Текст книги "Персидская литература IX–XVIII веков. Том 2. Персидская литература в XIII–XVIII вв. Зрелая и поздняя классика"

Среди прямых продолжателей Закани наиболее яркими были известные мастера стихотворной пародии Бусхак Ширази и Махмуд Кари Йезди (ум. после 1461/62).

Считается, что Абу Исхак (Бусхак) Ат‘има Ширази (ум. 1427) был поэтом-ремесленником, по профессии трепальщиком хлопка. Объектами своих пародий он выбирал преимущественно известные образцы классической поэзии до Хафиза включительно, используя гастрономические термины. «Кухонная» поэзия не являлась изобретением Бусхака, ее первые образцы восходят ко временам арабского Халифата: подобные стихи писал багдадец, известный поэт Ибн ар-Руми (836–889), имевший, в свою очередь, более ранних предшественников. Однако основное отличие Бусхака от арабских предшественников состоит в том, что он использует гастрономическую терминологию в пародийных целях, тогда как для его предшественников она была элементом вполне «серьезного» описания (васф).

Издания Дивана Бусхака Ширази, известного под названием «Диван кушаний» (Диван ал-ат‘ама), чрезвычайно редки. По составу собрание его сочинений ближе стоит к Куллийату. Доступное нам издание включает три маснави – «Сокровищница аппетита» (Канз ал-иштиха), «Тайны вилки» (Асрар-и чангал) и «Сказание о плове и лапше» (Дастан-и муза‘фар ва бугра), помеченное подзаголовком «Воинская повесть, ответ на Шах-нама». Последнее из перечисленных произведений можно рассматривать в рамках практики ответов на прославленные образцы классического прошлого.

Кроме произведений в рифмовке маснави в «Диване кушаний» имеются традиционные разделы касыд, тарджи‘бандов, газелей, кыт ‘а, руба‘и, одиночных бейтов (муфрадат). После поэтических разделов располагается «Послание о приключениях риса и лапши» (Рисала-и маджара-и биранж ва бугра) и «Послание-сонник» (Рисала-и хаб-нама), написанные прозой со стихотворными вставками. Далее следует послесловие к Дивану, толковый словарь кухонной лексики и стихи, не вошедшие в основное собрание.

Изучение творчества Бусхака Ширази только начинается, но уже сейчас можно утверждать, что раздел газелей состоит из ответов-пародий, образцами для которых послужили стихотворения двух десятков знаменитых и малоизвестных поэтов, среди которых можно назвать такие имена, как Аухад ад-Дин Анвари, Фарид ад– Дин ‘Аттар, Амир Хусрав Дихлави, Са‘ди Ширази, ‘Имад Факих Кермани, Салман Саваджи, Хафиз Ширази, Камал Худжанди и др.

Все газели Бусхака, входящие в этот раздел, написаны в соответствии с нормами назира-нависи. Терминология назира-нависи или джаваб-нависи («написание ответов») полностью складывается к XV веку, однако многие обозначения применялись и ранее. Терминология эта дробная, и достаточно трудно разграничить области применения каждого наименования, т. е. идентифицировать разные виды «ответа». Наиболее употребительными в заголовках «Дивана Бусхака Ширази» был термин татаббу‘ (следование).

Говоря о практике назира, необходимо упомянуть и поэтический прием, который являлся неотъемлемой частью ответных стихов, – это тазмин (ар. тадмин), т. е. цитирование. Рашид ад-Дин Ватват объяснял, что тазмин заключается в том, что «поэт включает в свои стихи полустишие, бейт или два бейта другого [автора] в подобающем месте в качестве примера, позаимствовав, а не украв. Этот вставной бейт должен быть знаменитым и как-то выделен, чтобы не возникло подозрения и обвинения в [литературном] воровстве».

Для пародий Бусхака характерно обильное применение приема тазмин в каждом стихотворении, что является одним из способов достижения смехового эффекта. Чаще всего Бусхак выбирал объектам пародийного ответа газели Са‘ди и Хафиза, среди которых были и очень известные. Так, пародируя известнейшую газель Хафиза «Если та ширазская турчанка завоюет мое сердце…» (перевод см. ранее), Бусхак пишет:

 
Если ты передо мной, как хорасанец, поставишь поднос
                                                                                    с кабаном,
За исходящий от него аромат жареного мяса
                                                  отдам я Самарканд и Бухару[6]6
  Во всех переводах «ответных газелей» Бусхака Ширази цитаты из стихотворения-образца (тазмин) выделены полужирным шрифтом.


[Закрыть].
Если у тебя есть желтый рис и халва сабуни, не упусти
                                                         удобного случая, [пойти]
На берега Рукнабад и в сады Мусалла.
О раздающий плов, зачем ты украшаешь щеки мускусом
                                                                                  и шафраном?
Что за нужда красивому лицу в румянах, родинке и сурьме?
Совершенство жареного барашка и красота жира на
                                                                                    [бараньей] ножке
Похитили покой сердца, как тюрки [угощенье] с дарового
                                                                                                стола.
Не проси мудрости у сохту[7]7
  Сохту – колбаски из бараньих кишок с начинкой из мяса, риса и разных приправ, поджаренные на растительном масле.


[Закрыть], а [требуй разгадки] тайны
                                                                                    ее состава,
Ведь никто мудростью эту загадку не разгадал
                                                                                    и не разгадает.
Благодаря запаху, что исходил от бараньего желудка
                                                       с рисовой начинкой, я понял,
Что он-то и вывел нас из-за завесы воздержания.
Сложи, Бусхак, описание грозди белого винограда мискали,
Чтобы в ответ на твои стихи небеса рассыпали
                                                                                    ожерелье Плеяд.
 

Пародия на описание прекрасного виночерпия (бейт 3): раскрасневшаяся и лоснящаяся физиономия того, кто раздает пирующим плов, – вот идеал Бусхака. Мудрость понимается Бусхаком, как интуиция повара, который не разумом, а вдохновением и импровизацией добивается вкуса известного блюда. Например, колбаски из бараньих кишок, начиненные мясом и рисом, содержат множество приправ, которые и являются профессиональным секретом каждого повара. Судя по мотиву бейта 6, возможно, газель Бусхака намекает на праздник окончания поста, который и является в данном случае «завесой целомудрия».

Газели Бусхака, в отличие от остросатирических произведений Закани, принадлежат к тому типу пародии, которую можно обозначить как юмористическую или шуточную, в целом дружественную по отношению к оригиналу. Бусхак с уважением относится к пародируемым произведениям и их авторам и лишь иногда позволяет себе легкие и вовсе не оскорбительные выпады. К примеру, в пародии на газель Са‘ди, целиком построенной на мистической интерпретации мотивов любовного свидания, Бусхак допускает своего рода поэтическую перепалку, травестируя именно мистическую сторону смысла оригинала. Газель Са‘ди начинается так:

 
Благословенное утро – взгляд на красоту подруги,
Вкушение плода с дерева надежды – свидание с подругой.
Счастье мое не дремало, ведь от утреннего сна
Пробудился я с восходом счастливой звезды подруги.
Покинь сердце, о печаль этого мира и мира иного!
Дом – либо место для сна, либо жилище подруги.
Она явила себя, а потом ушла, и в беспамятстве я не знаю,
Что узрел – подругу или образ подруги.
 

В своей газели Са‘ди прямо подчеркивает мистический характер переживаний героя, о которых говорится так: «Сознание мое угасло, и разум меня покинул, и речь пресеклась // – счастлив тот, кто исчезает в совершенстве подруги».

Бусхак отвечает на строки, посвященные неземной любви, следующим образом:

 
Голод прогнал из моего сердца тоску по локонам и родинке
                                                                                          подруги.
Сердце попало в путы лапши из-за привидевшегося образа
                                                                                         подруги.
Как только я узрел [баранью] голову, мое сердце поутру
                                                                                          сказало:
«Благословенное утро – созерцание красоты подруги!..»
Когда готовишь гипа[8]8
  Гипа – блюдо из бараньего желудка, начиненного рубленым мясом, рисом, луком и фасолью, приправленными черным перцем.


[Закрыть], не клади слишком много лука:
Дом – либо место для сна, либо жилище подруги.
 

Наряду с пародированием стандартных мотивов любовно-мистической лирики (явление образа возлюбленной и его исчезновение, сон и его толкование, сохранение тайны любви, растворение влюбленного в явленной красоте Божественной возлюбленной), Бусхак напрямую высмеивает суфия, о чем говорит макта‘ цитируемой пародии:

 
Бусхак в уголке кухни [готовит] рубленое мясо с рисом,
А суфий в уголке уединенной кельи поднимает шум по поводу
                                                                                            подруги.
 

Рассмотренный ответ не совсем типичен для газелей Бусхака: обычно абсолютно нейтральный по отношению к произведению– оригиналу, в этот раз автор позволил себе легкий укол в адрес суфиев и их духовных исканий.

В отличие от многих других образцов пародии, демонстрирующих сращение с сатирой, ответы Бусхака на эталонные тексты в форме газели практически полностью лишены этой направленности. В них преобладает поэтическая игра по особо трудным правилам сродни той, которая отличает стихи в жанре шахр-ашуб («городские смутьяны»). Применение профессиональной лексики в рамках восхваления представителя определенного ремесла или описания чувств к нему представляло собой особое поэтическое задание, которое требовало от поэта недюжинной фантазии и безупречного владения техникой трансформации мотивов. В подобной технике работает и Бусхак, однако он это делает в рамках практики пародийного ответа на некие общепризнанные образцы газели. При этом он искусно вплетает в них кухонную лексику, остроумно заменяя оригинальные строки «пищевыми» так, что в них зачастую появляется новый, буквальный, смысл и при этом сохраняется посыл оригинала. Его произведения в гораздо большей степени «ответы», нежели пародии, причем ответы, составленные согласно существующим требованиям. И это вовсе не умаляет их ценности, несмотря на кажущуюся «вторичность» и использование оригинала в качестве основы. В произведениях Бусхака есть главное – яркая новизна, оригинальная идея и умелое ее исполнение, ведь сама практика назира-нависи предполагает, что читатель отлично знаком с первоисточником, на который слагается ответ. Читатель наслаждается не только остроумием в применении кулинарной лексики, но и самим характером «пересмеивания» образца, трансформацией исходных мотивов, мастерством шутейного цитирования популярного текста.

В ответах Бусхака на газели его предшественников и современников благодаря наличию фигуры тазмин возникает ситуация нарушенного ожидания, она-то нередко и вызывает комический эффект. Соединение в одном бейте мотива газели-образца, построенного, к примеру, на конвенциональной лексике любовно-мистической лирики, и мотива пародии, опирающегося на кулинарный словарь, не только снижает общий тон цитаты, но и отчасти разрушает подтекст оригинала, не оставляя возможности аллегорического толкования.

По образцу Диванов Бусхака создал свой «Диван нарядов» (Диван ал-албиса) Махмуд Кари, также пародировавший стереотипную образность лирической поэзии, но с применением портновской терминологии.

Подобного рода смеховой и пародийной поэзии можно подыскать явные параллели в средневековой европейской литературе. Достаточно упомянуть комические жития святых «мученика Харенгия» (сельдь) и «чистой сердцем Доместики» (свинья). Существует переделка этого сюжета о «преподобном Селедии», принадлежащая известному украинскому писателю Ивану Франко (1856–1916).

Пародийная поэзия, обыгрывающая различную профессиональную терминологию (поварскую, портновскую и др.), значительно обогатила литературный язык рубежа XIV–XV вв. и явилась одним из путей проникновения образов «ремесленной» поэзии в сферу «высокой» литературы XVI–XVII вв.

Литература XV – начала XVI вв

Образование в Средней Азии государства эмира Тимура (1370–1405) ознаменовало начало завоевательных походов, результатом которых стало присоединение к империи Тимура в течение 1381–1393 гг. иранских областей.

Этот период отмечен существенным хозяйственным и культурным подъемом в восточно-иранских землях. Столица Тимура Самарканд была отстроена в непосредственной близости от места, где находился разрушенный Чингис-ханом в 1220 г. древний город. Сын и преемник Тимура султан Шахрух (1405–1447) перенес столицу из Самарканда в Герат, оставив Мавераннахр в удел своему сыну Улугбеку (1409–1449), время правления которого оказалось для Средней Азии периодом наивысшего расцвета. Известный как крупный ученый, основатель знаменитой Самаркандской обсерватории, Улугбек занимался также градостроительной деятельностью и совершенствованием системы образования. При нем в Самарканде были воздвигнуты известное здание медресе на Регистане, великолепный дворец, здание «Китайского дома», славившегося своими фресками и фарфоровой отделкой, в Бухаре – медресе, над входом в которое была надпись: «Стремление к знанию – обязанность каждого мусульманина и каждой мусульманки». Улугбек хорошо знал поэзию, сам писал стихи и собрал при своем дворе цвет образованного сословия.

Для Хорасана блестящий период в культурной жизни наступил во второй половине XV в., когда там правил Султан Хусайн Байкара (1469–1506). В это время в Герат со всех концов Ирана и Средней Азии стекаются деятели науки (медицины, правоведения, этики, историографии и др.), искусства и литературы. В городе, где высились величественные мавзолеи, мечети, дворцы, медресе, где сетью раскинулись сады, водоемы, каналы, творили великий миниатюрист Бехзад (ум. в 1526), каллиграф Султан—‘Али (ум. в 1513), танцор Сад Бадр, знаменитые композиторы и музыканты.

Тем не менее Тимуридам не удалось сохранить целостность доставшейся в наследство империи: западный Иран попал под власть туркменских племен, а затем, в начале XVI в., их сменяет династия Сафавидов (1501–1736). В то же время Хорасан в результате междоусобных войн отошел к Шейбанидам (1507). С этого времени начинается затяжная вражда между Сафавидами, объявившими своей государственной религией шиитский толк ислама, и Шейбанидами, приверженцами сунны.

Упадок Тимуридской империи вызвал к жизни центробежные процессы, которые привели к образованию ряда новых государственных или квазигосударственных образований – иранского, афганского, среднеазиатских ханств, что повлекло за собой и постепенную культурную и языковую дифференциацию народов, их населявших. Именно в это время появляются первые ростки литературного творчества на местных языках. Особенно бурно развиваются тюркоязычные литературы этого региона, которые оказывают непосредственное влияние на литературную ситуацию в целом.

* * *

В Герате в XV в., как некогда в Багдаде или Ширазе, сложилась среда, которая способствовала расцвету искусства и литературы, появились кружки, где бушевали страсти спорщиков – литераторов. Демократизация литературы выразилась в вовлечении в ее орбиту чиновников, среднего духовенства, купечества, ремесленников, странствующих дервишей и декламаторов народных сказаний (дастанов). По верному замечанию А.Н. Болдырева, «образованность представителей гератского “культурного базара” соответствовала уровню формальных требований, предъявлявшихся в самых утонченных аристократических сферах». Это можно объяснить отчасти и тем, что в поэтических собраниях на базаре и на приемах при дворе участвовали одни и те же литераторы и представители науки и «изящных искусств».

В XV в. отмечается бурное развитие ремесленных корпораций и торговых гильдий, вызванное снятием с них части налоговых тягот, и возрастание степени их самоуправления. Сходные изменения претерпевают и объединения литераторов при дворе: становятся более свободными иерархические отношения внутри «цеха» поэтов, признанные главы поэтических школ отныне могут не иметь никакого официального статуса и не занимать административных должностей. Значение же самих должностей «царя поэтов» или «эмира поэтов», имевших большой вес в литературной жизни XI–XII вв., постепенно снижается, редко употребляются и сами титулы. Так, признанный лидер литературной жизни Герата XV в. ‘Абд ар – Рахман Джами (1414–1492), шейх братства накшбандийа, не занимал никакого придворного поста, в то время как его ученик и друг, основоположник литературы на староузбекском (чагатайском) языке ‘Алишир Наваи (1441–1501) был виднейшим политическим деятелем своего времени, являлся визиром Султана Хусайна Байкара и некоторое время занимал пост наместника Астрабада.

В этот период входит в моду неформальное общение между представителями литературы и искусства. Широко известны засвидетельствованные историческими и литературными источниками поэтические собрания в доме ‘Алишира Наваи. Историографы донесли до нас сведения о тех, кто присутствовал на этих маджлисах, и о содержании их бесед. Дом Наваи был открыт для «людей пера», которые получали от него щедрую материальную поддержку, а также советы по овладению поэтическим мастерством.

Более свободно, чем прежде, поэты могли передвигаться от одного двора к другому или же посвящать свои произведения разным правителям и сановникам. В свою очередь и сами поэты занимались меценатством, выделяя средства не только на содержание и поощрение учеников, но и на благотворительные нужды, на строительство и благоустройство города, на формирование общественных библиотек и т. д.

В целом в области культурной жизни отмечаются процессы, которых не знали предшествующие периоды. Одним из знамений времени становится больший историзм при подходе к жизнеописаниям и творческому наследию деятелей политики, культуры, литературы: легенда отходит на задний план, уступая место достоверным сведениям о том или ином лице. Начиная с XV в. мы имеем подлинные, подробные биографии выдающихся людей. Так, Наваи и Джами сами детально изложили события своей жизни, отразили в дневниках взаимоотношения с известными людьми эпохи, сохранили личную переписку.

В рассматриваемый период наблюдается оживление интереса к историографии. Об этом говорят многочисленные труды, самыми значительными из которых следует считать сочинения Мирхонда (1433–1498) и его внука Хондемира (1475–1535). Мирхонда привлек ко двору Султана Хусайна Байкара его знаменитый визир ‘Алишир Наваи. Основным трудом Мирхонда является многотомное сочинение по всеобщей истории «Сады чистоты» (Раузат ас-сафа), которое автор создавал, будучи прикованным к постели, превозмогая интеллектуальным трудом тяжелую болезнь. Последние части хроники, касающиеся времени Султана Хусайна, были обработаны уже внуком Мирхонда. Главный труд Хондемира носит название «Возлюбленный жизнеописаний» (Хабиб ас-сийар). Это трехтомное сочинение со значительными историко-культурными и историко-литературными вкраплениями в виде рассказов о знаменитых ученых, суфийских подвижниках, поэтах. Перу Хондемира принадлежит написанное по просьбе ‘Алишира Наваи компендиальное извлечение из трудов Мирхонда под названием «Извлечение из [исторических] сведений» (Хуласат ал-ахбар). Также Хонде– мир – автор сборника жизнеописаний знаменитых придворных «Руководство для визиров» (Дастур ал-вузара), который наряду с вымышленными биографиями советников легендарных царей древности включал исторические сообщения о жизни и деяниях первых министров Тимуридского двора. Хондемир пережил последних Тимуридов, видел вторжение в Хорасан кочевых тюркских племен и приход к власти Сафавидов. Спасаясь от политических потрясений, знаменитый историограф эмигрировал в Индию ко двору Великих Моголов, которым и посвятил свои последние труды.

В этот период создается одна из самых знаменитых поэтических антологий, которая составляет славу жанра биографической литературы, – «Антология поэтов» (Тазкират аш-шу‘ара) (1486/87) Даулатшаха Самарканди (1438–1494 или 1507). Долгое время эта антология, составленная по хронологическому принципу и содержавшая сведения о поэтах, начиная с эпохи арабского завоевания и кончая временем написания труда, являлась по существу единственным источником знания европейцев о персидской литературе. Материалы сочинения Даулатшаха базируются главным образом на легендарных сведениях, которые автор мастерски обработал и приблизил к литературному вкусу своей эпохи. Значительная доля художественного вымысла приводила европейских исследователей XIX – начала XX вв., опиравшихся на этот труд как на исторический источник и ожидавших от него полной достоверности, к ошибочным выводам.

Отдают дань биографическому жанру и выдающиеся поэты XV в. Джами и Наваи. Из – под пера Джами вышло агиографическое сочинение «Дуновения дружбы из чертогов святости» (Нафахат ал-унс мин хазарат ал-кудс) (1476–1478), содержащее 618 биографий суфийских подвижников. Ввиду того, что к XIV–XV вв. многие персидские поэты избирали мистическое миросозерцание и их стихи высоко ценились в суфийских кругах, Джами включил в этот свод житий и их биографии.

В духе времени составлена антология ‘Алишира Наваи «Собрания утонченных» (Маджалис ан-нафаис) (1491), где названы имена 411 персоязычных и 41 тюркоязычного поэта. Многие из них были современниками автора, с которыми он лично общался и дружил. Особенностью антологии Наваи является обращение к современному литературному материалу, отсутствие диахронического плана изложения и применение для ее составления староузбекского языка. Это одна из первых антологий, созданных на литературном тюрки.

Среди «людей пера», творивших в XV в., своей поистине энциклопедической разносторонностью и чрезвычайной плодовитостью выделяется знаменитый гератский проповедник, теоретик поэзии, стилист и автор оригинальных произведений Хусайн Ва‘из Кашифи (1436/37–1504/05). Он написал авторитетный трактат по поэтике «Чудеса мыслей в искусстве поэзии» (Бадаи‘ ал-афкар фи санаи‘ ал-аш‘ар), популярный этический трактат, предназначавшийся для сына Султана Хусайна Абу-л-Мухсина «Мухсинова этика» (Ахлак-и Мухсини), а также общедоступный комментарий к Корану «Хусайнов комментарий» (Тафсир-и Хусайни). Фигура Кашифи весьма показательна для характеристики религиозной среды столичного города Тимуридов, который отличался особой веротерпимостью и благочестивой преданностью ахл ал-байт[9]9
  «Люди дома» – принятое в исламской традиции обозначение семейства пророка Мухаммада, почитаемого как шиитами, так и суннитами.


[Закрыть] и всем ʻАлидам. Суннит и последователь шейхов ордена накшбандийа, Кашифи составил известное агиографическое сочинение «Сады мучеников» (Раузат аш-шухада) – собрание жизнеописаний шиитских имамов, посвященное, прежде всего, мученичеству имама Хусейна. По всей видимости, автор опирался на устные версии житий либо мог использовать агиографические источники, уже подвергшиеся письменной обработке. Текст Раузат аш-шухада послужил основой складывания одного из самых скорбных шиитских ритуалов рауза-хани (то есть чтение рауза – житий мучеников за веру), а заглавие произведения дало ему это название. В свою очередь рауза-хани явилось впоследствии сюжетной составляющей шиитского мистериального театра та‘зийе.

Хусайну Ва‘изу принадлежит также «Книга благородства султанов» (Футувват-нама-йи султани) – трактат о духовном благородстве и его проявлениях в суфийских орденах и средневековых иранских цеховых организациях. Сочинение содержит описание широко распространенных в Иране суфийских братств и изложение их уставов, а также уставов ма‘рикагиран (букв. «собирающие толпу»), то есть представителей зрелищных и словесных видов народного искусства (актеров кукольных театров, борцов зур-хана, профессиональных рассказчиков). Знаменательно, что это произведение автора-суннита посвящено управляющим усыпальницей восьмого шиитского имама ʻАли б. Мусы ар-Риза в Мешхеде.

Среди произведений Хусайна Ва‘иза Кашифи присутствует очередная версия «Калилы и Димны» – прозаическая книга «Сияние звезды Канопус» (Анвар-и сухайли). Стиль этого произведения, вызвавшего новую волну подражаний и переделок на различных языках, отличался повышенной риторичностью и «неестественной вычурностью» (А. Крымский), что соответствовало моде того времени и характерно для всех прозаических сочинений XV–XVI вв. Подобный орнаментированный стиль присущ также и эпистолярному жанру, к которому принадлежат письмовники (инша) Хусайна Ва‘иза «Сокровищница писем» (Махзан ал-инша) и «Царский свиток» (Сахифа-йи шахи), содержащие образцы писем общественного, дипломатического и частного характера.

В целом литература XV–XVI вв. демонстрирует все внешние признаки подъема: большое число поэтов, огромный объем литературной продукции, равномерное развитие практически всех традиционных жанров, широкий творческий диапазон большинства литераторов. Одновременно литературный процесс делает явный крен в сторону повышенного интереса к виртуозности стиля и всякого рода формалистическим изыскам. «Охранительной» тенденции, ориентированной на соблюдение классической гармонии смысла и его словесного воплощения, противостоит завоевывающая все большее число адептов новая литературная мода на утонченный артистизм, необычность и даже эпатаж.

Отличительной чертой литературы Тимуридского периода следует признать резкий количественный рост «ответов» (джаваб – «ответ», татаббу‘ – «следование», мукабила – «выход навстречу»; в современной терминологии преобладает наименование назира) на произведения предшественников и современников. Практика ответных стихов, в течение долгого времени развивавшаяся во всех жанрах персидской литературы, не имела специального теоретического осмысления в трактатах по поэтике, однако отличалась дробной терминологией, свидетельствующей о том, что типы ответов тонко различались носителями традиции. Возможно, составление ответов на образцовые произведения воспринималось как специфическое распространение теории поэтических заимствований на иную область применения. По сути, ответные стихи представляли собой «выведение» теории поэтических заимствований с уровня бейта, заключавшего отдельно взятый «малый мотив» (ма‘ни), на уровень целостного поэтического произведения определенной формы (касыды, газели, маснави).

Традиция назира-нависи наиболее последовательно выражена в эпической поэзии. В период XV–XVI вв. появляется особенно большое количество следований поэмам цикла хамса. Темы и сюжеты «Пятерицы» Низами, благодаря активному процессу формирования «молодых» литератур на огромной территории от Босфора до Гималаев, выходят за рамки персоязычной поэзии и становятся органической частью тюркоязычных литератур, литератур на языке пушту, урду, грузинском и т. д. Внутри традиции эпической поэзии наблюдается рост региональных черт, появляются сюжеты локального происхождения, что объективно подтачивает изнутри связь «ответа» с прототипом. В рамках этой тенденции можно интерпретировать многочисленные замены традиционных пятеричных сюжетов другими, имеющими четкую местную привязку. Так, крупный персоязычный поэт Индии XVI в. Абу-л-Файз Файзи (1547–1595) замещает сюжеты любовных поэм Низами романами о Сулаймане и Билкис и Нале и Даман. Герои последнего сюжета – раджа Нал и его возлюбленная Дамаянти канонизированы многовековой индийской эпической традицией, восходящей к «Махабхарате». О связи поэмы «Нал и Даман» с поэмами «Лайли и Маджнун» и «Хусрав и Ширин» из хамса Низами говорит ряд сюжетных и композиционных ходов, а также признание автора, что индийскую мелодию ему приходится играть на персидском сазе. В «Пятерицу» Файзи входила также поэма Акбар – нама, по своему месту в цикле соответствовавшая Искандар-нама Низами и посвященная знаменитому могольскому правителю Акбару (1556–1606).

Стремление «осовременить» традицию «Александрий» наблюдается не только у индийского автора, но и у представителя гератского поэтического круга, племянника Джами ‘Абдаллаха Хатифи (ум. 1521), заменившего сюжет об Александре повествованием о завоевательных походах Тимура и назвавшего поэму Тимур-нама.

В рассматриваемый период создаются многочисленные любовно-мистические поэмы, не являющиеся «ответами» на поэмы хамса. Поэт Катиби Туршизи (или Нишапури) (ум.1436) оставил множество любовно-мистических поэм, сюжеты которых оригинальны: «Влюбленный и Возлюбленная» (Мухибб о махбуб), иначе называемая «Тридцать посланий» (Си нама) (второе название – по количеству писем, которыми обменивались герои поэмы), «Красота и любовь» (Хусн ва ‘ишк), «Похититель(ница) сердец» (Дилруба) и др. Значительные изменения вносит Катиби и в поэмы пятеричного цикла, из которых он сумел завершить только три – философско-дидактическую «Цветник праведников» (Гулшан-и абрар) и две любовных. Разработав канонический сюжет о Маджнуне и Лайли, поэт, тем не менее, замещает поэму о Хусраве и Ширин повествованием о Бахраме и Гуландам. Для Катиби Туршизи характерно увлечение сложным поэтическим стилем и применением различных формальных приемов. Так, его известная мистическая поэма «Созерцающий и Созерцаемый» (Назир ва манзур) носила второе название «Слияние двух поэтических метров» и действительно могла читаться двумя размерами. Его же поэма «Десять глав» (Дах баб) иначе именовалась «Омонимы» (Таджнисат) и была целиком построена на демонстрации разновидностей фигуры таджнис («сроднение», то есть употребление схожих друг с другом отрезков речи).

Превзойти мастерство Катиби, продемонстрированное в маснави «Назир и Манзур», стремился его младший современник Ахли Ширази (1455–1535/36), написавший с этой целью поэму «Дозволенная магия» (Сихр-и халал), интересную не только своей формалистической изысканностью, но и индийским происхождением сюжета, в котором ставится проблема долга жены перед умершим мужем и исполнения индуистского обряда самосожжения вдовы (сати).

В лирических жанрах поэзии XV–XVI вв. можно отметить проявление той же тенденции распространения практики назира-нависи, что и в области эпической поэзии. При этом выбор объектов для творческого подражания выявляет две основных закономерности литературного развития рассматриваемого периода. С одной стороны, ориентация на лучшие образцы философско-дидактической касыды XII–XIII вв. порождает такие последние шедевры в этом жанре, как «Море тайн» (Луджат ал-асрар) Джами и «Подарок размышлений» (Тухфат ал-афкар) Наваи, являющиеся «ответом» на касыду Амира Хусрава Дихлави «Море праведников» (Дарйа-йи абрар). С другой стороны, в области панегирической касыды наблюдается стремление следовать формально изощренному стилю и поэтической технике Салмана Саваджи (XIV в.): его «искусственным» касыдам виртуозно подражает Ахли Ширази, стихотворения которого читаются различными размерами, а при определенном чтении из них выделяется меньшая форма, которая в свою очередь с равной возможностью понимается и по-персидски, и по-арабски, – естественно, с изменением смысла. Входят в большую моду касыды с различными «трудными» смысловыми радифами, содержащими, к примеру, названия цветов. Так, Катиби Туршизи прославился составлением двух таких касыд с радифами «нарцисс» и «роза», причем одна из них принесла ему огромное по тем временам состояние в десять тысяч динаров. Обилие сведений о подобных литературных фактах можно найти в сочинении гератского автора XVI в. Зайн ад-Дина Васифи «Удивительные события» (Бада‘и ал-вака‘и), который, например, приводит пять двухчастных «цветочных» касыд-ответов на соответствующие произведения Катиби.