Текст книги "Любовь сама находит нас"

Весь ее вид говорил о том, что она считает себя лишней, не имеющей права знать чужие, сокровенные тайны. Видимо, по ее разумению, Татьяна не разговаривала с девчонками потому, что рядом находилась она – Наташка. Значит, нужно покинуть комнату и дать возможность девчатам объясниться, обсудить все насущные вопросы. Не успела Наташка взяться за ручку двери, как Татьяна уверенно окликнула ее:

– Натаха, ты куда? Вернись и сядь. Ты хорошая девка, умеешь язык за зубами держать. Я знаю. – Наташка послушно прошла на свое место. – Мы все вместе живем. Вам троим решать, как со мной поступить.

Татьяна медленно села на раскладушке, вытянув ноги и, подоткнув подушку под спину. Она сидела посредине комнаты, будто выступающий на трибуне. Слева от нее оказались Маша с Ириной, справа – Наталья. Обращаясь ко всем сразу, грешница начала исповедь:

– Да, вы абсолютно правы. Я, действительно, беременна. Все время скрывала от вас беременность . . . .

– Срок большой? – не утерпела Ирина.

– Седьмой месяц.

Машка от удивления вытаращила глаза.

– Ни фига себе! Так тебе скоро рожать. А Кешка знает?

Татьяна горько усмехнулась.

– Конечно, знает. А кто не знает?

Машка слегка обиделась:

– Я, например, ничего не знала.

– Разве, что только ты одна и не знала.

– Почему вы не вместе? Почему он сам по себе, а ты сама по себе? Почему не снимаете квартиру, не живете вместе, – допрашивала Мария.

На глазах у Татьяны показались слезы. В полумраке их трудно было разглядеть. Девчонки поняли о их присутствии по дрожащему голосу.

– Сначала так и хотели поступить. Кеша, вроде как, согласился.

– И что? – волновалась Ира.

– Понимаете, открыто жить вместе без регистрации брака неудобно. Я предложила в первую очередь сообщить его родителям и моей мамке. Покричат, могут даже повозмущаться. А куда теперь деваться?

– Так ты, что специально скрывала, пока срок большой не станет? – откровенно изумилась Ирина толи хитрости, толи наглости подруги.

– Нет. Я сказала Кеше, когда срок всего восемь недель был. Он предложил: пока не видно живота, поживем отдельно. Когда станет видно, пойдем на квартиру.

– А жениться, для начала, он не предложил? – Ирка гневалась.

Несчастная примирительно всхлипнула.

– Стало видно живот. Он передумал снимать квартиру. Сказал, мол, нужно родить ребенка, потом сказать. Увидят малыша, умилятся и простят нас. Вообщем, пока он ничего менять не намерен. До родов все будет оставаться, как есть.

– Здорово! – рявкнула Ирка. – Зашибись!

Девчонки сосредоточено соображали. Ситуация складывалась тупиковая.

– Тань, нам то почему ничего не рассказала в самом начале? Мы же тебе не враги, – поинтересовалась сочувствующим тоном, Мария.

Татьяна на голос сочувствия, как будто на протянутую ей руку помощи, повернулась к Машке.

– Как я вам расскажу? Как? Во-первых, ни у кого из вас не было парней и что такое любовь вы не знаете. Во-вторых, вы серьезные, идейные комсомолки, стали бы меня презирать, выгнали из комнаты. Куда я беременная пойду?

Неожиданно со своей койки, голос подала Наташка:

– Верить людям надо. Чего теперь то горевать? Теперь надо действовать. Хватит у Кешки идти на поводу. Видишь ли, то он хочет, то он не хочет жить вместе. Будет! Ребенок уже есть, от этого никуда не деться, осталось его только родить. Будешь молодой мамой. Молодого папу вызовут куда надо, промоют мозги, его мама с папой не помогут. Сделал ребенка – пусть воспитывает.

Таких решительных слов от хрупкой, скромной Наташки никто не ожидал.

– Правильно, Натаха, – подхватила Ирина, – никуда не денется от нас Кешка.

Будущая мать попыталась улыбнуться сквозь слезы. Вместо улыбки лицо исказила гримаса обиженной, отвергнутой женщины.

– Он ведь от меня стал скрываться. Ребятам по комнате говорит, что его нет. Сам прячется. Мне указывают на дверь, гонят. Не знаю, как быть?

– Может прямо немедленно обратиться в комитет комсомола факультета? – предложила непримиримая Наталья.

Татьяна одновременно отчаянно замахала руками и закрутила головой.

– Нет, нет. Он мне этого никогда не простит. Какая совместная жизнь из-под палки?

Вариант Натальи не нашел понимания и одобрения, тогда высказалась Ирина:

– Хорошо. Напишем его родителям, сообщим радостную весть. Пусть принимают меры по отношению к собственному сыну.

На лице Татьяны читался откровенный ужас. Мария, постукивая костяшкой пальца по спинке кровати, вдумчиво произнесла:

– Нет. Тоже не вариант. Кто знает. Какие у него родители? Похоже он сам их боится, как огня. Если уж сынка родимого держат в ежовых рукавицах, то Таньку закопают вместе с новорожденным.

Наталья опять подала голос:

– Тань, а твоя то мать как отнесется к твоему материнству?

За обсуждениями Кешки и его родителей, реакция жесткой мамаши Таньки, выпала из общего поля зрения. Уповать на участие и помощь со стороны отца и его родственников не приходилось. Что если они дружно откажутся от ребенка? Где молодой матери приклонить голову, к кому принести младенца? Почему-то этот вопрос никому в голову не пришел. А ведь в настоящее время реально могла помочь только мать. В дальнейшем ей тоже предстояло принять самое действенное участие в жизни дочери и малыша.

Танька, как никто другой, предполагала реакцию родительницы:

– У меня мать очень строгая. Может и на порог дома не пустить. Выйди я замуж официально, распишись в ЗАГСе, так она поругалась только за обман по поводу института. А теперь получается: в институт не поступила, наврала, а в довершение – в подоле принесла. Убьет!

– Ладно тебе, «убьет». Еще ни одну не убили. В жизни всякое случается, – заключила мудрая Наташка.

Проговорили до позднего вечера, прикидывая каким образом лучше поступить. К единому решению так и не пришли ни в этот вечер, ни в какой другой. Жизнь текла в том же порядке. Татьяна жила с подругами. Кешка продолжал прятаться. Живот, как положено при беременности, рос. Народ перестал обращать внимания. Интерес имеет место быть, когда интрига подогревается, когда события разворачиваются. В данном случае никаких тебе перемен. Татьяна посторонних в свою жизнь не пускала, девчонки тоже помалкивали.

Гроза разразилась, как и положено, абсолютно нежданно-негаданно. Спокойная мирная жизнь сопровождала девчат. Татьяна, конечно, нервничала из-за холодного отношения к ней возлюбленного, но и здесь произошли заметные улучшения. После памятного разговора, когда все нелицеприятные карты были открыты, даже при наличии существенных разногласий в понимании текущего момента, а, следовательно, использования способов его разрешения, сошлись на главном – Татьяна и Кеша должны общаться, будущий отец должен участвовать в жизни будущей матери своего ребенка.

По настоянию Ирины, девчата не стали открывать охоту на шкодливого ловеласа, не стали вылавливать его ни в общежитии, ни на занятиях. Они осуществили свое намерение до гениальности просто – пришли в комнату и заявили его друзьям, что если Кешка не явится сегодня к ним в семь часов вечера, то завтра они отправятся по инстанциям и начнут, понятно, с деканата. Разборки в деканате грозили стопроцентным отчислением, соответствующей характеристикой и еще кучей административных и комсомольских неприятностей. С руководящими органами, в то время, связываться было ой, как накладно во всех пониманиях.

Беглец явился в строго обозначенное время. С ним провели обстоятельную беседу, конечно, «слегка» пригрозили, настоятельно «попросили», «немножко» надавили. Смысл беседы сводился к одному: раз Кешка настаивает до рождения ребенка жить раздельно, а Татьяна его поддерживает в этом решении, то подруги хоть и против такого «непутевого» расклада, однако, готовы смириться. Поскольку ни Кешка, ни Татьяна не желают информировать своих родителей о беременности своевременно, то девчонки и на эту «мину замедленного действия» закрывают глаза. Они лучше знают реакцию своих родителей на столь неоднозначные перемены в жизни их детей.

Кеша был не против встречаться со своей беременной подругой, но только не на его территории. Ребята в комнате настроены против Татьяны и не желают общаться с ней. Все они расценивали посещения Таньки и ее вездесущих подруг, как вмешательство в личную жизнь друга. Как принуждение и давление на него в целях женить. И никому из них не приходило в голову, что на свете уже живет маленький человечек, развивается еще одна жизнь. Пусть в чреве матери, но он уже есть. Как быть с ним? Он в чем виноват? Еще не родившийся, он уже не любим, он уже не нужен и воспринимается тяжелой обузой.

Оставаясь последовательными в своих намерениях – сформировать и защитить Танькину семью, девчата посоветовались и предложили встречаться в своей комнате, в заранее оговоренное время. Будущий супруг являлся три раза в неделю, проводил время с подругой, иногда они ходили в кино или просто погулять.

В тот незабываемый вечер ни что не предвещало кошмара. Стрелки на часах показывали начало девятого. Наталья ушла в душ с тазиком белья, замоченного еще с утра и спрятанного на целый день в дальнем углу под столом. В каждой комнате устанавливали свои порядки общего проживания. В комнате у подруг тоже придерживались определенных правил. Например, каждая стиралась в определенный день и, связано это было не с подачей горячей или холодной воды, а с возможностью высушить постирушки.

Развешивать мокрое белье через всю комнату, потом тереться об него физиономиями не хотелось. Поэтому придумали поступать таким образом: натянули три веревки между встроенными шкафами, в импровизированной прихожей под потолком. Каждая проживающая в комнате соседка замачивала в дежурном тазике бельишко с утра. Вечером стирала его в душе и, становясь на табуретку или стул в прихожей своей комнаты, развешивала его. Обычно ночи и следующего дня хватало для высыхания. Вечером процедура повторялась, но уже для другой соседки.

Ирина и Маша колдовали на столе над домашним заданием по начертательной геометрии. Безусловно, можно было проконсультироваться у Натальи и проблему закрыть, да, вот беда – завтра контрольная работа и нужно серьезно разбираться самим. Татьяна сидела на стуле около окна и задумчиво вязала что-то из детского.

Вдруг раздался требовательный стук в дверь, напоминающий по силе звука, раскаты грома над самой крышей дома весной. Не успели девчонки сообразить, как дверь с грохотом распахнулась, два чеканящих шага «на плацу в воинской части» и занавеска, отделяющая прихожую от жилого помещения комнаты, полетела в сторону вместе с веревкой. Прямо перед подругами возникла разъяренная женщина.

Злоба настолько исказила черты ее лица, что было трудно установить каковы они. Толи черные, толи карие глаза метали молнии. Плотно сжатые тонкие губы, накрашенные ярко красной помадой, совсем потерялись бы на лице, не придай им хозяйка дополнительный объем за счет росписи на коже. Из-под шикарной шапки из черно-бурой лисы, съехавшей на бок, вывалился всклоченный крашеный рыжий локон. Расстегнутая темно-коричневая норковая шуба, при каждом шаге развивалась длинными полами словно парусами.

Молодящаяся дама, чей возраст трудно точно установить, выглядела весьма и весьма респектабельно. Она совсем не вписывалась в обстановку общаги. Простенькое жилище студенток и дорогие меха дамы говорили о полной несовместимости образа жизни. В абсолютном непонимании девушки разглядывали ворвавшуюся в их тихий уголок, разъяренную Фурию. Фурия, в свою очередь, соколом, ищущим жертву, оглядела комнату.

Зоркий глаз остановился на Татьяне, женщина многозначительно хмыкнула и двинулась прямо на беременную. Татьяна, видимо, сообразив, кто эта погромщица, со скоростью убегающей от охотника лани, вскочила, схватила стул. Вытянув перед собой руки, прикрыла стулом большой живот. Она как-то вся сжалась, втянула голову в плечи, будто хотела не только уменьшиться в размерах, но, вообще, исчезнуть из помещения.

Гневные раскаты грома сопровождались разбрызгиванием слюней и выразительной жестикуляцией. Непристойные оскорбления звучали в адрес несчастной.

– Ты, дрянь такая, на что надеялась, когда лезла в койку к моему сыну? Нищая проститутка, решила испортить жизнь моему сыну? Кому ты нужна, гадина? Кому нужен твой выродок? – Неистовствовала Фурия на всю общагу.

Татьяна, в полуобморочном состоянии, поддавшись материнскому инстинкту, старательно прижимала стул к животу, как бы пытаясь спрятать за него, спасти еще не родившуюся жизнь. Вошедшая в раж Фурия, подбоченившись одной рукой и грозно размахивающая другой, сыпала проклятия на голову «врага».

– Запомни, мерзавка, тебе никогда не заполучить моего сына! Костьми лягу, но ты никогда не переступишь порога моего дома! Кешку не получишь!

С этими словами она сложила свободной рукой кукиш, сделала шаг в сторону Таньки и сунула кукиш ей под нос.

– Чтобы я тебя, дрянь, с моим сыном рядом никогда не видела! Поняла, дрянь? Сунешься – пожалеешь!

Резко обернувшись к застывшим от изумления девчонкам, крикнула:

– А вы, сводницы, попробуйте только вякнуть, вмиг из института вылетите. У проститутки и подружки проститутки! Я разгоню ваш публичный дом!

Строевым шагом вернулась к раскрытой двери и, обернувшись, грозя кулаком, напоследок крикнула:

– Я устрою вам «распутную» жизнь! Мало не покажется! Я покажу вам Кузькину мать!

Дверь за Фурией захлопнулась с таким же грохотом, как и открылась. От удара от стены отлетел кусок штукатурки и рассыпался на полу множеством мелких кусочков, словно завершающий торжественное действо, салют. Из-за двери послышались удаляющиеся шаги, причем складывалось впечатление, что поле боя покидает целая рота.

Любопытные зеваки, сбежавшиеся на шум, волной пересудов понесли по общаге информацию о разразившемся скандале, вовлекая в осуждения все больше и больше народу.

От эффекта пронесшегося по комнате торнадо, Ирина и Маша очнулись, услышав жалобный плач подруги, отдаленно напоминающий поскуливание побитой собаки. Бедная Танюха скорчилась за стулом около батареи. Прикрыв опущенную голову руками, она будто опасалась повторного удара. Плечи мелко содрогались от приступов беззвучного рыдания, которое было наполнено такой невысказанной болью, что мурашки бежали по коже.

Девчонки кинулись к несчастной.

– Танюха, милая, пожалуйста, успокойся. Не обращай внимания на эту дуру. Кто ожидал, что она вломится? Теперь будем дверь держать на замке, – лепетала Маша, пытаясь поднять осевшую молодую женщину.

С другой стороны под руку взяла Ирина.

– Не расстраивайся. Тебе нельзя. Сколько еще идиотов по жизни встретится? Если изо всех реветь, никаких слез не хватит, – пыталась ободрить.

– Не трогайте меня, – упрямо взбрыкнула Таня, – сама встану.

Она сначала поднялась на четвереньки, потом, опираясь на сиденье стула, сделала попытку встать на ноги, но от головокружения опять оказалась у батареи.

– Чего ты ломаешься? Честное слово, как малый ребенок капризничаешь, – Ирина выразила свое раздражение упрямством подруги.

Машу, такое бессердечное отношение Ирины к несчастной беременной, неприятно задело.

– Ирка, ты, как всегда. Ни сочувствия, ни сострадания . . . .

Перебила сама Татьяна:

– Плохо мне девчонки, очень плохо.

Перепуганная Мария бухнулась на пол рядом .

– Танюша, Тань, что болит?

– Тянет, низ живота тянет и больно.

– Машка, берись, давай ее на кровать, – распорядилась суровая Ирка, – Куда ты прешь?

– Сама же сказала на кровать. Я и тащу на кровать.

– На чью, горе мое?

– На свою!

Татьяна, морщась от боли и придерживая живот обеими руками, ногами старалась помочь старательным подругам. Дотащили до ближайшей, Машкиной кровати. Бережно уложили, собрав под голову, все подушки. Татьяна, переводя дыхание, прикрыла глаза. В комнату влетела перепуганная Наташка с тазиком чистого белья в руках и полотенцем на голове.

– Девчата, там рассказывают, – она махнула в сторону двери, – что к нам приходила Кешкина мать. Орала, как ненормальная . . . .

Беременная застонала и открыла глаза.

– Тань, ты заболела? – Наташка побледнела.

– Больше не могу терпеть, – Танька еле шевелила губами.

– Ну, что стоим? Надо скорую вызывать! – крикнула обезумевшая Наташка. – Ира, беги на вахту! Быстрей! Машка, собери Танькины вещи в больницу!

Когда приехала скорая помощь, Татьяна, прерывисто, неслышно дыша, лежала без сознания. Из комнаты всех выгнали. Соседки толкались около двери, чтобы хоть по отдельным предложениям понять происходящее. Все те же зеваки, страдая от неутоленного любопытства, кружили над местом расправы. Татьяну вынесли на носилках, помочь врачам выразили желание ребята из соседней комнаты. Врач, сопровождая больную, кинул на ходу:

– Вещи привезете завтра в четвертый роддом.

Маша с Ириной в непонимании, переглянулись. Ирина переспросила:

– Доктор, почему в роддом? Ей рожать почти через два месяца.

Доктор остановился и раздраженно повторил:

– В четвертый роддом!

Вслед за носилками и врачом из комнаты вышла молоденькая, симпатичная медицинская сестричка. Она мило и абсолютно не к месту улыбалась, строила глазки парням.

– Девочки, вы из этой комнаты? – Так, между прочим, поинтересовалась она у Натальи, поправляя шапочку на голове.

– Что вы хотели? – ответила вопросом на вопрос девушка.

– Нужен паспорт беременной. Мы должны привезти ее в роддом с документами.

Маша принесла паспорт. Скорая направилась в роддом, увозя беременную Таньку.

Кешкина мать, действительно, слов на ветер не бросала, брошенные в злобе угрозы, сдержала. Показала всем обещанную «Кузькину мать». На следующий день после беспрецедентного скандала в общежитии Теплоэнергетического факультета, она воинственной походкой направилась в деканат этого факультета. Учинив там самую настоящую истерику с заламываньем рук, топаньем ног и, отборной бранью, она «раскрыла глаза» руководству, чем занимаются в общежитиях студентки и студенты

Откровенно требуя должной расправы над первокурсницами, обливала их грязью, характеризуя самыми недостойными словами. Исключение из института это далеко не самое худшее предложение озлобленной, потерявшей рассудок от страха за судьбу сына, женщины. Не забыла пройтись по комендантше, которая, якобы, организовала настоящий притон в стенах подотчетного ей общежития. Все свои требования она оформила в конкретном письменном заявлении на имя декана факультета.

Крови девчонок оказалось мало. Требовалось разобраться с беременной Татьяной. Задумано – сделано. И вот она уже у нее на работе. Подруге собственного сына досталось ничуть не меньше. Женщина поведала о моральном облике секретаря заместителя декана факультета, объяснила, чем та занимается в свободное от работы время. Вообщем, здесь тоже на стол руководителя легло письменное заявление с конкретными требованиями.

Для всех участвовавших в жизни Татьяны и Кешки, настали страшные времена. Ирину и Марию приглашали, на разного рода, разборки и совещания и собрания, но предъявить оказалось нечего. Все окружающие характеризовали девчонок исключительно добрыми словами, как образец честности и порядочности. По комсомольской линии им объявили выговор за то, что они нелегально приютили у себя в комнате чужака. Декан предупредил о недопустимости проживания в комнате посторонних лиц и приказал переселить в пятиместку.

Кузьминичне тоже досталось. С ней обошлись гораздо жестче – предложили уволиться по собственному желанию, что она и сделала. А через неделю уже работала завхозом в детском саду химического комбината с зарплатой куда выше, чем в студенческом общежитии. Новой работой осталась очень довольна потому, что забот и переживаний гораздо меньше.

Пока Татьяна лежала в роддоме с угрозой выкидыша, гонения потихоньку закончились. Подруги, навещая беременную, ничего не рассказывали о своих злоключениях. Кеша ни разу Татьяну в роддоме не навестил. Он, вообще, куда-то пропал. Наводить справки о нем, расспрашивать друзей было боязно. Наверняка, «сердобольная» мамаша устроила погром и в комнате горячо любимого сыночка. Осложнять собственное положение девчонкам было незачем.

Татьяна каждое посещение интересовалась делами любимого, но Ирина, заняв жесткую позицию, пресекала всякие разговоры о нем. После благополучной выписки на свое рабочее место она уже не вернулась потому, как сразу отправилась в декрет. Покинув роддом, выяснилось, что идти ей некуда, в общежитие к подругам ее даже на порог не пускали. Знакомые рассказали о тех последствиях, которые пришлось пережить девчатам и Кузьминичне. Татьяна чувствовала свою вину перед ними, встречаться было стыдно и неудобно, но куда деваться? Кроме них у нее никого не было.

Она сидела на стареньком диванчике в холле общежития, где так славно проживала совсем недавно. Мимо мелькали люди, с которыми она общалась и даже дружила. Теперь все делали вид, что не знакомы с ней, отворачивали лица, либо смотрели свысока, не скрывая откровенного презрения. Все изменилось за время ее отсутствия. На вахте справок о положении вещей не давали. Вопросов слышать не желали, как и, впрочем, разговаривать. Разрешили только дождаться подруг в тепле.

Татьяна ожидала появления девчонок в тревоге и сомнениях. А вдруг они тоже отвернулись от нее, вдруг выставят чемоданы и помашут в след рукой. Как быть? Мысли кружили в голове, вопросов появлялось все больше и больше. Незаметно женщина задремала, привалившись на спинку дивана.

– Тань, Тань, – ее кто-то трепал за рукав. – Тань, просыпайся.

Татьяна нехотя открыла глаза. Рядом с ней на диване сидела улыбающаяся от уха до уха Машка, а перед ней, присев на корточки, маячила Ирка.

– Ты давно ждешь? – Поинтересовалась Ирка.

– Слушай, нам же говорили, что тебя выпишут только завтра, – радостно отреагировала на появление беременной, позитивная Мария.

Гостья широко зевнула, сладко потянулась, разминая затекшее тело.

– Зачем лишний день держать здоровую девку? У меня все хорошо, я сама домой попросилась.

– А чего здесь сидишь? – Ирка осторожно спросила.

– Не пускают. Рассказали о вашем переселении, об увольнении Кузьминичны. – Татьяна виновато опустила голову. – Девчонки, это я во всем виновата. Нужно было мне вас послушать и настоять на проживании на квартире вместе с Кешкой. Не подвергать вас таким унижениям. Простите меня! Дура я. Думала только о себе.

– Чего уж теперь, – Машка сочувственно погладила Таньку по руке.

– Правильно вы говорили. Нужно было изначально рассказать все его родителям, а по их реакции судить, как поступать с беременностью . . . .

– Не ври, мы тебе про реакцию ничего не говорили, – строго оборвала Ирка. – Мы говорили об ответственности за другую жизнь. Уж если заделали ребенка, так отвечайте вместе, стройте семью. А ты у Кешки на поводу . . . .

– Ир, хватит. Чего теперь то собачиться. Все уже случилось. Надо дальше жить. Тань, – она заглянула в глаза обескураженной подруге, – ты только не расстраивайся. Мы уже все обмозговали. Будешь временно жить у Кузьминичны.

– Девки, да вы что? – Испугалась женщина. – Я же ее подставила, она же из-за меня работы, зарплаты лишилась. Мне перед ней не знамо, как стыдно. Нет, нет, я к ней не пойду.

Ирина встала в полный рост.

– По-моему, ты сейчас не в том положении, чтобы диктовать. Есть выбор куда идти? Тебя где-то ждут? Да еще, уж прости, с пузом?

Танька соображала быстро: «Действительно, Ирка права. Они сейчас поднимутся в свою комнату, а я куда? После встречи с ними, меня и отсюда сейчас попрут. Надо идти к Кузьминичне».

– Как мы с бухты-барахты явимся к Кузьминичне? Вряд ли она меня примет после всего что случилось, – сомневалась бездомная.

– Она сама предложила тебя забрать к себе, – весело вступила в разговор Машка.

– Не может быть. – Подобным образом могло обернуться исключительно в сказке. Человеку сделали столько зла, можно сказать, лишили самого главного, а он, вернее, она, готова приютить «источник собственных бед». В такое верилось с огромным трудом.

– Может, может. Она живет одна, места хватает. С работой все обошлось самым лучшим образом. Кузьминична работает завхозом в детском саду, зарабатывает больше, чем в общаге. Работа спокойная, без переработок. Поживешь у нее, пока вопрос с Кешкой не решится, – объясняла ситуацию Мария уже на ходу.

– Все равно нужно решить вопросы с работой, оформить деньги, определиться, как дальше жить, – вторила Ира. – Не будешь же ты, в самом деле, с маленьким ребенком бегать по чужим углам.

Последняя фраза подруги, насторожила Татьяну.

– Вы что-то знаете о Кешке?

Поняв собственный промах, Ирина замялась. Маша отвела глаза в сторону. Слово вылетело и его уже не вернешь.

– Ну, как тебе сказать? – Ира с трудом подбирала нужные слова. – Я два дня назад случайно встретила Димку. Он сказал, что мамаша Кешкина устроила полный разнос и у них в общаге. Орала благим матом на коменданта, возмущалась, что он за студентами не смотрит, что общагу в девять часов вечера не закрывает на ночь, не ведет учет прибытия и убытия студентов. Ребят, проживающих с Кешкой, чихвостила за будь здоров! Он даже постеснялся назвать оскорбления. Говорил, что не всякий сапожник столько матерных слов знает, сколько эта мадам. Потом устроила переполох в деканате. Короче, закончилось «выступление» тем, что декан подписал ей заявление на академический отпуск. Она забрала своего любимого сыночка и укатила с ним в родной Кемерово.

Татьяна слушала не перебивая. Когда Ирина закончила, пошли молча. Девчонки понимали, что подруге необходимо обдумать поступившую информацию. Уже подходя к дому Кузьминичны, женщина будто очнулась.

– Я забыла спросить: где мои вещи?

– Вещи уже на месте. Мы их сразу отнесли к Кузьминичне. Одной то тебе все равно не справиться.

Кузьминична приняла Татьяну, как родную дочь. Отвела ей отдельную комнату, обустроила самым лучшим образом. Ни о каких обидах речи не шло. Татьяна хоть и чувствовала себя виноватой, внимания на этом не акцентировала. Под одной крышей жили две женщины и каждая занималась своими делами. Хозяйка работала, постоялица занималась домашним хозяйством. За проживание и питание Кузьминична денег не брала, понимая непростое положение беременной женщины. Несколько раз пыталась заговорить о необходимости поставить мать в известность о сложившейся ситуации, да, Танька ни в какую. Почему? Стало скоро понятно.

Поскольку посещение общаги Татьяне строго воспрещалось, общаться приходилось у Кузьминичны. Очередным воскресным вечером подруги, в присутствии Кузьминичны, за чаем обсуждали последние новости. Пожилая женщина, сидя за столом вместе с гостями, в разговорах не участвовала. Потягивая из кружки уже остывший чай, она внимательно смотрела кино по телевизору. Щебетание гостей ей не мешало, все внимание было сосредоточено на экране, где уже в который раз показывали картину «Весна» с Орловой в главной роли.

В дверь продолжительно, по-мужски требовательно, позвонили. Татьяна вопросительно посмотрела на Кузьминичну, та, пожав плечами, ответила непонимающим взглядом. Звонок повторился снова.

– Ты ждешь кого? – Хозяйка нехотя поднялась из-за стола.

– Не жду. Кого мне ждать?

– Мало ли? Дело молодое.

Шаркая ногами, отправилась открывать незваному, настырному гостю, который, по всей видимости, уже не отрывал пальца от кнопки дребезжащего звонка. Щелкнул замок. Из коридора в комнату донеслись приглушенные голоса. Один принадлежал хозяйке, другой – посторонней женщине. Потом в прихожей раздалась возня, обычно сопровождающая смену обуви и раздевание. По приближающимся шагам угадывалось появление в комнате, как минимум, еще одного дополнительного лица.

Татьяна сидела за столом лицом к двери и поэтому могла первая увидеть того, кто входил в помещение. Подруги, не предавая значения происходящему за их спинами, продолжали беззаботно общаться. Вдруг Танькино лицо резко побледнело, приобретая цвет высококачественной пшеничной муки, глаза округлились и с расширенными от ужаса зрачками, застыли на месте, нижняя челюсть непроизвольно отвисла. Парализованный монумент, казалось, даже не дышал.

Обе гостьи обернулись одновременно. В проеме комнаты стояла самая обычная пожилая женщина, одетая в черную шерстяную юбку и толстый свитер грязно-синего цвета с оттопыренным воротом. В руках у незнакомки молодежная спортивная сумка без ручек, с длинным ремнем, украшенным простенькой пряжкой.

– Вы, Анна Тимофеевна, проходите, присаживайтесь.

Из-за спины незнакомки шустро вывернулась хозяйка. Схватила свой стул, придвигая ближе к гостье, давала понять, что именно сюда ей следует присесть. Анна Тимофеевна, грозно уставившись на Таньку, не двигалась с места.

– Здрасьте, – процедила она сквозь зубы, видимо, относя приветствие ко всем присутствующим.

Теперь и девчонки замерли, ни сама, на первый взгляд, безобидная женщина, ни сдержанный тон, не предвещали ничего хорошего.

– Что же не здороваешься с родной матерью, бесстыжая? – Незнакомка медленно двигалась по направлению к стулу. – Что же, доченька дорогая, не приглашаешь мать к столу?

Каменное изваяние Татьяны, скорее всего, было не в состоянии произнести ни слова. В ее глазах откровенно читался жуткий страх. Мать наступала.

– Язык проглотила? А может, мать родную не узнала?

Застывшая на месте беременная женщина, напоминала несчастного кролика, которого только что загипнотизировал удав в образе Анны Тимофеевны. Еще пара-тройка крадущихся шагов и удав резким движением проглотит свою добычу.

Первая отреагировала на сложившуюся ситуацию Кузьминична. Она одним прыжком подскочила к обезумевшей Татьяне и встала между ней и Анной Тимофеевной.

– Уважаемая Анна Тимофеевна, вы, наверняка, устали с дороги. Садитесь с нами, выпьете чайку, с холода согреетесь . . . – воркованием, пыталась разрядить обстановку, мудрая женщина. – Ириша, неси с кухни колбаску, сырок, что там у нас еще есть . . . . Будем гостью угощать. Маша, покажи, где у нас ванная . . . .

Ничего не понимающие девчонки, не сводили глаз с женщины, которая во всеуслышание обращалась к Татьяне, называя дочерью. Тем не менее, распоряжение хозяйки принялись исполнять. Анна Тимофеевна тоже, под натиском доброжелательного предложения, подчинилась и, поставив сумку на стул, проследовала за Марией.

– Я сейчас чистое полотенце принесу, – суетилась хозяйка.

Пока Анна Тимофеевна приводила себя в порядок, девчонки нарезали той самой колбаски и сырку, подогрели картошку. Нашлись соленые огурчики и квашеная капуста. Хлопотали вокруг стола, только Татьяна, как вкопанная сидела на своем месте, боясь шевельнуться. Приготовления закончились, все сели за стол. Анна Тимофеевна не спешила вкушать угощения. Она сидела за столом с грозным видом, скрестив руки на груди.

– Расскажи-ка, Танька, мне, матери своей, где и от кого ты забрюхатела? Значит, ты, вместо учебы по мужикам бегала?