Текст книги "Похождения бизнесвумен. Крутые восьмидесятые. Лихие девяностые. Коварный Миллениум"

Валера – человек-фейерверк, из него постоянно выскакивали необычные мысли, свежие шутки, идиотские, на первый взгляд, идеи, но впоследствии всё же осуществляемые. Моя пятнадцатилетняя дочка Лия и четырёхлетний Лёнька в нём души не чаяли. Лийка вдруг стала домоседкой, корпела над уроками и частенько просила Валеру объяснить ей задачку по алгебре или непонятную физику.

После очередного репетиторства, когда Валера объяснял по десятому разу суть физического закона, а Лийка чинно сидела на подлокотнике его кресла, я не выдержала.

– Ты что, не видишь, что она в тебя влюблена? Зачем ты её поощряешь? – я хоть и говорила шутливо, но на сердце было неспокойно.

– Ну и что, что влюблена? Зато физику знает и не шляется где попало, а у тебя на глазах, и настроение отличное. Видишь, я её делами всякими занимаю, да и то, если отметки хорошие. Пусть она лучше меня любит, чем какого-нибудь прохвоста.

Валерке нравилось обожание Лийки, но по-настоящему, без памяти, он любил моего Лёньку. Во-первых, его дочку напоминает, возраст такой же, во-вторых, именно сына он всегда хотел, а теперь вдруг получил. Он терпеливо отвечал на его вопросы, всегда объясняя по сути. Лёнчик ходил за ним хвостом. Если со мной он был требователен – как маленький к большому, то с Валеркой у него прочно установился мораторий на возрастные различия.

Когда Лёня не хотел спать, или гулять, или чего-то есть, Каштан подходил к нему, садился на корточки, чтобы стать одного роста, и вещал:

– Послушай, старик, я понимаю, что эта баланда, которую тебе мама даёт под видом супа, – вещь в корне несъедобная, но мама ведь старалась. Мы с тобой мужики или нет? Нам что, это не осилить?

Общая страсть – машины. С получки Валерка купил автодром – событие эпохальное в Лёнькиной жизни. Правда, в первый же день я застала такую картину: Каштан с Жеромским по очереди гоняют машинки на автодроме, а Лёнька в зрительском ряду, за спинами играющих, восхищается всем происходящим. На его просьбы дать поиграть Каштан спокойно отвечает: «Ну, старик, пока ещё рано, машины должны пройти обкатку, а это разрешается только опытным водителям». Но, увидев мой укоризненный взгляд, добавляет: «Впрочем, обкатка уже закончилась, можешь попробовать».

Когда дело касалось творческих проектов, Валерка становился непривычно деловым. Своим подкупающе-журчащим голосом он выбивал автокран для создания гигантского рисунка летящего человека на брандмауэрной стене дома на улице Правды. Этот «космонавт» там летает до сих пор. Кран поднимал Лийку с подружкой Аней – они вместе учились в художественной школе – и девчонки допоздна висели над сквером, создавая рисунок.

Но такая долгая жизнь выпала не всем «шедеврам». Досадно бывало видеть в уже смонтированном материале кадр, длящийся чуть более секунды: Богородица с младенцем, вдруг – наездом – кованый сапог, и всё изображение трескается. Это был фрагмент клипа песни «You are in Army now11
  Ты сейчас в армии


[Закрыть]». Девочки часа два рисовали на льду замёрзшей лужи.

Моя дочь – наполовину кореянка, но для русского зрителя, решил Валера, сойдёт за вьетнамку. И уже на следующей съёмке Лийка изображала вьетнамскую девочку, бегущую босиком по заснеженному городу. И город, и снег, и босые ноги были настоящими. Что-то не заладилось, приходилось переснимать по несколько раз. Дочка мёрзла, но героически бежала по снегу опять и опять. В перерывах грелась в машине горячим чаем. Странно, что не заболела. Хотя ведь на войне люди почти не простужались, а Валерке удалось воссоздать военную атмосферу.

Да, Каштан был прирождённым режиссёром, хотя имел образование физика. На этом настоял его отец, который любил повторять: «В период с 37-го по 53-й год было уничтожено много евреев: писателей, актёров, художников, но – ни одного физика!»…

Эскизы для Минкульта были готовы, и я засобиралась в Москву. Хотя гарантийка в Графическом комбинате давала возможность спокойно жить и иметь свободное лето, но Валеркины дела шли не так уж хорошо – долгов полно, а зарплата не ахти. Равнодушен он к заработкам: если работа нравится – готов ещё сам приплатить, лишь бы получилось, а если не нравится… За такие дела он вообще не брался. Оставалось уповать на мои таланты. Решено – еду покорять Москву!

Стыдно сказать, но, дожив до преклонных 33 лет, я ни разу не была в столице нашей Родины. Да и сейчас не очень-то стремилась, но эскизы… Их нужно не только показать, но и защитить, иначе кто со мной договор заключит, если не объясню свои идеи? Хотя название серии будущих литографий вполне достойное – «Будни и праздники псковской деревни», но сюжеты могут вызвать недоумение. Люди в общем-то ничего не делают, а если и заняты чем-то, то это ни работой, ни отдыхом назвать нельзя. К тому же всё плоско, всё на переднем плане, никакой светотени, воздуха и объёма. Размазанный уголь, конечно, оживляет линейность форм, но до соцреализма сюжеты не дотягивают. Так что придётся обосновывать.

Заодно пройти по издательствам, представиться, показать работы – это за один день не осилить. А где остановиться переночевать? Валерка сказал – проблем не будет. Однако уже пора на вокзал, а вопрос так и не решён. Наконец, после серии звонков, Каштан великодушно протягивает бумажку с телефоном и адресом.

– Это Танька, Игоря Талькова жена. Я с ними вместе работал, на одну ночь можешь рассчитывать. Она очень славная, по-моему, казашка, предана ему сверх меры. У нас с ней были очень хорошие отношения, она для тебя всё сделает.

Как-то неудобно к Талькову ехать, лучше бы что попроще, он в зените популярности, на концертах аншлаги. Но я не к нему еду, а к Тане, так и порешим.

Гардероб подбирать не пришлось – у меня был всего один представительский наряд, как раз для таких случаев. Поезд вот не совсем удачный, он прибывает в Москву в шесть утра, а это рановато для визитов к незнакомым людям.

Наконец, кое-как пережив плацкартную ночь, я ступила на платформу Ленинградского вокзала. Чуть потряхивал утренний озноб, я шла к выходу и боковым зрением улавливала в стеклянных витринах высокую чёрную фигуру с огромной папкой под мышкой. Фигура производила заметное и немного комичное впечатление. Это всё из-за шляпы, зря я её надела, ведь не ношу никогда. Уже на самом выходе увидела себя в настоящем зеркале и успокоилась. Может быть, весь мой чёрный наряд и отдавал трауром, но, по крайней мере, не легкомысленностью, а это самое главное. Пошатавшись с полчасика возле вокзала, решила всё-таки позвонить: пока доеду, пока найду…

К телефону долго никто не подходил и, когда я уже собралась повесить трубку, заспанный и слегка испуганный женский голос отозвался. Стараясь говорить как можно любезнее, я ощущала растерянность и панику на том конце провода. Мужской голос раздражённо спросил:

– Кто там ещё?

Таня что-то залепетала в ответ, потом сказала в трубку придушенным шёпотом:

– Вы в нашем районе когда-нибудь бывали? Тогда я вам должна объяснить, сами вы не найдёте. Нет, тут всё очень запутано. Вот вы выходите из метро…

Она строила маршрут, но я потеряла нить уже после второго поворота налево. Мне ничего не говорили ни названия улиц, ни ссылки на какие-то магазины. Поняла только одно – это всё те же ненавистные новостройки, в которых я всегда плутаю, находясь в Питере.

Когда я, наконец, нашла их дом, было девять утра. Вид у меня уже был не столь солидный, каблуки подкашивались, папка то и дело кренилась то взад, то вперёд. Ничего, зато не очень рано приехала, это уже приличное время для первого визита.

Татьяна открыла дверь с опущенной головой, и я увидела её тонкую шею и оторванный ворот старенького махрового халата. Войдя в квартиру, я как-то сразу очутилась в спальне. Прихожая была настолько крохотной, что задняя часть папки упиралась во входную дверь, тогда как её авангард уже заезжал в комнату. Напротив двери стояла кровать, на которой кто-то спал. Таня приложила палец к губам и прошептала:

– Пойдёмте на кухню.

– А как же пальто? – тоже шёпотом спросила я.

– Там снимете, идёмте, – и повела меня почему-то через спальню, за которой, действительно, находилась крохотная кухонька. Моя здоровенная папка явно не вписывалась в габариты этих помещений. Пальто я снять не успела. За спиной что-то заскрипело, и, обернувшись, я увидела самого Талькова, который уже сидел на кровати и смотрел на меня весьма сурово.

– Извините, я вас, видимо, разбудила? Меня прислал к вам Валера Каштан, он сказал, что… – начала я заготовленную фразу, но Тальков меня прервал характерным, сразу узнаваемым голосом:

– Он ещё жив, его разве не посадили в тюрьму? – и, не дожидаясь моего ответа, продолжал язвительно, с каждой фразой повышая голос: – Его давно пора посадить, чтобы он не водил никого за нос. Довольно мы его терпели в Ленинграде, так он и здесь нас достаёт! Я всю ночь был на студии, писал новый альбом, я устал, как последняя собака! Почему я не могу просто поспать в своём доме?! Почему вы врываетесь ко мне и мешаете мне отдыхать?!

На всём протяжении этой речи Таня всё ниже опускала голову, не произнося ни слова. А я снова надела свою шляпу, поправила поля, взяла папку под мышку и направилась обратно, то есть в спальню. Более гротескового зрелища трудно себе представить: эдакая дамочка в чёрном стоит перед кроватью, на которой растрёпанный Игорь Тальков весь кипит, пытаясь сохранить при этом достоинство.

Посмотрев в его глаза, с улыбкой выплываю из этой малогабаритки, как пиратский фрегат. Татьяна что-то лепечет мне вслед, разбираю только последнее «Валере привет», и уже спускаюсь на лифте вниз.

Что ж, неплохое начало, очень бодрит. Жаль только, что в туалет не заскочила, придётся терпеть. С туалетами в Москве, похоже, точно так же, как у нас в Питере, то есть никак. Стала размышлять, где у Талькова, судя по местоположению кухни, может находиться туалет, и меня разобрал смех. Хотя смешного мало: я – в незнакомом городе, ночёвка накрылась, впереди – неизвестность.

Ну, Министерство культуры как-нибудь найду, но вот издательства… Я рассчитывала с утра всех обзвонить, наметить маршрут и по нему отправиться, а теперь остаётся уповать на телефоны-автоматы. Да к тому же страшно хочется пить, есть и пи́сать.

Я стала звонить, но все телефоны издательств были заняты, откликнулась только «Миниатюрная книга». Удивительно, но меня сразу соединили с главным редактором, Юрием Владимировичем Нехорошевым, и ещё более удивительно – он сразу предложил приехать. Это было явной удачей, даже голод и всё прочее отступило на задний план.

Издательство находилось в центре, пришлось проделать почти тот же путь, только обратно. К тому же мне, привыкшей к строгой логичности ленинградского метро, было не понять эту паутину московских колец и перемычек. С горем пополам я всё же добралась, к этому моменту всякое терпение было на исходе, и мне с трудом удавалось поддерживать общение.

Юрий Владимирович оказался солидным, седовласым и очень доброжелательным. Он помог распаковать папку и стал разглядывать мои рисунки. Постепенно выражение его лица всё более скучнело, он перестал кивать и гмыкать, а сухо пробурчал:

– Всё, достаточно.

Немного помолчав, он спросил:

– Вы, действительно, полагали, что с таким уровнем подготовки можете претендовать на заказ в нашем издательстве? Да вам ещё учиться лет пять, потом копии хорошие поделать, а уж затем только… Хотя не всем и это помогает.

Только сейчас сообразила, что показываю большие форматы, а книжные иллюстрации лежат на дне папки. Но дальше он смотреть не захотел. Будто специально позвал, чтобы распекать и поучать. Видимо, больше некого. Тут на меня навалилось всё сразу: голод, обида, усталость. Я поняла, что уже ничего не могу с собой поделать, и слезы потекли по щекам.

Похоже, Нехорошев этого никак не ожидал, он смотрел на меня с невыразимым удивлением, а я, уже не заботясь о впечатлении, вытирая сопли и размазывая тушь под глазами, выдала всё, что накопилось с утра:

– Да-а-а, вам хорошо так говорить, вы небось позавтракали, и на машине приехали, и туалет у вас, скорее всего, есть. А я с шести утра ни кусочка не съела, ни глотка воды не выпила, всяких хамов наслушалась и на метро вашем проклятом накаталась. Не-на-вижу эту Москву!

Слушая меня, Юрий Владимирович набрал номер телефона, что-то спросил, потом другой, видимо местный, и сказал:

– Лидочка, меня не будет часа два, – затем подошёл ко мне, вынул из кармана белоснежный носовой платок и стал вытирать мне глаза. – Пойдёмте-ка со мной, – и с рук на руки передал немолодой женщине, видимо, той самой Лидочке, которая провела меня в чистенькую и душистую туалетную комнату в конце коридора.

Пока я приводила себя в порядок, мне приготовили чашку кофе. Нехорошев без конца куда-то звонил, что-то назначал, отменял, короче, не отрывался от телефона. Увидев, что чашка пуста, подал мне пальто и шляпу, сам взял злополучную папку и повёл меня к машине. Мы ехали молча и добрались довольно скоро.

– Это Дом актёра, здесь чудесный буфет, вам понравится, – поддерживая меня под локоток, уверенно вёл по коридорам, – все ведомственные кафешки в закоулках спрятаны, чтобы посторонних не было.

Такого роскошного завтрака я и не ожидала. Запомнились дольки ананасов в салате из чего-то морского. Когда мы почти всё съели, Нехорошев спросил о моих планах. Я всё подробно рассказала: и про Минкульт, и про издательства, и про то, что мне негде ночевать.

– Ну, вот что, действовать будем так…

Мне так понравилось начало фразы, что я тут же мысленно согласилась на всё. Скажи он, что вечером пойдём на костюмированный бал, я бы только спросила, где брать костюмы. Но на бал он меня не пригласил, а предложил пойти на концерт.

– Вы Шнитке слушали? Понятно, что нет, он последние годы был сильно болен. А хотите послушать? Он даёт только один концерт, сугубо для своих. Это будет завтра вечером. Сегодня вы к трём часам едете в ваше Министерство, затем приезжаете ко мне в издательство, я отвезу вас домой, познакомлю с женой. Она тоже художница, и тоже питерская. Переночуете в гостинице, я договорюсь, а с утра – извольте по вашему списку. Я позвоню в «Малыш», там вам что-нибудь предложат. Идёт?

Ещё бы нет!

Министерство культуры находилось в такой страшной развалюхе, что я еле нашла подъезд, вход был со двора, к парадной вела протоптанная в снегу тропинка, как к колодцу в деревнях. Внутри тоже было всё шатко, разбросанно, приходилось бегать с этажа на этаж, зато сам худсовет порадовал: всё сразу утвердили и даже договор стали готовить, чего я никак не ожидала. Настроение всё улучшалось, к тому же договорилась на завтрашнюю встречу в двух издательствах…

Нехорошев меня уже ждал, и мы тут же поехали к нему домой. Жена его Вера оказалась очень приятной, она посетовала, что уже лет пять не была в родном Питере, расспрашивала про моё поступление в Союз, рассказывала о своём.

Я не удержалась и поведала про утренний срыв и всё, что за ним последовало.

– Тогда понятно, почему он с вами так нянчится, – улыбнулась она, – ведь мы с ним примерно так и познакомились когда-то, прямо чуть ли не те же я слова ему говорила, вплоть до туалета.

Поздно вечером Нехорошев довёз меня на машине до каких-то ветхих строений. Это был рынок, ещё одна изнанка Москвы, менее всего похожая на столичную застройку. Мы зашли во двор и по наружной, средневекового вида лестнице забрались на второй этаж. На звонок дверь открылась, и мы оказались в небольшом холле, где стоял телевизор, перед которым сидела группа мужчин кавказской национальности. Они тут же на меня уставились, так что мне захотелось немедленно отступить. К нам вышла пожилая женщина и, расплывшись в радушной улыбке, протянула мне руки:

– Пойдёмте, моя дорогая, я вас устрою в лучшем виде.

– Это закрытая грузинская гостиница, – пояснил Юрий Владимирович, – правда, в ней живут одни мужчины, но вам дадут отдельную комнату. Одну ночь ведь переночуете?

Лучше уж на коврике вашей прихожей, чуть не ляпнула я, но удержалась. Ладно, переживу как-нибудь, бояться нечего: дверь закрывается изнутри, да и женщина по виду приличная.

Она тут же появилась в дверях с чистым бельём, представилась тётей Пашей, пригласила смотреть телевизор и посоветовала закрываться на ночь. Что я немедленно сделала, потом соорудила постель, выбрав одну из трёх кроватей. Только собралась раздеться, как в дверном замке что-то забрякало и, к моему ужасу, дверь открылась. В проёме появилась грустная усатая физиономия, и через секунду её обладатель уже стоял передо мной.

– Меня зовут Гоги, это моя комната, – сообщил он, и, увидев испуг на моём лице, уточнил: – Эту ночь она в полном вашем распоряжении, я только пришёл познакомиться и сказать, чтобы вы закрывались на ночь.

Он уселся за стол, понизил голос и добавил:

– Вы же понимаете, это мужская гостиница, здесь не бывает женщин. Вот они и бесятся.

– Кто бесится? – испугалась я.

– Да эти абхазы, кто ж ещё! – как неразумному ребёнку пояснил Гоги.

– А вы кто? – поинтересовалась я. Для меня они все были на одно лицо.

– Я грузин, это совсем другое, здесь почти все грузины, но есть несколько типов… Я бы их никогда не пустил сюда! – Гоги разгорячился и ударил кулаком по столу.

В дверях незамедлительно показалась тётя Паша:

– Ты зачем сюда пришёл, тебе ж было сказано! Ну-ка, отдай ключ, ишь, с вахты стянул… Не волнуйтесь, моя дорогая, спите спокойно, я ключ вот сюда спрячу, – и с этими словами тётя Паша засунула ключик в глубины необъятного лифа.

Зря она ему показала, где ключ, место не очень надёжное. Остаётся уповать, что её здесь боятся.

Ночь, слава богу, прошла тихо, только фонарь за окном сильно скрипел и раскачивался от ветра. Утром, когда я шла по коридору в душ, краем глаза видела, как из дверей выглядывали какие-то личности, но никто слова не сказал, видимо, авторитет тёти Паши здесь был силён.

В издательстве «Малыш» встретили очень приветливо, Нехорошев позаботился. Посмотрев мои иллюстрации к «Свинопасу» Андерсена, тут же предложили «Гадкого утёнка». Если эскизы понравятся, со мной заключат договор. Ура, ура! До чего всё прекрасно! Спасибо тебе, Тальков, что выгнал меня, ведь всё могло сложиться по Андрюхиному сценарию. Правда, в других издательствах работы не было, взяли телефон, обещали звонить.

Вечером, в назначенное время, я стояла у входа в Дом композиторов. Юрий Владимирович с Верой провели меня в небольшой уютный зал амфитеатром, а сами ушли, как я догадалась, общаться с Альфредом Шнитке. Концерт долго не начинался, зал был полон, но народ всё подходил, и служительницы приставляли всё новые стулья.

Наконец, Шнитке появился, как-то незаметно просочился сквозь гребёнку виолончелей и контрабасов, прижимая к груди свою скрипку. Худой, почти бесплотный, с белым отрешённым лицом. Зал мгновенно утих, а концерт сразу же начался без всякого вступления или объявления.

Я плохо знала его музыку, а то, что услышала, меня просто сразило. Казалось, он своим смычком задевает нервы, вытаскивает из глубин души первобытные страхи. Временами мелодия становилась вдруг трогательно-наивной, создавалось впечатление, что музыканты не очень-то и сыграны, ни в такт не попадают, ни в ноты. Но это была иллюзия, эмоциональный отлив тут же сменялся мощным девятым валом.

В голове забухал молот, я чувствовала, что задыхаюсь и почти теряю сознание. Горело горло, давило на глаза. Ещё не хватало заболеть! В перерыве нашла своих покровителей, извинилась и, сославшись на внезапную болезнь, вышла на улицу. Сначала – за вещами, а там видно будет.

В гостинице меня поджидали. Видимо, знали, что сегодня уезжаю. Гоги и ещё трое грузин сидели в холле и при моём появлении дружно встали. Я была в таком состоянии, что хотелось только лечь, и уж Боже упаси с кем-то общаться. Но надо было ехать, а билет ещё не куплен. Раз уж эти грузины проявляют ко мне такое внимание, пусть помогают. Но у них были свои планы, я узнала об этом, войдя в комнату.

Стол был накрыт, как в хорошем ресторане. В центре – шампанское, какие-то салаты и фрукты, а на кровати, под подушкой – кастрюля с дымящимся мясом. Как бы я это всё заглотила всего три часа назад!

Я объяснила ребятам своё положение. Они заговорили по-грузински все разом, попутно переводя: один из них сейчас пулей на вокзал, остальные составят мне компанию, отпразднуют мою удачную поездку, знакомство, заодно и подлечат.

Некоторое время они препирались между собой, видимо, решали, кто из них, такой несчастный, поедет за билетом. Отправился самый старший по имени Алексей. Его долго не было, меня уже почти привели в чувство хорошим грузинским коньяком и перчёными закусками.

Наконец Алексей вернулся, сказал, что поезд через час, что внизу ждёт такси, но подождёт, а у нас ещё есть время. Тут всё началось по новой, так что на вокзал мы прибыли за пять минут до отхода поезда.

Место было в купе, Алексей внёс мою сумку и папку, помог снять пальто и уселся рядом. Я забеспокоилась, что ему пора, поезд вот-вот тронется, а он спокойно заявил: «Так я с тобой еду, я два билета купил. Тебя одну нельзя отпускать, ты вон какая больная, за тобой ухаживать надо. Да и что я в этой Москве забыл? Поеду в Ленинград, никогда не был, посмотрю, поживу…».

Весь хмель и болезнь мигом с меня соскочили. Я стала звать Гоги, грозилась позвонить тёте Паше, Юрию Владимировичу. Не знаю, что уж я плела, но ребята вытащили Алексея из вагона почти на ходу. Они дружно махали уходящему поезду, не переставая переругиваться между собой. А может, и не ругались они вовсе, а сокрушались, что не повезло на этот раз и «кина не будет – кинщик заболел».