Текст книги "Пока твоё сердце бьётся"

– Замуж-то ещё не вышла? – задала она такой будничный и банальный вопрос, свойственный типичному однокласснику из анекдотов, с которым не хочется встречаться.

– Замуж? Нет, – немного удивившись, ответила я.

– Пора бы, пора, – со знанием дела и довольной улыбкой покачала она головой. – Но мужик-то есть, я надеюсь?

Меня покоробило от данного словесного оборота, и несколько секунд я внимательно смотрела на собеседницу, тщательно подбирая слова для ответа, дабы он прозвучал не слишком ехидно.

– Мужика, – с лёгким нажимом произнесла я, – нет. Но с моей личной жизнью всё в порядке, если ты об этом.

Произнося эту ложь, я отчего-то вспоминала вчерашнюю прогулку со Штефаном Тумашем. Мне подумалось, что он не обидится на столь невинный обман с использованием его образа, однако я была недовольна тем, что повелась на провокацию, ведь синдромом «тикающих биологических часов» сама не страдала никогда и даже высмеивала тех, кто ищет в данной теме повод для хвастовства и превосходства.

– Ну а вы с Денисом как поживаете? – так же дежурно поинтересовалась я, решив сменить тему. – Где ты училась после школы?

– Ой, а я так и не поступила! – отмахнулась Надя вилкой, которой только что отправила в рот кусочек вишнёвого пирога. – Как Катюшка родилась, так мне и не до этого было, а сейчас вот сыночка ждём. Но Денис молодец, нам на всё хватает, а мне эти учёбы ни к чему, я занимаюсь женским делом – род наш продолжаю, – она рассмеялась, похлопав себя по животу. – Правда, сейчас мы хотим на даче бассейн сделать, чтобы после баньки окунаться, так что приходится экономить.

– Здорово, – кивнула я и зачем-то добавила: – Бассейн – это… хорошая штука.

Меня начало охватывать лёгкое напряжение оттого, что я не знала, о чём говорить дальше. От перебирания банальных тем для бахвальства меня лихорадило, а одноклассников, которым обычно перемывают косточки в подобных случаях, я видела давно. Я не узнавала свою Надюшку, и проблема была даже не в том, что мы обе повзрослели для танцев на столе и подростковых мечтаний. Я просто не могла понять, как человек, которого я считала близким себе по духу, по мировоззрению, с которым мы всерьёз обсуждали вероятность существования потусторонних миров и жизни на других планетах, читали книги и строили общую вселенную, мог после нескольких лет разлуки первым делом спросить про наличие мужика и рассказывать о баньке и бассейне. Подобным ехидным бравированием ведь обычно занимаются лишь ставшие друг другу чужими люди. Почему Надя, которой бы я желала самой лучшей судьбы, так и не получила никакого профессионального образования, вель была такой целеустремлённой и амбициозной; почему не развивается хотя бы самостоятельно; почему перестала хотеть быть красивой и женственной, словно ей не для кого это было делать… Почему у неё такой потухший, неживой взгляд, а слова точно сочатся ядом.

Молчание прервал дверной звонок, в ответ на который Катя выбежала из комнаты с криком: «Папа пришёл!», а за ней со звонким лаем выкатилась собачка. Мельком я заметила, как на глаза Надежды набежала тень, как засуетилась она, поднимаясь с табуретки.

– Наверное, мне пора, – поднялась и я, желая помочь сгладить странную неловкость момента.

– Нет-нет, что ты, – остановила меня Надя. – Просто я тут рубашки Дениса постирала, и они полиняли… Попадёт мне теперь.

– А я скажу папе, чтобы он на тебя не ругался, – послышался снизу голосок дочки, прильнувшей к Надиному бедру.

Ах, наивная трогательная девочка! Если бы всё было так просто. А просто в этой семье, насколько сложилось у меня впечатление, не было ничего.

Дениса я тоже не сразу узнала: он раздобрел, заматерел и уже начал немного лысеть. Смерив меня недовольным взглядом и буркнув что-то в качестве приветствия, он кивнул Наде головой в сторону комнаты и скрылся за её дверьми. Извинившись, за ним последовала и сама Надя, выгнав дочку смотреть дальше мультики. И я осталась одна в чужой кухне, обоняя алкогольно-сигаретный шлейф, оставленный Денисом в коридоре. Он не был сильно пьян, но, судя по запаху, выпил пару бутылок пива или ещё что… Отчего-то мне подумалось, что это было привычным делом в данной семье, и на душе стало ещё горче. Семья – это хорошо, если она счастливая, но почему-то у меня не получалось искренне порадоваться за свою старую подругу, за её новую жизнь. Не за такую.

Поначалу в комнате было довольно тихо, но постепенно мужской голос стал повышаться, из-за чего до меня доносились обрывки фраз:

– Потому что делами надо заниматься… – возмущался Денис. – …не работаешь, а только с подружками языком треплешь. …нечего тебе с какими-то пустыми девицами тратить время!

Я нервно усмехнулась. Этот совершенно чужой «мужик» с, вероятно, крайне глубокой и тонкой душевной организацией только что поставил крест на моих моральных качествах, и мне почему-то от этого стало смешно. Захотелось рассмеяться ему прямо в лицо и сказать что-то обидное, да хотя бы просто правду, но вместо этого я с горькой улыбкой поднялась на ноги и, не прощаясь, вышла из этой квартиры, где мне вдруг стало нечем дышать.

Ветер в тот день буйствовал, зло толкаясь и швыряя в глаза песком. А если повернуться лицом к этому бурному воздушному потоку и медленно глубоко вдыхать, казалось, будто ты приподнимаешься над землёй, и останавливается время. Время, которое словно специально сместилось, чтобы я оказалась в нужный момент в нужном месте, задержавшись с человеком из прошлого. И, несмотря на неприятную сцену, настроение моё оставалось по-прежнему парящим, и сердце билось чуть быстрее. То ли оттого, что ветер был сегодня таким агрессивным, то ли просто потому, что наступил вечер, который я ждала с необъяснимым нетерпением.

На подходе к своей парадной я вновь увидела Штефана, как и вчера, но сегодня меня это не напугало, а словно бы стало глотком свежего воздуха после удушающе-тяжёлой атмосферы Надиной семьи.

– А я уж думал, что опоздал, – воскликнул мужчина, завидев меня. – Сегодня я пришёл позднее, нежели вчера.

– Я тоже задержалась, – ответила я ему, едва сдерживая облегчённую улыбку от предвкушения нового вечера, полнящегося неведомыми мне доселе ощущениями. – Но теперь я абсолютно свободна…

С тех пор на английском я больше не появлялась. Каждый раз, уходя на курсы, на самом деле я встречалась со Штефаном. Мы гуляли, ходили в кафе, где он угощал меня чем-нибудь вкусным, а сам, сидя напротив, с интересом наблюдал, как я что-либо поглощаю, – казалось, этот процесс доставлял ему удовольствие. С видом гостеприимного хозяина он ухаживал за мной, подливая добавку из чайника или же расправляя своими пальцами салфетку и подавая её мне, и в эти минуты он казался таким заботливым, уютным и совершенно земным. Да и говорили мы на такие же простые, отвлечённые темы, как нормальные люди, без пафоса, без надуманности. Мне казалось, что нам есть о чём поговорить, даже если я вспоминала какие-то университетские байки. Поначалу я не могла понять, неужели ему и вправду весело от подобной человеческой болтовни, но он с охотой её поддерживал, и я остановилась на предположении, что, быть может, вампиру просто одиноко и не с кем развеяться подобным ни к чему не обязывающим образом.

– Ты пахнешь лугом и цветами, – заявил он серьёзно, пока я отпивала из чашки горячий чай с ягодами облепихи и листьями мяты. – Очень многие современные женщины пахнут кофе. Пить его сейчас модно среди людей, а ты не пьёшь. Почему?

Чай – напиток просветления, лёгкий, прозрачный, утоляющий жажду. В противовес же густой и горький кофе – верный спутник депрессивных анорексичек, затягивающихся тонкой сигаретой, или опытных мужчин с томными взглядами. В моём понимании он всегда был напитком тягостных дум, пасмурных вечеров и внутреннего саморазрушения. И хотя последним я занималась почти всё время, ощущая жизнь ярче лишь с привкусом декадентства, кофейной манией я не заразилась и не разделяла её, отдавая предпочтение чаю.

– Я люблю чай, – пожала я плечами. – А кофе пью по утрам, чтобы проснуться. Летом я люблю вставать рано, чтобы выпить на балконе кофе с молоком и помолчать, глядя в свежее туманное утро и непривычно пустой и тихий двор. В такие минуты суета утренних сборов замирает, и ты остаёшься наедине со всем этим ещё не проснувшимся миром. Это многого стоит.

Штефан слушал меня внимательно, с лёгкой одобряющей улыбкой и даже теплотой в глазах, будто сказанное мной соответствовало тому, чего он хотел бы услышать. А потом просто и мягко произнёс то, отчего мне сначала стало тепло, а потом бросило в дрожь:

– И правильно. Тебе не надо поддаваться этой моде. Я не люблю женщин, отравленных ароматом кофе. Обыкновенно мне их не жаль…

– А какие напитки любил ты? – неловко я попыталась вернуть разговор в иллюзорно-человеческое русло. – Ну… когда ещё употреблял их.

Вампир усмехнулся и откинулся поудобней на спинку дивана.

– Кофе я пил тоже, но любил щербет. Мне и сейчас ничто не мешает их употреблять.

В один из таких совместных вечеров я предложила сходить в кино. Тогда как раз шла пользовавшаяся бешеным успехом у девочек всех возрастов вампирская сага, и мы с разительным единодушием и весельем остановили свой выбор именно на ней. Стоя в очереди в кассу, я мысленно смеялась, что многие из этих девочек подумают сейчас, что я фанатка этого фильма, раз пришла с мужчиной, так похожим на вампира. А вампир этот тем временем со шкодливым выражением лица делал невинные глаза и разглядывал интерьеры кинотеатра. Во время сеанса же я немного заскучала, но, бросив взгляд на Штефана, заметила, как внимательно он следит за событиями на экране, и по его лицу невозможно было прочесть ни одной эмоции. Мне почему-то стало очень смешно.

После фильма Штефан меня спросил:

– Света, ты читала эту книгу?

– Да, довелось.

– И как тебе… сага?

– Мне её подарила подруга, когда я лежала в больнице. По правде, книжка помогла мне тогда не сойти с ума, хотя ничего особенного собой не представляет. А ты… тоже читаешь подобную литературу?

– О да, я читал, – кивнул он с серьёзным видом, и его тёмные губы начали расплываться в широкой улыбке. – Нет, правда, ваши человеческие фантазии на эту тему бывают очень забавны.

Он расхохотался заразительным громким смехом и смеялся долго, не в силах остановиться, оголив свои хищные зубы, и было в этом издевательском смехе нечто пугающее.

В следующий раз Штефан заехал за мной на внушительном «Кайене» глянцевого чёрного цвета и сразу же заявил, что мы едем к нему в гости. Джипом он управлял легко и вольно, как будто это чудо техники было изобретено ещё до его рождения, а не наоборот, и, обгоняя прочие авто, вскоре мы выехали за город.

У Штефана оказался целый двухэтажный особняк с фасадами, вымощенными декоративным камнем. Стены между окнами были густо увиты плющом, а над конусообразной стальной крышей на фоне луны темнел флюгер. В целом здание не отличалось какими-либо особыми излишествами, но выгодно выделялось на фоне соседских домов, напоминая строгий средневековый замок.

– Какой роскошный дом! – восхищённо ахнула я.

– Я привык к несколько иным жилищным условиям, – равнодушно ответил вампир. – Но этот дом – самое большее, что я мог себе позволить, чтобы не привлекать к моей обители излишнего внимания.

Внутренняя же обстановка поражала своим размахом. Здесь также не было излишне ярких цветов, большой декоративной нагруженности или барочных золотых элементов, которые так любят дорвавшиеся до роскоши современные богачи. Однако каждая вещь в отдельности была очень дорогой и сделанной на совесть, либо по-настоящему старинной. Во всём доме царило виртуозное смешение стилей: отреставрированная до отличного состояния антикварная мебель соседствовала с самой современной техникой, а мрачные тона обоев и тяжёлых штор и массивная винтовая лестница из тёмного дерева придавали помещению готической атмосферы.

Штефан провёл меня по всему дому, описывая каждую комнату, и с исследовательским интересом наблюдал за моей реакцией. Наверное, он гордился тем, как продумал всё до мелочей. А мне казалось, что я присутствую на экскурсии в невиданном мною доселе музее этого пригорода, и без того богатого на достопримечательности. То, как человек живёт, а особенно, если он живёт один и в состоянии обустроить всё по своему вкусу, многое говорит он нём как личности. Для Штефана были важны статусность, фундаментальность и качество вещей, он наполнял своим мировоззрением и многолетним опытом пространство вокруг, создавая мирок, подчиняющийся лишь его правилам, и меня почему-то это неподдельно восхищало.

– Ты живёшь здесь один?

– Да.

Я задала этот вопрос машинально, не задумываясь, но, услышав ответ, вдруг почувствовала странный волнительный укол в глубине души, наделённый неуловимым смыслом.

– Неужели в нашем городе больше нет таких, как ты?

– О, их много, – мне показалось, в его голосе прозвучали нотки сарказма.

– И что, вы не общаетесь? – я задавала вопросы осторожно, словно шаг за шагом ступала по лесному ковру, не желая выдать себя хрустом сломанной ветки.

– Мы общаемся. Иногда, – со вздохом пояснил Штефан, как если бы этот вопрос его утомил, но он считал тактичным всё же на него ответить. – Но… у хищников должен быть свой ареал, в который остальным нет доступа.

– То есть такого не бывает, чтобы вампиры жили вместе, вместе охотились? Ты хочешь сказать, что вампирской дружбы и любви не существует? – брови мои удивлённым домиком взлетели вверх.

С мгновение он молчал, внимательно вглядываясь в моё лицо, словно читая по нему что-то. Глаза его, не видевшие солнца много лет, были прозрачными, как будто на них падал яркий дневной свет.

– Существуют. Но эти отношения не похожи на то, о чём ты говоришь.

– Так почему ты один? – вырвалось у меня, о чём я тотчас же пожалела.

– А ты почему одна? – спросил он в ответ с вызовом, приподняв одну бровь, и добавил после паузы, смягчившись: – Ведь ты такая красивая.

Я растерялась, кровь ударила мне в лицо, и, кажется, я покраснела. Я даже не могла понять, что больше смутило меня: столь прямолинейный вопрос или же мимолётный комплимент – роскошь, к которой я совершенно не привыкла. Но мужчина продолжал пристально смотреть мне в глаза, непоколебимо ожидая ответа.

– Почему ты проводишь вечера со мной, а не с любимым мужем или же женщинами, страдающими кофеманией и скукой, верящими мужчинам и в фильмы про якобы вампиров? Или чем там нынче занимаются современные молодые люди? – Штефан говорил с напором, но без раздражения, лишь в последней фразе чётко слышалось откровенное пренебрежение к людям.

– Ты считаешь, что мужчинам верить нельзя?

Он усмехнулся почти добродушно.

– Верить нельзя никому. Кроме тех, кого можешь назвать своей семьёй.

Я задумалась над сказанным, но взгляд Штефана очень отвлекал, и какая-то важная мысль постоянно ускользала от меня. Тогда я произнесла:

– Я действительно почти никому не верю. А с тобой провожу время, потому что мне интересно тебя познать, ты для меня загадка. И ещё потому, что мне отчего-то хочется тебе верить, хоть ты и мужчина.

Взгляд вампира на мгновение оттаял, словно он не ожидал услышать чего-то подобного.

– Но я живу слишком давно, чтобы вести себя как человек, и слишком давно по другую сторону человечности, чтобы таковым себя считать.

– Да, я знаю, – улыбнулась я мягко в ответ. – Но мужчине-человеку и просто людям доверять мне тоже доводилось.

– И где же они теперь? – губы Штефана искривились в косой хитрой улыбке. – Где этот мужчина?

– Прошлое забрало их всех вместе, – ответила я с лёгкой грустью.

О том прошлом я более не жалела, но вспоминать печальное сейчас не хотелось.

– В общем-то, схожая история, не так ли? – торжествующе заключил он, бросив на меня назидательный взгляд свысока.

Теперь мы стали видеться почти каждый вечер, но больше не тратили наши считанные часы на прогулки, а ехали сразу к нему. Там время, казалось, хоть немного, но замедляет свой ход. Я продолжала прогуливать курсы, но дома ничего об этом не говорила, поскольку пропадала где-то каждый вечер, и объяснить это бесконечными встречами с друзьями, было невозможно. Версию с друзьями я приберегала на те случаи, когда не возвращалась домой до рассвета. Вероятно, мать с отцом считали, что у меня какой-нибудь роман, а я была этому даже рада, потому как о том, чтобы рассказать им про Штефана, не могло быть и речи.

Я и сама не могла определить природу наших отношений. Мы не были ни любовниками, ни друзьями, тем не менее, это было нечто более глубокое и проникновенное, нежели дружба. Это была порочная связь между хищником и его жертвой, балансирующая на тонкой грани недозволенного.

Мы продолжали много говорить – о музыке, об искусстве, о том, как меняется мир, о себе… Порой эти разговоры становились столь интимными, что я, покраснев, боялась дышать, дабы моё сбивчивое дыхание не выдало волнение, овладевавшее телом. Но скрыться от острого слуха вампира не представлялось возможным, и это нисколько его не смущало, – напротив, он держался так, словно имеет полное право владеть и повелевать моими ощущениями.

Ему хотелось знать, чем живут современные обычные люди, он спрашивал меня о том, как прошёл мой день, и каждый раз этот элементарный вопрос ставил меня в тупик. О чём я могла рассказать? О том, как работала восемь часов подряд? Или какие темы сегодня обсуждали коллеги? Что я ела на завтрак или каких людей видела в метро? Будние дни были настолько заполнены теми функциями, которые я обязана была выполнять, что их жизненная составляющая сводилась лишь к нашему ежевечернему общению. Люди уже давно перестали искренне интересоваться друг у друга, как дела, превратив это выражение в раздражающую фразу, с которой многие неумело начинали диалог. Тогда я представляла, что было бы, ответь я кому-нибудь на подобный вопрос правду: что вчера ощущала, как чёрные крылья раскрывались за моей спиной, когда маршрутка на скорости съезжала с моста; что порой вечерами, глядя в ночное небо, я испытываю странное желание бежать в эту ночь, совершенно не зная, зачем, лишь повинуясь неслышимому зову; что порой время словно замирает, и в разверзнувшемся пространстве я вдруг осязаю мгновение каждой клеткой своего организма? Какой ярлык они на меня бы повесили мысленно и что бы сказали вслух? О, совсем не это люди желают услышать в ответ на равнодушный вопрос «как дела?». Но что могут сказать о человеке и такие же формальные ответы о том, кем работаешь и сколько получаешь, есть ли у тебя мужик и дача с бассейном?

Но Штефан продолжал упрямо меня допрашивать, а я не стеснялась говорить то, что думаю на самом деле. И про крылья, и про замирающее дыхание, и про страстное желание сбежать куда-то за горизонт. Вампир слушал с совершенно серьёзным видом, словно бы понимал, что значат для меня все эти ощущения, и ни на миг мне не показалось, что он мог бы просто подыгрывать. Оказалось, я очень быстро забыла, как жила раньше без этих встреч и разговоров. Я пыталась вспомнить, чем было наполнено моё свободное время раньше, но на ум приходило лишь бесконечное моральное одиночество в толпе людей в транспорте, на работе, на концертах или в театрах, на встречах и даже среди знакомых. Всё это казалось мне настолько чужим, словно отмершая змеиная кожа, что я поспешно отбрасывала мысли о прошлом и не могла понять, в какой же момент настолько привязалась к этому новому общению, ради которого с лёгкостью жертвовала всеми прочими встречами, интересными курсами и просто свободным временем.

Затем Штефан просил рассказать о моих друзьях, коих было у меня совсем немного. Я рассказывала и о них под его пристальным взором, умеющим покрывать душу льдом и приковывать к месту так, как если бы тебя прибили гвоздями к стене. Возможно ли было не отвечать на вопросы под этими пытками?

Иногда он вставлял какие-то язвительные комментарии в адрес некоторых из описанных мною людей, и я сдержанно улыбалась, поскольку Штефан очень точно угадывал и моё к ним отношение. Но угодить он мне не старался ни в коей мере, потому как если наши точки зрения в чём-то не совпадали, голос мужчины становился жёстким, не терпящим возражений, отчего мне сразу хотелось сжаться в комочек и поскорее закрыть неудачную тему. Сейчас же, спустя время, я понимаю, что мне даже нравилось нарываться на подобную реакцию, ведь в раздражении Штефан был особенно прекрасен.

Одной из тем, вызывающих в нём оживление, оказалась религия. Рассказывая о своих знакомых, я вспомнила одну девочку, с которой мы вместе учились в университете. Как это обычно случается, мы приглянулись друг другу с первого дня учёбы, сели тогда за одну парту, и как-то так повелось, что до конца пяти лет обучения в глазах группы мы считались подругами, хотя душевная наша близость оборвалась довольно быстро. Девочка эта была приезжая, поначалу пугливая, как оленёнок, встающий на тонкие дрожащие ножки, посему спокойная подруга из местных жителей была ей очень кстати. Однажды она призналась, что за все свои восемнадцать лет ни разу не бывала в церкви, кроме того дня, когда её крестили ещё младенцем. Почему-то именно сейчас в ней проснулось желание приобрести данный опыт, и она спросила, бывала ли в церкви я.

Я бывала. Меня водили родители, мне случалось посещать исторические храмы разных городов. И хоть воцерковленной я не была никогда, всё же представление имела неплохое. Тогда эта девочка попросила меня отвести её в ближайшую церковь, потому что ей было очень страшно идти туда одной.

Сей факт очень позабавил Штефана, губы его растянулись в медовой улыбке человека, предвкушавшего интересную сплетню.

– И что, ты стала для неё проводником к дому Божиему? – спросил он с иронией.

– Да, я отвела её в деревянную церквушку через дорогу. Конечно, церковь эта была новая, а иконы в ней не намоленные, но подружка моя так боялась, точно из неё дым пойдёт, если она переступит порог, – я вспоминала пугливость этой девочки в большом городе с улыбкой. – Когда мы зашли, я показала ей, как надо ставить свечки, и она даже помолилась.

– Очень уж ей грехи, видимо, хотелось на кого-то свалить, – в голосе Штефана послышались нотки презрения.

– Ну почему, – я не понимала перемены его настроения, – быть может, просто родители были настолько от всего этого далеки, что не познакомили её с данной сферой жизни, а ей стало интересно…

– С таким нетерпением интерес к подобным вещам не возникает, – отрезал его стальной голос. – Так спешат, когда сзади уже припекает пожар совести, и языки его пламени облизывают пятки. Как там говорится? Когда петух жареный клюнет? – Штефану эта фраза была явно чужеродной, хоть он и запомнил её смысл. – Тогда люди очень смешно бросаются в подобные заведения и просят, просят прощения у своего Бога, и к ним приходит иллюзия облегчения. Они и не задумываются, что в этих «домах Божиих» Бога не было и нет, что это должно быть, прежде всего, в их душах. Но нет же, получив индульгенцию, люди с чистой, как в банный день, совестью могут пойти совершать грязные поступки дальше, тотчас забыв о каких-либо там заветах. Ведь очень легко забывать о том, что уже много веков мертво в их обмельчавших душах.

Холодная агрессия, проснувшаяся в мужчине, меня напугала, и я даже пожалела, что заговорила обо всём этом. Но, несмотря на жестокость его слов, речь эта звучала настолько осмысленной и верной, что мне вовсе нечего было возразить. Ещё ни разу я не слышала столь чёткой точки зрения на эту тему, словно он озвучил нечто, о чём я даже не решалась думать.

– Ты, верно, пережил множество разочарований, раз так говоришь, – осторожно произнесла я после некоторого молчания.

Казалось, немигающие глаза Штефана заглянули вглубь моей души, но сам он так ничего и не ответил.

– Да, безусловно, куда больше, чем я, – прервала я молчание, ответив за него. – Но позднее та девочка действительно совершала много нехороших и даже, как ты выражаешься, грязных поступков.

Мужчина едва заметно кивнул, но вновь промолчал, и тогда я продолжила:

– А ты… ты там не бываешь? Ты можешь заходить в церкви?

– Отчего нет? – пренебрежительно передёрнул он плечами. – Только мне давно в том нет никакой нужды.

На сей раз замолчали мы оба, мне показалось, что у Штефана испортилось настроение, но первым заговорил он:

– Расскажи лучше о своих разочарованиях. О мужчинах, которым доверялась.

Он потребовал это так мягко, что слова прозвучали почти доверительной просьбой, на которую невозможно было ответить отказом.

Ещё ни с кем я не говорила об этих своих чувствах. Похоронив их однажды, я пережила эту скорбь в себе и закопала те переживания на самом дне души, стыдясь открыть их кому-либо, словно они принадлежали совсем другой мне, наивной и доверчивой. Невесело улыбнувшись, я впервые за всё это время выудила из-за пазухи заржавевшие ключи от тёмного чулана прошлого и, отперев замки, с опаской заглянула в ту стылую тьму, чтобы погрузиться в неё в этот вечер вместе со Штефаном.

– У него были холодные руки, – медленно, пробуя на вкус давно забытые ощущения, начала я. – Холодные, жёсткие, тонкие, с выпуклыми венками на тыльной стороне ладони. Мои же ладони, как правило, были горячи, я касалась подушечками пальцев этих вен и слышала, как пульсация его сердца перекликалась с моей. Это было похоже на соприкосновение раскалённой стали с поверхностью родниковой воды, – бросив мельком взгляд на вампира, я поняла, что он, царственно откинувшись на спинку кресла, глядит на меня и внимает каждому моему слову. Тогда я продолжила: – Его быстрая речь очень шла ему, подвижному, лёгкому, стремительному, как по роду деятельности, так и по собственному естеству. В этой жизни он сумел найти себе подходящее место: недаром и до сих пор весьма успешно работает менеджером, насколько мне известно. Его немного сиплый, словно у взрослеющего подростка, высокий голос воспроизводил слова с такой чёткостью и скоростью, точно складывал гипнотическую шаманскую песню. Наверное, таким же образом он заговаривал зубы заказчикам. А я никак не могла прочесть выражение его глаз. Ещё никогда я не видела глаз такого цвета – серо-жёлтого, песчаного. Они говорили определённо что-то другое, нежели его упоительные, приветливые речи. Но мне хотелось верить, что вовсе необязательно плохое, что он просто думает о чём-то своём. Всё в этом человеке располагало с первых же минут, и мой внутренний голос срывался, крича о том, что как раз такому и нельзя верить. Но поверить очень хотелось.

Наши отношения развивались легко и глупо, но мне тогда было всего двадцать. Он приехал с Дальнего Востока и снимал квартиру в центре города. Этот район весь пропитан атмосферой утончённой старины и декадентской нищеты. Он славится узкими тихими улочками, вековыми домами с обветшалыми фасадами, дворами-колодцами со страшными скрипучими лифтами в застеклённых шахтах и прямоугольником неба над головой.

Желтоглазый, как я тогда его прозвала, часто собирал у себя гостей на весёлые вечеринки в этой полной чужих воспоминаний квартире. Там мы с ним и познакомились в общей студенческой компании, напевая дурными голосами песенки под гитару на кухне с распахнутым в тёплую летнюю ночь окном. А потом мы выбегали подышать воздухом и бродили по этим пустым узким улочками и устрашающим дворикам в сумерках белых ночей, держась за руки, и страшно совсем не было. Казалось, в такую ночь с нами ничего не может случиться. Тогда-то и начался наш наивный, трогательный, как мне тогда казалось, роман. Мне с Желтоглазым было очень свободно, как бывает, когда приезжаешь в одиночку в незнакомый город. Я была так одурманена его позитивной аурой, что и не замечала, как шли месяцы, но человек мне не открывался. Сейчас я могу с уверенностью сказать, что толком и не знала о нём ничего, кроме того, что он любил свободу и умел создавать её ощущение.

Заметив, как губы Штефана скривились в недоброй ухмылке, я вдруг спохватилась:

– Да, наверное, такие подробности тебе не интересны, извини. Это было так по-детски…

– Нет-нет, продолжай, – растянул он губы чуть шире. – Ты отлично описываешь, очень… характерный портрет создаётся.

Я недоверчиво покосилась на собеседника, но всё же продолжила свой рассказ:

– Мы встречались больше полугода, а потом наступила зима. Всё закончилось так же неожиданно, как выпадает первый снег, погребая останки опавшего летнего величия. Он уехал в свою Находку на несколько недель перед защитой диплома, а вернулся с какой-то девочкой аккуратных манер и телосложения с очень колкими мышиными глазками, которые так и стреляли недобро по сторонам. Он намеренно не сообщил мне о своём приезде, а нашим общим друзьям представил свою спутницу как невесту, с которой они, оказывается, были обручены ещё до его поступления в университет и собирались пожениться после окончания учёбы. Как позднее оказалось, её отец открыл в нашем городе филиал своей компании, куда устроил и доченьку, и будущего зятя.

У них была уже куплена квартира, в которую невеста и поехала, а Желтоглазый отправился в свою съёмную, чтобы собрать вещи и расплатиться с хозяином. Тогда он попросил меня прийти: хотел, видимо, навешать на уши очередной лжи, которую я слушать не желала, ибо на тот момент уже узнала обо всём, но мне важно было услышать хоть что-то. Послушать, что он вообще сможет сказать в своё оправдание. Ко мне внезапно пришло осознание того, что я отдавала и открывалась не только непомерно больше, нежели получала взамен, но, что ещё хуже, это попросту не было ему нужно. Он проводил со мной время лишь от скуки, пока выгодная пассия была далеко, словно не было у меня ни чести, ни достоинства, ни гордости. В голове никак не укладывалось то, что я могла настолько ошибиться, ведь никакой нормальный человек не поступил бы подобным образом с тем, кто к нему относился, как относилась я.

Я умолкла, пытаясь унять дрожь от всколыхнувшейся злости, зачерствевшей со временем и позабытой. Мой лоб рассекла хмурая глубокая складка, а Штефан всё так же неподвижно смотрел на меня, ожидая развязки.

– То была страшная ночь, – ответила я на говорящий взгляд вампира. – Я поняла, что всё-таки чертовски слаба. Желтоглазый встретил меня, сияя своей отвратительной фальшивой улыбкой, пытаясь делать вид, что всё отлично, всё так, как и должно быть. Он не оправдывался, не просил прощения. Тоном человека, совершающего выгодную сделку, он благодарил меня за проведённое время и предлагал и далее оставаться друзьями. «Ну что ты расстраиваешься, было же так хорошо и весело! А теперь настала пора серьёзных дел», – говорил он. О, это лицемерие! Я желала, чтобы он куда-то делся или даже умер, лишь бы не видеть в тот момент этого человека, но сама лишь разрыдалась на его плече и ненавидела себя за это. Терпела поцелуи его осквернённых губ, словно нет у меня человека ближе. Мне хотелось кричать о том, что он меня убил, но мысленно кричала в небеса: «За что, Господи? Ведь я не самый плохой человек на этой планете, чтобы так… я не заслужила!». Но и на это я слышала в ответ лишь безразличное молчание…