей, с которыми ему совершенно неинтересно знакомиться, опять пить, улыбаться, кивать, как китайский болванчик, кокетничать с дамами, следя, чтобы мужья не поняли его превратно, изображать, что ему это все очень нравится… Насколько приятнее послать всех к чертовой матери, прийти домой после изматывающего одиннадцатичасового рабочего дня, позвонить маме (постараться говорить бодрым голосом и рассказать что-нибудь смешное), поесть на скорую руку и упасть в кровать, потому что ни на что другое сил не осталось!

Понятное дело, Павел Андреевич туда без разговоров потащился, подняв себя за шиворот. Хорошо хоть, идти было недалеко – в другой конец улицы, потому что немногочисленные коттеджи местных випов стояли немногочисленной же шеренгой. Он собрался пить, улыбаться, кивать и кокетничать. Председателю суда в дружбе не отказывают, потому что мало ли как оно обернется.

Но настроение Павла немедленно улучшилось, когда он обнаружил, что дочка хозяина – та самая девушка, которая протянула ему руку помощи и вызволила с послепремьерной вечеринки.

Девушку звали Александра. Павлу немедленно понравилось ее красивое и строгое имя, которое ей очень подходило. И даже тот факт, что какого-то молодого высокомерного молодого мужика в сиреневой рубашке с фиолетовым галстуком, какие были в моде сто лет назад, представили как зятя именинника и, стало быть, мужа Александры, Павлу настроения ничуть не испортил. Он уже привык к тому, что хорошенькие провинциальные дамы обычно вертят мужьями как хотят, наверное, отыгрываясь за то, что из-за них, недотеп и неудачников, пропадает в глуши их непревзойденная красота. А Павел, как столичный гость, немедленно становился звездой на местном небосклоне. Только в отличие от настоящих звезд он вовсе не был недосягаем для тех прелестниц, которые интересовались астрономией.

Когда вечер вошел в накатанную колею, а Павел как новичок выполнил все обязательные ритуалы, все немного расслабились, и атмосфера стала вполне приятной. Мордвинову особо никто не докучал и в перерыве между переменой блюд, танцами и дежурными беседами он развлекался тем, что наблюдал за окружающими. В первую очередь, разумеется, за Сашей.

Она была одета в серое с крупными красными цветами платье длиной чуть ниже колен, открывавшее длинные изящные лодыжки. Гладкие волосы падали ниже плеч тяжелым шелковым водопадом. Пальцы тоже были длинные и тонкие, а вместо обручального кольца поблескивал перстень с большим прозрачным дымчатым камнем. На лице ее, казалось, вообще не было косметики. Павел тут же подумал, что, пожалуй, косметика, спасающая дурнушек и «серых мышек», на прекрасном лице Александры смотрелась бы как подрисовка маляра на портрете кисти великого мастера. Павлу очень понравились ее духи с нежным, едва уловимым запахом, и, пригласив ее на танец, он с удовольствием вдыхал этот аромат, хотя вообще-то считал, что лучший запах – это его отсутствие. Держалась Саша спокойно и несуетливо, с ним не заигрывала, и Павел принял это как должное – она и в самом деле была слишком красива для того, чтобы добавлять к этому что-то еще. Действовать надлежало мужчине. Нормальный расклад, он устраивал Павла гораздо больше, чем докучливая необходимость вежливо отбивать атаки дам, перелопативших не одно современное пособие по охоте на мужчин.

А еще Мордвинов наблюдал за гостями и хозяевами, прислушивался к разговорам. Ему нравилось находиться в роли наблюдателя, особенно во время наездов в провинцию. Как это ни покажется странным, но и свои командировки Павел любил. Работы (а на местах ее всегда было по горло) он не боялся, неустроенный быт его не тяготил. Его всегда развлекала смена масштабов: приезжая из Питера или Москвы в очередной Надеждинск, он ощущал себя Гулливером, выброшенным на берег страны лилипутов. Трех– и пятиэтажная застройка, узкие улочки, деревянные окраины, заводские корпуса, построенные в царствование Екатерины Второй (хорошо, если не Петра Алексеевича!), заштатные рестораны. Непременный памятник вождю пролетариата на главной городской площади (интересно, а в Москве остался хоть один бронзовый или чугунный Ленин? У них в Питере точно есть; и какие-то идиоты их время от времени взрывают, а власти с похвальным упорством ремонтируют). Мизерные деньги, местечковые проблемы, лилипутские тусовки, смешные интриги. А он, Павел, – выше, он – над, он – вне. И это щекотало самолюбие, хотя Павел лицемерно укорял себя за этот снобизм (а кто без греха?).

И как приятно было, возвращаясь домой, восстанавливать привычную систему координат, где все было один к одному, не больше и не меньше! А скоро, вдруг с новым для него волнением подумал Павел, когда дядя передаст ему управление своей империей (у него, хоть тресни, и в самом деле нет другого выхода, чтобы обеспечить будущее своим легкомысленным наследникам), и в привычной жизни Павла масштабы изменятся кардинально. Тогда он перейдет из разряда пусть и высокооплачиваемых, но все же наемных топ-менеджеров, которых сотни, в следующий разряд, где счет идет уже десятками, – в разряд хозяев жизни (их поименный список, где давно уже обосновался Павел Мордвинов-старший, регулярно публикует журнал «Форбс»)… Впрочем, об этом пока думать рано, оборвал себя Мордвинов-младший, укорив еще и за «высокий штиль»: хозяин жизни – эк, куда занесло!

А вот насчет Александры он понял все правильно – невелика хитрость. Когда гости попросили ее спеть и она, сперва улыбаясь и снисходя, а потом увлекшись, исполняла старинный романс «Глядя на луч пурпурного заката», то взгляд ее то и дело останавливался на Павле, и было в нем что-то такое… вроде шутка, а вроде и всерьез. Положительно, таких женщин, как Александра Королева, в его жизни еще не встречалось. Кто ж знал, что они живут себе в задрипанном Надеждинске на краю цивилизации! Потом Саша подсела к нему и стала тихо рассказывать про тех, кто был вокруг. Замечания ее были умны и не лишены сарказма; Павел слушал ее с интересом. Выпили уже изрядно, и никто не обратил внимания на то, что разговаривали они долго и увлеченно, и танцевала Саша остаток вечера только с Павлом…

Но в одном Павел все же ошибся: хозяйка дома, Марианна Сергеевна, ни на минуту не выпускала его из поля зрения. И когда в ответ на какие-то Сашины слова Павел засмеялся слишком уж увлеченно, она покачала головой, и вид у нее при этом был такой, будто она пытается и не может поймать какую-то мысль.

На следующий день после репетиции Саша сама подошла к Тарасовой и полушутя-полусерьезно отчиталась о выполненном поручении.

– Я, конечно, напрямую не спрашивала, Светлана Николаевна. Так, к слову, завела речь о спектакле, который он видел, о театре, о том, что денег нам не дают. А он отшутился… По-моему, он театром совсем не интересуется.

– С чего ты взяла? – тут же пристала к ней Ирка, которая изнывала от любопытства, желая узнать побольше про заезжего олигарха. А Сашка выпендривалась, цедила слова и ничего интересного не рассказывала. – Что конкретно сказал-то?

– Сказал, что недавно один его знакомый для любовницы-актрисы где-то в провинции целый театр построил. Такое вложение средств, мол, себя оправдывает. А если просто так, то он лучше дому пионеров денег даст, потому что дети – цветы жизни, – удовлетворила ее любопытство Александра.

– Смешно, – мрачно оценила Юля.

– А он ничего! – опять встряла в разговор неугомонная Ирка. – Я бы согласилась… в любовницы.

– Да ты бы уж точно, – возмущенно фыркнула, отходя от них, Ольга Бодрук, имевшая весьма низкое мнение о моральном облике любвеобильной Ирки, о бесконечных романах которой не догадывался, как водится, только ее муж, третий по счету. – Молчала бы.

– Я и молчу, – ничуть не обидевшись, заверила ее Ирка и кокетливо покрутила на пальце платинового цвета локон. – Что тут рассуждать? Тут действовать надо. И вообще, мужчины предпочитают блондинок. Это откуда, кстати?

– Дурочка ты, Ирка! Болтаешь чепуху! – не выдержав, засмеялась Юля. – А мужчины предпочитают умных.

– Вот это спорный вопрос! – присоединилась к разговору подошедшая к ним Королева. – Скажем, ты, Юля, умная, никто не спорит, Саша – красивая, а Ирка… ну, скажем, сексуальная. Любовь каждая из вас сыграет. Интересно, при прочих равных условиях кого из вас он бы выбрал?

– Чепуха какая! Дурацкий разговор! – отмахнулась Юля и повернулась, чтобы уйти.

– Отчего же дурацкий? – засмеялась ей в спину Королева. – Ирка-то права. Взять и раскрутить его на новый театр. Сколько можно во Дворце культуры играть, декорации где попало хранить, ни гримерок нормальных, ничего!

– Не€ фига! Гримерки! – возмутилась Ирка. – На новую шубу! На квартиру нормальную! И в круиз. А еще лучше – уехать отсюда к чертовой матери! В Москву, в Москву!

– «Три сестры» нам не потянуть, зря стараешься, – осадила ее Тарасова, внимательно слушавшая перепалку. – Все с тобой ясно, Ира. У тебя антиобщественный взгляд на вещи. Ты нам не подходишь.

– Ну отчего же? Девочки, в таком деле каждый за себя, – опять с улыбкой заговорила Королева. – Давайте попробуем. Вроде соцсоревнования. Я слышала, что он к нам надолго, так что время у нас есть. Кто его получит, тот уж сам решит, как его денежки пристроить. Вот ты, Юля, на театр, разумеется. Ирка – на личную жизнь. А Сашка…

– Мама! – возмущенно перебила ее Александра. – Шутки у тебя…

– Я согласна! – заявила Ира и выпятила грудь, зрительно увеличив ее на два размера. – Когда начинаем?

– Девочки, вы серьезно? – скептически оглядев Иркин бюст, уточнила Тарасова.

– А что? – не сдавалась Королева. – У кого шансы есть? У тебя, Юля. У Сашки…

– Мама!!!

– У Иры есть… опыт. Лариса… – Королева оглянулась и, убедившись, что Сергеевой рядом нет, продолжила: – Лара могла бы, но у нее принципы, да и возраст, пожалуй. Таня вполне мила, но по мужу страдает, дура. Эх, девочки, мне бы сбросить лет двадцать пять, я бы вам показала, как это делается! И не смотри на меня так, Сашка! Отсюда надо вовремя уезжать. А иначе засосет, как вот нас со Светланой. Пожизненно без права обжалования приговора.

– А он женат, вы не в курсе? Мордвинов этот? – нарушив длинную паузу, спросила Тарасова.

– Женат не женат, кто их разберет? – пожала плечами Марианна Сергеевна. – Жена не стенка, подвинется. Такой мужик и две семьи прокормит, с театром в придачу. И никто ни о чем знать не будет. Как вон Шварценеггер, читали?

– А что? – заинтересовалась Ирка. – Я вообще газет ни читаю.

– Ему полтинник, жене полтинник, куча детей. Плюс еще один, младший, лет восьми, от прислуги. И никто не знал, пока он в отставку не подал. Тогда зачем-то раскололся. Жена на развод подала. А прислуга на фото – страшная тетка, жена куда лучше. Ладно, девочки, мы уж как начнем языками чесать – конца-краю не видать. Пора по домам. Петя, пойдем, Сашка сегодня права забыла, отвезешь нас, чтоб уж зря не нарываться.

Королева гордо выплыла из зала, за ней пулей вылетела рассерженная Саша и, нехотя, оглядываясь на Таню, вышел Петя. Все остальные остались обдумывать услышанное.

– Вот зараза! – с искренним восхищением проговорила ей вслед Ирка, дождавшись, однако, когда за Королевыми закроется дверь. – От живого зятя… А между прочим, девочки, вы слышали: он за Танькой вроде не прочь ухлестнуть, зятек-то ее. Да и мелковат он для Сашкиного полета. Ладно, пойду я. До завтра.

– Что скажешь, Юля? – оставшись с Юлей вдвоем, спросила Тарасова.

– А что тут скажешь? – удивилась Юля. – Наговорили чепухи. Язык без костей.

– Юль, а тебе слабо?

– Да вы что, Светлана Николаевна? Серьезно?! – вытаращила глаза Юля. Уж чего-чего, а такого она от Тарасовой не ожидала.

– А что ты глаза таращишь? Тебе уже больше шестнадцати, чтоб так реагировать. Ты свободна. Ты актриса. Сыграй! – пожала плечами Тарасова, разглядывая Юлю и улыбаясь в ответ на ее возмущение. – Беспроигрышно. Или Мордвинов на тебе женится, или хотя бы денег даст. Это Сашку отсюда муж вытащит. Этот муж, или другого ей подберут – второй вопрос. Марианна вот со своим Олегом с первого раза угадала, но не всем же так везет. А нам с тобой отсюда уезжать некуда. Мы с тобой крепостные актрисы, сама понимаешь.

– А если не получится? – вдруг неожиданно для себя спросила Юля, хотя вообще-то хотела возмутиться насчет «крепостных» – кто как хочет, а она уж точно свободная!

– Ну, тогда ты не актриса. И не режиссер. Пошли, зал закрывать пора. Ты иди, я сама ключи сдам на вахту, – и Тарасова кивнула головой, отпуская Юлю.

…Петя, усмехаясь, вел машину, рядом сидела мать, а на заднем сиденье бушевала Александра, размахивая руками и подскакивая до потолка. Мать молчала, с преувеличенным вниманием разглядывая знакомые до мельчайших деталей окрестности. Возле дома, где жила Саша, они остановились; Саша, треснув дверцей, немедленно выскочила наружу.

– Петька, ты посиди, я ей пару слов скажу, – попросила Марианна Сергеевна. – И домой поедем.

– Зачем ты при людях, мама? Что ты там наговорила? Я замужем! И я люблю своего мужа! – продолжала возмущаться Александра.

– Люби сколько влезет! Кто же тебе мешает? – хладнокровно согласилась мать. – Только недолго. Знаешь, мне кажется, что ошиблись мы с ним. Не тянет парень. И отец – только это между нами, ладно? – говорит, что он с гнильцой. Не прочь денег взять, а ему рано еще. В самом начале репутация должна быть безупречной.

– То есть ты хочешь сказать, что это была не шутка? – Саша с изумлением смотрела на мать.

– Не таращи глаза, они у тебя и так огромные! Дал же бог… – восхитилась Марианна Сергеевна. – Ты очень даже не дура, Сашка! Вот и думай головой. Про Ирку и прочих я так сказала, для числа. А на самом деле шансы есть у тебя. Ну, если честно, еще у Юльки. У нее такая порода… Короче говоря, она еще себя покажет, помяни мое слово. Вот и посмотрим, чья возьмет: Юльки с Тарасовой или наша с тобой. А если что, у нас и отмазка есть: шутка это, мы с тобой не всерьез, мы для театра, на общее, то есть, благо. Поняла?

– Мама, да никто же всерьез и не принял… – начала было Сашка.

– Головой. Думай! – сухо отчеканила Марианна Сергеевна, уселась в машину, хлопнула дверцей и кивнула сыну: – Поехали!

А Саша еще постояла, озадаченно глядя вслед удаляющейся машине, и только потом медленно пошла к подъезду.

С фуршета после премьеры спектакля «Канотье» Павел благополучно сбежал. Купил всем актрисам по огромному букету (бедные старушки-билетерши едва вынесли их на сцену), директору театра, решительной, с резкими манерами даме, его шофер передал ящик хорошего шампанского, и Павел, соорудив на лице приличествующее случаю выражение, даже выпил с ними за успех. А потом наврал, что у него важный телефонный разговор с Санкт-Петербургом – и улизнул.

Теперь он мог себе это позволить. За этот месяц он сумел так себя поставить, что все считали его приятным и культурным человеком, который, однако, жестко держит дистанцию с теми, кому «не положено». Так что его даже не останавливали, почтительно попрощались и проводили до дверей. А странно, что мэра с супругой нынче не было ни в зале, ни на фуршете. Не заболел ли уважаемый Геннадий Матвеевич? Хотя нет, утром созванивались насчет покупки нового оборудования для детской поликлиники, и он был здоровехонек. Надо бы уточнить. Павел уже знал, что без веской причины местное руководство премьеры не пропускает. Интересно…

Настроение у Мордвинова было препаршивое. Он вообще не любил конец октября, неприятное время, когда бывшая золотая красавица-осень уже обессилена, стара и некрасива, а зима еще ленится и не спешит приступить к выполнению своих обязанностей по наведению порядка. От этого в природе царят мокрая серость, уныние и хаос, и на душе не лучше. Павел пытался вспомнить, когда в последний раз видел солнце и голубое ясное небо, и не мог. Выходило, что давным-давно не видел: приходил на завод затемно и затемно уходил, а днем за окном висела почти осязаемая серая мокрая хмарь. Эх, смотаться бы в Ниццу на выходные! Да куда там, привязан к заводу, как раб на галерах.

Собираясь в театр, он предвкушал хотя бы приятный вечер в красивой обстановке, хорошую музыку, возвышенные речи со сцены и, конечно, прекрасную Александру в какой-нибудь роли, все равно в какой. Но увиденный спектакль его неприятно поразил. На сцене была любовно и подробно воссоздана давящая атмосфера убогого неустроенного быта: облезлая мебель, какое-то тряпье, хлам, коробки. Герои – все, как на подбор, злобные и отвратительные неудачники – истерично выясняли запутанные отношения на языке, совершенно далеком от того, на котором привык общаться Павел и который уж тем более не ожидал услышать с театральных подмостков. Неустроенность, неблагополучие, безысходность, раздражение, то и дело срывающееся в истерику…

Павлу стоило больших трудов уговорить себя потерпеть и не сбежать в антракте: он представил, как будет зиять пустотой его место в первом ряду, и остался. В конце концов, бедные актеры не виноваты, что режиссер (Павел не поленился заглянуть в программку: Юлия Ваганова) и драматург видят жизнь именно в таком непривлекательном ракурсе.

Второе действие он почти не запомнил: на сцене истерично выясняли отношения, кричали, плакали, швыряли вещи, а он думал о том, что завтра ему предстоит серьезный разговор с дядей, потому что ситуация с износом оборудования на заводе обстоит даже хуже, чем он предполагал. И Сашу среди прочих персонажей он едва узнал, окончательно рассердившись на режиссера… как ее там? Это ж надо было превратить ослепительно красивую женщину в бесполое существо, на которое тошно смотреть. Если это и есть искусство, то Павлу оно категорически не понравилось. Еще более неприятно удивило, как принимали спектакль зрители: смеялись, замирали, сопереживая, и взрывались аплодисментами. Впрочем, у них тут, в их деревне, наверное, принято так бурно реагировать, независимо от того, что показывают, раз уж пришли в театр, с нарастающим раздражением думал директор.

Это раздражение не оставляло его и дома – вот уже второй день подряд! Он вдруг впервые почувствовал, как неуютно ему в этом «казенном доме», где стоит чужая мебель, висят отвратительные плюшевые портьеры с кистями (так здесь понимают шик!) и пахнет чужой жизнью. Но больше всего ему не хватало вида из окна, того самого, который был у него дома, где были простор, небо, солнце или пусть даже тучи. Теперь он никогда не открывал портьеры, потому что смотреть на дорогу из окна коттеджа казалось бессмысленным. Эх, надо было улететь на выходные домой, хоть с мамой повидаться, а он, как дурак, вместо этого ждал премьеры, потому что есть правила… А вот мэр наплевал, и правильно сделал. От этой мысли Павлу стало еще тоскливее. Вчерашняя премьера просто-таки вогнала его в депрессию. Ничего, завтра понедельник, начнется круговерть, и все понемногу встанет на свои места. Надо лечь спать пораньше – вот и все.

Телефонный звонок застал его уже на пути в спальню. Павел долго колебался, отвечать ли на незнакомый номер. Оказалось, звонила Саша. Минут пять они болтали ни о чем, как старые знакомые (слава богу, Саша не стала спрашивать о том, как ему понравился спектакль!), а потом Саша пригласила его в бассейн. Да, прямо сейчас, потому что в воскресенье после девяти бассейн закрывается для широкой публики и до полуночи находится в полном распоряжении публики неширокой.

– Это специально «для своих». Странно, что вам раньше об этом не сказали, – удивлялась Саша. – Я думала, вы просто не хотите, поэтому и не ходите.

– Отчего же? Я хочу, – немедленно согласился Павел, представив, как хороша будет Саша в купальнике, ради такого зрелища он даже согласен, так и быть, временно считаться «своим» в сплоченном коллективе надеждинских вип-персон.

Народу в бассейне было мало, человек семь или восемь. На крайней дорожке методично плавал туда-сюда главврач местной больницы, на второй болтались возле бортика, бурно что-то обсуждая, заместитель председателя городской думы и мэр, выглядевший вполне бодрым и жизнерадостным. Остальных Павел то ли не знал, то ли просто они были неузнаваемы в смешных резиновых шапочках. Впрочем, в бассейне он предпочитал плавать, а не налаживать межличностные контакты, и он с огромным удовольствием принялся нарезать круги по дорожке, ревниво поглядывая в сторону главврача, ну и, конечно же, не выпуская из виду Сашу Королеву, неотразимую даже в тугой резиновой шапочке, которая девять женщин из десяти испортила бы совершенно.

Саша с братом развлекались. Петя учил сестру прыгать с бортика вниз головой, а она, смеясь и поднимая тучи брызг, в последний момент плюхалась то боком, то вперед коленками. Королевы его не замечали, хотя Павел был готов дать голову на отсечение, что Саша затеяла эту возню исключительно ради него – чтобы покрасоваться на бортике и дать возможность полюбоваться ее безупречной фигурой.

Из раздевалки вышла еще одна женщина, одетая в однотонный синий купальник без всяких изысков. Павел и ее рассмотрел – отчего бы и не поглазеть, спрашивается? Женщина была молода, довольно симпатична, может быть, только высоковата. Пожалуй, с него, Павла, хотя он немаленький, но с тренированным телом, как у пловчихи или, пожалуй, гимнастки. И двигалась она очень красиво: ни одного лишнего жеста, движения, все гармонично и ловко. Женщина, не рассматривая присутствующих, кивнула только Саше и Пете, свернула волосы в тугой узел, убрала их в шапочку. Потом подошла к краю бассейна, постояла секунду и, оттолкнувшись от бортика, красиво прыгнула далеко в воду и поплыла. Похожа на породистую лошадь. Хотя лошадь в бассейне – это как-то странно, усмехнулся про себя Павел. Тогда – на дельфина. И плавает, кстати, отлично. Потом он спохватился, что глазеет неприлично долго, и, отругав себя за мальчишество, поплыл в другую сторону.

Через полчаса Сашин брат вышел из воды и отправился в раздевалку, но Саша за ним не последовала. Она о чем-то поболтала с той, похожей на дельфина, и, смешно перебираясь через сине-красные гирлянды, ограничивающие дорожки, подплыла к Павлу.

– Павел Андреевич, вы на машине? – спросила она. И, получив утвердительный ответ, попросила: – Вы подбросите меня до дома? Петька меня бросил, у него, видите ли, свидание, а Юля говорит, что в раздевалке не работает фен. Не хочется идти по такой холодрыге с мокрыми волосами.

– Разумеется! Долг платежом красен! Я готов отвезти вас хоть в Екатеринбург! – обрадовался Павел. – Мы уже уходим?

– Да, если вы уже наплавались. Я только приведу себя в порядок.

Саша выбралась из воды, и Павел тоже заспешил в раздевалку.

Когда Саша села к нему в машину, Павел не спросил, куда ехать, а она не сказала. Тогда он включил музыку и поехал странным кружным путем по едва знакомым улицам. Саша молчала, посматривая улыбаясь, то на него, то в окно, и от этого нетяжелого молчания Павел почувствовал себя легко и свободно и был за эту легкость Саше благодарен.

Их непонятный маршрут по засыпающему городу непонятным образом завершился у коттеджа, где жил Павел. Не говоря ни слова, он выключил зажигание, вышел из машины, обойдя ее кругом, открыл дверцу с другой стороны. И протянул Саше руку.

С того самого дня, точнее, утра, когда Павел вместе с Сашей вышел из своего коттеджа, чтобы отвезти ее домой, погода вдруг стала отменно солнечной, как будто решила подарить озябшим людям еще одно бабье лето сверх плана.

Настроение Павла тоже улучшилось. Он отложил разговор с дядей, чтобы подготовить все документы и приехать в Питер уже с конкретными предложениями и расчетами. Две недели пролетели незаметно, расцвеченные и освещенные, как солнцем, его влюбленностью в Сашу. Она приезжала к нему и оставалась до утра, и ночи казались ему короткими, как в июне – впрочем, так всегда бывало в начале его романов, на какое время года они бы ни приходились. Они с Сашей никогда не говорили о ее муже – Павел не спрашивал, она сама не заговаривала. «Очевидно, как-то решила этот вопрос, ведь в таком городишке шила в мешке все равно не утаишь», – подумал Мордвинов и выбросил его из головы.

Но в приятной круговерти он не забывал и о деле: собрание совета директоров, на котором должна была идти речь о ближайших перспективах и стратегическом развитии Надеждинского металлургического завода, было уже назначено. Сделанные по просьбе Павла расчеты убеждали: если в ближайшее время не расширить экспортную базу, то придется сокращать производство. А это увольнения, проваленный городской бюджет… Такой вариант он всерьез не прорабатывал, не для того его сюда прислали. Вернее, теперь это его завод. И отчасти его город, он, Павел, отвечает за их благополучие. Если же ему удастся продавить решение о серьезных инвестициях, то в течение года можно будет целиком перейти на электросталеплавильное производство. Тогда заводские мощности вырастут на десять процентов, можно будет расширить сортамент до двухсот наименований вместо нынешних ста тридцати, а самое главное – добиться технологической гибкости производства. Вот тогда можно будет быстрее перестраиваться в соответствии с конъюнктурой. Во всем этом Павлу предстояло убедить Павла Владимировича и совет директоров холдинга.

Свои аргументы Павел не раз проговорил мысленно и даже вслух: он ненавидел, когда люди приходят неподготовленными, и себе этого никогда не позволял. День приезда придется полностью посвятить маме, она соскучилась, да и он тоже. Маме и любимому городу: они обязательно пойдут гулять, и ноябрьская питерская погода, сто раз помянутая недобрым словом в классической литературе, им нисколько не помешает! А на следующий день с утра собирается совет директоров. Поэтому Павел еще и еще раз просматривал документы, пока шофер вез его в Екатеринбург, в аэропорт. Позавтракать он, конечно, не успел, поэтому решил перекусить в кафе на первом этаже аэропорта, опасаясь не дожить до скудного обеда на борту.

Женщина, сидевшая за соседним столиком, почти вплотную, показалась ему знакомой. Он не ошибся: когда их взгляды встретились, она кивнула и мимолетно улыбнулась. Павел никак не мог вспомнить, кто она такая, в Екатеринбурге у него вообще знакомых не было.

Это было тем более странно и неприятно, что у него всегда была отличная память на лица, и, однажды увидев человека, он не забывал его никогда. Женщина за соседним столиком, больше не глядя на Павла, собрала в узел мешавшие ей светлые волосы, сколола их заколкой. Мордвинов ее немедленно узнал: он видел ее всего один раз в бассейне, куда пригласила его Александра. Еще он с чего-то тогда решил, что она похожа на лошадь, но поскольку лошади в бассейне не плавают, на дельфина. В одетом виде на лошадь она не походила ни капельки. Внешность у нее была самая обыкновенная: волнистые светлые волосы, чуть скуластое лицо, тонкий прямой нос, разве что глаза выделялись – большие, светло-серые, очень внимательные, неулыбчивые. И еще спина у нее была прямая, как у балерины; Павел, глядя на женщину за соседним столиком, тоже невольно выпрямился. Ее зовут… Саша же тогда сказала! Нет, забыл.

– Вы из Надеждинска, – утвердительно сказал Павел, поворачиваясь к соседке. Вообще-то он не собирался с ней общаться. Но очень уж было неприятно, что он не может вспомнить. – Я видел вас в бассейне, но мы там не познакомились. Меня зовут Павел. Павел Мордвинов.

– Я знаю, Павел Андреевич, – кивнула женщина, но выражение лица у нее при этом сделалось какое-то странное.

Павел озадачился. С чего это она на него так смотрит, будто он сказал какую-то глупость? И что теперь прикажете делать? Своего имени она не назвала. Судя по тому, что она была в бассейне в воскресенье вечером, она вхожа в узкий круг тех, кому туда есть доступ в зарезервированное время. Может быть, она чья-то супруга, их представляли друг другу, а он позорно забыл? Нет, вряд ли, он бы ее запомнил. Черт его дернул с ней заговорить, начиная злиться, подумал Павел. Спина у него заныла от непривычно прямого положения. Сидел бы себе, ел бы омлет, уже почти остывший. Нет, на радостях, что едет домой, расчирикался, как воробей на ветке. Теперь надо как-то выкручиваться, нельзя же просто отвернуться!

– Куда вы летите? Не в Петербург случайно? – завел он светскую беседу на самую нерискованную тему.

– В Москву, – коротко пояснила женщина.

«Кажется, обиделась, – понял Павел. – Обычно, те, кто звал его по имени-отчеству, были куда более любезны. Значит, точно должен был узнать. Ладно, зайдем с другой стороны».

– А я давно не был в Москве. В Москву теперь ведь только по делам летают, а дела у меня все в Питере…

Павел сделал паузу, которую, согласно правилам хорошего тона, должна была заполнить женщина. В идеале – ответить, какие у нее такие дела в Москве, из чего Павел догадается, кто она такая.

Но женщина только кивнула, соглашаясь, и опять мимолетно улыбнулась.

– Раньше, когда учился, в Москву ездил, чтобы в театр сходить. После спектакля – на вокзал, утром дома. Даже на Таганку билеты доставал! – похвастался Павел.

В глазах женщины наконец мелькнул интерес. Она повернулась к Павлу и уточнила:

– Вы так любите театр?

Интонация ему не понравилась, и он решил проявить осведомленность, чтобы она на него так странно не смотрела: