Текст книги "Похождения бизнесвумен. Крутые восьмидесятые. Лихие девяностые. Коварный Миллениум"

Покупатели картин куда-то пропали, я уже стала успокаиваться, даже не каждый день хожу на ярмарку. В один из таких дней, когда мы, спасаясь от жары, валялись под кондиционером, в дверь номера постучали. Это был Вьет. По его торжественному виду понимаю – есть новости.

– Тебя спрашивают в фойе. Очень серьёзные люди. Выставкой интересуются.

Внизу ко мне сразу подходит знакомый переводчик:

– Мадам Фам Тхи Луа вас ожидает на выставке, пойдёмте со мной.

Вскоре оказываюсь в машине, все окна закрыты, работает кондиционер, прохладно и тихо. Мы едем молча, и только у самого павильона переводчик говорит:

– Не беспокойтесь о таможне, у вас будут все документы. Сейчас главное – назвать разумную цену. Всему есть цена, – последние слова он произносит с улыбкой, которая превращает его лицо в печёное яблоко и одновременно выявляет преклонный возраст.

Мадам встречает меня с непроницаемым видом.

– Надеюсь, вы получили одобрение руководства? – вопрос вместо приветствия.

Я молчу. Сказать, что нет – неправда, да и зачем упускать шанс. Ответить положительно – опять враньё. Делаю вид, что не помню, о чём речь, мало ли я тут предложений получала. На экспозиции довольно людно, последние дни ярмарки, предновогодние покупки.

– Какую фирму вы представляете? – наконец спрашиваю я.

– Мадам Луа заведует отделом зарубежного искусства фирмы «Золотой дракон». – Это название явно должно мне о чём-то говорить, видимо, фирма известная, только не у нас в России. – Мадам приглашает вас на обед в ресторан, а потом на встречу с вице-президентом фирмы.

Смотрю на свои шорты и сандалии – какой ресторан, какой вице-президент в таком прикиде? Но, похоже, мой наряд никого не смущает. Тем лучше, я люблю по-простому.

Ресторанчик оказался небольшой и уютный. В считанные минуты на столе появилось множество закусок, кувшины с напитками и льдом, фрукты, какие-то сладости, в общем – сцена изобилия. Принесли горячие ароматные салфетки – я уже знала, они предназначены для обтирания рук между переменой блюд.

Мадам почти не притронулась к еде, всё рассказывала о фирме, зато переводчик успевал и говорить, и рот набивать. Он поглощал блюда с такой скоростью и с такой ловкостью, что я прониклась искренним восхищением. «В конце концов, обед и экскурсия меня ни к чему не обязывают, сами заманили, пусть развлекают», – думала я, с удовольствием поедая ложечкой фрукт с экзотическим названием «грудь молодой девушки».

Обед закончился, мы сели в машину и поехали на этот раз через городские кварталы. В отличие от большинства машин, работающих на дровах и, на манер рабочих вагончиков, имеющих трубу на крыше, наше авто работало на безупречном бензине, имело кондиционер и неслось мягко и бесшумно.

Наконец мы въехали в ажурные ворота, которые сами открылись и сами за нами закрылись. Пара минут на жарящем солнцепёке – и мы снова в прохладе большого и немного темноватого холла. К нам вышла очень симпатичная и нетипичная вьетнамская девушка: высокая, с кудрями до плеч и большими серыми глазами. Только цвет кожи и лёгкая кривизна в коленках выдавали её происхождение. Мы пошли вверх по лестнице из красного дерева, перила имели перламутровые вставки и выглядели очень старыми.

– 17-й век, династия Ле, когда-то украшали лестницу замка, – поясняет переводчик.

На манер ширмы открываются четырёхстворчатые двери, и мы оказываемся в комнате, тесно уставленной изящной мебелью, увешанной коврами, оружием, бронзовыми барельефами. Очень много дерева, бамбуковых циновок, перламутра и различных инкрустаций. Проходим несколько подобных помещений и оказываемся в полукруглом зальчике, небольшом и уютном. Полированный стол уставлен предметами непонятного назначения. Только приглядевшись, я понимаю, что это письменный прибор, украшенный мамонтовой костью, и шахматная доска, сделанная из светлого и тёмного агата с такими же фигурками.

Человек, сидящий перед этой доской, поднимает голову и недоумённо смотрит на нас. Похоже, это не смущает моих сопровождающих. Кудрявая вьетнамка на очень приличном русском языке говорит, обращаясь ко мне:

– Позвольте вас познакомить с нашим вице-президентом, господином Хоанг Минь Суаном, он тоже немного говорит по-русски, так что вы сможете общаться напрямую.

Тем не менее, она говорит что-то на вьетнамском, и у меня создаётся впечатление, что она напоминает ему обо мне и цели визита. Взгляд вице-президента становится более осмысленным, и он встаёт из-за стола. Для вьетнамца он, пожалуй, слишком высок, да и седые пряди не могут меня обмануть – он явно молод, не больше тридцати.

– Я видел, мне нравится. Всё нравится. Ваши картины очень нравятся, – затем говорит несколько слов по-вьетнамски, девушка спрашивает:

– Чай, кофе, чизбургер?

После такого сытного обеда я попросила только чашку кофе. Господину Суану принесли стакан с минералкой, мы уселись за маленьким круглым столом из чёрного дерева.

– Вы видели, мы продаём искусство. По всему миру. Покупаем на западе – продаём на востоке. Купим у вас – продадим в Японии. Ваши картины – оставлю себе. Там надпись – Бесконечный путь. Все люди проходят, потом уходят, потом другие… все идут и идут. Это очень важно – не остановиться…

– Сколько вы хотите за свои картины? – господин Суан улыбается в ожидании ответа.

У нас такие эстампы под стеклом и с рамкой стоят не больше десяти рублей. Ну, авторские гравюры в случае уничтожения доски могут стоить до двухсот рублей. У меня явно не такой эксклюзив. Что же сказать, чтобы не показаться ни жадной, ни глупой? Смотрю внимательно на господина Суана, пытаясь прочесть что-нибудь в его глазах. Неуловимое движение – и президент убирает внутрь два больших пальца.

«Что он мне пытается сказать? Восемь, ясно, что не рублей, может долларов? Или восемьдесят? За одну гравюру или за всё? – меня аж в пот бросает, несмотря на работающий кондиционер. Так, попробуем зайти с другого конца. Например, джинсы фирмы «Lee» у фарцовщиков стоят сто рублей. У меня пятьдесят эстампов, если за каждый заплатят как за джинсы, будет очень неплохо.

– Пять тысяч для вас не будет очень дорого? – вижу смущение на его лице, которое тут же переходит в привычную улыбку.

– О какой валюте идёт речь? – вопросом на вопрос отвечает господин Суан.

– О рублях, конечно, – улыбаюсь я в ответ.

– Это невозможно, мы не торгуем за рубли, – господин Суан продолжает улыбаться. – Доллары, немецкие марки, йены, гульдены, фунты стерлингов… Можно франки, но нежелательно.

Это же валютные операции, проносится у меня в мозгу, статья 74-я, от трёх до восьми лет лишения свободы. После истории Каштана кое-что знаю из уголовного кодекса.

– А договор мы можем подписать? Чтобы на счёт деньги перевести? Подпишем в рублях, а вы по курсу в любой валюте переведёте, – боже, откуда я всё это беру, да и никакого валютного счёта ни у меня, ни у «Рекорда» нет и в помине.

Господин Суан соглашается подписать договор, подзывает кудрявую девушку и что-то ей объясняет.

– Ваши реквизиты скажите, пожалуйста, – просит она.

Как назло, бланк «Рекорда» с реквизитами у меня в номере, мы договариваемся назавтра встретиться в Комитете по культуре в 8 утра. Кудрявая, её зовут Сью, заедет за мной в половину. Уже выходя из комнаты, боковым зрением вижу, что господин Суан разговаривает по телефону. По той свободе, с которой он перемещается при этом, понимаю, что телефон беспроводной. Впервые такой вижу. Да, ничего себе, нищая страна…

Утро во Вьетнаме начинается в пять часов, так что до половины восьмого полно времени. Успеваю позавтракать и сходить на рынок, там самые дешёвые и самые вкусные бананы: маленькие, с тонкой кожурой и очень сладкие, в России таких никогда не бывает.

О причине я узнала у одного помощника капитана, с которым разговорились в ресторане. Всё из-за нашего санэпидемнадзора. Суда стоят на пограничном досмотре по две недели, крупные, кормовые бананы хранятся дольше, в них мало сахаров, а эти портятся быстро, хоть их зелёными снимай. Так что нам, как скотине, поставляют кормовые. Да мы и этому рады. Дефицит страшный! Поэтому ем здесь бананы, сколько можно. Поэтому в любимое розовое платье уже не влезаю. Но ничего с собой поделать не могу, ведь не прощу себе в Питере, если не наемся вволю.

Держа в руках приличную связку, я поджидаю Сью. Она приезжает на той же машине, и мы едем в Комитет. Сью подозрительно косится на мои бананы, потом предлагает оставить их в машине. Я не могу, я их ем. Сью хмурится, но уступает. Мы заходим в ветхое деревянное строение и подымаемся на второй этаж по шаткой скрипучей лестнице. Что-то она мне напоминает… Вспомнила, так примерно выглядит интерьер в московском Министерстве культуры, куда я ездила заключать договор. Правда, там было всё в штукатурке, но обшарпанность и общая разруха те же. Видимо, это общие признаки отношения государства к культуре в соцстранах.

Нас уже ждут в приёмной. Сью в очередной раз пытается отнять у меня бананы, но я непреклонна, они мне ничуть не мешают, ведь я могу одновременно есть и слушать, не так ли?

Господин Суан сразу встаёт и, улыбаясь, протягивает руку для рукопожатия, остальные приподнимаются и кивают. Сью представляет всех по очереди, но имён мне не запомнить, это директора Сайгон-видео, Сайгон-кино и Сайгон-концерта. С последним мы, видимо, встречались, он кивнул мне как знакомой.

Сью говорит, что они уже знают про «Рекорд», про наши западные связи, про Тобольский химкомбинат, хотят сотрудничать, и у них есть предложения. Откуда им всё известно, ведь вчера я ничего такого не рассказывала. Хотя при чём здесь я, ведь у них наверняка есть свой КГБ, вряд ли они пустили в страну двенадцать человек, не узнав о них и о конторе, их пославшей.

Чтобы скрыть удивление, принимаюсь за следующий банан. «Не надо этого делать, – рассерженно шепчет Сью, – так не принято». А по-моему, создаёт неформальную обстановку, я даже пробую предложить бананчик господину Суану, но он с улыбкой отказывается и в свою очередь протягивает бумаги – это договор о покупке у представителя студии «Рекорд», то есть, у меня, пятидесяти эстампов русских художников. Сью принимается вставлять реквизиты с бланка, пишет адрес, банковский счёт. То, что он рублёвый, пусть пока останется за кадром, вернусь в Питер, поговорю с Витей об открытии валютного. А пока можно помолчать и доесть бананы, благо Сью занята, некому меня одёргивать, но ведь некому и переводить.

Наконец, договор готов, мы скрепляем его подписями.

Обсуждение возможных перспектив сотрудничества четырёх фирм Комитета по культуре Сайгона и студии «Рекорд» заняло больше часа. Суть их потребностей быстро стала для меня ясной. С тех пор, как в Южном Вьетнаме тоже наступил социализм, он оказался оторван от Европы и Америки. К примеру, Сайгон стоит на горе из кварцевого песка, а стекло привозят из России и Японии. Из красного и палисандрового дерева делают ящики для фруктов, а могли бы делать мебель, но сбыта нет. Японские аудиокассеты стоят здесь в шесть раз дешевле, чем в СССР, через Сайгон можно наладить поставки. Очень интересуют гастроли советских и западных артистов, такие, как мы организовали сейчас, прокат фильмов – всё это выгодно и интересно.

Сью усердно записывала, и, пока мы угощались чаем, она быстренько напечатала договор о сотрудничестве. Получилось очень солидно, восемнадцать пунктов взаимных интересов. Все поставили свои подписи.

– А печать, – спрашиваю, – она не нужна?

– Мы ставим печати только на банковские документы, на таких договорах подписи всегда хватает, – объясняет Сью.

Расстаёмся, улыбаясь и пожимая руки. Вот я ребят-то удивлю! А Дрызлову ничего не скажу, пусть Вите будет сюрприз.

Обратно добрались почти без приключений, не считая того, что страховка на груз отсутствовала, но ведь и груза практически не было. Никакого досмотра нам не делали, благодаря служебным паспортам мы шли через «зелёный» коридор. Навстречу нам огромной толпой двигались прилетевшие из Москвы вьетнамцы, они звенели на разные голоса, везли домой неваляшек.

Мы с Юрой откололись от группы, остались в Москве на пару дней, чтобы навестить его друзей и побыть вместе. Юра был разведён и жил с родителями. Мне не хотелось думать о будущем: как я вернусь, что скажет Валерка. Пока мы чудесно проводили время, бродя по Москве и попивая вино у его приятельницы Лёвы, которую на самом деле звали Ленкой. Они с дочкой Лизой, по прозвищу Ляга, жили в Тёплом стане и уступили нам одну из комнат.

В Питере сразу с вокзала поехали ко мне. По моим прогнозам, Валерка ещё в Тобольске, так что дома только мама. Но едва мы вошли в квартиру, как нам навстречу вышел Каштан собственной персоной – у него на день раньше кончилась командировка. Ничуть не смутившись, он завопил: «Вот здорово! А мне как раз и рога подарили!». И тут же достал из-за дивана большие оленьи рога. Валера с Юркой были знакомы по Ленконцерту, оба звуковики.

Сразу стали распаковывать мой здоровенный чемодан, доставать подарки. Мужики насели на «гекконовку», и Валерка рассказал про свои перипетии с рогами. Ему их презентовали в каком-то животноводческом совхозе, куда он ездил смотреть, как оборудовать клуб. Оленеводы народ богатый, и клуб им понадобился, оснащённый по последнему слову техники. Каштан от рогов еле отбоярился, но когда уже садился в самолёт, их всё-таки всучили ему прямо в салоне.

– А я всё думаю, что они ко мне с этими рогами пристали, а это вот к чему, – хитро улыбаясь и поблёскивая стёклами очков, Валерка поглядывал то на меня, то на Юру. Мы держались невозмутимо: чемодан тяжёлый, кто-то должен был помочь. Ведь Валеркиного приезда не планировалось.

– А я взял – и приехал! – весело подначивал Каштан, он явно балдел от этой ситуации.

На другой день в «Рекорде» собрался Совет директоров. На повестке было два вопроса: итоги культурной программы в Сайгоне и результаты переговоров Каштана с директором Тобольского химкомбината о выделении инвестиций на следующий этап проекта «Звёздного инкубатора».

Резников сразу задал тон:

– Ну, Маша, твой внешний вид говорит о том, что поездка была успешной.

Все понимающе заулыбались, я действительно загорела, да ещё на четыре кило поправилась от этих злосчастных бананов. Я тоже улыбнулась в ответ и стала рассказывать о концертах с аншлагами, о продаже выставки, о подписанных договорах. Присутствующие разом посмотрели на Витю – что он скажет, такого ли результата ждёт. Да не ждёт он ничего подобного, это написано на его вмиг поскучневшем лице.

– Ты говоришь, договора подписала? А кто тебя уполномочил их подписывать? – тон Вити не сулит ничего хорошего, слишком спокоен.

– Так ситуация развивалась, не отказываться же мне было. Ты сам говорил, что надо завязывать международные контакты, – я поглядываю на Валерку, чтоб поддержал, но он делает вид, что погружён в свои бумаги. Видно, рога забыть не может.

Витя читает договор, под конец его лицо проясняется:

– Так тут нет печати! Какой же это договор без печати? – и уже совсем повеселевшим голосом подводит итог: – Ну, про картинки ты забудь, считай, что подарила, а договор этот повесь себе на стенку как сувенир о поездке.

Я пытаюсь объяснить, что там печати ставят лишь на банковские документы, что договор настоящий, а перспективы – очень хорошие, что я сама готова за всё взяться, если Совет решит… Какое там, никто и слушать не хочет, Витя громко меня перебивает:

– Ну что там у тебя, Валера, доложи.

Конечно, у Валеры тоже неплохо, нам обещана студия звукозаписи при условии, что мы обеспечим рублёвое покрытие. Витины глаза сияют.

– А где договор с печатью? – бурчу, уязвлённая тем, что мои достижения просто выкинуты на помойку. Каштан под столом показывает мне кулак: мол, дома с тобой разберусь. На самом деле не нужны никакие документы. Витя получил ожидаемый результат и, даже если это вилами по воде писано, он очень хочет в него верить. Видя, что Резников подобрел и повеселел, подступаю к нему с вопросом о валютном счёте.

– Нет, вы посмотрите на неё, какая валютчица нашлась! – голос Вити полон весёлой иронии. – Забудь ты про это, погуляла, покупалась, бананов наелась? Всё, иди работай, на следующей неделе встреча в «Ленвесте», у них скоро вторая годовщина, немцы хотят, чтобы выставка была. Как в прошлый раз.

Что ж, раз никому не нужны международные связи, пойду-ка я поработаю над костюмами для новой Витиной группы «Проспект».

Примерно через месяц в полвторого ночи просыпаюсь от телефонного звонка. Это Витя, но на этот раз он не поёт мне свою новую песню, как это временами бывало, он орёт в трубку так, что я не сразу его узнаю:

– Ты что там наподписывала?! Ты понимаешь, что ты наделала?! Меня в партком вызывали, я из серого дома только сейчас пришёл! Ты меня уничтожить собралась?! С японцами, видите ли, ей захотелось поторговать! Не знаю, как всё замять, ну и наделала ты дел! – и трубку бросил.

На следующий день на работу не пошла. Валерка поехал разведать обстановку. Вечером пришёл, смеётся:

– Не бойся, всё обошлось. Просто твои вьетнамцы оказались настоящими, а Витя думал, что разводка какая-то. Они ждали-ждали, когда ты им пришлёшь номера банковских счетов, стали тебя искать, звонили в «Рекорд», им что-то ответили типа «она здесь не бывает», они дальше раскручивать, вышли на Данилова. Тот перепугался, чуть кандратий не хватил, он тебя хорошо запомнил ещё до поездки. В общем, вьетнамцы жаждут с тобой общаться. Это понятно. В кои веки к ним из Союза толковый человек приехал, а то всё чиновники со своими личными интересами, а тут – прямо бизнес-леди! Я тобой горжусь!

– Так что, будем с ними сотрудничать?! – обрадовалась я.

– Ты совсем, мать моя, из разума вышла. Ну кто после такого шума станет что-то делать? Все от страха по норам забрались. И потом, ты же знаешь Витю: если не его инициатива – дело не сдвинется. Ты почему со мной не посоветовалась, прежде чем отчитываться на совете? Всё можно было решить тогда, а теперь шансов нет.

Валера иронично смотрит на меня, и я понимаю, почему мои шансы так резко упали: всё рога проклятые. Почти каждый день встречаюсь с Юркой, прихожу поздно, когда Лёнька уже спит. Валерка ни о чём меня не спрашивает, но стал чаще ездить к дочке, а пару раз не пришёл ночевать. Видимо, мы выполнили свои миссии: я спасла его от тюрьмы, он ввёл меня в бизнес. Но если тюрьма ему больше не грозит, то в бизнес можно ввести, а можно и вывести.

В какой-то момент, когда нам с Юрой становится всё труднее расставаться на ночь, я решаюсь первой заговорить о разрыве. Валерка сначала отшучивается, мол, он нам не мешает, предлагает пожить втроём, потом, видя, что я настроена решительно, снимает маску притворного веселья и серьёзно, жёстко говорит:

– Пожалуйста, живи, с кем хочешь, только Лёню оставь мне. – И, увидев моё недоумение, дрожащими, перекошенными от ярости губами выдыхает мне прямо в лицо:

– Лёню – мне!

– Ты что, совсем уже? Лёнька – мой сын, а не твой!

Я настолько обескуражена, что не замечаю, как Лёнчик входит в комнату. Но Валера тут же хватает его на руки и спрашивает:

– Ты чей, мамин или мой?

– Твой, – немедленно отвечает сын, но, увидев моё огорчённое лицо, тут же поправляется: – Твой и мамин.

Валерка как-то разом успокаивается, начинает одевать Лёньку, и они уходят гулять в любимое место – порт. Уходят без меня. Уже в дверях Каштан оборачивается и спокойно говорит:

– Ты свободна, Лёнчику сейчас со мной будет лучше.

С неделю я жила у Юрки, потом Валера ушёл к своей жене, благо теперь его там ждали. Юра перебрался в нашу коммуналку, но никогда у них с Лёней не было того понимания, как с Валеркой. У сына сохранился устойчивый образ «папы-друга», и его невозможно было переплюнуть…

Сайгонская поездка могла бы иметь продолжение. Месяца через два после того, как Витя устроил разгон, Дрызлов назначил мне встречу во Дворце молодёжи. Предложил на пару с ним разрабатывать вьетнамские соглашения. Сказал, что пошустрил по своим связям, – дело очень выгодное, перспективы необычайные. Я отказалась, не хотела предавать Витю, да и личность Дрызлова симпатии не вызывала. На том и закончилась моя вьетнамская эпопея.

Часть 4. Заграница нам поможет
ноябрь 1989 г.

Из дневника Саши Полищука

Январь 1989.

Только что вернулись с гастролей. Давали несколько концертов – в том числе в Подмосковье. В Зеленограде после выступления имели неприятную встречу с местной шпаной. Таких сейчас называют люберами. Просоветски настроенные, без пяти минут националисты. Люто ненавидят всё «западное» (в том числе и нашу музыку, конечно).

Отделались лёгкими увечьями. Хожу теперь в огромных солнцезащитных очках. Могло быть и хуже.

С другой стороны, грех жаловаться. Сейчас все мало-мальски известные рок-группы (бывший андеграунд) играют на стадионах перед огромными аудиториями. Часто не знаешь, чем кончится дело. Могут осчастливить неправдоподобно большим гонораром (как случилось с нами в Алма-Ате), а могут – и запросто – кинуть (так было в Воронеже). Да ещё и морду набить.

«Аквариум», «ДДТ», «Кино» – ездят за границу. Хвастают успехами. Думаю, мнимыми. Ценность их творчества – в текстах. Языковой барьер же – непреодолим.

В Европе на их концерты люди идут, чтобы поглазеть на экзотику, – парни «из Сибири», в футболках с серпами и молотами, играют англо-американские популярные стандарты на электрогитарах. Они, видимо, убеждены, что в России играют только на балалайках. Да и то – в базарные дни.

Апрель 1989.

Кажется, мы докатились до войн внутри собственной страны. Столько лет нам твердили о «братстве народов». Но стоило власть предержащим чуть отпустить поводья, и по стране прокатилась целая волна националистических демонстраций. Средняя Азия, Закавказье, Западная Украина, Прибалтика. То, что было в 1987-м – безобидные сборища. Дальше – больше. В 1988 году в Нагорном Карабахе взялись за оружие. 9 апреля в Тбилиси войска разогнали огромную демонстрацию. Говорят, с невиданной жестокостью. Митингующих избивали сапёрными лопатками. В результате – немало раненых. Вроде, есть и убитые. Они требовали независимости для своей страны.

Страшно представить, но такое может случиться и в Таллинне, и в Вильнюсе, и в Киеве, и в Кишинёве – всюду, куда мы ездим к друзьям – на каникулы, в отпуск – отдыхать и развлекаться.

Май 1989.

В Ленинграде ввели продовольственные талоны.

Такого, кажется, у нас не было со времён войны. Конечно, мы давно привыкли к «столам заказов», когда в магазине можно «заказать» – и тут же получить – с небольшой переплатой, нужные и не очень (кто знает, что там завтра исчезнет с прилавков?) продукты. По организациям уже много лет распределяют «продовольственные наборы». Помню предпраздничный детский восторг, когда мама приносила с работы немалых размеров полиэтиленовый пакет, набитый дефицитной снедью. Но сахар, чай и сигареты по карточкам? Есть над чем призадуматься.

Июнь 1989.

Вывели войска из Афгана. Да толку? Рядом с моим домом в Питере – известный на весь мир ортопедический институт. Каждый день у пивного ларька вижу ровесников-инвалидов. На костылях, в креслах-каталках – без формы, загорелые, с длинными волосами – они неспешно смакуют своё отвратное пойло, прикуривая одну папиросу от другой. Их не становится меньше. С чего бы? Наверняка скоро здесь окажутся те, кто сейчас воюет в Нагорном Карабахе, а то и дожидается своей очереди в «учебке».

А ведь это территория СССР, там живут наши люди.

Из дневника Севы Шелохонова

Июль 1989.

В США познакомился с Майком Муллалли, кинорежиссёром и продюсером, который работал в Голливуде в конце 70-х – начале 80-х, а потом создал свою рекламную студию в Нью Йорке. К Майку часто приезжают бизнесмены и заказчики рекламных роликов (IBM, Merrill Lynch, Kawasaki и др.). Он пригласил меня погостить у него в пентхаузе на Бродвее, затем на вилле его мамы в Вудстоке, с парком, водопадами и ботанической экзотикой. Мы вместе ходим по тусовкам нью-йоркских актёров, художников, музыкантов и плейбоев.

Август 1989.

Падение Берлинской стены ожидается на «праздник» 7 ноября или сразу после него. Я наконец-то заключил договор с «Немецкой волной», по которому Александр Дольский представляет русских и СССР на форуме у Рейхстага, перед открытием (вернее, падением) Берлинской стены. Его концерт запишет немецкое радио и снимет телевидение. Саша этого заслуживает.

А дело было так. Ещё в начале года я знал, что в Германии зреет объединение ФРГ и ГДР, и немцы готовят большие международные концерты в Берлине. Но тогда немецкая столица была ещё в Бонне, а культурные власти в Кёльне. Там я и познакомился с главным редактором «Немецкой волны» Хильмаром Бахором. У него был договор с московским Госконцертом на гастроли в Германии Клячкина и Резникова.

Московскую мафию Госконцерта обойти почти невозможно – это самые жуткие посредники! Они делают паспорта, визы, билеты, а за это забирает до 90% заработанной артистами валюты. Бахор сетовал, как надоело ему возиться с московской госструктурой, заниматься приглашениями и переводами валюты в Москву. Да и Клячкин с Резниковым его не впечатлили. Я порекомендовал Дольского, считая его просто лучшим во всех отношениях, к тому же его творчество соответствовало предстоящему событию.

Мой план прост. Мы с Дольским прилетим в Западный Берлин как частные лица, я сам куплю авиабилеты. Для укрепления отношений приглашу Бахора и его жену в ресторан, где заплачу сам кредитной карточкой «Дойче банка» – большая редкость для человека из СССР. Ведь стена ещё стоит! Пограничники стреляют в своих! А если русские и приезжают на гастрольные заработки, то не приглашают немцев с жёнами в дорогие рестораны, а ждут, пока те сами угостят.

Показываю Хильмару видеозаписи концертов Дольского, впечатление – прекрасное. В итоге Бахор мне поверил и в тот же вечер отменил договор с Госконцертом.

27 августа мы с Дольским вылетим из Пулково, и уже через два часа будем вдвоём гулять по Берлину. Деньги на гостиницу тратить не придётся, я заранее договорился с друзьями, и мы поживём в их квартире в центре Западного Берлина.