Текст книги "Язык в зеркале художественного текста. Метаязыковая рефлексия в произведениях русской прозы"

Охарактеризовав семантику рефлексива, обратимся теперь к его формальным признакам. Под формальными признаками понимаем, во-первых, те структурные формы, в которых воплощается рефлексив в речи, а во-вторых, – определенные внешние признаки, метапоказатели, которые сигнализируют исследователю о том, что данный речевой отрезок должен квалифицироваться как рефлексив.

Рефлексив выступает в речи в различных структурных формах. Прежде всего, можно противопоставить рефлексивы-тексты и рефлексивы-субтексты. К рефлексивам-текстам относятся такие художественно-публицистические и художественные тексты, как стихотворение в прозе И. Тургенева «Русский язык», очерк В. Гиляровского «Ничего», миниатюра В. Дорошевича «Одесский язык», рассказы Н. Тэффи «Реклама», П. Романова «Родной язык», Г. Горина «Случай на фабрике № 6» и т. п. Основная тема таких текстов – интерпретация какого-либо вопроса, связанного с языком / речью [см.: Шумарина 2007; 2008 а; 2009 а].

Рефлексивы, включенные в произведение как его компоненты, «вписаны» в текст структурно и тематически, связаны межфразовыми связями с другими элементами текста. Эти рефлексивы различаются по своему статусу в структуре текста: они могут занимать внутритекстовую или маргинальную позицию. Маргинальные рефлексивы (в другой терминологии «служебные тексты» [Николина 2006 а: 426]) структурно вынесены за пределы текста. К ним относятся авторские примечания, авторские пояснения и ремарки в текстах пьес, предисловия. Маргинальные рефлексивы выполняют метатекстовые, метадискурсивные функции. Несмотря на структурную обособленность и вторичность таких метатекстов, они часто играют важную роль в произведении. Так, примечания позволяют сделать вывод не только о том, какие фрагменты текста автор считал необходимым разъяснить подробнее, но и о том, каким он видел своего читателя (адресата) в момент создания произведения.

Необходимо отметить, что «служебность» таких текстов может различаться. Ср., например, с одной стороны, примечания в «Герое нашего времени» М. Лермонтова (дважды объясняется значение областных слов), и с другой, – в романе «Архипелаг ГУЛаг» А. Солженицына. В романе А. Солженицына обстоятельные примечания придают произведению вид гипертекста[40]40
  Термин «гипертекст» ввёл в 1965 г. Т. Нельсон [Nelson 1965] для обозначения «ветвящегося» текста. Под гипертекстом понимается «форма организации текстового материала, при которой его единицы представлены не в линейной последовательности, а как система явно указанных возможных переходов, связей между ними» [Субботин 1988: 2].


[Закрыть]: следуя по сноске к примечанию, читатель попадает в новый, самостоятельный текст, иногда развивающий собственный сюжет, который дополняет основной текст романа. Жанр произведения Е. Попова «Подлинная история «Зеленых музыкантов»» обозначен автором как «роман-комментарий»: основное повествование здесь является еще и «входом» в примечания, которые имеют самостоятельное значение и представляют собой мини-эссе по различным волнующим писателя вопросам. Но и в более «традиционных» по форме произведениях примечания могут нести очевидную эстетическую нагрузку. Ср., например, комментарии Н. Гоголя к словам корамора, колядовать в «Мёртвых душах».

Внутритекстовые рефлексивы могут быть разными по объему и с разной степенью четкости выделяются из текста. Сюда относятся крупные фрагменты текстов, посвященные фактам языка и речи, которые представляют собой относительно самостоятельные в композиционном отношении, структурно и семантически законченные речевые произведения (например, лирическое отступление Н. Гоголя в «Мертвых душах»: …у нас на Руси если не угнались еще кой в чем другом за иностранцами, то далеко перегнали их в умении обращаться… и мн. др.). Сюда же относятся и рефлексивы, представляющие собой «метаязыковые вкрапления» [Хлебда 1998]; они могут соотноситься с предложением – простым (1) или сложным (2), с фрагментом предложения (3) и даже с одним словом, когда такое слово «помечено» автором как объект оценки (4):

(1) Попасть «под суд» — тогда обозначало спуститься в нижний этаж здания суда, где был буфет (В. Гиляровский. Из репортерства); (2) Итак, мои грибные воспоминания начинаются воспоминаниями о маслятах.

Кажется, правильно, по-книжному, их называют масляниками, но я никогда к этому не привыкну (В. Солоухин. Третья охота); (3) Но так как человек без информации немыслим на земном шаре, им приходится получать сведения с евбаза (еврейский базар), где старушки вынуждены продавать канделябры (М. Булгаков. Слухи); (4) Я очень хорошо понял, что если стану приставать к нему то нарушу кейф его (Я. Полонский. Квартира в татарском квартале); Стояли здесь когда-то снаряженные в дальний путь «лыцари» (И. Бунин. На край света).

Метатекстовая функция (то есть функция комментария к собственной речи) свойственна как маргинальным, так и внутритекстовым рефлексивам[41]41
  Строго говоря, понятия «метаязыковая функция» и «метатекстовая функция» не совпадают; возможны разные интерпретации их соотношения; мы рассматриваем метатекстовую функцию как частное проявление метаязыковой и включаем средства метатекста в общую систему метаязыковых средств.


[Закрыть]. В то же время внутритекстовые рефлексивы могут и не выполнять метатекстовой функции. Так, например, метаязыковые высказывания, использующиеся для характеристики героев, часто выступают как элемент текста, а не метатекста. Ср.:

«Позднее признание» оказалось дневниковой записью женщины, нарушившей закон о семье и браке. В рукописи было много грамматических ошибок, но это странным образом усиливало искренность ее исповедальности и непорочности (К. Воробьев. Вот пришел великан).

В этом примере суждение о связи ошибок в письменной речи с ее безыскусностью, искренностью – метаязыковое (оно отражает речевую рефлексию автора (особенности письменной речи как черты «портрета» пишущего), но не метатекстовое. В то же время следует признать, что довольно часто различие между текстовыми и метатекстовыми элементами определяется выбором способа синтаксического оформления. Так, приведенное выше высказывание можно преобразовать в метатекст, используя вставную конструкцию: *В рукописи было много грамматических ошибок (что, впрочем, странным образом усиливало искренность ее исповедальности и непорочности)…

В художественных текстах именно внутритекстовые рефлексивы представлены наиболее широко и разнообразно; можно вести речь о системе метаязыковых средств (метапоказателей), реализующихся в эстетически организованной речи.

1.5. Метапоказатели в художественных текстах

В работах, посвященных средствам метаязыка и метатекста, предлагались различные варианты систематизации этих средств, которые на первом уровне классификации учитывали а) функциональные особенности единиц метаязыка [Вежбицка 1978; Шаймиев 1998; Валитова 2001], б) их соотношение с уровнями языка (фонетические, словообразовательные, лексические, грамматические средства и т. д.) [Батюкова 2009; Одекова 2007; 2008 а; 2008 б; 2009 б и др.], в) эксплицитность / имплицитность выражаемой рефлексии [Крючкова 2002; Пчелинцева 2006; Иванищева 2008; Иванцова 2009 и др.].

Предлагаемая ниже классификация средств метаязыка охватывает различные способы экспликации метаязыковой рефлексии в художественном тексте. Систему этих средств мы представляем в виде своеобразного «поля» с центром и периферией[42]42
  Мы не ставим перед собой задачу доказать, что средства метаязыка реализуют некую общую семантическую (функционально-семантическую) категорию и потому составляют особое поле. Подобный подход требует самостоятельного рассмотрения и решения целого ряда принципиальных вопросов, выходящих за рамки данной работы. Но поскольку поле рассматривается как «континуальное образование с центром (ядром), где формирующие его характеристики представлены наиболее ярко и однозначно…, и постепенно ослабевающими к периферии зонами» [Всеволодова 2007: 35], мы сочли возможным воспользоваться метафорой поля для обозначения основного принципа классификации материала. Как неоднократно отмечалось специалистами, противопоставление центра и периферии есть вообще универсальный принцип организации языка [Живов, Успенский 1973: 24]. При этом мы отдаем себе отчет в том, что результат целенаправленного описания «поля метаязыковости» с применением соответствующего лингвистического инструментария окажется, вероятнее всего, иным, нежели представление средств метаязыка в данной работе.


[Закрыть]. В центре этого «поля» располагаются единицы[43]43
  Единицы метаязыка могут совпадать с единицами языка (например, метаязыковые термины), но могут представлять собой сочетания, которые не совпадают с традиционно выделяемыми единицами языка.


[Закрыть] со свойствами прототипических, то есть такие, которые проявляют «в наибольшей степени свойства, общие с другими единицами данной группы» и реализуют «эти свойства в наиболее чистом виде и наиболее полно, без примеси иных свойств» [Демьянков 1996: 140]. Эти единицы наиболее явно и однозначно выражают метаязыковое содержание; будем называть их прямыми сигналами метаязыковой рефлексии (собственно метаоператорами). На периферии поля находятся единицы, которые назовем косвенными сигналами рефлексии; косвенные – значит «предназначенные для другой цели, но способные выполнять и данную, работающие как бы по совместительству, берущие на себя дополнительную нагрузку» [Рябцева 2005: 488–489].

Представим систему метапоказателей в виде обобщающей схемы (см. схему 2 на с. 82) и прокомментируем ее.

I. Собственно метаоператоры. К прямым сигналам метаязыковой рефлексии относятся собственно метаоператор ы (метаорганизаторы высказывания, метатекстовые операторы) [см.: Вежбицка 1978: 409] – особые языковые выражения, которые сигнализируют о метаязыковой операции (переход с уровня текста на уровень метатекста, с языка на метаязык). Для собственно метаоператоров «метаязыковость» является первичной семантической функцией.

Наиболее явными показателями акта рефлексии являются метаязыковые термины, обозначающие процессы речи и речевые произведения (слово, фраза, сообщение, называть(ся), произносить, обозначать и т. д.):

<…> задумался и Капитон Иваныч <…> Имя у него было «как у дворецкого», наружность не обращающая на себя внимания… (И. Бунин. На хуторе); <…> господствующей государственной эстетикой станет ложнославянский стиль. (Этот термин употребляется нами не в негативно-оценочном смысле. В отличие от славянского стиля, которого не существует в природе, ложнославянский стиль является разработанной и четкой парадигмой.) (В. Пелевин. Generation «П»).

Метаязыковые термины могут сигнализировать как о рефлексии осознанной, выведенной в «светлое поле» сознания, так и о «свернутой» в виде семантики лексических и фразеологических единиц.

Следует отметить, что «явный показатель» не означает «неоспоримый», «однозначный». Далеко не всегда наличие метаязыкового термина свидетельствует об акте рефлексии. Особенно справедливо это положение относительно слов, употребление которых не ограничено лингвистическим дискурсом. Подобные слова являются фактом общенационального языка, имеют широкое употребление и приобрели множество значений, в том числе фразеологически связанных (слово, называть, значить и т. п.). Так, например, единица слово может употребляться в составе сочетаний дать честное слово, сдержать слово, и чтоб никому ни слова и т. п., которые вовсе не связаны с осознанием и комментированием факта языка / речи. Кроме того, слово слово и в своём прямом значении может использоваться для называния объекта, не связанного с рефлексией в данном речевом акте (Напр.: На завтра задали выучить двадцать английских слов и написать сочинение). В то же время, как показывают наблюдения, единицы с более узким, «лингвистическим» значением, низкочастотные за пределами научного дискурса, напротив, как правило, сигнализируют о метаязыковой операции (семантика, деепричастие, этимология и т. п.).

К собственно метаоператорам относятся также единицы, которые в грамматике квалифицируются как вводные конструкции [Шварцкопф 1970; Баранов, Кобозева 1984; Харченко 1984; Розина 2009], модальные слова и частицы [Лосева 2004], которые характеризуют манеру изложения [Виноградов 1947: 736–737] или служат лексическими маркерами чужой речи [Арутюнова 2000 б; Девятова 2009]. Ср.:

[Славу Каменщикова] чуть не оженили на дочери хозяина, по-нашему, по-конюховски, чуть было не осаврасили <…> (В. Астафьев. Обертон); Когда я произнесла роковые слова о том, что Алине не грозит одиночество, Лёва как-то болезненно улыбнулся, беспомощно развёл руки в стороны (дескать, что тут поделаешь!) <…> (А. Алексин. Мой брат играет на кларнете) и т. д.

Схема 2

Сигналы метаязыковой рефлексии

Вводные конструкции с семантикой оценки речи могут включать в свой состав метаязыковые термины (мягко выражаясь, как бы точнее сказать, как говорят в Одессе… и т. п.):

Из-под черного шейного платка белели маленькие брыжи сорочки – «лиселя», как называли черноморские моряки, носившие их, отступая от формы, даже и в николаевские времена (К. Станюкович. Смотр); Дело обычное: сколько звезд вышло из секретарш и экономок посредством, как бы это выразиться, личного обаяния (М. Веллер. Миледи Хася) и т. п.

Функции собственно метаоператоров выполняют также прилагательные и наречия с семантикой квалификации речи:

<…> я скажу не запинаясь, что английский юмор и русское балагурство, или веселость, в существе своем одно и то же <…> (М. Загоскин. Москва и москвичи); Его общей эрудиции было вполне достаточно, чтобы понять, что Cr есть сокращенное cancer, то есть «рак» по-русски (М. Чулаки. Примус).

К собственно метаоператорам относятся все синтаксические конструкции, оформляющие чужую речь: от таких достаточно традиционных объектов синтаксиса, как предложения с прямой и косвенной речью, до попавших лишь недавно в поле зрения ученых конструкций с репрезентируемой речью [Светашова 2009].

Функция метапоказателей как первичная свойственна и графическим средствам[44]44
  Графические выделения изучались как средство интонационной и смысловой «разметки» в письменной речи [Лигута 1975; Яковенко 2007 и др.], как стилистическое средство [Валуенко 1976; Арнольд 1979; Вашунина 1995; Артемова 2002; Ахметова 2006 и др.]; предпринимались попытки рассматривать графические выделения с точки зрения их семиотических (семантических) функций [Шварцкопф 1967; 1997; Рао Супжато 1996; Шубина 2004; 2006: 178–239; Бердичевский 2006: 7; Зализняк 2007; Кольцова 2007: 109–110]; в исследованиях, посвященных метаязыковой рефлексии носителя языка, кавычки интерпретируются как специальный маркер метаязыковой рефлексии [Кормилицына 2000; Вепрева 2005; Нечаева 2005; Пчелинцева 2006; Сидорова 2007; Трикоз 2010 б].


[Закрыть], которые используются для выделений в тексте: кавычки (1), курсив (2), разрядка (3), капитализация (написание заглавными буквами) (4), жирный шрифт (5):

(1) Руфина Онисимовна была передовой женщиной, врагом предрассудков, доброжелательницей всего, как она думала и выражалась, «положительного и жизнеспособного» (Б. Пастернак. Доктор Живаго);

(2) Лев слышал, что об одной говорили как о школе с уклоном, о другой – как о школе без уклона. «Только бы сразу в обе не отдали!» – с ужасом думал он. / Сам Лев хотел во вторую школу, без уклона, – потому что рядом с дедом (Е. Клюев. Андерманир штук); (3) Через полтора месяца он ощущал себя абсолютно другим человеком – да он и был другим: деловар с башлями (М. Веллер. Легенда о родоначальнике фарцовки Фиме Бляйшице); (4) Говорит, до Взрыва все иначе было. Придешь, говорит, в МОГОЗИН, – берешь что хочешь, а не понравится, – и нос воротишь, не то, что нынче (Т. Толстая. Кысь); (5) Убрался к чертовой матери. Не самое плохое дополнение к / отчалил; / отвалил; / слился; / сделал ноги; / навострил лыжи (В. Платова. После любви).

В тексте любого стиля и жанра графическое выделение практически всегда свидетельствует о том, что выделенный фрагмент был осознан автором как важный в смысловом отношении. Дело в том, что всякое графическое выделение осуществляется не непосредственно при порождении высказывания, а в процессе самоконтроля и коррекции речи: автор оценивает текст с позиции читающего и принимает решение о графическом выделении тех или иных фрагментов.

Особенности «метаязыковой семантики» различных способов графического выделения описывались различными исследователями. Справедливым представляется следующее замечание: «Автор специальным маркером отмечает сам факт рефлексии, обдумывая уместность выбора номинации, предоставляя адресату возможность соучаствовать в процессе оценки выбора, вовлекая его в процесс порождения текста» [Пчелинцева 2006: 70].

Среди перечисленных средств графического выделения кавычки наиболее часто привлекали внимание исследователей, которые стремились упорядочить описание всех случаев употребления кавычек [Шварцкопф 1967; 1997; Зализняк Анна 2007]. Анна А. Зализняк определяет инвариантное значение этого знака препинания следующим образом: «кавычки являются показателем разрушения стандартного семиотического акта в письменной речи» [Зализняк 2007; выделено автором]. Речевой акт предполагает наличие у пишущего ряда пресуппозиций, в частности, таких, которые касаются использования кода: «.во-первых, что человек говорит то, что он сам думает или хочет сказать слушающему; во-вторых, что каждое употребленное им слово выражает нужный смысл (т. е. содержит все необходимые смысловые компоненты и не содержит никаких лишних). Наконец, в-третьих, что говорящий употребляет все слова в тех значениях, которые ожидает в них найти слушающий» [Там же]. Таким образом, кавычки сигнализируют о нарушении той или иной семиотической конвенции и в этом смысле, как мы полагаем, они всегда выполняют метаязыковую функцию, являясь сигналом рефлексии и стимулируя рефлексию читающего[45]45
  Есть основания говорить о метаязыковой функции и в тех случаях использования кавычек, которые регулируются основными правилами правописания: а) в собственных наименованиях типа ансамбль «Непоседы», магазин «Охотник» (поскольку маркируют употребление слова как онима, а не апеллятива) и б) для выделения прямой речи (здесь кавычки служат «переключателем» речевых планов, маркируют границу между высказываниями различных субъектов речи). Так, например, в зарубежных работах цитация рассматривается как инструмент реализации метаязыковой функции языка [Светашова 2009: 12]. Более того, кавычки могут быть единственным метапоказателем, например, при отсутствии нарицательного наименования предмета (кафе, кинотеатр, санаторий и т. п.). В предложениях с прямой речью пунктуационное оформление также может служить единственным метапоказателем (если отсутствуют слова, непосредственно обозначающие процесс речи / мысли). Ср.: В голове у Аннушки образовалась вьюга: «Знать ничего не знаю! Ведать ничего не ведаю!..» (М Булгаков. Мастер и Маргарита).


[Закрыть].

Мы рассматриваем кавычки среди графических средств выделения, а не в составе пунктуационных знаков, так как в большинстве случаев выделение при помощи кавычек оказывается синонимичным другим способам выделения (курсив, капитализация и др.). Так, курсивное начертание, подобно кавычкам, может быть сигналом интертекста, указанием на цитату:

На одном балконе, опершись локтями о решетку, сидела молодая женщина с матовым лицом, с черными глазами; она смотрела бойко: видно, что не спала совсем. Вот вечером тут, пожалуй, явится кто-нибудь с отвагой и шпагой, а может быть и с шелковыми петлями[46]46
  Выделенные курсивом выражения являются цитатами из стихотворения А. Пушкина: Исполнен отвагой, / Окутан плащом, / С гитарой и шпагой /Я здесь под окном, а также: Шелковые петли к окошку привесь («Я здесь, Инезилья…»).


[Закрыть] (И. Гончаров. Фрегат «Паллада»); А уж как любил, какой родней считал все скульптурное народонаселение пражских зданий – все, что обитало вверху, над головами прохожих: эти тысячи, тысячи ликов – святые и черти, фавны, русалки и кикиморы; львы, орлы и куропатки[47]47
  Цитата из монолога Нины Заречной: Люди, львы, орлы и куропатки, рогатые олени, гуси, пауки, молчаливые рыбы, обитавшие в воде, морские звезды и те, которых нельзя было видеть глазом, – словом, все жизни, все жизни, все жизни, свершив печальный круг, угасли… (А. Чехов. Чайка).


[Закрыть]; драконы, барашки и кони, крокодилы и змеи, рыбы, медузы и морские раковины <…> (Д. Рубина. Синдром Петрушки).

Графические маркеры метаязыковой рефлексии, как отмечает Э. Л. Трикоз, функционально коррелируют со словарными пометами типа «в профессиональной речи», «у медиков», «в речи моряков» [Трикоз 2009 а: 112], однако следует отметить, что абсолютного равенства между этими метаязыковыми маркерами нет. Графическое выделение является для читателя сигналом о том, что слово «необычно» (или необычно употребляется), однако информацию о характере данной «необычности» читатель должен выводить самостоятельно. Поэтому имплицитный метаязыковой комментарий в подобных случаях, условно говоря, складывается из двух составляющих: собственно авторской импликации ('Обратите внимание: это слово необычно') и «выводного» знания, которое формулирует читатель с опорой на контекст (в частности – на общую тему текста, предмет изображения). Так, например, в романе А. Солженицына «Архипелаг ГУЛаг» многочисленные курсивные начертания выделяют слова, которые автор представляет как специфическую лексику языка ГУЛага:

Всеобщая невиновность порождает и всеобщее бездействие. Может, тебя еще и не возьмут? Может, обойдется? А. И. Ладыженский был ведущим преподавателем в школе захолустного Кологрива. В 37-м году на базаре к нему подошел мужик и от кого-то передал: «Александр Иваныч, уезжай, ты в списках!» Но он остался: ведь на мне же вся школа держится, и их собственные дети у меня учатся – как же они могут меня взять?.. (Через несколько дней арестован.) <…> Большинство коснеет в мерцающей надежде. Раз ты невиновен – то за что же могут тебя брать? ЭТО ОШИБКА! Тебя уже волокут за шиворот, а ты всё заклинаешь про себя: «Это ошибка! Разберутся – выпустят!» <…> Ты еще рассматриваешь Органы как учреждение человечески-логичное: разберутся-выпустят (А. Солженицын. Архипелаг ГУЛаг).

При этом автор, учитывая многозначность (асемантичность) графического метаоператора, может облегчать задачу читателя своеобразной «специализацией» графических выделений[48]48
  Выводы о специализации графических выделений требуют определенной осторожности, поскольку конкретные виды выделений могут быть продиктованы причинами технического характера и представлять собой выбор не автора, а редактора. Можно также наблюдать в разных изданиях одной книги различные способы выделения одних и тех же речевых отрезков. Делая вывод об авторском характере выделений А. Солженицына, мы руководствовались, во-первых, тем обстоятельством, что в тексте романа «Архипелаг ГУЛаг» используются разные виды выделения (кавычки, курсив, разрядка, ударение, капитализация), во-вторых, эти виды выделений используются достаточно последовательно и единообразно, о чем свидетельствует сопоставление разных изданий.


[Закрыть]. В том же романе А. Солженицына используются и другие виды графических средств. Так, курсивом выделяются слова «языка ГУЛага» (1), а кавычками, как правило, – слова, которые используются в специфическом, непервичном или устаревшем значении (2), не связанном, однако, непосредственно с языком ГУЛага:

(1) «Был бы человек – а дело создадим!» – это многие из них так шутили, это была их пословица; (2) Кого сажают в «золотом» потоке? Всех, кто когда-то, 15 лет назад, имел «дело», торговал, зарабатывал ремеслом.

Начертание прописными буквами в этом романе используется, как правило, для интонационного выделения:

Этот пункт давал возможность осудить ЛЮБОГО гражданина, бывшего под оккупацией, прибил ли он каблук немецкому военнослужащему, продал ли пучок редиски, или гражданку, повысившую боевой дух оккупанта тем, что танцевала с ним и провела ночь. Не всякий БЫЛ осуждён по этому пункту (из-за обилия оккупированных), но МОГ быть осуждён всякий.

Метапоказателем является и знак ударения. Поскольку традиционно в русской письменной речи ударение не обозначается, то факт его использования выглядит отмеченным:

<…> отец, взявши сына, выехал с ним на тележке, которую потащила мухортая пегая лошадка, известная у лошадиных барышников под именем сороки (Н. Гоголь. Мёртвые души); Дорогой Иванов скромно мечтал о какой-нибудь должности на железной дороге или в конторе, о чистенькой комнатке, о женитьбе (В. Гиляровский. Потерявший почву).

Постановку ударения читатель оценивает как импликацию: 'В данном слове можно ошибиться в ударении. Обратите внимание!' или 'Не спутайте: это именно такое слово, а не его омограф'.

К собственно метаоператорам относится и ряд знаков пунктуации. Так, многоточие, которое отмечает перебивы, замедление речи, регулярно используется как показатель заминки[49]49
  Наряду с многоточием показателями метаязыкового выбора часто выступают и другие средства: лексический повтор отрезков речи, предшествующих искомому слову, вокализации (гм, э-э, м-м и т. п.). Ср.: Так вот, сударыня, правосудию очень важно знать, был ли кто-нибудь из ваших, гм… из ваших хороших знакомых вполне ознакомлен с расположением вашей квартиры (В. Брюсов. Последние страницы из дневника женщины).


[Закрыть] при выборе говорящим нужного обозначения из ряда синонимов (1), при подборе эвфемизма (2) или как обозначение «интригующей» паузы (3), которая может интерпретироваться как импликация 'А сейчас будет сказано то, что вас удивит'.

(1) «Как же скоро ты забыл фамилию своих бывших… помещиков!» – подумала княгиня. Слово «господ» княгиня не смела подумать: фигура бывшего крепостного была слишком внушительна) (А. Чехов. Цветы запоздалые); (2) – Но у кого же вы их… присвоили? / – Вы хотели сказать: «украли»? Говорите теперь слова прямо (Ф. Достоевский. Братья Карамазовы); (3) Расстреливали те три морфиниста-хлыща, начальник Охраны Дегтярев и… начальник Культурно-Воспитательной Части Успенский. (Сочетание это удивительно лишь поверхностному взгляду. Этот Успенский имел биографию что называется типическую, то есть не самую распространенную, но сгущающую суть эпохи <…>) (А. Солженицын. Архипелаг ГУЛаг).

Как видно из приведенных примеров, причина паузы может комментироваться повествователем или становиться ясной из последующего контекста. Но при отсутствии комментария многоточие становится единственным метапоказателем:

– Нигилист, – проговорил Николай Петрович. – Это от латинского nihil, ничего, сколько я могу судить; стало быть, это слово означает человека, который… который ничего не признает? (И. Тургенев. Отцы и дети).

Эксперименты с пунктуацией прямо интерпретируются в современных исследованиях как метапоказатель [Сидорова, Стрельникова, Шувалова 2009: 447; Мечковская 2009: 485]. В работах, посвященных использованию пунктуации как средства художественной выразительности [Чернышев 1970; Иванчикова 1979; Орехова 1993; Дзякович 1995; Жильцова 1996; Ковтунова 1996 и др.], как правило, обсуждается вопрос о том, что автор хотел выразить при помощи нестандартного использования знаков препинания, то есть исследователями признается факт осмысления семантических возможностей пунктуации авторами художественных текстов.

В основе нестандартного использования знаков препинания лежит осмысление их семантического потенциала. Из средства интонационной разметки и грамматического членения знак препинания превращается в сознании носителя в своеобразный иероглиф (подобно смайлику) и, обладая неким значением, ведет себя как всякая единица, обладающая значением: выявляет специфику своего значения на фоне своеобразной парадигмы (1), создает ряд повторений, «умножая» свою семантику (2), актуализируется в виде самостоятельного сообщения (3) и т. п.:

(1) На четыре времени года раскладывается человеческая жизнь. Весна!!! Лето. Осень… Зима? (Т. Толстая. Милая Шура); (2) <…> хоть в воду, хоть к черту, лишь бы не вставать на голову, лишь бы не понимать, что в голове окончательно спутаны мозги, бред, ерунда, а желудок, кишечник, – желудок лезет в горло, в рот – – и тогда все равно, безразлично, нету качки, – единственная реальность – море, – бред, ерунда – …нет, с Петром I надо мириться (Б. Пильняк. Заволочье); (3) <…> землемер (!) Саунин получил 15 лет за… падеж скота (!) в районе и плохие урожаи (!) <…> (А. Солженицын. Архипелаг ГУЛаг).

В качестве косвенных метапоказателей выступают различные единицы и конструкции, для которых метаязыковая функция не является первичной. Косвенные сигналы, в свою очередь, разделим на две группы по наличию / отсутствию материально выраженных средств рефлексии. Косвенные сигналы, обладающие регулярной материальной формой, назовем аналогами метаоператоров, а сигналы, не имеющие материального выражения, – нулевыми метаоператорами.

II. Аналоги метаоператоров. Под аналогами метаоператоров мы понимаем такие языковые средства оформления рефлексива, для которых метаязыковая функция не является первичной (в отличие от метаязыковых терминов), но которые «приспособлены» для её выполнения[50]50
  Понятие аналога используется в различных лингвистических теориях. Так, например, союзными аналогами называют слова разных частей речи (наречия, частицы, междометия), которые выполняют в сложных предложениях функции скрепы, не будучи союзами в полном смысле этого слова [Русская грамматика 1980, II: § 3110 и др.].


[Закрыть]. В качестве аналогов метаоператоров выступают а) некоторые синтаксические конструкции, б) отдельные лексические средства, в) нестандартная графика и орфография.

Прежде всего, к аналогам метаоператоров отнесем конструкции, устанавливающие семантическое тождество языковых выражений [Арутюнова 2005: 300–325]: биноминативные (1), биинфинитивные (Inf сор Inf) (2) и инфинитивно-номинативные (Inf – N₁) (3), – предложения, в которых подлежащее является объектом метаязыковой характеристики, а предикат эту характеристику (как правило, толкование) выражает:

(1) «Акварель» – это хорошая девка (N₁), так я соображаю, а «бордюр» — вовсе даже наоборот, это не что иное, как гулящая баба <… >(М. Шолохов. Поднятая целина); (2) – Тогда мы берём вас правщиком, – сказал Август. Быть правщиком значило приводить в годный для печати вид поступающие в редакцию малограмотные и страшно длинные письма рабочих-железнодорожников (В. Катаев. Алмазный мой венец); (3) <…> «антресоли» крутить – это и есть самая твоя любовь, Агафон, на какой ты умом малость тронулся <…>(М. Шолохов. Поднятая целина).

К аналогам метаоператоров отнесем также а) пояснительные конструкции в составе простого предложения (1), бессоюзные сложные предложения с пояснительными отношениями (2) и б) вставки[51]51
  Метатекстовые функции вставки рассматривались в ряде лингвистических работ [Куликова, Салмина 2002: 109; Шмелёв 2006; Онишко 1997 и др.].


[Закрыть] (3):

(1) Отец показал мне деревянный ларь, то есть ящик, широкий вверху и узенький книзу, как я увидал после, в который насыпают хлебные зерна (С. Аксаков. Детские годы Багрова-внука…); (2) У этого, впрочем, гэбушная основа была сильно затемнена явной принадлежностью к так называемым нынешним «структурам»: бобрик волос, темные очки, «треник» из шелка-сырца и поверх здоровенная кожаная куртка, все вместе – униформа дельцов из малых и средних бизнесов (В. Аксёнов. Негатив положительного героя); (3) То, что произошло в этот вечер, оказалось потрясающим воображение событием, фантастическим по своей наглядности и – пусть это слово прозвучит — трагедийности… (А. Азольский. Диверсант).

Метапоказатели могут существовать и на сверхфразовом уровне, когда «метаязыковые значения» реализуются как межфразовые связи в тексте. К этому ряду аналогов отнесем межфразовые «сцепки», вопросно-ответные единства и диалогическую цитацию.

Межфразовые «сцепки» представляют собой пары предложений, в первом из которых используется единица или упоминается факт языка / речи, а во втором содержится комментарий по поводу их значения или употребления (предложения связаны пояснительно-распространительными отношениями). Ср.:

<…> наконец единогласно все решили, что видно такова была судьба Марьи Гавриловны, что суженого конем не объедешь, что бедность не порок, что жить не с богатством, а с человеком, и тому подобное. Нравственные поговорки бывают удивительно полезны в тех случаях, когда мы от себя мало что можем выдумать себе в оправдание<…> (А. Пушкин. Метель); Он у нас сейчас первым топхэндом работает. Это главный помощник у старшого, кто за гурт отвечает (Б. Акунин. Долина мечты).

В приведенных примерах формальными показателями межфразовых связей служат обобщающий метаязыковой термин (нравственные поговорки) и указательный элемент (это); в других контекстах метаязыковая информация носит характер «выводного» знания и реконструируется читателем. Ср.:

– У нас журнал нового типа, – стала рассказывать Алтын. <…> наш шеф-редактор взял на вооружение принцип Генри Форда – каждый занимает на конвейере свое место. ¹ Скаут — это специалист по сбору и проверке информации. ²Райтер – мастер концепции и стиля. ³Есть хедлайнер — он отвечает только за заголовки. ⁴Есть «болван» – то есть натуральный болван, образование – заочный техникум физкультуры, ему платят зарплату, чтоб он весь номер прочитывал и показывал, если где не врубается. ⁵Эти места переписывает адаптер, есть у нас и такая ставка (Б. Акунин. Алтын-Толобас).

В этом тексте очевидными метапоказателями выступают биноминативные предложения (1 и 2), бессоюзные сложные предложения с пояснительными отношениями между частями (3 и 4). «Сцепка» 4-го и 5-го предложений в сопоставлении с конструкциями аналогичной семантики, но другого синтаксического оформления, на фоне общей коммуникативной направленности текста (толкование специальных обозначений) также воспринимается как фрагмент, несущий метаязыковую информацию: (…если где не врубается. Эти места переписывает адаптер, есть у нас и такая ставка. Читатель при восприятии формулирует эту информацию следующим образом: 'Адаптер – это тот, кто переписывает тексты, непонятные читателю'.

В качестве метапоказателя мы рассматриваем вопросно-ответные единства – конструкции типа Что такое N? – N это… Вопрос, стимулирующий метаязыковую рефлексию, и ответ могут принадлежать репликам разных лиц – собеседников в диалоге (1), но может использоваться и в монологической речи (2):

(1) – Не иначе как тридцаточка идет, – сказал повар. / – Что за тридцаточка? – спросил Чехардин. / – Суховей, – пояснил Скворцов. <…> / – А почему так называется? – спросила Лида. / – Примета такая. Дует он и дует, и три дня, и три ночи, а как подует три дня и три ночи, то будет надвое: или перестанет, или будет дуть ещё месяц, а в месяце тридцать дней, вот и называют тридцаточка (И. Грекова. На испытаниях); (2) Мне объявили, что я должен прожить тут еще три дни, ибо «оказия» из Екатеринограда еще не пришла и, следовательно, отправиться обратно не может. <…>А вы, может быть, не знаете, что такое «оказия»? Это прикрытие, состоящее из полроты пехоты и пушки, с которым ходят обозы через Кабарду из Владыкавказа в Екатериноград (М. Лермонтов. Максим Максимыч).

Вопрос в монологической речи носит характер риторического и принадлежит тому же лицу, которое формулирует ответ. Такой вопрос в тексте выполняет, с одной стороны, функцию акцентирования (выделяет метаязыковой комментарий в тексте, привлекает к нему внимание адресата как к самостоятельному фрагменту речевого высказывания), а с другой, – является средством коммуникативной организации высказывания, так как синтаксически вычленяет тему.

Рефлексив может вводиться в текст при помощи диалогической цитации, к которой относятся «случаи использования реплик собеседника (или их фрагментов) в иных (обычно оппозиционных) коммуникативных целях» [Арутюнова 1992: 65]. Диалогическая цитация используется как «повод» выразить собственное отношение к слову, выражению (1) или интерпретировать «пропозициональное содержание предшествующей реплики собеседника» (2) [Кобозева, Лауфер 1994: 64]. Ср.:

(1) – <…> Ну, отчего ты не пристал к лучшим людям? / – Лучшие люди?.. лучшая жизнь?.. вот оно что!.. Значит, ты согласен в том, что я новый человек; я в то же время и лучший человек. <…> Смейся, добрая душа, смейся; но ты опять сказал пустое слово… Лучших людей нет на свете; один худ, а другой лучше, а третий еще лучше; и наоборот, один хорош, другой хуже, а третий еще хуже, – так без конца и без начала. Только самого худого не отыщешь и самого лучшего не отыщешь. Все лучшие и худшие (Н. Помяловский. Молотов); (2) Они кисло отбрехивались <…> Они, собственно говоря, согласились бы вступить в новый клуб, но… / – Что «но»? – кричал Авдотьев. – Если бы автомобиль был сегодня? Да? Если бы вам положить на стол синий шестицилиндровый «паккард» за пятнадцать копеек в год, а бензин и смазочные материалы за счет правительства?! (И. Ильф, Е. Петров. Двенадцать стульев).

При помощи диалогической цитации, «перехватив стрелу, адресат тотчас пускает ее в противника. Реплика говорящего обращается к нему и против него. Цитация – это словесный бумеранг. Она является компонентом вербальной реакции на высказывание. Протест может быть вызван такими параметрами воспроизводимой чужой речи, как истинность, обоснованность, уместность, адекватность, корректность, ясность, стилевые характеристики, выборслов, способ обращения и т. п.» [Там же; выделено нами – М. Ш.]. Таким образом, говорящий, который в диалоге цитирует предшествующую реплику (или ее часть) собеседника, подвергает эту реплику рефлексии, снабжая ее метаязыковым комментарием. Фраза с цитатой часто строится таким образом: цитата представляет собой конструкцию выделенной темы (т), а следующий за ней метаязыковой комментарий является ремой (р):