Текст книги "Снежные дороги судьбы"

Часть вторая. Ветры Аляски

1898 год, август, Сан-Франциско.

– Осторожнее, мисс…

Хотя утренний туман белой ватой лежал на низких волнах, но в порту уже по муравьиному суетился народ. Люди энергично толкались и пихались, чтобы пробиться ближе к кораблям, мешая проехать телегам и пробиться грузчикам.

Девушка напряженно вглядывалась в толпу, думая о том, как сейчас поживает тетя Капитолина, и не пострадала ли Марта – с разгневанной тетушки стало бы прогнать бедолагу – несмотря на оставленное письмо, в коем девушка брала всю вину на себя.

– Посмотрите на них, – говорил между тем пароходный агент Джим Прайс взявшийся за три доллара помочь ей с посадкой. – Они готовы давить и топтать друг друга как взбесившееся стадо, чтобы добраться до Юкона. Хотя – стадо и есть! Что делает с людьми золото!

Я читал в газете заметку о человеке, который нашел самородок весом в четыреста унций! Он размером с небольшую дыню, даже больше.

Джим Прайс осторожно прокладывал путь через толпу.

– Сестра – она замужем за торговцем солониной который ведет дела на Аляске мне рассказывала, как они там добывают золото… Мрут как мухи… Один золотоискатель замерз насмерть прямо в шурфе – его так и нашли сидящим на добытых самородках. Интересно, каково это – испустить дух сидя на куче золота? Как вы думаете?

Но Марии было неинтересно, как это – умереть сидя на куче золота. Она не собиралась умирать да и золото её не очень волновало.

Джим резко вывернул вбок, чтобы не столкнуться с телегой, набитой деревянными клетками с живыми курами и поросятами. За ними выстроился целый ряд перегруженных рыдванов, которые тоже не могли проехать из-за давки. Извозчики орали друг на друга и на запрудившую пристани публику, бранились однообразной английской бранью с её сплошными «shit» и «аss» * и даже потрясали кнутами – хотя в ход не пускали лишь изредка в сердцах щелкая по мостовой.

Проявив немалую ловкость Джиму Прайсу удалось подобраться почти вплотную к «Онтарио».

– Все, дальше не пройти, мисс Мэри. Надо переждать – пробраться через этакую толпу вам будет нелегко.

– Ничего, как-нибудь проберусь.

– Это совсем неподходящее место для леди, мисс.

Мария постаралась придать своему голосу больше уверенности.

– Мистер Джим, все будет в порядке. И, пожалуйста, поторопись! Не хватало еще, чтобы мы опоздали!

Пока они толкались в галдящей толпе, она почему-то вспоминала дорогу до этого суматошного города – с того самого момента как одурев совершенно от морской болезни, она сошла на берег в Нью-Йорке с борта восьмитысячника «Галле» Гамбургских линий.

Пароход вошёл в Нью-Йоркскую гавань ясным, холодноватым утром. Лёгкий туман носился над водой. Мелкие волны, зелёные и прозрачные, тихо плескались о корпус «гамбуржца». Перед ними развернулся во всей его красе величественный Нью-Йорк – город, равного которому по населению не было в целом мире. Казалось прямо из волн поднимаются ряды высоких домов – в семь или даже десять этажей над которыми как настоящие исполины возвышались знаменитые американские «скайскрэперы» по пятнадцать, двадцать и даже совершенно безумной высоты в тридцать этажей! А по всему заливу сновали сотни пароходов, пароходиков и совсем маленьких пароходишек, с товарами и людьми. Ажурная дуга Бруклинского моста обрисовывалась вверху над крышами и трубами… А на фоне всего этого великолепия на крошечном островке поднималась высокая женская фигура в мешковатой хламиде и с факелом, высоко поднятым к небу – Свобода. Как знала Мария её прислали в дар Североамериканским свободным Штатам французы к сотой годовщине независимости.

А на берегу уже клубилась встречающая толпа – носильщики, комиссионеры, вербовщики, извозчики, матросня и прочий сомнительный люд – готовый ринуться на пассажиров, как волки на овец как только те сойдут на берег.

На чистенькой верхней палубе толпилась публика из первого класса, разряженная, как на бал.

Мужчины в сьютах и белых шёлковых цилиндрах были сама элегантность, а женские головки украшали шляпки, купленные в лучших лондонских и парижских магазинах, и стоившие столько что мысль купить такую вызвала бы лишь смех у её отца – выскажи Мария её при жизни Михаила Еремеевича.

Все они чинно прохаживались от борта к борту, чопорно раскланивались со знакомыми – а ливрейные слуги уже выносили дорогие кофры с вещами…

Девушка впрочем взирала на это с юта – отведённого как и бак для публики второго класса.

Тут народу было побольше а публика поскромнее – коммивояжеры, туристы, да несколько посольских чиновников из Вены и Лиссабона.

Ну а ниже – то что отвела судьба для пассажиров третьего класса – узкие галереи двух нижних палуб забранные крупноячеистой проволочной сеткой. И не для красоты – даже при небольшом волнении море захлестывало неширокие проходы а в качку запросто могло бы смыть неудачливого пассажира… Сейчас там теснилась толпа эмигрантов добравшихся в вожделенную Землю Обетованную прижимая радостные лица к таящей ржавчину под слоем сурика сетке – то ли арестанты на прогулке то ли цыплята или кролики в клетке доставленные на ярмарку рачительным фермером.

Люди с угрюмыми испитыми лицами в грубой матросской или рабочей одежде, и обтрепанных кепках.

Работницы с английских и немецких фабрик – худые с натруженными руками в чистеньких хотя и заштопанных бобриковых жакетах и шляпах, из-под которых торчали волосы давно не знакомые с расческой и уж точно не знавшие услуг куаферов.

Заросшие черной железной щетиной итальянцы в коротких куртках. Тирольские и польские крестьяне с восхищенным ужасом уставившиеся на громаду города-исполина выплывавшего перед ними из утреннего тумана.

Потом был нестрогий таможенный досмотр.

Что удивило Машу, он проходил для всех пассажиров в салоне первого класса и через роскошный интерьер выстроилась вереница оборванцев и бедно одетых изработавшихся женщин.

Пройдя его и быстро заполнив бумаги – здешний таможенный письмоводитель лишь чуть приподняв брови изучил её паспорт с двуглавым орлом – она сошла по сходням на причал и через пять минут кэб нес её на вокзал. Там уже ждал заказанный по телеграфу в гамбургском отделении конторы Кука билет на трансатлантический экспресс. Так что от самого Нью-Йорка осталось лишь смазанное ощущение калейдоскопа безумной суеты на улицах, да удивление при виде исполинской громады Центрального вокзала – самого большого в мире. Колоссальное здание с сорока четырьмя платформами и впрямь поражало всякое воображение.

Заняв место и предъявив билет она тут же уснула и пробудилась уже глубоким вечером, когда за вагонным окном уже тянулись пшеничные поля штата Пенсильвания.

…Поезд летел, пересекая северо-американский континент – от океана к океану. Огайо, Иллинойс, Коннектикут, Дакота, Вайоминг…

Виды и пейзажи бесконечной чередой сменяли друг друга: большие города с множеством фабричных труб, над которыми висели хвосты чёрного дыма; поселки с изящными коттеджами и улицами, вымощенными брусчаткой, освещённые газом и электричеством; бесконечные кукурузные поля, окаймлённые живыми изгородями тиса и жимолости; леса и сады, озёра и реки, то широкие и спокойные, то узкие, пенистые, своенравно прыгающие с камня на камень. Менялись и пассажиры, хотя их гладко выбритые лица, пиджаки, купленные в магазине готового платья, и разнокалиберные саквояжи с «патентованными» неуязвимыми якобы от воров замками, облепленные гостиничными и пароходными наклейками, походили друг на друга больше, чем ландшафты. Впрочем, так было лишь до Омахи – потом народ заметно поменялся. Чопорный деловитый Восток протестантских пасторов и коммивояжеров сменился крепким и буйным Западом. Появилось немало усатых и бородатых мужчин – здешние джентльмены считают как и в России несообразным с их достоинством расставаться с украшением, что подарила их лицам мать-природа. Белые манишки, цилиндры и сюртуки почти пропали, уступив клетчатыми рубахами и штанам из синей мешковины с медными заклепками. Лица, с выражением бесшабашной смелости, лихие и одновременно хитрые взгляды из-под насупленных бровей, широченные спины, косматые головы не знавшие похоже прикосновения цирюльничьих ножниц, веснушки, серые блеклые глаза – встретишь такое лицо в Петербурге и не удивишься.

И тощие фигуры и вытянутые лица квакеров Новой Англии стали выглядеть, как ходячие карикатуры, на фоне воловьих загривков и округлых по-хомячьи щёк, принадлежавших этим «реднэкам» – как называли местных деревенских мужиков. Пейзажи тоже радикально изменились – возделанные поля кукурузы исчезли; вместо зелёных всходов пшеницы явились кусты седоватой полыни и жидкие пучки степных трав, скудно прораставших из сухой песчаной почвы. Экспресс двигался по полупустыне, которая, как говорили попутчики разделяла Восток и запад Америки, и где в свое время погибли сотни караванов переселенцев. Теперь, когда через неё пролегли магистрали железных дорог, тут мало что изменилось. Станции и разъезды, попадавшиеся навстречу, имели довольно убогий вид – даже похуже чем иные уездные полустанки в России. Жалкие скопища домишек, чего-то наподобие щелястых курятников и бараков для нищих или каторжников тем не менее носили громкое название оканчивающееся на «Сити». Зато на каждом шагу виднелись вывески «салунов», «дансингов», и варьете с замысловатыми названиями. «Приют десперадос», «Золотые парни», «Свидание с ковбоем» и прочее в том же духе. Потом однажды утром Маша увидела на горизонте цепь синих хребтов с белыми пятнами ещё не стаявших снегов.

У подножия Скалистых гор она впервые увидела индейцев: жалкие, ободранные, кое-как прикрытые ветхими цветными одеялами, как клячи попонами. От них пахло перегаром и дешёвым табаком, и они протягивали руку к пассажирам, прося милостыню. Женщины их копошились у разодранных шатров, полунагие ребятишки копались в песке – ни дать ни взять цыгане на ярмарке. (Она так и не вспомнила – живут ли цыгане в Североамериканских штатах?). Было трудно поверить что это те самые «краснокожие», еще каких-то двадцать с небольшим лет назад не боявшиеся нападать на поезда и даже громившие регулярные войска…

Затем их поезд начал подниматься по склону, то повисая над пропастью, то прихотливо извиваясь на плато, то устремлялся в узкие ущелья. Стало холоднее, а голова кружилась – разряженный воздух высокогорья давал о себе знать.

В их спальном вагоне население, надо сказать, мало менялось – там собрались почти сплошь пассажиры, ехавшие прямо в Сан-Франциско – Фриско как тут выражаются. В дороге поневоле разговоришься – Мария лишь молча благословляла наставлявшую её три года в английском гувернантку мисс Кормик. За время дороги она окончательно освоилась с языком, сменив безупречную речь Шекспира и Диккенса на местный простой и грубоватый выговор.

И вскоре знала почти все про своих соседей по спальному вагону экспресса Нью-Йорк-Сан-Франциско. Был тут седой негоциант почтенного вида с сильно немолодой уже женой, сохранившей, однако, следы прежней красоты. Он возвращался домой, погостив у старшего сына – торговца скотом в Олбани. Это был один из «сорокдевятников»: так называли в Калифорнии переселенцев, которые хлынули туда после того как в тех краях нашли золото в 1849-го году. Когда-то, поведал пожилой джентльмен – и он пришёл туда – в Калифорнию: совсем зеленым юнцом – пешком в рваных сапогах. А ныне он был хозяином нескольких магазинов в Окленде. Он со стариковской обстоятельностью рассказал Марии, что его жена, не решалась приехать к нему целых двенадцать лет, а он всё жил на золотых приисках и ждал её. «А как иначе – я же обещал! Тем более, что в Калифорнии почитай и не было порядочных женщин» – наивно прибавил он.

В соседнем купе сидела девица не первой свежести, но довольно приличного вида. Из разговора, который она вела с женой коммерсанта, Маша к удивлению своему узнала, что она тоже невеста из Новой Англии, которая едет теперь к жениху с каким познакомилась по переписке. В Калифорнии теперь нет недостатка в доморощенных девицах, но по старой памяти многие выписывают себе подруг жизни из восточных штатов – это считалось аристократично и модно и приисканием этих невест занимались не без выгоды целые конторы со своими газетами.

Дантист из Нью-Йорка ехал на запад искать счастья. Ещё одна девица, красивая, хорошо упитанная, но весьма загадочного вида, держала себя весьма неприступно и обращала очень мало внимания на своего соседа, молодого человека – худосочного очкарика, который отрекомендовался попутчикам газетёром. Из мимолетного разговора с ним Мария узнала, что он не писал статей и фельетонов – его специальность состояла в сочинении рекламных объявлений. Дело в Американских штатах довольно-таки прибыльное – если судить по количеству её – что называется на каждом шагу. В городах она затмевала газовые фонари и загораживала десятиэтажные дома и даже самое небо. Вдоль железнодорожного полотна рекламные надписи временами шли почти сплошной лентой. Как-то Мария весьма развеселилась завидя надпись яркими красками над мостом: «Перуна! Покупайте! Перуна!.. Красиво, полезно и дёшево! Покупайте! Перуна!»… Еще более смешно ей стало, когда она узнала что «Перуна» – это новая дамская пудра. Надо же такое придумать – «Покупайте Перуна!». А Юпитера с Нептуном у них нельзя прикупить?!

Впервые после смерти отца она искренне смеялась.

Сама же она о своей жизни не особо распространялась, да и спутники не слишком расспрашивали её. Она лишь говорила что едет в Сан-Франциско к жениху. (Про Аляску она уточнять не стала). Пассажиры лишь кивали – казалось, что подданная императора всероссийского едет к жениху в Калифорнию их совсем не удивляло. И в самом деле – чего в жизни не бывает?

Разве что нахваливали Калифорнию как лучшее место в Америке а значит и на Земле.

– Только в Калифорнии вы увидите настоящую Америку! Разве те что на Востоке это американцы? То что в Нью-Йорке это вообще плесень! – твердил один из её соседей, мистер с одутловатым лицом, лысиной на затылке и двойным подбородком который подпирал стоячий крахмальный воротничок – отрекомендовавшийся торговцем фруктовыми консервами. В Нью-Йорке среди всех этих немцев, ирландцев да евреев настоящего американца и не сыщешь! Разве что негры!.. – прибавлял он, рассмеявшись. Обычно он это делал когда появлялся чернокожий слуга время от времени разносивший по вагону кофе или чай, убиравшийся или перестилавший постели.

Прислуга в вагонах и ресторане состояла надо сказать почти исключительно из потомков рабов. Как успела понять Мария, эту профессию средний американец охотно предоставит кому угодно: негру, китайцу или итальянцу – хоть даже мексиканцу. «Рождённый в Америке», если прижмет скорее уж пойдёт бродяжничать да побираться, а американка – на панель.

Но чистить ботинки и подавать чай? Никогда!

К огорчению Марии существеннее чая или кофе с горячим шоколадом получить от местной прислуги было невозможно. Обедать и ужинать приходилось ходить другой конец поезда в вагон-ресторан – где кормили довольно однообразно хотя и не плохо. Бифштексы, яичница с беконом, все тот же кофе на запивку и для желающих – виски с содовой водой, которые заказывали прямо у стойки вагонного бара коротким «сода-виски» и тут же выпивали.

А между тем поезд уже приближался к Тихому океану – Гран-Пацифико: соленая гладь Юты, зелень Солт-Лейк-Сити, обрывы Сьерра-Невада…

…Ночами, когда пассажиры отходили ко сну она лежала не смыкая глаз и думала о дальнейшей судьбе.

Луна назойливо заглядывала в окно сквозь прорехи занавески и девушка в конце концов поднималась, накинув халат, и выходила на площадку «пульмана», чтобы подышать свежим, холодным воздухом, и помечтать о том как найдет Дмитрия в ледяной пустыне…

И вот вчера в полдень поезд прибыл во «Фриско». Ночлег в гостинице – и ей вновь предстоит сменить сушу на неверный водный путь…

…Так или иначе, через полчаса упорной борьбы Мария стояла на палубе «Онтарио».

Юноша в черной форме с контрпогонами держал в руке список пассажиров.

– Мистер… Миссис… миссис… гм…мисс…мистер и миссис…

Она беспокойно следила за тем, как его палец скользил по листу бумаги.

– Мисс Барон… Барансофф… Ваш билет… Все в порядке…

Она лишь кивнула. Ей хотелось лишь поскорее добраться до каюты. Палуба была забита пассажирами и их багажом; Ясно, что путешествие не будет комфортным. Слишком много людей. В основном мужчины, но есть и женщины, одни одеты роскошно, другие – бедно. Машу рассмешил вид одной упитанной дамы в невообразимой шляпе со страусовыми перьями, которые гордо колыхались на ветру и дорогом платье подметавшем подолом заляпанные грязью и угольной пылью доски палубы.

На баке и юте в тесных загонах столпились другие пассажиры: овцы, мулы и лошади, распространяя по всему пароходу запах нечищеного хлева. Здесь же было свалено сено для них.

Её окликнули.

– Мэм! – к ней подошел маленький, широкоплечий человек лет под сорок, с добродушным лицом и с окладистой бородой. Девушка поняла, что это капитан, и не удержалась, чтобы не улыбнуться ему самой очаровательной улыбкой, на какую только была способна.

– Вы русская? Русских среди пассажиров я не припомню! Меня зовут Икабод Уотлер. Капитан Икабод Уотлер. Капитан и совладелец этого корабля. Икабод – это древнее библейское имя. Я мормон но у меня одна жена. Пока…

Девушка снова улыбнулась.

Она шла за матросом по палубе, обходя мужчин, которые сидели компаниями по пять-десять человек на палубе – прямо на голых досках, и провожали ее долгими любопытными взглядами. Они будут спать под открытым небом, а у нее есть отдельная каюта. Ей вдруг сделалось неловко.

…Каюта, которая досталась Марии, была небольшая, но чистенькая, даже на ее требовательный взгляд. Койка и боковой диванчик, привинченный к стене шкафчик с бордюром, чтобы при сильной качке вещи не падали на пол. Маленькая раковина с краном холодной и горячей воды и кувшином для умывания. Из иллюминатора в медном переплете были видны серые волны Тихого океана. Если проплыть девять тысяч верст – то окажешься у российского берега.

И еще десять тысяч верст сушей – на лошадях, речных пароходиках и по недостроенному еще Великому Сибирскому Пути – до родного дома. Внезапно горькая тоски по дому охватила Марию, и она смахнула с ресниц одинокую слезинку. Сколько еще пройдет времени, прежде чем она снова увидит Санкт-Петербург, дом, тетю Капитолину! Один Бог знает! Она впервые за недели пути почувствовала сомнения в успехе своей затеи.

Потом зычный бас скомандовал «Отдать швартовы!» и «Онтарио» отвалил от пирса.

Она прислонилась к дрожащей от качки и работы паровых Машин переборке каюты и услышала, как над самой ее головой заскрипело, глухо раздались чьи то крики, торопливые шаги и протестующее, жалобное блеяние овцы.

Мария закрыла глаза и постаралась расслабиться и немного отдохнуть. Девушка погрузилась в беспокойный, но такой необходимый сон.

Она проснулась далеко за полдень, переоделась, поправила прическу и оглядела себя в маленькое зеркальце, извлеченное из несессера. Встряхнувшись, Мария выбралась на палубу и отправилась на поиски «камбуза» – кажется так именуют место приема пищи на кораблях.

Столовая «Онтарио» оказалась тесноватой, тем более посреди неё стоял солидных размеров стол, относительно чистый. Скудный дневной свет проникал через овальные иллюминаторы и большой застекленный люк в потолке. Матрос-распорядитель объяснил, что, поскольку народу много, обед будет подаваться в несколько приемов, и она будет столоваться вместе с остальными женщинами, а тем, у кого нет билетов в каюты, есть будут прямо на палубе.

Обед в обществе корабельных «дам» оставил неизгладимое воспоминание в памяти Марии. Запах скотного двора совсем не чувствовался, – или Мария к нему привыкла, или ветер дул в другую сторону, – но он был бы благоуханием по сравнению с тем тяжелым духом, которым был насыщен воздух столовой. Аромат пережаренного мяса и подгорелого сала, квашенной капусты и дрянного кофе смешивался с запахом духов, немытого тела и сортира. Женщины, не отрываясь от еды, любезничали со стюардами или болтали друг с другом. Соседка Маши – высокая, худощавая женщина лет сильно за тридцать в сером мешковатом платье неприязненно кривилась глядя на сидевшую напротив толстуху а потом взяла девушку за локоть и тихо сказала:

– Как вам это нравится? Что за времена – порядочная женщина, отправляясь в путешествие, вынуждена находиться среди проституток? – она печально посмотрела на Марию.

Я думаю, что нам, порядочным женщинам, следует держаться вместе. Нас мало, а их вон сколько. Меня зовут Епифания, Епифания Никитишна Гурко, я еду к своему мужу, в Сэркл.

– Вы русская?

Переходя на родной язык Мария порадовалась – есть тут и их земляки. Может и на Аляске такие встретятся и проще будет отыскать Дмитрия в толпе чужаков слетевшихся со всего света?

Но госпожа Епифания лишь досадливо поморщилась – похоже встреча с соотечественницей её не умилила.

– Да – мы бывшие российские подданные, – сообщила она. Мы странники, кои ищут свой Ханаан, ибо на родине оказались не ко двору: поскольку хотя и не чинили никому зла и не бунтовали против власти императора всероссийского, но наша вера вызывала ярость у погрязшей во грехе церкви…

И уловив недоуменный взгляд Марии, уточнила.

– Вы, барышня, слышали что-нибудь о молоканах?

«Что-нибудь» Мария и в самом деле слышала – разговоры о судебных процессах над «сектантами» и сетования тех её подруг что увлекался либеральными идеями насчет гонений на добрых и невинных верующих.

Пока Епифания говорила, Мария оглядывалась вокруг. Женщины, которые были в столовой, даже внешне делились на два разряда. Одни были одеты в неброские дорожные костюмы и держались скромно, а другие были разодеты в яркие кричащие наряды. Среди них были совсем молоденькие девочки и неюные уже женщины со следами бурно прожитой жизни. И явные потаскушки и на вид вполне порядочные – хотя и в том и в другом случае внешность могла быть обманчива. Некоторые в складчатых юбках и шелковых кофточках, другие в безвкусных ярких платьях и шляпках с перьями и цветами. Иным из них, как казалось, было не больше пятнадцати-шестнадцати.

Почти все беспрестанно хихикали и шептались друг с другом. Сидевшая напротив толстуха вдруг расхохоталась – в ответ на брошенные скороговоркой ее соседкой – чернявой еврейкой – слова.

Епифания толкнула Марию под локоть и сказала:

– Видите? Это Жаклин Ферье – она даже не скрывает что она хозяйка непристойного заведения. Везет своих распутниц в северные дома разврата.

Воистину – не знала что в пути в северные пустыни нас будет сопровождать «блудницы пьяный смех»!

Девушка с еще большим любопытством посмотрела на толстуху.

– А не скажешь… Такого приличного вида…

Епифания строго посмотрела на Марию.

– Вы думаете? А по моему с первого взгляда в ней можно узнать гулящую! Вы только послушать как она похохатывает! Над кем – не над нами ли? Конечно – она должно быть рада поглумится над честными женщинами, которые волею судьбы вынуждены быть среди таких, как она – аки колена Израилевы в изгнании!

На выходе, Мария почти столкнулась с мадам Жаклин.

Та окинула Машу оценивающим взглядом.

– А ты ничего, бэби! – резюмировала она. Миленькая… Жалко, что ты не с нами. А то смотри, я могла бы тебе подыскать хорошее местечко!

– Я боюсь, что… – начала она, намереваясь вежливо указать «мадам» на ошибку.

– А ты не бойся. Пусть боятся все эти «порядочные», как, например, та выдра, что сидела с тобой рядом. Плюнь на них на всех. Я видела жизнь и знаю, что говорю.

…Передохнув в каюте после еды, Мария отложила книгу и решила прогуляться по палубе. Каюта была очень тесной, и она чувствовала себя, как птичка в клетке. Если она немедленно не выйдет на свежий воздух, то задохнется!

Было темно и ветрено, луна наполовину скрылась за тучами. В воздухе чувствовалась сырая свежесть, ветер скрывал пену с гребней волн. Девушка поежилась и представила себе, каково тем людям, которые вынуждены спать под открытым небом на мокрых досках.

…Почему то вспомнился отъезд из Петербурга. Тетя отправилась к какой то дальней родне в Лугу – и именно те пять дней и были использованы для побега.

…Облачившись в скромного вида дорожный костюм, Мария в последний раз оглядела себя с головы до ног. Через десять – нет, через восемь минут она уйдет отсюда и больше не вернется.

Всю ночь она укладывала и перекладывала вещи, которые они с Мартой отобрали или купили для её побега. Шерстяное теплое белье… Меховую куртку мехом вниз. Толстые одеяла. Сетку от комаров. Несессер. Сухофрукты и консервы на случай, если еда на пароходе будет несъедобной. Муфту и перчатки. Оренбургский платок. И, наконец, романовский полушубок – теплый и легкий, валенки и ватные брюки. Отдельно – заграничный паспорт, выправленный для поездки в Париж с тетей Капитолиной, которую батюшка обещал ей в сентябре…

– А зачем штаны? – удивилась горничная.

– Так надо Марта, так надо. Как пишут в газетах, там бывают морозы по тридцать и даже сорок градусов Цельсия. Лучше уж носить штаны как мужчине, чем замерзнуть насмерть.

– Да, но сейчас лето! – удивленно воскликнула Марта.

– Там и летом бывает холодно. Обязательно положи, мало ли что может случиться.

Марта вздохнув, упаковала мужскую одежду в кофр.

Девушка решила взять с собой восемь тысяч рублей наличными – больше не набиралось. В основном это были деньги, вырученные от украдкой проданных драгоценностей, которые Михаил Еремеевич покупал своей дочери в течение долгих лет. По дороге она заедет в банк и обменяет рубли на фунты стерлингов и марки. А пока она уложила деньги в широкий кожаный пояс, купленный в магазине спортивных и охотничьих товаров Гаммера. Марта настаивала на том, чтобы Мария надела его прямо на голое тело, под одежду, чтобы не обокрали.

Мария засмеялась.

– А.если мне понадобится заплатить за что-нибудь на пароходе? Что же, я должна буду задрать юбку, чтобы достать деньги? Что обо мне подумают?

– Положите немного денег в портмоне, – и все дела. Капитолина Ивановна всегда так делала если ехала куда.

– Ну значит надену, ты права. Все вроде? Мария в нетерпении прошлась взад и вперед по комнате.

Вот-вот должен был появится третий невольный участник их заговора – заранее нанятый Мартой извозчик, в чьи обязанности входило отвезти Марию в порт. Через три часа она должна отплыть – не на Аляску конечно, а в Гамбург – откуда отправляются большая часть пароходов из Европы в Америку.

Можно было конечно избрать Гавр или Ливерпуль – но до них дальше а цены побольше.

Дальше – через всю Америку по железной дороги до Сан-Франциско. И лишь оттуда она отправится в страну золотых приисков и бывшее русское владение – искать любимого.

– Мария Михайловна? Пора ехать – прибыла коляска… – сообщила Марта.

Девушки обнялись. Мария чуть не заплакала.

Потом Маша коротко перекрестилась на икону, прошептав слова молитвы…

– Ну вот, я уезжаю, – глаза её были уже сухи… Береги тетю Капитолину. Скажи ей, что я … что я должна была так поступить. Она не может не понять. Я очень люблю Дмитрия и хочу быть с ним. Объясни ей это!

Ну – присядем на дорожку…

…Воспоминания ее были нарушены громкими недоумевающими возгласами. Шум нарастал, галдящая толпа быстро росла. На скандал стали подтягиваться пассажиры и моряки. Затем прогремел ревущий бас мистера Икабода.

– «Заяц»! Разрази меня гром – «заяц»! Чертов «заяц»!! Долбанный ржавым брашпилем через семь морских гробов «заяц»! – неистовствовал капитан. Ты куда смотрел, Рэнглер?! На моем, Господи прости, корабле – свинячий дерьмовый «заяц»!

Люди толпились плотным кольцом вокруг капитана. Какой-то матрос притащил фонарь. Мария тоже поспешила туда, услышав угрожающие нотки в голосе капитана. Она встала на цыпочки, стараясь через головы людей разглядеть, что там происходит.

Означенный «заяц» – совсем молодой парнишка – знай себе испуганно озирался.

На нём были клетчатая рубашка и шерстяные брюки, потрепанная шляпа надвинута на глаза.

– Ты что ж это надумал, а? Я бы мог получить двести долларов за твой проезд – но ты их у меня украл! Думал спрятался так тебя не найдут? Думаешь – тут дураки собрались? Отвечай! Какого черта?! Отвечай – гребанный «заяц»!! – Икабод готов был растерзать бедолагу.

– Если ты думаешь, что я тебя бесплатно повезу на Аляску, выкинь это из головы, тупой паршивый ублюдок! – капитан схватил юнца за шкирку и нещадно его тряс. – Ты будешь отрабатывать свой проезд – до последнего паршивого говенного цента! Будешь доедать то что не сожрали честные пассажиры. Спать на палубе, на голых досках. Или в гальюне! У меня нет для тебя койки. Понял, щенок?

Уотлер размахнулся и со всего маху влепил бедолаге по физиономии. Его голова мотнулась в сторону, из груди вырвался сдавленный крик, с мальчишки слетела шляпа. Каково же было всеобщее удивление, когда по плечам юнца рассыпались длинные черные волосы.

Собравшаяся толпа на миг умолкла.

– Боже мой, да это девка!

– Да с чего ты взял!

– Не, точно – и вымя видно под рубашкой!

Капитан Уотлер был в недоумении, как и все вокруг.

– И в самом деле – девка!! Что за Дьявол! Никогда не бил женщин! – растерянно забормотал он, в момент потеряв свой грозный вид. Матушка запретила мне даже думать о таком! Даже пьяных шлюх не бил! Помилуй Господи, маленькая чертовка – ты вогнала меня во грех!

Девушка прижалась к борту и, как загнанный зверь, молча следила за окружающими широко раскрытыми глазами цвета темного изумруда – не очень гармонирующими со смуглой кожей, черными волосами и левантийским носом с горбинкой.

– Капитан, пожалуйста, позвольте мне заплатить за неё! – вдруг сказала Мария.

Вы сделали бы мне огромное одолжение, капитан…

– Ну что ж, – в некоторой растерянности согласился капитан. Никто до сих пор не мог упрекнуть Икабода Уотлер в том, что он отказал женщине.

– Большое спасибо, капитан. Утром я первым делом принесу вам деньги. А сейчас… Сейчас я отведу ее в каюту. Уже поздно, и нам всем давно пора спать. Спокойной ночи.

Она шагнула вперед, взяла незнакомку за руку и отвела ее подальше от капитана, попутно пытаясь сообразить – зачем она это делает, Мария повела её по палубе через толпу разинувших рот от удивления мужчин и хихикающих девиц.

…Ну вот, а теперь я жду объяснений, раз уж я тебя выкупила. Кто ты и зачем ты это сделала?

Девушка упрямо поджала губы.

А потом принялась рассказывать…

Звали черноволосую и зеленоглазую красотку Кэт. Кэтрин Брайтберри, и была она дочерью ирландца и цыганки из Миссури.

Отец её, небогатый кузнец из захолустья Лир Брайтберри, хоть по семейному преданию и происходил от древних ирландских королей, день-деньской подковывал фермерских лошадок и починял телеги и другой жизни не знал. Он дожил холостяком без малого до сорока лет, и уж не очень надеялся что его нелюдимый характер и склонность к хмельному позволят ему обзавестись подругой жизни.