Текст книги "11:11"

вроде бы не жалею

здесь о тебе ни слова,

и вряд ли что-то будет озвучено,

голова отлита из олова,

колоколом звенит. это к лучшему.

соскреби себя, неумеха,

собери себя, не катайся по полу,

нет тебя, это было плохо,

а сейчас это что-то около

«ну и ладно», не предадут огласке,

не врифмуешься красной нитью.

зверь сидит, зверь бежит, зверь идёт с опаской.

помогите нам, мы в опасности, помогите!

лёгкие – факел, дымящимся углеродом —

тычем в морду, подходит: сме-ле-е!

на шее – пасть, концы свалились в воду…

вроде бы жалко.

но вроде бы не жалею.

конец начал, начало конца

начинали, и длилось начало долго,

за четыре акта, и без антракта

рассказали мало, рассказали только,

как на глазу вселенной расползлась катаракта —

от слез, от дыма и гари, солнце выжгло

материнское око, разгоряченно

дверью хлопнуло, подкурило, вышло

и пошло палить всех по-чёрному,

выпадало чёрное, а ставки все – на зеро,

пока не смотрел крупье, козырное передергивал,

в слепоте страстей заточенное перо

застревало между рёбрами ненадолго,

но достаточно, чтобы жёлчью истечь,

пока за кулисами готовилась примадонна,

вместо пения – полная боли речь,

конец начал, начало конца,

и повсюду вместо аплодисментов —

стоны

это жизнь, а не подготовка к жизни

лето держится, медовым закатом валится,

точно рыбкой ныряет в прорубь;

мы держались, но есть ли к августу разница,

чем мы, как и где утоляли голод?

как небеса останавливались и синели,

где мы сидели с песнями, у костра, с гитарой,

лето с ведром попкорна на карусели

точит зуб, соскребает манну, готовит кару,

чтобы тыкать в лоток котят, приговаривать:

вы забыли, что это жизнь, а не подготовка к жизни,

это не варенье из одуванчиков – смертоносное варево,

это был философский камень, что вы разгрызли,

вот и плата, я умираю в молодости,

безымянный герой, воспетый в небе и водной глади;

лето сворачивается в 3в1 для бодрости,

подбери меня где-то на трассе, дядя,

подвези меня, дядя, до санатория,

я светилось, искрилось, во ржи утопало, плакало.

горе мне, осень спустила шавок, в море я

падаю,

загляну через год ещё.

небо синее, солнце жаркое.

лето всех времён

тянется одинаково.

я не мог тебя раньше встретить?

take your broken heart, make it into art

я не мог тебя раньше где-то

встретить? мне на секундочку…

показалось!

был на границе смерти

и тренажерного зала;

держу тебя, ты уверена?

может, наши частицы и атомы

пересекались?

в других вселенных, в начале пятого?

я убегал в вокзалистость

отбывающих, прибывающих,

ты же, по логике

вещей, должна была быть где-то

неподалёку?

облачный отогнул краешек —

рассмотреть тебя, недотрогу.

точно видел! в прошлых жизнях?

в подворотне? в людной гуще?

не похоже.

подойди – взгляну поближе.

дай нам, бог, не тронь нас, боже.

ты смеёшься, обратившись

синей птицей-изолентой —

искололась о терновник.

дети спят. соседи, тише!

муза – юрк на подоконник.

улетела. сразу – в мысли.

я не видел, я не понял —

мы лицом к лицу стояли.

мертвой хваткой ухватился,

посмотрел – в ладонях пусто.

распласталась на асфальте.

тихо.

только

боль

медленно течёт в искусство.

боль пройдёт

поцелуем в меня впечатайся,

ты меня в объятия заключи.

заключённая восхваляет каторгу.

то плачет, то кричит.

положи ладонь на горячечную

шею, из неё вздуваются вены рек.

ты на дно меня тянешь якорем,

но мне верится —

оберег.

уберёг, но сама потом – шаг в костёр.

жжёт предсмертная тяжесть грудь.

потуши меня, не хочу гореть,

успокой меня как-нибудь.

ты потрогай гладь мою – не колеблется,

может, я не была живой?

может, жёрновом старой мельницы

перемелется… жар печной

остывал, утыкаясь в каменность

сердца ветреного, твой лёд —

ты погладь ещё,

остро-режущая,

нестерпимая

да пройдёт.

визит к доктору

вычищал тебя редактором своего сознания,

все конвертеры читали тебя ошибкой.

выходил за рамки, столбы, границы и грани.

солнцу грозил, помогло не шибко.

был готов заплатить за прошлого перепись,

за вывод тебя с орбиты моих планет, за выемку

тебя из сейфа сердца. хирург

протянул мне перекись,

говоря: залейте, где болит.

а мне бы – лоботомию.

говорит – запейте или запойте. я сложил полномочия.

обратитесь к завуправкому постсоветским раем.

идите в приемную, возьмите талончик,

встаньте в очередь.

но там божественных копирайтеров разбирают

с такой же скоростью, что и порталы, и телепорты,

очистители памяти и крысиный яд – радикально,

но даже этого почти не осталось. кипит работа.

и я стою в безжизненном приемном отделении,

и у меня все вывернуто, понимаете? всё – вывалилось!

попробуйте подорожник и исцеление щучьим велением.

попробуйте пластырь, клей-карандаш, жидкие гвозди.

сами что-нибудь предпримите – идите, вон дверь, вон выход.

видите, никто не ноет!? и вы не нойте, не Ноев ковчег.

сердце выбросил – какой от него, от сломанного, выхлоп?

приземлилось и утонуло в месиве бахил и чеков.

хохотать вовеки веков

год гораздо больше, чем может вместить история,

истерия раскинулась на материки;

жизнь к такому нас не подводила и не готовила,

под ногами тлели пёстрые угольки.

подносили воду и кукурузу, мать Земля, будь милостива

благословили все четыре стороны света,

окружили дети, мир ромашками выстелили.

лето жизни. робкого шага лето.

вперёд – к неизведанному, Планету излазать,

переписать свои мифы, примерить другие роли.

перевернуть с головы на ноги мораль всех сказок,

колено, рамено, камень, рамено, колено.

звучала присказка, речевки, игры – неслись, неслись,

открывали душу, насыщали детское любопытство.

с ноги отворив ворота врывались в жизнь.

хохотать вовеки веков, ныне и присно.

что у меня внутри

знаете, что у меня внутри!! – что? – всякого – навалом.

посмотри в пустоту, а потом – сотри.

только этого не хватало.

выбирай предложенный кем-то стул,

я не пробилась,

минимизировался и сдул.

вылезай, говоришь.

а сам не вылез

если ты меня когда-нибудь встретишь с погасшим взором

если ты меня когда-нибудь встретишь сутулым, с погасшим взором,

если я не буду говорить о звёздах или о коршунах,

если я не пойду смотреть на рассвет, если я отступлю с позором,

когда заговоришь о будущем или прошлом;

если я заломлю свои руки, если я осушу свои реки,

если я закрою глаза, побегу полями, огородами и болотами,

если найдёшь меня в этом сломанном человеке,

в неразговорчивом, привередливом, дышащем неохотно,

если за баррикадами сумеешь заметить искру, где было пламя,

если расшевелить попробуешь, если рискнёшь напомнить,

как я когда-то ради ноток авантюризма стихи загребал руками,

как я когда-то стремился, протестовал, ругался,

бросался в омут.

был частью стаи, был счастлив разменивать день на эмоции,

делать ставки, пить вино из горла, мечтая о революции.

ты меня приведи к алтарю, ты меня приведи к колодцу,

принеси мое сердце жаркое на стеклянном блюдце.

в грудь вложи – в истонченную, обветшалую,

обними меня, растряси меня, сундук с сокровищем отопри.

жизни последний вагон прохохотался и ускакал.

посади меня внутрь, чтобы душу я отогрел внутри.

подмостки рухнули

хочешь меня безличным или бездушным?

глаголом подобрать или бездомным котёнком?

разорвусь на клочки. громко. возьми беруши,

смолоду береги барабанные перепонки.

привет. меня рассыпным, фасованным? в ассортименте

разные формы агрегатного состояния, стану жидким,

в канализацию утеку. только тень на стене заметишь.

ты меня никаким не хочешь. не притворяйся. пытка —

ты сияешь. я становлюсь прозрачным.

призрачные надежды,

в щель упадёт открытка. я даже не знаю адрес.

нож для бумаги бери, да разрежь меня. обведу твой абрис,

в линиях и без тени набросаю эскиз – хранить в нагрудном

кармане. извлекать оттуда раз в год, точно опухоль.

ты меня хочешь простым, покорным? невыносимо трудным?

всё, чего я добился – мне похлопали.

подмостки рухнули. я стою голышом на сцене. актёр бездарный.

я притворялся вокруг да около, меня освистывали,

не давали довести до финала, махнул и бросил.

хочешь? не хочешь? стану листиком,

ушуршу и с разбега запрыгну в

осень.

адом

«каждый сам себе распахни свой ад,

словно дверцу шкафчика в душевой»

какими доверчивыми детьми подходили к перилам,

думали:

подождём закат. может, солнце империи заодно закатится.

думали: если мы сбежим —

кто-нибудь обязательно хватится.

рыльце было в пушку, но пока стояли, превратилось в свиное рыло.

не хватились… это фиаско. ни гвардии, ни конной армии,

ни пехотинцами, ни орлами, ни сыщиками

за нами не погнались. нас вообще не ищут.

виноваты ли мы в этом сами?

как известно – каждый самоубийца надеется быть спасённым,

но не каждому убежавшему нужна погоня.

маленькие девочки и мальчики разбегаются. все – по коням!

а они попрятались. мы попрятались.

на щиту или на щите принесём их.

ну зачем нас отыскивать? непутевые, переменные,

переменчивые, как ветер, то в юг, то в запад,

то в западню попадаемся, из ловушки – запах

сыра. мышами крадёмся, виноградом лозимся, ползём на стену.

век наивных и век уверенных, учимся на ошибках минувшего,

но знания не прикладные, неприкосновенные, неприглядные.

закат разгорается над горами, над морем, даже над адом.

и мы спускаемся, берём попкорн, садимся в котёл,

смотрим оттуда за неимением лучшего.

тридесет

перебей меня, уколи меня, уведи меня

с этой пропасти.

на краю стою. на краю пою. о тебе пою,

для тебя взлечу, лопуховые сделав лопасти.

вертолёт летит. воробей летит. время тащится.

убеди меня, разогрей меня, дай остыть.

я с войной пойду, я себя запру в чёрном ящике,

подтолкни меня, окуни меня, через реку плыть.

через тридевять, через тридесять – тридесет.

в чёрных списках мы с тобой обнаружимся.

запиши меня. застолби мой звук, намотай меня на кассету,

на стене ружьё, передай ружьё. растекаюсь лужицей.

я стояла там. не могла уйти. я хотела видеть твою печаль,

обведи меня. ненавидь меня. обойди кругом.

проводи меня. отпусти меня. укуси меня и ужаль.

забывай меня. пропускай меня.

думать привыкай о другом.

орео – двойное веселье

разломились. истинность карамели ставится под сомнение,

белизна ванильного слоя глаза слепила.

междуречье – колесом обозрения, выбор в пользу знакомого и удобного – признак не силы —

душевной слабости. неспособности взять и сделать,

привычки страдать и своим упиваться страданием.

мир не виноват в твоих решениях, в твоем грохоте неумелом;

покажи, что ты печенье, а не прослойка, иди и пригласи счастье вселенское на свидание!

газуй!

ухнуть. пойти красоваться и куролесить,

вымыв голову изнутри, мысли свежие натянув, как платье.

спрашивать: скажите, вас ничего не бесит?

скажите, вам за ваши страдания платят?

не деньги! моральную компенсацию, неустойки?

вроде бы выбрали хорошо, с умом, не хотели жаловаться.

только жизнь на троечку, даже не на твёрдую тройку.

кровь в подставленный тазик стекает с лица

от таких вопросов, бледнеют и тянут

руки к небу. на бога надеются и плошают,

побросали вёсла, веди нас, о, капитан! о, капитаны…

знаю, как намучились с сонмами попрошаек.

пинать их. пинать, веки заставлять разлепить,

оторваться от изучения носа и брёвен в чужом глазу.

вдогонку – коромысла, проклятия и такие эпитеты,

что кажется – разозлили. кажется, пора удирать.

газуй!

вера в себя

вернитесь к обожествлению. оглядите своих божков,

о чем они говорят? важное или пустое?

ноги скрещены по-турецки, сидят кружком,

а вы не присаживайтесь. слушайте молча. стоя.

приведите своих кумиров, не устыдитесь,

мы их все создавали, это почти как воображаемый

друг —

нанотехнологичный международный витязь,

единственный выживший при пожаре.

нафантазированные проказники зашумят,

один принесёт вам лавры, другой поведёт на казнь,

замрите столбом, в благоговении перекройте матом

тех, кто, по вашему мнению, выше вас.

не развалятся. вы долго их защищали и прикрывали,

возлагали надежды, возводили храм, молились,

почему ваша вера в них – священный Грааль,

а вера в себя – слабость, позор и низость?

поцелуи с Киндзмараули

выбираешь книги, а там – золотым по чёрному:

поцелуи с Киндзмараули. выцвели обречённые

буквы, их, оттиснутых на бумаге не хватит,

чтобы передать, как к рассвету лопались дождевые тучи.

ты мне мерещилась обезличенным экспонатом

музейным, который – НЕ ТРОНЬ! РУКИ ПРОЧЬ! кантата

сложена

о тебе. чудовищна, но прекрасна.

даже батя,

никогда не признававший ничего, кроме пива, сказал: ты лучшей

была из всего, что когда-то в жизнь мою впархивало,

проливая свет на уродливый грязный кафель,

который служил когда-то средством моей защиты,

и я признавал, что смотреть, выжигая сетчатку, как ты искришься —

не наказание, радость! долгожданное искупление

всех моих грехов.

ты была пожаром, повестью и стремлением.

ты – предсмертная строчка в мой опустевший твиттер.

ты – к осени облетевшая вишня.

харе рама и харе кришна.

похолодало

похолодало. с тех пор, как ты касалась лба

рукой холодной, трещащую курила дрянь с гвоздикой.

ходил, загадывал тебя и батареи – не судьба.

поник. и всё вокруг меня поникло.

с тех пор, как ты, стесняясь, на порог

всходила, смехом разбавляя холод,

скукожилось пространство, приволок

в квартиру квазивычурную молод-ость,

набор для начинающих – вино, бессонное,

прожженное, скучавшее. убитое.

я засыпал, тобой и мыслями о юге переполнен.

рвало. желудок совершал кульбиты.

я долго ничего (ни формы, ни надежды) не обретал.

сжимались стены, дни рушились.

опоры

вниз с грохотом срывались с острых скал,

а я тебя искал, безумно и упорно.

а я тебя искал – иголку в стоге сена,

иголку в стоге игл, я мёрз. и я едва ли жил.

когда ушла Прекрасная Елена,

Апостол Пётр выбился из сил,

кружа над городами, рай стоял закрыт,

и горе сыпалось с небес дождливой мразью.

Земля покрылась паутиной рыт-вин,

без любви

осиротела. стала безобразной.

майор идёт

посторонитесь! посторонитесь, майор идёт,

майор не пишет полковнику, полковник вообще никому не пишет.

шпротами, чесноком и пулями нашпигован живот,

а когда-то был начинён

духовной пищей.

посмотрите! все посмотрите, как он волочит,

как он ругается, спьяну переплетая ноги,

когда-то майор в глотку мира вгрызался

по-волчьи.

любил несильно. и то прошло. любил немногих.

осина? что ей видно в душе майора из-за мутных стёкол?

знай себе качается, по ночам колотится, громыхает,

лезет в комнату, тянет ветки, клыками щёлкает,

майор переворачивается, майор зажигает свечи.

память

нашёптывает. вспомните майора в расцвете

сил, в расцвете лет! он же всем казался несокрушимым…

в комнату врывается прохладный осенний ветер,

смотрит на майора,

и, как и жизнь,

пролетает мимо.

путь к просветлению

в конце концов, единственный путь просветлиться —

заговорить о чувствах своими словами, забить, затопать,

переложить на кальку свой уникальный опыт,

размножить, переслать агентам. сравнить с орлицей,

которая в гнездо уносила мышь, редиску (нехорошего человека),

разбившего сердце. сравнить с помехой

на радио шумы, которые отдают в висках, тыц-тыц-тыцают.

признать, что доверять – как спотыкаться о ржавый гвоздь,

что распроститься с личиной дряхлой —

все равно, что сжигать себя,

паленым уже запахло?

что тв-шоу – в ночи постель – где тоска-отрава сидит, мол, гость

приглашённый. кто его приглашал?! уж не я-то точно!

а попытки наладить – интенсивное слушание оракула.

не можешь сдержаться. расставание —

как свидание с Дракулой.

укусил, выпил пол-литра, невкусно. истекай теперь одиночеством.

сочись берёзовым соком, утекай морями, реви белугой.

только говори о внутреннем, как никто не умеет.

темнеет.

мы идём по седьмому кругу.

но, впрочем, зачем тебе я?

ты собирался куда-то? иди, срезая

острые углы, неудобную истину.

не скрывай, не таи, я уже всё знаю.

я уже тебе верю наивно, напрасно, истово.

до автобусной остановки короче дворами.

бояться ли хулиганов, если с половиной сидел за партой?

размышляя, куда пропадать вечерами,

выбирай наугад, зачем тебе карта?

как ты мог забыть, на каком этаже в подъезде

с облупленной краской я цеплялась – не удержаться?

как добегала до точки, в которой нам было вместе

мало. дней мало. и ночи мало. элементарно, Ватсон.

банально – оступились на щербатых ступенях.

кредитной историей перекрылась история бытия.

у тебя есть мании, зависимости, но нет терпения.

нет меня.

но, впрочем, —

зачем тебе я?

не ко времени и не к месту

может, перечитаешь когда-нибудь, разложив на столе

рукописи, хлеба» и ви’на, направленный лампы луч,

который высветит в раскладе таро деву, но до колен,

не ниже. но и не выше. ты знал, как слушать,

чтобы не обижать. но скрытый смысл,

вписанный между строк,

ускользал от внимания расфокусированного, рассеянного.

дева, состоявшая из солнца, мёда и бесконечных ног,

вошла и села. заговорила. захохотала. повеяло

переменами. и мне – сниматься с насиженного насеста.

боль воспевать закорючками. глухими и звонкими.

я приходила поздно.

не ко времени и не к месту.

я приходила и растекалась. и начиналась гонка.

кровавые слёзы из душегубки (из губки моей души,

впитывавшей все страдания) капали на ковры белоснежные.

я хотела, чтобы случай всё за меня решил.

я хотела быть взбалмошной, озорной. в темноте кромешной

не пропускать сквозь себя. но пропускала. на выходе получала:

не понимаю. сложно. для кого ты пишешь?

недоступное. претенциозное. элитарное. лучше начни сначала.

неизвестной уйдёшь. больной и нищей.

но там же всё было понятно и очевидно! доступно!

до самых титров

рыцари в доспехах скачут, направляемые Луной,

зовом сердца, но по пути устраиваются грузчиками, рыдают, блюют от супа,

и не сводят концы с концами – оборачиваются шпаной,

а прекрасные дамы, утомленные ожиданием, выпрыгивают из башен,

заводят любовников, охоту затевают на тигров,

находят хорошо оплачиваемую удалёнку, и пашут, пашут, пашут

до последнего вздоха. до самых титров.

вот о чем она говорит, дева из твоего расклада, вот о чем я говорила, выжимая строки,

даже если ты не поймёшь – а ты не поймёшь. да и больно надо!

всё, что было сказано, станет вечностью и уснёт на твоем пороге.

знание, от которого гадко

пункты из запланированного перенести на завтра,

перенести и сплюнуть лишнее, как в кабинете зубного.

бормашина зудит, ты осматриваешься: детский сад, заправка,

подкуриваешь и скалишься неземно,

говоришь, что теперь тобой зло владеет,

ты по-другому не можешь, не в силах сопротивляться.

если бы мне подарили кучу ненужных денег,

я бы выкупила тебя у дьявола, положила в ранец.

там,

среди учебников, в суматохе крошек и конфетной липкости,

ты бы пообещал, что больше боли не будет, выдрали с корнем.

смех, да и только! на-ка! выкуси!

визжишь, срываешь шторы, забираясь на подоконник.

ой, не дом тебе то, что я называю домом, а птичья клетка.

нате! птица задыхается, смертником каркает.

если бы Морфеус выбрать представил таблетку,

я бы попыталась ещё раз.

но знаю, что

бесполезно.

и от знания этого —

гадко.

побудь плутом!

да побудь же плутом, попробуй же рассмея-ться,

крикни жизни, что надоело быть жертвой и лизоблюдом,

ты не видишь, как вьётся вокруг змея, колотишься зайцем,

колотится сердце в двери, ворота заперты, людно,

да не любо, не дорого смотреть, как ты жёстким критиком,

жёстким контролем верх берёшь над порывами,

богоугодный, трезвый, любезный, бритенький,

всего боишься. мимо проплывет золотая рыба,

ей ли, знающей в развлечениях толк, задерживаться

возле тебя, перепуганного прожигателя,

жмущегося к струнам, к бутылке, к перилам лестницы,

намертво страхом прикованного к кровати?

да ты выбеги, оскалься, скажи, что шутка,

что обещаешь с данного дня такого-то месяца

не упускать ни единого шанса, дарованным суткам

в зубы не смотреть, отрываться и куролеситься.

что твоё выживание тебе подарит? ратуешь за льготы?

льгот не будет. выдадут пищевые талоны.

с цепей сорвись, засвисти, покажи всем – кто ты!

но ты отмахиваешься и ныряешь в вакуумное гиперспокойное лоно.

быстро. и незаметно как-то

в тусклой сырости обман разросся, не поведя бровями,

зацвёл, и на нем распустилась плесень.

я со временем забывал, кого называли нами,

с кем мне было по-настоящему весело.

меня от меня же прежнего отделяли

годы, за которые я

умирал от [наступающей] старости,

я забывал, кого мы любимыми называли,

где я и кем поранился.

слово в горле вставало костью рыбёшки,

кровоточили стигматы. карточный дом свалился,

пока я сидел в нем, пересчитывал нажитое, немножко

смахивал не то на хищника, не то на принца,

произошло ужасное, я, не успев понять, разрыдался;

обман, утопленник посиневший, всплыл на поверхность;

молодость, отвесившая последние реверансы,

тиснулась за кулисы, наутро стало известно:

самоубилась, остались ножки да рожки,

ищи-свищи! а я ведь рассчитывал на пару десятков актов,

жизнь пронеслась, не успев показаться хорошей,

быстро всё кончилось.

быстро.

и незаметно как-то.