Текст книги "Обреченная цитадель"

– А что скажете по Висле? – спросил Гитлер, разглядывая карту.

– На этом направлении поставили командующих, зарекомендовавших себя в наступательных операциях: генерал-полковника Чуйкова, а также генерал-лейтенанта Родимцева. Именно они главные виновники окружения армии Паулюса. Наступление русских будет проходить через наши города-крепости, и их солдаты имеют немалый опыт ведения боев в городах. У меня все, мой фюрер.

– Не уверен, что русские сумеют продвинуться дальше. – Настроение фюрера после доклада Гудериана заметно ухудшилось, выглядел он более задумчивым, чем прежде. – Если русским даже удастся войти в наши города, то они станут для них могилой… Но вы совсем еще недавно докладывали мне, что для развертывания нового наступления русскими в Пруссии и на Висле у них недостаточно живой силы и танков. А подтягивание резервов займет слишком много времени.

– Все так, мой фюрер, но обстановка на фронтах меняется каждый день. Очевидно, русские изменили свои планы и хотят ускорить наступление.

– Что вы предлагаете? Каков ваш план действий как начальника штаба сухопутных войск?

– Я предлагаю в районе Восточной Пруссии и на Висле возвести дополнительные линии обороны с минными полями и противотанковыми орудиями, – выждав небольшую паузу, продолжил твердым голосом: – Укрепление наших рубежей – это абсолютная необходимость. Если мы этого не сделаем сейчас, то через какой-то месяц русские выйдут на территорию Германии.

– Этого никогда не будет, Гудериан, мы не допустим этого! Не уверен, что контрнаступление состоится. Прогноз погоды на востоке крайне неблагоприятен. А нелетная погода в последующие несколько дней будет только ухудшаться, – убежденно проговорил Гитлер. – Впрочем, давайте на нашем сегодняшнем очередном совещании решим, как нам поступить дальше. Встретимся, господа, через час… А сейчас мне нужно крепко подумать.

Присутствующие вышли из блиндажа на свежий воздух. Погода и в самом деле была скверной и очень ветреной. Со всех сторон деревеньку заволокло плотным туманом, и, несмотря на полдень, было сумрачно, как вечером. По периметру блиндажа несла службу личная охрана фюрера. Держа наготове десантные автоматы, они то возникали в серой плотной дымке облаков, а то вдруг выходили из него блеклыми, лишенными плоти силуэтами. Задумчивое настроение Гитлера передалось и другим. Генералы обменивались о состоянии дел на фронте и сошлись на том, что русские вряд ли станут тянуть с наступлением, и уж тем более им не помешают скверные метеорологические сводки.

Оставшееся время фюрер провел в полнейшем одиночестве. Только однажды к нему зашел Гюнше, который принес требуемые рейхсканцлером карты. Предстоящего совещания ожидали с волнением, понимая, что ключевое слово остается за рейхсканцлером, которое могло определить весь ход дальнейшей военной кампании. Но выбор был явно небольшим: между плохим и очень плохим.

После разгрома американо-британских войск Гитлер рассчитывал заключить с ними сепаратный мир, и вот теперь все его ожидания рассыпались как песочный замок.

За десять минут до начала совещания участники прошли в блиндаж и расположились в небольшой комнате, подразумеваемой как приемная рейхсканцлера. В блиндаж в сопровождении адъютантов вошли Гиммлер с Борманом. Похоже, что рейхсканцлер и в самом деле хотел сделать какое-то важное заявление. Перед дверью по-прежнему сидел секретарь, казалось, что он просто прирос к своему месту и, уткнувшись в бумаги, что-то читал. Посмотрев на часы, он произнес:

– Господа офицеры, фюрер ждет вас.

Растянувшись в короткую очередь, генералы вошли в комнату Гитлера. На большом столе, стоявшем в центре помещения, лежал ворох оперативных военных карт. Фюрер встал в основании стола, взявшись обеими руками за его края, и внимательным сумрачным взглядом наблюдал за вошедшими. Уверенно, как мог делать только он, хранил глубокую паузу, зная, что никто из присутствующих не посмеет ее нарушить. Тут не было каких-то театральных эффектов, в таком поведении была сущность фюрера, он буквально гипнотизировал вошедших одним лишь своим молчанием, подчинял своей несгибаемой воле, что удавалось ему, как никому другому. Ни он сам, ни люди, находящиеся в блиндаже, не ведали об его источнике силы. А они были немалые.

Семь лет назад перед своим выступлением в Вене с балкона императорского дворца, где на площади собрались десятки тысяч людей, он выждал паузу длиной в пять минут. Установилась такая тишина, каковой позавидовал бы даже столичный театр. И когда фюрер наконец произнес первое слово, народ на площади взорвался криками ликования.

Конечно же, сорок пятый год это не тридцать восьмой. Тогда все было иначе и все было впереди – каждый из собравшихся свято верил в политический и военный гений фюрера. С того времени облик Адольфа Гитлера изрядно потускнел, и собравшиеся генералы не могли не осознавать, что с собой в могилу он тащит целые народы. Но даже сейчас, без прежнего ореола, каковой ранее буквально окутывал всю его долговязую фигуру, каждый из присутствующих продолжал ощущать на себе магнетическую силу его личности, не смея произнести что-либо наперекор.

Сейчас не тридцать восьмой год, и сами они не восторженные и наивные венцы, не подозревающие, что их ожидает в ближайшем будущем, а убеленные сединой генералы сорок пятого года, познавшие как сладость побед, так и горечь жестоких поражений, но каждый из них в значительной степени ощущал на себе личность рейхсканцлера.

– Мы хорошо контратаковали американо-британские войска в Арденнах, – наконец заговорил Гитлер негромким, но твердым голосом, буквально сокрушившим звонкую тишину, заставившую присутствующих невольно расслабиться. Состоявшийся доклад Гудериана отпечатком скорби лежал на состарившемся лице фюрера. Думать о чем-либо другом фюрер уже просто не мог. – Главная наша задача на Западном фронте остается прежней – взять Антверпен! Командующий армий «Б» генерал-фельдмаршал Модель указывает, что американцы с британцами упорно сопротивляются, продвижение все более затрудняется. Но мы как никогда близки к своей цели… Однако на Восточном фронте русские продолжают наращивать силы и в ближайшее время должны перейти в наступление по всему фронту. Наиболее благоприятная для них обстановка складывается в районе Вислы, где наблюдается значительная концентрация русских соединений. Нам следует усилить фронт именно на этом направлении… Вот только резервов в настоящее время у нас нет. Усиление Восточного фронта возможно лишь за счет срыва операции, предпринятой в Арденнах. Другого варианта я не вижу… Может, кто-то хочет высказаться?

– Позвольте, мой фюрер, я скажу пару слов, – произнес Мартин Борман.

– Прошу вас, Борман, мы слушаем.

– Господа, я полностью согласен с тем, что изложил фюрер. Ситуация на Восточном фронте складывается для нас крайне неприятно. Нам нужно предпринять самые срочные меры, чтобы максимальнейшим образом усилить там наши позиции. Если русским армиям все-таки удастся прорвать фронт, то их наступление для Германии, да и для всей нации будет иметь самые роковые последствия. И наши победы на западе не будут ничего стоить.

– Может, желает высказаться кто-то еще? – спросил Адольф Гитлер, тяжеловатым взором глянув на присутствующих.

– Мой фюрер, – заговорил Гиммлер. – К сожалению, у нас нет другого выхода, как укреплять Восточный фронт. Русские продолжают усиливать натиск. Весь вопрос сводится к тому, куда именно нанесут русские удар: по Пруссии или пойдут через Вислу. Если судить по тем разведданным, которые мы получаем в последние дни, то русские войска будут наступать на Висле, а направление их главного удара будет направлено через Познань. Но сейчас главной нашей задачей является задержать русские полчища на берегах Вислы. Какую-то часть соединений с Западного фронта следует перебросить на Восточный фронт. Таким образом мы можем спасти положение. Но последнее слово за вами, мой фюрер.

В блиндаже установилась плотная тишина, имевшая осязаемость, вес. Она выглядела настолько материальной, что давила на плечи, заставляла сутулиться, из-за своей повышенной густоты даже затрудняла дыхание, что было видно по фюреру, судорожно вздохнувшему.

– Возможно, что наступление русских в Восточной Пруссии и на Висле действительно несет для нас очень серьезную угрозу, – наконец прервал молчание Адольф Гитлер. Только сейчас в сумрачном помещении блиндажа было особенно заметно, что фюрер за последние месяцы очень сдал. В начале военной кампании он был крепкий пятидесятилетний мужчина, а за последние три года он переродился в дряхлеющего старика. Дряблые щеки на его сухощавом хищном лице ввалились, безобразные усики под носом неприятно топорщились, левая рука подрагивала больше обычного. Неизменными оставались лишь глаза – глубоко посаженные, пронзительные, они буквально пронизывали собеседника. От его немигающего взгляда цепенели самые мужественные мужчины, не единожды показавшие отвагу на поле боя. Сейчас он смотрел на Гиммлера твердым взглядом, и рейхсминистр, слегка приподняв острый подбородок, собрал воедино все свое мужество. – Дела в Арденнах для нас складываются благоприятно, несмотря на существенный перевес американских и британских войск в самолетах и живой силе. Но у нас есть самолеты, которым нет равных, у нас имеются непробиваемые тяжелые танки, которые способны принести нам победу. Наша армия уже готова перейти Маас, – продолжал Гитлер усталым голосом. Вынужденное решение давалось трудно. – Но мы должны совершить нелегкий шаг… С тяжелым сердцем хочу вам сообщить, что наша основная цель на Западном фронте Антверпен отступает на задний план. Мы вынуждены ослабить свои позиции в Арденнах и перебросить на Восточный фронт шестую танковую армию Дитриха… А также основные силы пятой танковой армии. Надеюсь, что принятое мною решение исправит ситуацию, сложившуюся на фронте. А вы, Гюнше, – перевел свой взгляд Адольф Гитлер на личного адъютанта, – поезжайте в Сен-Вит и сообщите о моем решении Дитриху. – Выждав, продолжил совсем негромким голосом: – Конечно, мне следовало бы сообщить ему об этом лично. Дитрих достоин такого внимания… Он одержал много славных побед на поле брани и сейчас делает все возможное, чтобы разбить союзников русских… Надеюсь, что он поймет меня правильно, если услышит мой приказ от моего личного адъютанта.

– Я готов выехать немедленно, мой фюрер.

– Именно этого я от вас сейчас и жду. Промедление может быть равносильно гибели. Скажете Дитриху, что я решил перевести на Восточной фронт всю его армию и чтобы выводил танковые дивизии с линии фронта постепенно. Иначе можно обрушить весь фронт… Крайний срок переброски последних подразделений до двенадцатого января. А теперь, господа, мне нужно побыть одному. Наше совещание закончилось.

Глава 5

Фюрер ценит вашу преданность

Отто Гюнше родился в Тюрингии, в небольшом городке Иена. С детства Отто мечтал стать военным, а потому в 1931 году в возрасте четырнадцати лет вступил в гитлерюгенд, а еще через три года был принят на службу в полк «Лейбштандарт СС Адольф Гитлер». Еще через год вступил в НСДАП[27]27
  Национал-социалистическая немецкая рабочая партия – политическая партия в Германии, существовавшая с 1920 по 1945 год.


[Закрыть]. Годом позже его определили в личное сопровождение Адольфа Гитлера. С января по август 1943 года после окончания военного училища он был выбран Гитлером в качестве личного адъютанта. Служба в тылу, пусть даже рядом с фюрером, Отто Гюнше тяготила, о чем он не однажды делился с Гитлером. Но тот, ценив в молодом офицере исполнительность и преданность, не желал с ним расставаться. Отпустил он Гюнше только в сорок третьем году в августе, когда обстановка под Курском стала накаляться до предела. Гюнше, выбрав подходящий момент, подошел к Гитлеру и проговорил:

– Мой фюрер, я очень ценю ваше расположение ко мне, но я не могу оставаться в тылу, когда гибнут мои товарищи. А потом я хотел бы быть вам более полезен. А такая польза может быть только на фронте.

– Вижу, что вас не уговорить, – помрачнев, проговорил Гитлер. – Пусть будет так. Мне будет вас не хватать. В какой дивизии вы желаете служить?

– Я готов служить в любом звании и в любой должности, главное, чтобы я мог принести как можно больше пользы моему фюреру.

– Вы будете служить в моем полку «Лейбштандарт СС Адольф Гитлер».

– Спасибо за честь, мой фюрер, я не подведу.

– Вы, кажется, начинали службу именно в этой дивизии?

– Так точно, мой фюрер!

– Значит, вы возвращаетесь к себе домой. Будете командовать танковой ротой.

Но уже в декабре Адольф Гитлер отозвал с фронта Отто Гюнше в Ставку и назначил его, как и прежде, своим личным адъютантом, присвоив ему чин штурмбаннфюрера.

* * *

Штурмбаннфюрер Отто Гюнше прибыл в провинциальный Сен-Вит ранним утром. Прежде он любил этот небольшой старинный городок двенадцатого века, напоминавший родной город Иен. Столь же провинциальный и тихий. Каждый такой городок был интересен и оригинален, значительно отличался даже от мест, расположенных по соседству. В таких небольших населенных пунктах чувствуется дух местности и настроение проживающих в них людей. В городах было все как-то иначе, и чем крупнее был город, тем больше размывалась его индивидуальность.

История Сен-Вита, как и всякого небольшого городка, расположенного на границе государств, была сложна. В Средние века местность принадлежала Люксембургу. В 1919 году после поражения Германии в Первой мировой войне Сен-Вит перешел к Бельгии, но в 1940 году Германия вернула себе утраченные территории. Население города больше было немецким, нежели французским. Так что, когда колонна танков покатила по улицам города, то местные жители встречали их восторженно, как избавителей от местного гнета.

Отто Гюнше было известно, что две недели назад, как раз во время рождественских праздников, Сен-Вит подвергся чудовищной бомбардировке. Но он никак не думал, что последствия будут столь разрушительными. Уже подъезжая к городу, на обочинах и далеко на полях штурмбаннфюрер увидел черные провалы воронок от авиационных бомб. Дороги были жестоко разбиты, ямы кое-как присыпаны песком и щебнем, и через них, переваливаясь из стороны в сторону, катили грузовики и шумно проезжали тяжелые тягачи, волочившие технику. Из сотен старинных особняков, прежде радовавших глаз, он увидел всего-то несколько уцелевших зданий, среди которых небольшая церковь двенадцатого века. Город воплощал самую настоящую картину хаоса, написанную большими небрежными мазками зловещим художником под названием авианалет. Американцы с британцами жестоко мстили за свое недавнее унижение на Западном фронте, вот только бомбы падали не на немецких солдат, а на дома, в которых проживали их семьи. Увиденное подействовало на него удручающе.

Пленные под присмотром военной жандармерии разбирали завалы. Работали организованно, без спешки, а там, где разрушения были не столь значительны, восстанавливали стены и заделывали пробоины кирпичами.

Городские дороги в значительной степени были расчищены, и груды битого кирпича возвышались на пустырях и тротуарах неприглядными кучами. Уцелевшие местные жители, лишившись жилья, разбрелись по окрестностям, лишь немногие из них не пожелали покидать город и, вырыв землянки, проживали прямо подле своих жилищ.

Штаб командующего шестой армии генерал-полковника СС Йозефа Дитриха размещался в одном из уцелевших зданий. Водитель без конца демонстрировал завидное мастерство, чтобы не съехать в одну из бесчисленных воронок и не расцарапать кузов о торчащее во все стороны гнутое и покореженное железо.

Подъезды к штабу армии хорошо охранялись, дважды на контрольных пунктах, несмотря на приклеенный к лобовому стеклу пропуск, у Отто Гюнше потребовали предъявить документы. И всюду, куда ни глянь, задрав стволы к небу, стояли зенитки.

В городе было много военных. Наблюдалась обыкновенная деловая суета, каковая встречается во всякой прифронтовой территории. Отовсюду раздавались громкие отрывистые команды, и разновозрастные солдаты, среди которых было немало пожилых и совсем юных, неровным строем двигались на запад. Несколько удивляло огромное количество полевой жандармерии, среди которых было немало жандармов СС. Невзирая на чины, они проверяли документы и особо пристальное внимание уделяли тем, кто направлялся в отпуск. Жандармов побаивались, с ними не спорили, фюрер наделил их немалой властью: они могли отменить отпуск и отправить проштрафившегося под арест. В последние месяцы участилось дезертирство, тут уже крайние меры – расстрел.

В городе, несмотря на разрушения, дисциплина держалась на высоте. Никакого уныния, и уж тем более не было панического настроения, каковое встречается при отступлении. Наоборот, присутствовало ощущение чего-то значительного. Войска, шедшие на фронт, были полны решимости принять бой, даже если он окажется для них последним. Вполне организованная обстановка: одни солдаты шли на фронт, другие – возвращались в тыл на переформирование. Было множество раненых, и огромные брезентовые палатки с красным крестом на стенах разбивались прямо среди развалин.

Тягачи многосильными двигателями тянули к линии фронта тяжелые гаубицы и мортиры.

Штурмбаннфюрер Отто Гюнше вышел из машины и направился к зданию, в котором размещался штаб армии. Над входом трепыхался штандарт Третьего рейха – прямоугольное красное полотнище с нарисованной в центре на белом круге черной наклонной правосторонней свастикой. У входа караул из двух молодых пехотинцев. Показав удостоверение, Гюнше прошел в здание и поднялся на второй этаж, где размещалась приемная командующего шестой танковой армией генерал-полковника СС Йозефа Дитриха по прозвищу Зепп.

Разговор обещал быть непростым. Зепп был трудным переговорщиком, предпочитал говорить прямолинейно; обладал здравым живым умом, хотя военного образования не получил. Тот самый нестандартный случай, когда человек добивался весьма высокого положения, обладая изрядной волей, комплексом талантов и желанием служить фюреру.

От большинства приближенных рейхсканцлера Зеппа отличала весьма важная деталь характера – в пылу жаркого спора, без оглядки на возможные последствия он высказывал свое мнение оппоненту, включая самого Гитлера, в неоскорбительной, но очень понятной и жесткой манере. Именно за прямолинейность фюрер его и обожал. Йозеф Дитрих походил на простоватого правдолюба, который в силу горячности натуры готов был рубить нелицеприятную правду-матку.

До своего перевода на фронт Дитрих являлся командиром лейб-полка охраны Гитлера в Ставке, а во время его поездок, в том числе на фронт, был начальником команды сопровождения фюрера и лично нес ответственность за его безопасность. На своего любимца правдолюба Зеппа фюрер мог положиться всецело.

Увидев вошедшего личного адъютанта Адольфа Гитлера, секретарь в чине оберштурмфюрера СС невольно вскочил.

– Хайль!

Небрежно вскинув руку в приветствии, штурмбаннфюрер Гюнше поинтересовался:

– Генерал-полковник у себя?

– Так точно, господин штурмбаннфюрер.

– У меня для него срочное сообщение от фюрера.

– Я сейчас доложу, – сказал секретарь, – он только что прибыл с позиций. Подождите немного.

– Хорошо.

Открыв дверь, секретарь поспешно вошел в кабинет генерал-полковника Дитриха. Пробыв минуту, он вышел и бодро сообщил:

– Проходите, господин штурмбаннфюрер. Господин генерал-полковник ждет вас.

Адъютант Гитлера вошел в комнату, оказавшуюся совсем небольшой: в ней размещался стол, на котором лежали оперативные карты, расчерченные разной тушью схемы, кальки; два дивана, поставленных вдоль стен, и несколько венских стульев, стоявших рядком по обе стороны от входа. Через запыленное окно тускло пробивалось сумрачное утро. Генерал-полковник был сосредоточен и хмур. Впрочем, в последнее время его трудно было увидеть иным.

Остановившись у порога, показывая безупречную выправку строевого офицера, Отто Гюнше вскинул в приветствии руку и громко выкрикнул:

– Хайль Гитлер!

Ответив небрежным взмахом руки, генерал-полковник Дитрих разрешил:

– Проходите, Отто. – Гюнше уверенно прошел в кабинет генерал-полковника и сел на свободный стул. – У вас какое-то срочное дело? Только давайте покороче, сегодня мне предстоит очень непростой день. Мне нужно многое еще успеть. Сейчас у нас недостаточно топлива для танков, что лишает нас возможности продвигаться дальше, но, кажется, я нашел выход, – скупо улыбнулся Дитрих. – Возможно, вам это покажется странным, но именно сегодня решается судьба Германии.

Их нельзя было назвать старинными приятелями, разность в возрасте и служебном положении четко провела между ними глубокую борозду. Но они были из тех людей, кто ближе всего находился к фюреру, что их невольно сближало. Кроме служения фюреру и Рейху обоих связывала служба в полку «Лейбштандарт СС Адольф Гитлер», где Дитрих командовал полком, а Гюнше служил командиром роты.

– Мне не покажется это странным, господин генерал-полковник. Именно поэтому я здесь… Я пришел передать вам приказ фюрера. Он мог бы отдать приказ по телефону через начальника штаба, но решил передать его через доверенное лицо. Через своего личного адъютанта… Воспринимайте его решение как особое расположение к вам.

– Я очень ценю решение фюрера. – Лицо генерал-полковника на мгновение просветлело. – Так что там за приказ? Не тяните, – слегка вспылил Дитрих, уже предчувствуя неладное.

– Господин генерал-полковник, по приказу фюрера вам надлежит приостановить бои в Арденнах, – официальным тоном произнес штурмбаннфюрер Гюнше. – Шестая армия перебрасывается на Восточный фронт. Фюрер попросил, чтобы передислокация осуществлялась постепенно. Крайний срок переброски последних подразделений до двенадцатого января.

Йозеф Дитрих угрюмо замолчал. Затянувшаяся пауза грозила перерасти в вечное безмолвие.

– Он так и сказал? – подавленно спросил командующий шестой танковой армией. Лицо Зеппа выглядело серым.

– Да, господин генерал-полковник, я постарался в точности воспроизвести его слова.

– Мои войска уже завтра могут выбросить американцев с британцами на другую сторону Мааса. У нас уже все подготовлено для форсирования реки. Для этого у нас есть и возможности, и силы. А главное, есть дух… Мне очень непросто будет выполнить приказ фюрера, когда мы стоим буквально в одном шаге от победы. Но если фюрер так решил… Я не смею нарушить его приказ. Он знает ситуацию глубже, чем я.

– Фюрер очень ценит вашу преданность, другого ответа он от вас и не ожидал.

– Когда вы намерены возвращаться обратно?

– Я выезжаю немедленно. Мне нужно немедленно передать ваши слова.

– Тогда добавьте еще вот что…

Генерал-полковник выглядел мрачным, именно так умирает последняя надежда. За окном громко рычали двигатели танков, направляющихся на Западный фронт. Отрывисто звучали команды офицеров. В войсках царило повышенное оживление, все ожидали скорого приказа перейти в контрнаступление. Значительная часть тяжелых танков была выдвинута на острие атаки. Предстоящая стратегия была разработана до мелочей. К смерти уже привыкли, в ней не было ничего необычного. Умереть на поле брани для солдата привычное дело. Просто переходишь в разряд тех, кто не вернулся с этой войны. На лицах проходящих мимо солдат Отто Гюнше отмечал решимость. Чтобы перейти реку, они готовы были пожертвовать собственными жизнями. Терять уже было нечего. В их напряженных лицах штурмбаннфюрер Гюнше узнавал себя. Собственная жизнь уже более ничего не значит, она не принадлежит тебе, а предназначена предстоящему сражению. И совершенно неважно, как ты погибнешь – от разрыва снаряда или от пули снайпера. Становится безразлично, где будет лежать твое тело: в могиле, устланной еловыми ветками, или позабытой всеми где-нибудь на обочине дороги, по которой, громыхая, тянутся танки. В такие минуты все блекнет, становится неинтересным само существование; нет вкуса к жизни, и самобытие становится очень пресным, потому что завтрашний день, возможно, предназначен для кого-то другого. Более удачливого.

В уголках глаз генерал-полковника собралась влага. Со стороны генерал-полковник Дитрих производил впечатление грубоватого человека, лишенного каких бы то ни было переживаний. Глядя на него, казалось, что он вряд ли способен на изъявление каких-то глубинных эмоций и не всегда понимает разницу между своими солдатами и любимой женщиной.

А оказывается, не так все просто, вон оно как нахлынуло… Когда последний день всего того, чем жил, выплывая из сумерек, становится осязаемым, чувства проявляются особенно сильно, и из-под них предательски выпирают оголенные нервы.

Адольфу Гитлеру генерал-полковник Дитрих был не просто предан, он его боготворил. Но в последние годы судьба была к Адольфу Гитлеру немилосердна, и все обрушившиеся на него испытания он считал большой несправедливостью по отношению к великому человеку.

В какой-то момент Отто Гюнше показалось, что слеза, не удержавшись в уголках глаза, скатится по щеке боевого генерала. Но нет, Йозеф Дитрих выдержал и этот экзамен. Только поглубже вздохнул, а потом отвечал спокойным голосом, мужественно пережив крах надежды:

– Скажите фюреру… Что я ему всегда был предан… И буду предан до своего последнего вздоха.

– Господин генерал-полковник, фюрер это знает и очень ценит вашу преданность. А теперь позвольте мне выехать в обратную дорогу. У меня еще очень много дел.

– Можете идти, господин штурмбаннфюрер, – разрешил командующий шестой танковой армией СС.

Отто Гюнше быстрым шагом вышел из штаба армии. На душе было скверно. Тоскливо. В сторону позиций американо-британских войск продолжали двигаться колонны танков, боевито шагала пехота, которая одним своим видом рассчитывала навести страх на строптивых янки. Все было отдано для предстоящей победы. И вот когда, казалось бы, все предопределено, а до триумфа осталось только дотянуться рукой, все рассыпалось прахом.

Мимо по дороге грохотали танки. Ни один из экипажей даже не догадывался, что через какие-то минуты вся эта гремящая железом армада, готовая в ближайший час громить на своем пути все живое, организованно повернет на восток. Теперь их цель там. Впрочем, для этих солдат уже не было никакой разницы, в какой именно сторонушке им придется сложить головы.

На душе было пакостно. Не было лекарства, чтобы залечить усиливающуюся боль: ни крепкой сигаретой, ни стопкой шнапса, не унять задушевным разговором. Все это теперь в прошлом.

Вытащив пачку сигарет, Отто Гюнше закурил. Стараясь запомнить напряженные лица солдат, шедших навстречу, штурмбаннфюрер вдруг осознал, что они для него все на одно лицо. Он не запоминал их особых примет, не различал их возрастов. Все так перемешалось! Свалилось в одну кучу. И под все это подведен общий знаменатель. На войне так бывает.

Докурив до конца сигарету, Отто Гюнше распахнул дверцу и сел в салон.

– Мы возвращаемся, Филипп. Нам больше нечего здесь делать.

* * *

Настроение у Отто Гюнше не улучшалось. Едва ли не всю дорогу в Бад-Наухайм он промолчал и уныло поглядывал на дорогу, по которой двигались войска. На фронт спешили свежие части, преисполненные воинского долга, по наивности продолжавшие верить, что они могут что-то изменить. Смотрелись боевито, даже где-то молодцевато. Похоже, что они всерьез верили, что последнее слово останется за ними.

Обратно возвращались потрепанные остатки из некогда крупных соединений. Встречая лица бойцов, штурмбаннфюрер Гюнше отмечал их потухшие усталые глаза. Как в этом мире все переменчиво. Шли дисциплинированно, аккуратными рядами, в поношенных гимнастерках, продолжавших хранить пыль оставленных окопов. Каждый из них прекрасно осознавал преимущество Западного фронта перед Восточным. Может, поэтому даже у тяжелораненых отмечалась в глазах значительная воля к жизни. Им казалось, что впереди у них будущее. Вот только никто не подозревал, что, возможно, будущее осталось в прошлом, – с востока на них напирали русские, и вряд ли отыщется сила, способная противостоять им.

В Ставку Бад-Наухайм подъехали поздно ночью. Осталось только удивляться наблюдательности и острому зрению водителя, который умело объезжал многочисленные ямы, воронки, глубокие борозды и рытвины. Несколько удивительным выглядело то, что на дороге не встречались контрольно-пропускные пункты. Не было даже привычного КПП перед самым городом, усиленного крупнокалиберным пулеметом. Осталась только стена, укрепленная мешками с песком.

Город тоже как будто бы помертвел и обезлюдел. Не видно было танковой части, что должна была защищать Ставку Верховного главнокомандования. Казармы стрелкового полка тоже опустели. В городе военных было немного, ровно столько, чтобы поддерживать комендантский час. Может, поэтому город выглядел несколько просторнее, чем был в действительности. Ночное время только усугубляло ощущение какой-то безысходности и неминуемого краха.

Неожиданно через мрачные облака пробилась луна. На окраине города на фоне посветлевшего неба штурмбаннфюрер Гюнше рассмотрел руины древнеримской сигнальной башни. На душе как-то немного отлегло. Рядом с развалинами, едва не упираясь в них стенами, стояла католическая церковь двенадцатого века. Ее острый шпиль на фоне вдруг просветлевшего неба показался копьем, и Отто Гюнше, склонный ко всякого рода мистификациям, посчитал это хорошим знаком.

– Прибавь немного, – потребовал штурмбаннфюрер Гюнше и, откинувшись на кожаное кресло, прикрыл глаза.

Единственное, о чем он сейчас мечтал, так это окунуться в термальные источники, каковых здесь было немало. Их целебные свойства оценили в античные времена еще древние римляне: посещая бани, они восстанавливали потраченные в боях силы, залечивали раны.

Отто Гюнше чувствовал, что изрядно вымотался в дорогах, хотелось покоя и уюта. А термы великолепная терапия и отлично снимает усталость. Так что римских центурионов можно было понять.

Открыв глаза, Отто Гюнше увидел, что по обе стороны дороги его встречала средневековая торжественная архитектура. Союзники не стали бомбить город. Как полагало немецкое командование, этому факту было вполне справедливое объяснение: на его территории находился лагерь для военнопленных антигитлеровской коалиции, среди которых было немало высокопоставленных чинов, в том числе американцев и британцев.

И рейхсканцлер Гитлер мог чувствовать себя в относительной безопасности.

– Почему в городе никого нет? – произнес Отто Гюнше. – Куда они все подевались?

– Не могу знать, господин штурмбаннфюрер, – несколько растерянно отвечал Филипп. Произошедшее для него тоже выглядело большой странностью.

Подъехали к Генеральному штабу. Здесь тоже полнейшая тишина.

Прежде на всех подступах к Ставке стояли укрепленные КПП, велось парное патрулирование. Генеральный штаб был окружен двумя кольцами из личной охраны фюрера. Перед каждым бункером несли службу пулеметные расчеты в полном боевом оснащении, усиленные крупнокалиберными пулеметами. Фронт от города находился далековато, но Ставка была готова принять бой на случай возможного десантирования союзников. И вот теперь там, где еще несколько дней назад бурлила жизнь, было на удивление необитаемо.