Текст книги "Неродная кровь"

8 декабря, вторник

Проснулась я досрочно, потому что во дворе стоял такой крик, что и мертвого бы поднял.

Я посмотрела из окна кухни и поняла, откуда шум, – это мужики хором крыли матом водителей снегоуборочных машин, которые завалили снегом газоны, тротуары и выезды из дворов. Вот сейчас те мужики, что уже освободили свои машины, и расчищали выезд, перенося снег под растущие возле подъезда ели, где уже образовались большущие сугробы.

Перспектива махать лопатой меня не прельщала, да и зачем мне сейчас машина, если пробки будут десятибалльные?

Новости тоже не порадовали: самолеты не летали, поезда задерживались, междугородние автобусы в рейс не выходили.

Когда я пила кофе, мне в голову пришла мысль, от которой я взбодрилась не хуже, чем от него.

Итак, Галина закончила школу весной 1986-го, а в магазин устроилась летом 1987-го. Где она целый год была? В деревне работать не могла, потому что не ездил же Ашот по области в поисках похожих на него девушек? Значит, она уже была в Тарасове. Но при устройстве на работу она написала, что опыта работы не имеет. Ну, во-первых, могла соврать – что такое год стажа в молодости, когда пенсия кажется чем-то очень далеким? А во-вторых, она могла работать без оформления трудовой книжки. А где в советское время можно было работать без оформления? А на рынке! Черт его знает, сколько их тогда в Тарасове было, но делать нечего, потому что до Сосновки теперь скоро не добраться, а время идет.

Для начала я позвонила Наде, которая оказалась дома, потому что их элитный поселок тоже замело так, что не выехать, – перед богом все равны, – и поинтересовалась насчет Кузьмича.

– Да в Тепловке он все еще! – раздраженно ответила она. – Димка звонил в санавиацию, узнавал, а ему в ответ: «Договаривайтесь с Господом Богом – это он погодой рулит!»

– Надя, ты ведь, наверное, в то время про ту девку Галю выяснила все, что только возможно, так скажи, откуда она в магазине взялась? Где до этого работала?

– Девчонки говорили, что на Нижнем на зелени стояла, – ответила она и вдруг воскликнула: – Твою мать! Так у нас же на Центральном она и стояла! Только его тогда Нижним называли. Центральным он стал, когда его Клавка к рукам прибрала.

Поблагодарив ее, я отключила телефон и облегченно вздохнула – на такую удачу я и надеяться не смела. Дело в том, что на этом рынке администратором павильона «Овощи-фрукты» работала Маша Терентьева, которая была мне очень сильно обязана, поэтому, если будет хоть малейшая возможность мне помочь, она все сделает.

Я позавтракала, собрала сумку, положив в нее диктофон с чистой кассетой, вышла из дома и отправилась на остановку трамвая – сейчас это был единственный транспорт, на котором можно было куда-то добраться, потому что город стоял намертво!

Трамвай полз еле-еле, но неуклонно продвигался вперед.

Наконец я добралась до цели. Вот уж где был порядок, так это на Центральном рынке: от самой остановки до входа на его территорию и на ней самой все было очищено от снега.

Увидев меня, Маша искренне обрадовалась.

– Привет! Ты за покупками или как? – спросила она.

– За помощью, Маша. Тут вот какое дело: нет ли у тебя здесь человека, который помнил бы тех, кто работал здесь в восемьдесят седьмом году? Подумай, кто здесь может быть старожилом.

Мы отошли в сторону, чтобы никому не мешать, и она начала напряженно размышлять, а потом сказала:

– Ну, пошли! Кажется, я знаю, кто тебе нужен. Она у нас тут самый старый работник, за прилавком стоять уже не может, поэтому, прости уж, работает в туалете. Не побрезгуешь?

– Маша! Хоть к черту в пекло! – совершенно искренне воскликнула я.

Она отвела меня в туалет, где за столиком сидела и собирала плату женщина лет семидесяти, но, судя по ясному взгляду, деменцией она не страдала.

– Баба Поля, – сказала ей Маша, – это моя подруга Татьяна. Она тебя кое о чем спросит, так я тебя душевно прошу: ответь ей, как на исповеди. Договорились?

– Не волнуйся, отвечу, – буркнула та. – А то ты меня с башмаками сожрешь!

– Есть не буду – тебя, старую, готовить долго, а вот уволить запросто. Так что не рискуй.

Маша ушла, а я спросила:

– Баба Поля! В восемьдесят седьмом году сюда пришла работать на зелени девушка молоденькая. Рыженькая такая, голубоглазая, вся в веснушках, невысокая, худенькая. Ее звали Галя. Вы ее, случайно, не помните?

– Это Тарасючка с Сосновки, что ли? – уточнила старушка.

Я подобрала с пола упавшую челюсть и согласно покивала – слов у меня не было.

– Ты глаза-то не таращь! – усмехнулась баба Поля. – На память я, конечно, не жалуюсь, но я ее не помнила, а вспомнила, когда мне о ней Валька рассказала – они с одной деревни. Редкой гадиной девка оказалась!

– И чего ж такого она натворила?

– Валька ее пожалела, из деревни вытащила, у себя поселила, сюда устроила, заместо матери ей была. А та через год отсюда сбежала и пропала на много лет. Это уж потом Валька ее адрес в Тарасове узнала и что при больших деньгах она. Вот как Вальку жизнь пришибла, так она к Гальке и поехала денег занять, а та ей – от ворот поворот. Вот Валька на нее и разозлилась. А с кем ей поделиться-то, как не со мной? Мы же с ней бок о бок столько лет проработали. Ровесниц наших уже нет: кого – здесь, а кого – на этом свете.

– А поговорить с этой Валентиной можно?

– Чего же нет? Дома она. Неделю отстояла, теперь отдыхает с бутылкой в обнимку. А когда-то сама хозяйкой была, – выразительно произнесла старушка. – Только зачем она тебе сдалась?

– Тарасючка одному очень близкому мне человеку большую свинью подложила. Вот я и хочу разузнать о ней побольше, чтобы придумать, как поквитаться, – объяснила я.

– Святое дело, – одобрительно покивала баба Поля. – Ну адрес-то Валькин я тебе дам, это здесь недалеко.

– А может быть, вы ей позвоните предварительно? Ну, чтобы она не очень удивилась моему приходу, – попросила я.

– А можно, – согласилась старушка и позвонила Валентине, а договорившись насчет меня, написала на туалетной бумаге ее адрес и предупредила: – Ты без бутылки к ней не ходи, а то не будет разговору.

Поблагодарив старушку, я достала из кармана мелочь, чтобы заплатить за посещение туалета, но она только рукой махнула – иди, мол, так.

В туалет мне было не надо, а вот положить диктофон в потайной карман джемпера – да, потому что запись моего разговора с Валентиной явно лишней не будет.

Потом я вернулась в павильон и нашла Машу.

– Ну что? Помогла она тебе?

– Да, спасибо. Это какая-то Валентина, что здесь рядом живет.

– Поняла я, о ком ты. Жалко бабу. Все у нее в шоколаде было, три точки здесь держала, а потом в один день все потеряла. У них во дворе дома теплица была, где они зелень выращивали. А их соседи дом надстраивали и пригнали автокран, чтобы плиты перекрытия положить. Вот одна из них с цепи и сорвалась, стрелу повело – и все это на теплицу, где в это время дядя Степа, Валин муж, был. Теплица в хлам, весь урожай битым стеклом засыпан, а дядю Степу насмерть арматурой придавило. Валя первое время совсем никакая была, потом оправилась немного, но уже не та, что раньше. Теперь от хозяина торгует.

– Несчастная женщина! – искренне сказала я. – Ладно! Спасибо тебе за помощь! Пойду закуплюсь и к ней – поговорить надо.

В ближайшем супермаркете я купила большую бутылку хорошей водки, пакет апельсинового сока, упаковку хлеба для сэндвичей – если она пьет, так, может, у нее и хлеба-то нет, и несколько нарезок колбасы и мяса.

Дом Валентины оказался действительно недалеко и выглядел вполне прилично. Калитка была закрыта на петлю, и от нее к дому вела расчищенная от снега дорожка. Собаки видно не было, и я безбоязненно вошла во двор, закрыла за собой калитку и направилась к дому. Поднялась на подметенное крыльцо, потопала, чтобы стряхнуть с ног снег, и позвонила. В окне рядом с дверью появилось женское лицо, и я крикнула:

– Я Татьяна. Вам насчет меня баба Поля звонила.

Дверь открылась, и я увидела совершенно нормальную пожилую женщину, которая пригласила меня внутрь.

Войдя, я огляделась и удивилась – это был совершенно нормальный, ухоженный дом. Какая же она алкашка, удивилась я и, показывая ей пакет, сказала:

– Я тут с гостинцами.

Я повесила на вешалку свой пуховик, скинула сапоги, якобы поправляя джемпер, включила диктофон и прошлепала вслед за хозяйкой в кухню, где стала выкладывать на стол свои покупки. Валентина, взяв бутылку водки, посмотрела и сказала:

– Видно, здорово тебя Галька обидела, если ты так потратилась.

– Не меня, а очень близкого мне человека. А водку такую купила, потому что мне же ее тоже пить, – объяснила я.

Я присела на стул, а она стала накрывать на стол: выложила мою нарезку, достала соленья, нарезанное сало и горчицу.

– Тебе небось сказали, что я тут пью без просыпа, вот ты и решила, что у меня здесь даже закусить нечем? – заметила она.

– Знаете, редкий человек после такого несчастья, как у вас, выстоять сможет.

– А у меня закалка деревенская, сызмала к труду приучена. Как жизнь ни бьет, а жить-то надо! А чтобы жить, надо работать! Ну что? Давай за знакомство! – предложила она, разлив водку по рюмкам.

– А можно стакан, чтобы запивать, а то я так не умею, – попросила я.

Она достала большой бокал, в который я налила сок, и мы выпили.

– Ну, говори, что тебе надо. То, что обидели, понятно. Что делать собираешься? Отомстить хочешь? – спросила Валентина, и я согласно покивала. – Не связывалась бы ты, девонька, с Галькой.

– Вы расскажите мне о ней, а уж я найду, к чему прицепиться, – попросила я.

– Ну, слушай, – пожав плечами, начала Валентина. – Я Гальку с пеленок знаю. Она после школы не знала, куда приткнуться, вот я ее в город и забрала. Нам со Степой, мужем моим покойным, детей бог не дал, так я ее предупредила, что, если она ему глазки строить будет, я ей их самолично выцарапаю. А она мне в ответ божилась, что никогда в жизни. И надо правду сказать, к Степе моему она не лезла. Жила она у нас, по хозяйству помогала, я ее на рынок пристроила, где сама торговала, но так, чтобы мы с ней одновременно работали, не хотелось мне мужика своего в искушение вводить. Все нормально было, а через год где-то она мне говорит: «Я себе работу нашла продавщицей в магазине. А там, глядишь, и в техникум торговый поступлю. А еще мне в общежитии место дают». А что? Девка она уже была совершеннолетняя, сама себе хозяйка. Ну съехала она, но я ее строго-настрого предупредила, чтобы хоть раз в неделю, хоть по телефону, но объявилась.

– По телефону? – удивилась я.

– Да не сюда! – отмахнулась Валентина. – Секретарше в конторке нашего павильона Галька регулярно звонила и просила мне передать, что у нее все в порядке. Ну та и передавала. Время-то тогда было другое, хоть и тяжелое, но люди добрее были и друг другу помогали. А потом Галька звонить перестала, а я адресов не знаю ни магазина, ни общежития. Попади она в больницу, так оттуда позвонили бы. В общем, пошла я на переговорный и позвонила в сельсовет, чтобы Тарасюкам сообщили, что Галька невесть где.

– Ну потом-то выяснилось, где она была? – спросила я.

– Не знаю! – развела руками она. – Только объявилась Галька в деревне недели через три. Вот, думаю, дрянь такая! Взбаламутила всех, а сама жива-здорова! Это уж мне оттуда сообщили, чтобы я не волновалась. А поближе к осени народ из деревни потянулся, кому чего продать надо, кому – купить, а останавливались-то все у нас. Вот и рассказали мне, что Галька учудила. Приехала она в деревню гладкая, холеная, разодетая! Сказала, что на хорошем месте работала и денег поднакопила. У Васьки, отца ее, тут же мысль, как эти деньги в хозяйство пустить, а она ему кукиш под нос – это, мол, мои деньги, не для того я их заработала, чтобы здесь тратить. Вот в Тарасов вернусь, там и найду, что с ними делать. А потом Галька такое отчебучила, что вся деревня рты пооткрывала! Она замуж за Андрюшку Антонова вышла, пропойцу горького, и даже свадьбу сыграла, хоть и скромненькую. Она даже жить к нему ушла! Да с ним никогда в жизни ни одна девка даже рядом не села бы. Его же никто никогда трезвым не видел. Ну тут Васька уже за Андрюшку взялся. У тебя, говорит, жена при деньгах, так давай ее раскулачим. Деньги мне на хозяйство пойдут, а я тебе каждый день на водку буду выдавать. А Андрюшка, видать, последнее умишко пропил, если с кулаками на Гальку попер. Может, он ее пару раз и ударил, только она убежала, а вернулась, когда он уже пьяный валялся. Так она его по рукам-ногам связала и так кнутом отходила, что он потом неделю на животе лежал. Впервые в жизни трезвый. Васька его уговаривал: мол, дело до конца надо довести. Только Андрюшка уже ученый был, ты, говорит, сам с ней разбирайся, и из собственного дома в баню жить перебрался. А где-то через месяц Галька с ним развелась и в Тарасов укатила. Вот ты мне скажи, какого черта надо было замуж выходить и деньги на свадьбу тратить, чтобы тут же развестись? А съехала Галька в Тарасов с родительским проклятием, что, мол, нет у них больше дочери – они же думали, что она им подмогой будет. А она им на это – и у меня больше родителей нет! С тем и укатила! И с тех пор в деревне о ней не слыхали.

– Как же вы ее нашли? – удивилась я.

– Не торопись! Все расскажу! – пообещала она и предложила: – Давай по второй, а то во рту пересохло, – и, когда мы выпили, продолжила: – Дядя Вася, как помирал, сказал, чтобы Галька на похороны не приезжала, что он даже мертвый ее видеть не желает. А мать, на нее обозлившись, дом свой продала, но так, значит, чтобы ей там до смерти жить, а деньги от продажи приходу пожертвовала. Так Галька тогда и не узнала, что ее родители померли. А тут года три назад померла сестра Васькина двоюродная, Авдотья, а из наследников – только Галька. А времена-то уже другие пошли, вот через ментов ее и нашли – она, оказывается, так Антоновой и осталась. Так она мигом прилопушила! Сама-то я этого не видела, но рассказывали мне, что приехала она на большой дорогущей машине, вся из себя расфуфыренная, холеная, только в черный цвет перекрасилась. Наши было к ней сунулись – интересно же, что с ней стало. А как взглядом с тем мужиком, что с ней приехал, встретились, так весь хош пропал – не дай бог такого рассердить. Только документы-то где оформлять? А в сельсовете. Вот там-то у нее все данные с паспорта и списали. Ну и стало известно, где она живет. А на Силикатном!

– Эк ее занесло! – покачала головой я.

– Согласна! Место плохое! – покивала Валентина. – Только вспомнила я, что там матери Галькиной какая-то родственница жила, Ольгой звали. Вот, видно, Галька из деревни тогда к ней и сбежала. Да так там и осталась!

– Ну знаете! Вести бизнес на Силикатном! Это же бывшая «химия», там уголовник на уголовнике!

– А Ольгин муж кто был? – всплеснула руками она. – Тоже сидел. Да не раз. Потому-то с Ольгой никто из деревни знаться и не хотел. Ну и кто бы Гальку решился там тронуть при такой-то родне?

– Адрес у вас есть?

– А как же? Я же к ней ездила в конце августа. Сначала-то меня так пришибло, что я света белого не видела. Ну оправилась я немного, а куда деваться? Хозяйство-то восстанавливать надо. А деньги где взять? Позвонила я родне в деревню, и они мне Галькин адрес сообщили. Поеду, думаю, к ней кланяться, все-таки благодаря мне она когда-то из деревни выбралась. Авось поможет, коль добро помнит.

– Ну и как она живет? – поинтересовалась я.

– Да она там на районе прям как королева. А уж дом до того богатый – не чета моему! Дворец, а не дом! И собака ростом с медведя. И чего у нее только в хозяйстве нет: и парикмахерская, и прачечная, и ремонт обуви, и ателье, и пекарня, и магазины… В общем, до хрена всего. Это уже она мне сама рассказывала. А так приехала я к ней вечером, и ты знаешь, она мне даже обрадовалась. Ну я, конечно, не с пустыми руками, с гостинцами. Сели мы с ней за стол, мужик этот – его Эдиком зовут – сказал, что не любитель он женские разговоры слушать, и ушел. А он ей законный муж, оказывается, с обручальными кольцами оба. Ну помянули мы Степу моего, она сказала, что и своего тоже не так давно схоронила.

– То есть она после Антонова еще замуж вышла? Но три года назад у нее уже Эдик был, а муж тогда куда смотрел?

– Вот все ты норовишь вперед забежать, – сердито поджала губы Валентина. – И до этого дойду.

В качестве извинения я сама разлила водку по рюмкам и предложила:

– Давайте, не чокаясь, помянем тех, кого мы потеряли в этом году. Скорее бы он, високосный, прошел.

Мы выпили, и она, отмякнув сердцем, стала рассказывать дальше:

– Муж второй у нее вояка был. Но не тот, что по гарнизонам мотается. Он в колонии уголовников охранял. И, видать, от такой работы чересчур нервный стал. Вот и начал по вечерам нервы водкой успокаивать. Сначала меру знал: рюмку перед ужином, рюмку под горячее, и хватит. А потом ему этого мало показалось, стал больше прикладываться. А какой бабе это понравится? Галька его сначала уговаривала, потом пилить начала. Ну он по пьяному делу руку на нее и поднял. Наутро, конечно, прощения просил, и она его простила – а куда деваться? Дочка у них. И второй раз простила, и третий, а потом собрала его вещички, отвезла к его матери, а следом и его туда отправила. И на развод подала. Он было насчет раздела имущества заикнулся, да только у Гальки на подхвате такие мордовороты, что быстро ему объяснили, кто на что право имеет. Ну он и притих. Это давно было, я так поняла, лет пятнадцать назад. С дочкой он, правда, регулярно виделся – любил ее очень. Часто к себе забирал, а Галька не возражала – у ребенка отец должен быть. А на Силикатном он больше не показывался.

– И что, большая уже девочка?

– Ой, Таня! Я когда-то переживала, что детей у меня нет, а сейчас думаю, лучше уж никаких, чем такая. Двадцать шесть лет дуре, а она учиться не хочет, работать не хочет, ничего делать не умеет… Хотя нет. Одно умеет – научилась хорошо ноги под мужиками раздвигать. Галька сказала, что через эту шалаву у них на районе и пеший, и конный прошел. И пьет, и курит, и наркотой балуется! А матери-то позор какой! Гальку на районе все уважают, а дочь – прости господи! Кстати, видела я ее. Сидели мы с Галькой, выпивали, о своем говорили, а тут звонок, да не простой, а кто-то палец в кнопку ткнул и держит. Галька встала, дверь из кухни приоткрыла и крикнула мужу, чтобы тот разобрался. А он почти тут же заглянул к нам и говорит: «Там… Ну ты поняла. Денег просит». Галька ему: «Гони в три шеи!», а потом телефон схватила, позвонила кому-то и чуть ли не матом: «Я тебе за что деньги плачу? Я тебе что сказала? Чтобы этой шалавы на районе не было!» Ей, видать, что-то ответили, и она опять: «Значит, объясни ей так, чтобы она раз и навсегда поняла! Еще раз она здесь появится, будешь искать другую работу! И не на Силикатном!» Налила себе, выпила, матерится шепотом, а тут чем-то в окно кинули. Ох и интересно мне стало, поднялась я, к окну подошла, а там!.. – Валентина даже глаза закатила. – Не дай бог, ночью приснится! Стоит за забором девка в штанишках коротеньких… Ей-богу, меньше трусов, а кофтюшка на ней такая, что и титьки почти наружу, и пуп не прикрывает. Да ладно бы это! Господи, она же вся ну чисто папуас, с ног до головы в наколках. Увидела меня и кричит: «Мать позови!» Тут машина подъехала, выскочили из нее парни, схватили девку, а она отбивается и при этом таким матом их кроет, какого я и не слыхала никогда. Затолкали парни ее в машину и уехали. Я к столу вернулась, на Гальку даже и смотреть боюсь. А она снова выпила и сквозь зубы мне: «Прошу любить и жаловать – моя дочь Лариса Евгеньевна Самойлова».

– По грехам и мука, – веско заметила я. – Это я про ее родителей.

– Да уж! Отлились ей их слезы! – поддержала меня Валя. – Это счастье великое, что они не вместе живут, а то такая шалава и добро из дома стала бы таскать, и прирезать ночью могла.

– И где же эта девица живет?

– Там такая история. Когда она Женьку к матери отселила, Лариске лет десять было. Только мать Женькина лет через пять померла – видно, сын ее своей пьянкой доконал. Тут-то Галька Лариску к отцу и прописала, чтобы девка с квартирой была, и саму туда отселила – эта стерва малолетняя стала Эдику глазки строить, а какая баба это стерпит? Да и позору Гальке на районе меньше – квартира Женькина хоть и тоже в Пролетарском районе, но от Силикатного далековато. Вот отец с дочкой там на пару и куролесили. Он пьет, а когда его дома нет, она мужиков приводит. А как деньги у них кончатся, так Лариска к матери – дай, мол! Вот по пьяному делу Женька пистолет где-то и потерял. А может, украли его, кто знает? Тут его со службы и вышибли, и еще как-то наказали. А куда ему деваться? Пить на что-то надо. Пошел он в охранники, только из-за пьянки нигде долго не задерживался. От пьянки и помер!

– Так это его Галина не так давно схоронила? – спросила я, и Валентина кивнула. – Так он же бывший!

– И что? Оставить его поверх земли лежать? Или чтобы его в полиэтиленовом мешке в общей могиле закопали? – возмутилась она. – Не по-божески это! Галька, конечно, стерва, но не до такой же степени. И осталась Лариска при квартире, как Галька и планировала. Только на что девке гулять-то? Вот она за деньгами к матери и ходит. Та ее гонит, а она опять.

– Даже думать не хочу, что эта Лариска в отдельной квартире вытворяет.

– А там что ни вечер, то гульбарий. Соседи ментов вызовут, те приедут, протокол составят, а потом Гальке звонят. Она сначала надеялась, что дочь образумится, и от ментов откупалась. А потом поняла, что Лариска совсем пропащая, и махнула на нее рукой и знать больше не хочет.

– Да уж! – хмыкнула я. – Так чем же она вас обидела? Денег не дала на восстановление бизнеса?

– Не дала! Хоть я под проценты просила, – хмуро подтвердила Валентина. – Она мне так сказала: «Я добро помню. Если бы тебе нужно было на операцию или какое-нибудь лечение, я бы тебе без отдачи дала, потому что с собой ничего не заберу. А вот на это не дам. Не потянешь ты это уже в твоем-то возрасте, в наше тяжелое время, да без мужика в доме. Силы у тебя уже не те. Будешь из себя жилы рвать – надорвешься и загнешься, а здоровье беречь надо! Работай себе потихоньку – все прибавка к пенсии будет, а случись чего, ушла с рынка и лежи себе на печке». – Она гневно уперла руки в боки. – Нет, вот ты мне скажи, неужели я действительно уже ни на что не способна? Что бизнес не смогу поднять?

– Валентина, что я вам могу ответить, если я вас совсем не знаю? – мягко ответила я. – Это человек должен сам свои силы оценить и решить, что он сможет, а что – нет. Однако засиделась я у вас тут, – и напомнила: – Вы мне адрес Галины обещали дать. Напишите, пожалуйста.

Хозяйка дома оторвала от газеты полоску бумаги, написала адрес и, отдавая мне, посоветовала:

– И все-таки лучше бы ты с ней не связывалась.

Поблагодарив Валентину за угощение, я оделась, в процессе выключив диктофон, и вышла. Поскольку я основательно налегала на закуску, особенно на сало, то была практически трезвая.

По дороге я достала телефон и позвонила Ивану:

– Нам нужно срочно встретиться, и поводов для этого даже два, причем оба очень важные, так что двигайтесь, как получится, к моему дому. Я сейчас, можно сказать, почти на трамвайной остановке возле Центрального рынка и еду туда же.

– Вы хотя бы намекните, о чем разговор пойдет, – попросил он. – А то вы порой такие новости сообщаете, что голова кругом.

– Ну первая новость: я выяснила адрес женщины, которую мы ищем. А вторая… – я задумалась, как бы поаккуратнее сформулировать. – Касается одиннадцатого июня.

– Что?! – заорал Иван так, что я чуть не упала. – Считайте, что мы уже у вас! – и отключил телефон.

Посмеиваясь над его наивностью – вертолетом он, что ли, лететь собрался? – Я дошла до остановки и поняла, что битва будет жестокой, потому что народу было полно.

Наконец пришел трамвай, и озверевшая толпа пассажиров бросилась на его штурм. Набилось нас в вагон столько, что ни о какой социальной дистанции и речь не шла.

В результате я выдралась из него на своей остановке помятая, с оттоптанными ногами, но живая.

Когда я подходила к дому, то издалека увидела возле своего подъезда машины – Иван с Сергеем меня уже ждали, а чтобы охрана не стояла сложа руки, им в эти руки дали лопаты, и они откопали мой «Ситроен», чему я искренне обрадовалась.

Подойдя ближе, я поздоровалась и тут же застыла – у Сергея и Ивана были голубые глаза, и я никогда не думала, что их взгляд может быть таким пронзительным. Я невольно откашлялась и пошла в подъезд, а они – за мной.

Всю дорогу до кухни моей квартиры мы молчали. Там я достала диктофон, положила его на стол и включила, а сама занялась кофе.

Сергей и Иван закурили и внимательно слушали. Уже и кофе сварился, и разлила я его по чашкам, чего они даже не заметили, и запись кончилась, а они все молчали.

Сергей сидел с каменным лицом и закрытыми глазами, а Иван играл желваками и с тревогой смотрел на друга.

– Господа хорошие! Выйдите из ступора! Нам многое обсудить надо, – осторожно произнесла я.

Геворкян вздрогнул, словно очнулся, и спросил:

– Ваня, ты коньяк не забыл?

– В коридоре, – глухо ответил тот и, сходив за ним, протянул другу пакет.

Я уже привычно поставила на стол три бокала, а Геворкян тем временем достал одну бутылку и протянул мне со словами:

– Это я долг возвращаю, – а потом открыл вторую и, разлив коньяк по бокалам, тут же выпил свой, после чего с угрозой произнес: – Ну, если это она!..

– Это не она, – твердо заявила я.

– Откуда такая уверенность? Я очень хорошо помню, что пистолет, из которого застрелили моего отца, был украден у Самойлова Евгения Викторовича, офицера из какой-то колонии, а это почти наверняка ее муж… Вот узнаем его отчество, и тогда никаких сомнений не останется.

– Бывший муж! – выразительно произнесла я. – К моменту убийства Ашота Арамовича уже больше десяти лет как бывший. И не забывайте – она не только живет на Силикатном, но и в большом авторитете там. А это такой район, где полиция ведет себя очень скромно. Поэтому если бы ей потребовалось оружие, то некоторые люди принесли бы ей на дом любое, совершенно новое, еще в заводской смазке. Если не знаете, могу сообщить, что все оружие, которым пользуются силовики, отстреливается, иначе говоря, оно засвечено. Именно поэтому полиции не составило никакого труда определить пистолет, из которого был убит ваш отец. И потом, какой у нее может быть мотив? Наследство? Исключено. Месть? А за что? За то, что Ашот Арамович так щедро заплатил ей за ваше рождение, что она смогла свое дело начать? Назовите мне хоть что-то, что можно было бы считать мотивом.

– Шантаж, например, – предположил Сергей.

– Вы себя сами слышите? – обалдела я. – Кто кого шантажировал? Вы отвлекитесь от переживаний и включите мозги. Вашему отцу шантажировать Галину смысла не было – кто он, а кто она. А ей его шантажировать и в голову бы не пришло – у нее с чувством самосохранения все в порядке. Она уже давно не деревенская девчонка, она бизнес-леди. Жесткая, расчетливая, волевая, циничная.

– Но информация утекла от нее, – заявил Иван, меняя местами свой полный бокал с пустым бокалом Сергея, а тот, не заметив этого, машинально выпил.

– Не соглашусь, – покачала головой я. – С ее стороны, но без ее участия. Подумайте сами, у нее на руках самый крупный возможный козырь. А такой козырь держат только для себя! И бросают на стол только один раз. Когда самый край. Вот если бы у нее бизнес рушился, а она своими силами не могла его спасти, тогда – да! Она пришла бы к Ашоту Арамовичу и попросила его помочь ей ради сына, которого она ему родила. И я не исключаю, что он бы ей помог.

– Обязательно помог бы, – уверенно сказал Сергей.

– Попросила бы, но не шантажировала, – подчеркнула я. – Кто-то из окружения Варданяна и Геворкяна мог подозревать, что не Луиза родила Сергея, но вот то, что это была именно Галина, знал наверняка очень узкий круг людей. Почти тридцать три года эта информация держалась в секрете, а тут вдруг прорвало. Почему?

– Луиза умерла, – напомнил Иван.

– И какой Галине с этого прибыток? – спросила я, но ответа не получила. – Она никакого отношения к письмам и подмене рубашки не имеет – она ничего не выиграет от того, что Сергей не получит наследство. И Лариса не имеет – чистую рубашку Ашота Арамовича она точно взять не могла, к моменту ее появления в квартире их там уже не было. И если бы она писала те письма, то уж никак не литературным языком. Но она вызывает у меня очень сильное подозрение по другому поводу. Вспомните: она специально познакомилась с Саркисом, навела его на мысль о пустой квартире, зная, что такая есть, вела себя там чуть ли не по-хозяйски, притащила туда одеяло с подушкой – начала обживаться. Все говорит о том, Сергей, что она знает о вашем родстве.

– И вы говорите, что Галина здесь ни при чем? – возмутился Геворкян.

– Конечно! Вспомните про козырь. Стала бы Галина при ее хватком, цепком уме отдавать его в руки девчонки, которая к четырнадцати годам уже была испорчена вконец, зная, что та под кайфом, по пьяни или со зла может разболтать об этом всему району? Никогда!

– А если Галина сказала для того, чтобы дочери было к кому обратиться за помощью, если с ней самой что-то случится – район-то неспокойный, – возразил мне Иван.

– А вот на этот случай существуют завещания, нотариусы, юристы и так далее, – парировала я. – Нет, эта информация поступила Ларисе откуда-то еще. И вот она, помяните мое слово, попытается вас, Сергей, шантажировать. Но не это главное, а то, что она жила вместе с пьющим отцом, когда тот еще служил. Вот ей-то взять у него ствол не составляло труда. А вот отдала она его кому-то или стреляла сама – со временем узнаем.

– А у нее какой мотив? – возразил Иван.

– Может быть, для того, чтобы Сергей получил после отца наследство, и ей было что от него потребовать. Или она неправильно поняла взаимоотношения своей матери и Ашота Арамовича и решила отомстить. Можно долго гадать, но я предлагаю немного подождать и узнать у нее самой. Попозже. А пока поговорить с Галиной.

– Будем брать штурмом Силикатный? – усмехнулся Иван, снова меняясь бокалами с Сергеем. – Мы можем.

– Вам, мужчинам, только бы воевать, – покачала головой я. – Зачем махать кулаками, если все можно решить мирным путем? Тем более что Силикатный – это не дом престарелых, там можно на такой ответ нарваться, что мало не покажется. К тому же встречаться с Галиной на ее территории бесполезно – там она хозяйка. К себе ее пригласить? Не приедет. Что нам остается? Нейтральная территория, причем такая, куда она не может не явиться. Вот в связи с этим и думайте, какие у вас есть позиции во властных структурах Пролетарского района.