Текст книги "Похождения бизнесвумен. Книга 3. Коварный Миллениум"

Часть 3. Вершители судьбы
2001—2003 гг.

***

А может быть, я сам для жизни подобрал

В скитаньях неземных страну себе вот эту

С несчастьями её, и Волгу, и Урал

Парижу предпочёл, и зимний холод – лету?

И кто-то в небесах меня отговорить

Пытался, но любой и самый веский довод

Отверг я: да, печаль, да, скудость, может быть,

И ужас пострашней, чем самый лютый холод.

Но где ещё найду друзей таких, что мне

Окажутся милы и так необходимы,

И город на Неве со шпилем в стороне,

И вечную любовь, не тяжки с ней и зимы.

Я долго выбирал – и выбрал, отойди,

Советчик, ангел мой, близнец, благожелатель, —

Мне Анненского здесь и Пушкина найти,

И Фета удалось, и Лермонтова, кстати.

Александр Кушнер, 2017 г.

ТРИ АЛЕКСАНДРА

Мне по жизни везёт. Особенно на интересных людей. Оглядываясь назад в поисках тех поворотных точек, которые вывели меня на литературную тропу, я обнаружила, что мою творческую судьбу решили три знаменитых литератора, три Александра. В том не было ничего удивительного: это было наше, семейное имя: так звали моего отца, отчима и двух мужей. Если кто-то представлялся Александром, Сашей, то вызывал у меня особый интерес…

Писать я начала ещё в школьные годы. Поначалу стихи, которые я записывала в общую, с жёлтой коленкоровой обложкой, тетрадку, сопровождая рисунками, потом рассказы – всегда фантастичные. Тем не менее, литературное поприще мне не светило. В семье мои писательские способности во внимание не принимались, считались детским увлечением. Но я продолжала сочинять.

После восьмого класса бабушка направила меня в техникум Лёгкой Промышленности – осваивать профессию модельера. Бабушка частенько вспоминала, что те, кто умели шить, выжили в блокаду, и сначала маму, а потом и меня определила к этому полезному ремеслу. В техникуме должны были реализоваться и мои художественные таланты – рисунок являлся одним из главных предметов.

Был там и драмкружок, куда я, конечно, сразу записалась. Тогда молодыми умами владел ТЮЗ, Театр Юного Зрителя, который в шутку и с подтекстом называли БДТ33
  БДТ – Большой Драматический Театр


[Закрыть] – Бывший Детский Театр. Возглавлял его Зиновий Яковлевич Корогодский, Зяма. Руководитель драмкружка, Олег Мендельсон, был его учеником, очень талантливым. Олег меня хвалил и даже назначил помрежем. Тогда я и вручила ему свою жёлтую тетрадку. Он прочёл и предложил показать её Александру Володину, на тот момент уже маститому драматургу. Его спектакль «Пять вечеров» с аншлагом шёл в БДТ. Настоящем БДТ.

Вердикт драматурга был таков: «Стихи неплохие, но рисунки нравятся больше». Он даже попросил нарисовать для него один из сюжетов. Так Александр Володин «отговорил» меня от литературной карьеры. И я поступила в Академию Художеств на факультет книжной графики.

Вторым вершителем моей судьбы был Александр Дольский, поэт и бард, к тому же, хоть и самодеятельный, но талантливый художник. А главное, мой друг. То, что на страницах романа он предстаёт порой в нетрезвом виде, никак не умаляет его достоинств, как и значительной роли в моей литературной судьбе. Рассматривая подаренную мной книгу «Сны Петербурга», Дольский произнёс: «Картинки неплохие, но стихи нравятся больше. Есть просто очень хорошие». Значит, всё-таки моя настоящая судьба – литература! Надо писать. Но о чём?

Ну, хотя бы о себе!

Однажды в столовой издательства я рассказала о том, как мы отбивали у «тамбовских» купленную технику, и Таня-повариха воскликнула: «Ничего себе, в какие вы попадали переплёты! Почему бы вам не написать об этом?». Так появился рассказ «Бандитский наезд». Для памяти я набросала список других интересных историй, чтобы впоследствии изложить их на бумаге. Но дела всё время отвлекали.

На тот момент, чтобы не отвлекать от дел Уралова, я решила в одиночку работать над продолжением «Петербургского слитка». И название придумала: «Петербург. Сны и реалии». Подбирая к сюжетам поэтические строки, набрела на томик стихов Александра Семёновича Кушнера и поняла: это нам подходит! Мы познакомились. Кушнеру идея понравилась, и он разрешил использовать свои стихотворения.

Макет книги уже был готов, а денег на издание так и не нашлось. Надежда на Комитет по печати рухнула – впервые нам отказали в субсидии. Было неудобно перед Александром Семёновичем, но он всё понял правильно. Как вообще понимал жизнь и считывал житейскую правду, переливая её в светлые и мудрые строки. Я осмелела и послала Кушнеру свой рассказ с просьбой показать при случае кому-то из прозаиков. На другой день от него пришёл ответ.

«Марина, прочёл семь присланных Вами страниц. Я не считаю себя вправе судить о прозе, поскольку не пишу её и квалифицированно могу говорить только о стихах. Тем не менее, присланный Вами текст мне показался интересным и хорошо написанным. Правда, такие „бандитские“ сюжеты сейчас в большом ходу, и почему-то ими увлекаются прежде всего писательницы, например, Елена Чижова, сильный прозаик, возглавляющий наш петербургский Пен-клуб. Мне кажется, Вы могли бы к ней туда зайти и показать свой рассказ. С уважением, А. Кушнер».

В Пен-клуб я не пошла, решив, что с одним рассказом заявляться несерьёзно. И тут вспомнила о составленном списке моих опасных, смешных, а порой грустных «похождений», которых за пятнадцать лет случилось немало. Ведь из них может получиться целый роман о художнице, занявшейся бизнесом! Заголовок придумался сразу – «Похождения бизнесвумен».

Началась работа. За полгода я накатала две сотни страниц, но до превращения художника в предпринимателя так и не добралась. Почему-то события, предшествующие восхождению на деловой олимп, казались более важными – а возможно, таковыми и были. В культуре тогда шли крутые разломы. Андеграунд вышел на сцену. Кто был никем, тот стал всем! Происходило много необычного и знаменательного, что выпадало из канвы моей личной истории. Но как это всё совместить?

Провидение и тут не оставило меня. На углу Среднего проспекта и 13-ой линии мне встретился знакомый журналист, Александр Полищук. Оказалось, в молодости он был ещё и рок-музыкантом, а в годы перестройки вёл дневник. В результате недолгих переговоров, некоторые страницы этого дневника отлично вписались в мой роман, разбивая его живыми сценами из артистической тусовки.

Примерно в это же время в «Русской коллекции» появился Сева Шелохонов, с которым мы работали у Виктора Резникова в «Рекорде», – музыкант, врач, а на тот момент американский продюсер. Он кропал мемуары и пришёл посоветоваться насчёт их издания. А почему бы не включить в роман и Севкины воспоминания? Шелохонов всегда был гораздо более политизирован, чем я, и его «закадровый голос» мог задать верное ощущение эпохи.

Сева с энтузиазмом принял моё предложение и разрешил брать из его рукописи всё, что подходит по теме. И уже по собственной инициативе написал пространное вступление под заголовком «Это Марина Важова», которое пришлось сократить и выкинуть оттуда все намёки на романтическую связь героини с американским кино-продюсером Майклом Муллали. Что очень огорчило Севу, поскольку он имел прямое отношение к нашему знакомству.

Рукопись по объёму уже тянула на хороший том, а я лишь приступила к теме собственного бизнеса. Моё обычное тяготение к «сериалу»… Ладно, пока издадим и запустим в продажу первую книгу – «Крутые 80-е», я возьмусь за вторую – «Лихие 90-е».

Вёрстку делал Юра Зубач, с которым любили работать все авторы. Покладистый характер, плюс профессионализм верстальщика и хороший вкус. За обложку взялась Неонилла Лищинская, Неля, художник-плакатист, друг и боевой соратник ещё со времён «Рекорда». По моей почеркушке она вырезала линогравюру: с крыши Зимнего дворца вниз головой падает одна из статуй. Вернее, главная героиня летит в символическую гущу событий.

Можно издавать книги, но как донести их до читателя? Книготорговля повсеместно подчинена нескольким издательским холдингам, независимыми остались книжная ярмарка в ДК им. Крупской, так называемая «Крупа», и «Дом Книги» на Невском. В эти торговые точки я и обратилась. В «Доме книги» устроили презентацию с афишей на входе. Года через два такое и представить уже было невозможно – туда пришло новое руководство, мечтавшее перепрофилировать крупнейший книжный магазин во что-то более доходное.

Второй том «Похождений», «Лихие 90-е», написался быстрее. На этот раз каждая часть романа предварялась письмами моих Тобольских друзей: Валеры Дашкевича и его жены Ольги Родионовой, перебравшихся в Штаты в середине 90-х. Валера и Лёля были поэтами и журналистами, но в Америке оказались никому в этом статусе не нужны. Да и ни в каком не нужны. На фоне их неудачных попыток встроиться в американскую действительность мои «похождения» смотрелись весьма оптимистично. Тогда мне казалось, что Дашкевичи много потеряли, покинув Родину. Впрочем, мне и сейчас так кажется.

Тираж двухтомника быстро разошёлся, пришлось делать допечатку. Отклики были разными. Одни искренне удивлялись, другие скептически пожимали плечами, кому-то подобное было знакомо по личному опыту. Володя Михайлов, владелец и редактор небольшого издательства его же имени, для которого «Русская коллекция» разрабатывала обложки учебных пособий, с иронией воскликнул: «Это разве наезд? Никого не убили, даже не стреляли. Вот, помнится, в нашей конторе было…». Да, если бы мы такими делами занимались, и в нас бы стреляли. А наезд – он на то и наезд, чтобы потом было с кем договариваться.

Михайлов тоже решил писать мемуары. «Это будет мужская книга, без соплей и сантиментов. Подлинный мир конкурентной борьбы, необъявленная война, хищный оскал дикого капитализма. Не для слабонервных», – добавил он и шмыгнул носом. Вообще-то Володя был добрый парень.

СНЫ ПЕТЕРБУРГА

Петербург – мистический город, возникший «из тьмы веков, из топи блат».

Петербург обязывает. Строителей – считаться с издавна сложившейся планировкой, учитывать обилие водных артерий, зыбкие грунты.

Людей творчества он подчиняет особой атмосферой, разлитой в воздухе: туманами, серебристыми дождями, бессонными белыми ночами.

Нам же, издателям, сам Бог велел осваивать необозримые богатства, накопленные и созданные за три столетия. Но вот парадокс – всё не доходят руки. Заказывают нам совсем другое, а многоликий Санкт-Петербург – Петроград – Ленинград живёт себе параллельной жизнью, обделённый нашим вниманием.

С Петербургом у меня такая же ситуация, как с Диккенсом, собрание сочинений которого всю жизнь стояло на полке в книжном шкафу. В любой момент можно было взять один из этих тёмно-зелёных томиков, но я себе твердила: потом, потом… И лишь когда обнаружилось, что собрание продано, мне безумно захотелось читать Диккенса. То же и с Питером: я живу здесь с рождения, но многие районы знаю плохо. Глаз настолько уже «замылен», что не замечает красоты. Приезжие представляют город лучше, они мечтали о нём, изучили его и заочно влюбились.

Мне вдруг захотелось создать книгу о Петербурге для петербуржцев, рассказать о наиболее интересных улицах, старых домах, их создателях, о прежних жителях этих домов. Может быть, даже не книгу, а альбом, с видами и комментариями. Портреты улиц, дом за домом, сквер за сквером… Начать с Большого проспекта Васильевского острова, где были начаты, но не воплощены планы Петра построить северную Венецию… Подобные книги издавались, написанные сухим языком, неважного качества. А я мечтала сделать так, чтобы читателю захотелось немедленно пойти и всё детально рассмотреть.

Но вышло всё иначе…

Такое со мной происходило и раньше. Временами что-то внезапно перекрывало взгляд, некая дрожащая линза, как после бурных слёз. И вот уже у Петропавловки, среди льдин, расцветают водяные лилии, сугробы покрываются подснежниками и мать-и-мачехой… Видения были до фотографичности ясными, я бралась за акварель, но мастерства не хватало. Картинка получалась размыто-невнятной, а мне мерещился эффект миража в пустыне.

Сюжеты возникали и пропадали втуне, пока в «Русской коллекции» не появился цветной барабанный сканер и фотошоп. К тому же мы познакомились с Георгием Шабловским (для своих Жора!), лучшим фотографом, снимающим Питер в самых неожиданных ракурсах. В тот год меня догнала извечная зимняя тоска по весне, солнцу, и видение «из зимы в лето» превратилось в первый, несмелый коллаж. Тогда, в середине 90-х, этим дело и ограничилось.

Гораздо позже в слайдотеке издательства «Аврора» я обнаружила конверт, в котором лежали два слайда с видами арки «Новой Голландии». Один – с картины Осьмёркина, написанной в 1945 году, другой – снимок годов 80-х – жанровая сценка на катере. И что примечательно – в том же ракурсе! Значит, двадцать лет назад, когда никакого фотошопа в помине не было, кто-то уже томился подобной идеей – совместить две эпохи.

Эта находка легла в основу будущего цикла «Сны Петербурга». Живопись перетекала в любительскую фотографию. Женщина и девочка в костюмах начала 20-го века, написанные пастозными мазками, смотрели на реальных пассажиров в цветных футболках. Будто настоящее уплывало от прошлого, оставляя за пенистым следом катера «Новую Голландию», глубокий ров, подъёмный мост…

А дальше? Что делать дальше? Ещё в Академии Художеств я тяготела к историям с продолжением, потому и пошла на книжную графику, где иллюстрации сопровождают текст. В этом было что-то от театральной или киношной раскадровки. Вот и теперь одинокий коллаж «Новой Голландии» так и выпрашивал у меня для компании другие, такие же фантастичные сюжеты. Как будто Петербург – с затонувшей в бесконечности каналов и рек итальянской архитектурой – проецировал на серый гранит набережных мистические сновидения.

Как-то по зиме мы делали буклет нашим балетным друзьям, и вскоре балерины «Лебединого озера» явственно проступили из сумрака заснеженного Исаакия, с мерцающими предновогодними огоньками средь ветвей, тусклым золотом купола. Почти прозрачные фигуры в газовых платьях, голые плечи, белые пуанты волшебно сливались с чистотой искрящегося снега.

 
Предвещая морозное утро,
непроснувшиеся небеса
в цвет фарфорового перламутра
заалели – рассвет начался.
 
 
Так обманчивы эти мили
полусумрака и полусвета.
Появились, погасли, застыли,
словно пачки кордебалета.
 
 
То чернели, то белыми были,
как Одиллия и Одетта…
 

Стоп, всё было не так! Сначала возникли сюжеты, и лишь потом, гораздо позже, к ним придумались стихи. Вроде бы такого ещё не было? Или уже было? Неважно!

Я вспоминала ночные видения и подбирала для них картинки. И вот тут начались трудности. Если с видами Петербурга было всё отлично – Шабловский, переснимавший город со всех мыслимых и немыслимых ракурсов, согласился участвовать в моём проекте – то как быть с людьми? Должны, непременно должны присутствовать люди! И Жора пришёл на помощь. Он привёл на съёмку свою маленькую внучку, прелестную, с золотыми волосами, в кружевах и бантиках.

По моим почеркушкам Шабловский сделал несколько постановочных кадров с девочкой. В результате компьютерного симбиоза внучка Жоры то играла с гранитными львами Банковского мостика, то сидела в вазе с фруктами на фоне зимнего окна, за которым при свете луны белела набережная…

Коллажи мы делали вместе с Димой Кабаковым, бывшим гитаристом ансамбля. Он был моими руками, управлял фотошоповскими «примочками». Дима с ходу понимал задачу, в нём сочетались технарь и музыкант, чувствующий цвет.

Уверенность в результате подстёгивала моё воображение. И вот уже в Летнем Саду вместо дорожек потекли реки, по ним плавали люди на каноэ; под разведённым Дворцовым мостом плескались дельфины; девочка качалась на качелях, подвешенных к небу над Петропавловкой; мальчик-Гулливер тянул веером корабли от Морского порта… Потом возник Венецианский карнавал на Исаакиевской площади, а после поездки в Египет – сфинкс у Академии художеств, где вместо Невы расстилалась пустыня с караваном верблюдов…

Из этих коллажей сверстали календарь и отправили его на печать в типографию «Мультипринт». Я решила поехать туда сама, чтобы встретиться с директором, Сергеем Радванецким. Но календарь был только предлогом. Мне непременно нужно было спросить Сергея напрямую: почему типографии игнорируют допечатников? Почему с нами не советуются в важных вопросах? И почему издательства, репро– и дизайн-студии оказываются не при чём, и все лавры (и деньги) достаются типографиям?

Конечно, громадные цеха, массивные и шумные печатные станки, склады с тоннами бумаги и бочками краски производят впечатление. Но профессионалы-то знают, что конечный результат во многом зависит от того, как сделана подготовка издания! Тем не менее, когда в Питере задумали создать Союз Полиграфистов, про нас и наших коллег никто не вспомнил. А Радванецкий как раз выступал идеологом этого начинания.

К Сергею я имела особое расположение. Во-первых, литератор, а значит, близкий по духу; во-вторых, симпатичный и полный, а значит, добрый. Ну, и судя по глазам, умница и с чувством юмора. Вот и теперь он встретил меня широкой улыбкой, отпуская комплименты и сетуя, что редко видимся.

– Поэтому ты не предлагаешь мне стать учредителем Союза Полиграфистов? – спросила я как бы между прочим, усаживаясь в кожаное кресло.

– Ну, вот и предлагаю, – тут же нашёлся он и, кинув насмешливый взгляд, подытожил: Ты будешь единственной в нашем мальчишнике.

Так я стала одним из основателей Союза Полиграфистов Санкт-Петербурга, воображая, что смогу изменить несправедливый перекос сил. Состоялось первое собрание, скучное, как и все подобные сборища, с приглашённым мэром и чиновниками смежных ведомств. Гораздо интереснее был клуб Полиграфистов, созданный одновременно с Союзом, где в неформальной обстановке, в кафе, а чаще в пивбаре, обсуждалось главное. Могли пожаловаться на неплательщика, дружно занеся его в чёрный список, или поделиться техническими новинками, а то и просто посплетничать.

Со временем мужской, шовинистский характер клуба с пивом, стриптизом и разговорами о рыбалке, охоте и хоккее мне ужасно прискучил. Однако посещать клуб было необходимо – порой под кружку пива поднимались очень важные темы. Пиво я не люблю, стриптиз тем более, про охоту и говорить нечего. Но если уж приходится терпеть, то хотя бы на чём-то надо отрываться.

Я повадилась травить байки о моём якобы увлечении охотой и рыбалкой, подкрепляя рассказы снимками. То я в камуфляже, с патронташем и поясом, обвешанным сбитыми утками, в руке двустволка. То – в тельняшке, с острогой «под Нептуна» и огромной щукой у ног. Всё это были Генкины трофеи. Удивительное дело – взрослые, опытные мужики в этот бред безоговорочно верили, и на какое-то время я становилась им ровней.

Но только не в серьёзных делах. Очень скоро я поняла, что вопросы, затрагивающие финансовые интересы, решаются кулуарно, между пятью-шестью флагманами отрасли. Когда же требовалась подпись под их решением, нас просто ставили перед фактом, и мы подписывали. Так произошло с развалом типографии Ивана Фёдорова, которую поделили (для вида акционировали), назначив старейшего и опытного директора Леонида Поздеева Председателем совета директоров, а по сути, свадебным генералом.

Но что мы, мелкая рыбёшка, могли изменить? Нам дозволялось устраивать под сенью Союза дела своих компаний.

Таким событием стала Московская международная выставка «Полиграфинтер-99». Союз Полиграфистов шёл единым фронтом под флагом «Отпечатано в Петербурге» и этим выгодно отличался от москвичей, конкурирующих друг с другом. Стенд «Русской коллекции» был оформлен «Снами Петербурга», и я впервые смогла оценить их воздействие на публику. При большом увеличении сюжеты выглядели ещё более сюрреалистично. Парящая над городом девочка на качелях стала символом питерской акции.

Народ толпился у нашего стенда, менеджеры раздавали визитки, рекламные буклеты, я вела переговоры то по телефону, то за круглым столиком. И тут ко мне подошла женщина с бейджиком на лацкане «ВГТРК Санкт-Петербург». Она уполномочена компанией вести переговоры о покупке авторских прав на весь цикл «Сны Петербурга» для телезаставок.

Предложение было неожиданным. Я знала, что они создали популярную программу «Пятое колесо». Это они делают «Культуру» на пятом канале с вещанием на всю Россию. И, если это не сон и не розыгрыш, «Культура» будет выходить с моими нереальными питерскими видами!

Тут же припомнились другие эскизы – тоже из области метафизики – для предвыборной компании Анатолия Собчака… Лицо Мити Рождественского, режиссёра, владельца «Русского видео», который хотел использовать один из моих сюжетов в ближайших ночных теледебатах… Зелёный фломастер в руке Нарусовой, чиркающей по распечатке и делая её ни на что не пригодной… Бойкот развески постеров командой Яковлева… и, как результат, провал Собчака на выборах…

Нет, ничего не получится… Это они так, на эмоциях – увидели наш стенд и ах, ах, надо брать! Да кто им разрешит?! Чтобы мистический образ «столичного города с областной судьбой», вдруг зазвучал на всю Россию?! Не может такого быть! Или может?

Всё же «Сны Петербурга», вернее, права на их использование, были куплены, но что-то в верхах произошло, и магических телезаставок народ не увидел. Дело ограничилось календарями и прочими подарочным, одноразовым ассортиментом. Как я и предполагала.

Ладно, забудь! Забудь и не высовывайся! Это не твой уровень! Пресловутая «номенклатура» существует не только в политике и бизнесе. Надо быть вхожим и представленным, надо быть в обойме верхних эшелонов. А ты, кто ты такая?! Всего лишь рабочая лошадка, хозяйка мелкого издательства! Не жена, не родственница, не любовница одного из власть имущих!

Хорошо, что подобные мысли в моей голове не задерживаются, не умею я долго переживать. После участия в «Полиграфинтере» нас завалили работой, а это уже результат. Не мой личный, а общий. Но как там говорил Людовик XIV: «Государство – это я!». И жизнь покатилась дальше, получив ускорение на столичном бизнес-подиуме.

Эх, видели бы меня сейчас бывшие коллеги по «Рекорду»! Ведь ничего, ничего от него не осталось!.. Кроме радио «Рекорд», да и там, судя по смене формата с джаза и рока на танцевальную попсу, рулят совсем другие люди.

А когда-то студия «Рекорд» могла стать крупнейшим продюсерским центром… Где они, её основатели? После гибели Виктора Резникова всё рассыпалось, люди разбежались, и неизвестно, создали что-то значительное или канули в лету. Последний из «рекордовцев», с кем я общалась, был Саша Аристов, сбежавший от бандитов и просивший у меня временного убежища… А остальные? Где они, чего достигли?..

Как-то вечером в моей квартире раздался звонок. Это был Валерка Каштан. Вот он – голос из рекордовского прошлого! Сколько мы с ним не виделись? Да лет десять – перед моей поездкой в Голландию, он тогда привёз немного денег, а также книжку «Как пройти таможенный досмотр», которая мне очень помогла.

– Машуня, придите с Лёней ко мне, я умираю…

Голос Каштана не был ни тревожным, ни упавшим, всё с теми же бархатистыми, обаятельными нотками. Но ведь такими вещами не шутят! Почувствовав мою насторожённость, уточнил: «У меня рак, неоперабельный. Мне остался максимум один месяц».

И вот мы с Лёнькой, теперь усатым молодым человеком, пошли навестить Валеру, а по сути – попрощаться. Стояла зима, мела жуткая метель, мы еле нашли его комфортабельную высотку. Каштан вышел к нам приодетый, но всё на нём висело, так он отощал. Однако не ныл, не говорил о своей болезни. Отправив за тортиком жену Олю, рассказывал нам о своих карельских бизнес-партнёрах, хвастался массажным креслом, даже выпил немного коньяка.

Лёнчик не сводил с него глаз. Потом они сидели вместе молча, взяв друг друга за руки. А может, и говорили тихо, чтобы никто не слышал. Уходя, я сунула Оле пачку долларов со словами: «Настаивай на операции, у него появится надежда, легче будет всем». Впоследствии Оля так и сделала. После операции Валерка прожил всего неделю, но был бодр и полон надежд, даже шутил.

На его могиле Оля посадила каштан…