Текст книги "Первородный грех. Книга первая"

Коста-Брава

Майя спустилась в зал плавательного бассейна и скользнула в голубую прохладу кристально чистой воды.

Когда только разрабатывался проект дома, было решено, что бассейн станет составной частью сооружения. Он разместился в центре здания, между спальными апартаментами и прочими помещениями, предназначенными для работы и отдыха, и представлял собой просторный зал, покрытый сверху высоким стеклянным куполом.

Для Майи бассейн был маленьким раем на земле. Здесь всегда стояло благодатное лето. Ванну плавательного бассейна окружали густые заросли всевозможных тропических растений – настоящие джунгли, которые Майя сотворила собственными руками и за которыми она продолжала ухаживать. Некоторые из этих диковинных деревьев даже цвели и плодоносили.

Она еще хотела посадить здесь лианы и населить свой сад обезьянами и экзотическими птицами, но Мерседес подняла ее на смех. Как бы там ни было, в этой части дома Майя каждую неделю проводила огромное количество времени, ухаживая за тем, что Мерседес называла ее тропическим лесом.

Проплыв длину бассейна, она остановилась перевести дыхание и увидела высокую фигуру Хоакина де Кордобы, стоявшего на бортике и наблюдавшего за ней. На нем был банный халат, в руках он держал полотенце, очевидно, намереваясь составить ей компанию. Майя улыбнулась ему.

– Эй, – крикнула она. – Присоединяйтесь! Поплаваем!

– Не хотел вам мешать…

– Вы мне не помешаете.

Он тоже улыбнулся.

– Ну и хорошо.

Аргентинец просто излучал уверенность в себе, которая успокаивала Майю и располагала ее к откровенности. Она инстинктивно симпатизировала и доверяла полковнику.

Бок о бок они несколько раз переплыли бассейн. Хотя де Кордоба был, безусловно, крепким мужчиной, он пробыл в воде совсем немного. И к тому времени, когда Майя решила, что ей пора вылезать, он уже сидел на краю бассейна и вытирал полотенцем спину.

Улыбнувшись, Майя подошла к нему. Мокрый купальник подчеркивал совершенство ее прекрасной фигуры, облегая изящные груди, плоский живот и точеные бедра. У нее были длинные и тонкие ноги, но, в то же время, с прекрасно развитой мускулатурой.

Де Кордоба протянул ей полотенце. Пока она вытиралась, его карие глаза любовались ее легкими уверенными движениями.

В некоторых женщинах, размышлял он, красота совершенно очевидна – так же естественна и проста, как цветок маргаритки. Красота же Майи Дюран несла в себе печать некой буйной изысканности. Словно тропический цветок.

– Это изумительное место, – сказал он ей. – Кажется, будто попал в джунгли Перу.

– Несколько необычно, не правда ли? – Она снова улыбнулась. – Отчасти это моя заслуга. Ведь я же здесь главный садовник.

– У вас замечательный дар обращения с растениями!

Она присела рядом с ним.

– А у вас – делать комплименты.

– Если вы думаете, что я пытаюсь вам польстить, то вы ошибаетесь. Наверное, это самый чудесный сад из всех, которые мне доводилось видеть.

Чувствовалось, что Майе было приятно это слышать.

– А скажите, – продолжал де Кордоба, – где живет муж сеньоры Эдуард?

– В Санта-Барбаре, в Калифорнии.

– О, я отлично знаю Санта-Барбару. Прекрасное место. А когда они развелись?

– В 1966 году. – Майя помедлила. – Ко всему происшедшему он не имеет никакого отношения, полковник.

Он посчитал ее слова излишними, однако спорить не стал.

– Понятно.

– Она вышла за него замуж в Майами. Там-то Иден и родилась. В 1952 году. Потом они переехали в Калифорнию. Но этот брак не был счастливым. И в конце концов все кончилось полным разрывом. Доминик оказался плохим отцом. У него уже не осталось настоящих чувств к Иден. Сейчас Мерседес почти не поддерживает с ним никаких контактов и даже имени его не хочет слышать. Она не доверяет ему.

– И, несмотря на это, оставила с ним дочь.

– Есть несколько причин, по которым Мерседес хотела, чтобы Иден жила в Америке. Прежде всего, она считала, что там для девочки будет больше возможностей. Тем более что Иден настоящая американка. В то время Мерседес казалось, что она поступает правильно. Сейчас, конечно, во всем случившемся она винит только себя.

– Вы сказали, Доминик ван Бюрен был для Иден плохим отцом?

– Да, потому что он думает лишь о собственных удовольствиях. Ничто другое его не интересует. Когда оформлялось дело о разводе, Иден училась в школе-интернате. Было условленно, что Доминик станет брать ее в Санта-Барбару на уик-энды, а каникулы она будет проводить в Испании. Но Доминик пренебрег своими обязанностями. Он был слишком занят собой. И она перестала ездить в Санта-Барбару на уик-энды. Обычно она говорила отцу, что хочет остаться в школе со своими подружками, однако, одному Богу известно, что она делала на самом деле. Порой они не встречались по многу недель. Она просто одичала. К тому времени, когда Мерседес узнала, что, в действительности, происходит, было уже поздно.

– Поздно? – перебил ее де Кордоба. – Что вы хотите этим сказать?

Майя чуть заметно покраснела.

– Я хочу сказать, что она отбилась от рук, стала совершенно неуправляемой. И, к тому же, потеряла всякий интерес к учебе. Кое-как ей все же удалось закончить школу, но ее оценки оказались слишком низкими для поступления в один из престижных колледжей. Пришлось довольствоваться Калифорнийским университетом, однако и здесь ничего не вышло. В прошлом году она его бросила.

– И чем занялась?

– Да ничем, дурака валяла. Правда, она продолжала участвовать в скачках. И время от времени перебивалась кое-какой случайной работой: то демонстрировала модели одежды, то делала дешевые украшения – в общем, всякая ерунда.

– А где она жила после окончания школы?

– На ранчо в Беверли-Хиллз. Мерседес приобрела его специально для Иден. Это загородный дом с участком неухоженной земли. Для лошадей Иден место самое подходящее.

– Она одна там жила?

– О, нет, конечно. За ней присматривал Мигель. Это старый приятель Доминика. Вернее, его бывший сотрудник. Когда Мерседес уезжала из Америки, она назначила его кем-то вроде сторожевого пса при Иден.

«Сторожевой пес из него получился не очень хороший», – подумал де Кордоба, однако вслух ничего не сказал. За две короткие беседы он узнал от этой милой женщины больше, чем ему удалось за все это время вытянуть из Мерседес. Полковник взглянул на Майю и встретился с ней глазами.

Догадываясь о его мыслях, она чуть заметно улыбнулась.

– Мерче не запрещала мне отвечать на ваши вопросы. Когда вы сегодня встретитесь с ней, я думаю, вы найдете ее более открытой, чем вчера вечером.

Он слегка кивнул.

– Могу только повторить, что ваша полная откровенность – это самое главное условие для моей успешной работы.

– Боюсь, Мерче не из тех людей, кто легко доверяется посторонним, – с некоторым сомнением в голосе проговорила Майя. – Ее жизнь отнюдь не всегда была простой.

– Зато чрезвычайно успешной, – заметил де Кордоба. – Ваш босс – незаурядная женщина. И ей очень повезло, что у нее есть вы. А какого рода деятельностью занимался в Америке ее муж?

– Импорт-экспорт. Доставлял в Южную Америку потребительские товары, а оттуда привозил фрукты и разный антиквариат.

– И после развода они все это поделили? Очаровательные губки Майи пренебрежительно скривились.

– Все, что он имел, осталось при нем. Как я вам уже говорила, Мерседес сама сделала свой капитал.

– Значит, Доминик ван Бюрен, по крайней мере, так же богат, как и его бывшая жена?

– О да, полковник. По крайней мере.

Он кивнул. И, несмотря на это, они обратились к матери, а не к отцу. Почему?

– Я не называю себя полковником с 1955 года. – Он улыбнулся. – Когда ко мне обращаются «полковник», я чувствую себя ужасно старым. Не могли бы вы звать меня просто Хоакин?

– Хорошо, спасибо. А вы зовите меня Майей.

– Договорились.

Она встала, он тоже поднялся.

– Прошу вас, Хоакин, – мягко сказала Майя, – помните, что я вам говорила о Мерседес. Она с трудом доверяется посторонним людям.

Де Кордоба снова кивнул.

– Понимаю.

Он посмотрел ей вслед, любуясь изящными линиями ее аппетитной, как персик, попочки. Возле двери она обернулась и, наградив его мимолетной улыбкой, вышла.

Мерседес Эдуард сидела за своим рабочим столом. Перед ней лежала папка, которую она только что достала из стального сейфа. В папке хранился один-единственный рисунок – выполненный пером этюд с изображением калек и нищих. Датирован он был концом пятнадцатого века и принадлежал перу Хиеронимуса Босха.[17]17
  Босх Хиеронимус (ок. 1460–1516) – нидерландский живописец.


[Закрыть]

За этот рисунок на нью-йоркском аукционе искусств Мерседес заплатила бешеные деньги. Она захотела купить его, так как считала, что это уникальное произведение искусства. Однако с тех пор редко смотрела на свое приобретение. Сейчас же ее отсутствующий взгляд не спеша переходил от одного персонажа этюда к другому.

Какого только уродства здесь не было! И все детали изображены тщательнейшим образом. Скрюченные конечности и культи. Заплаты. Лохмотья. На лицах страдание и злоба. Несуразные шляпы. Костыли, палки, всякие невообразимые подпорки для самых невообразимых убожеств. Казалось, вся боль, весь горький юмор этого мира схвачены больным воображением великого гения.

Если Мерседес придется распродавать свое имущество, чтобы собрать деньги для выкупа дочери, она начнет с этого этюда. В Амстердаме у нее был один знакомый коллекционер, который предлагал за этих маленьких уродцев целое состояние.

Открылась дверь, и в кабинет вошла Майя.

– Ты выглядишь утомленной, Мерче.

– Да. Устала.

Взгляд Майи остановился на рисунке.

– Что это ты его разглядываешь?

– Собираюсь с силами, чтобы, если понадобится, продать. – Мерседес слегка дотронулась до творения Босха. – Кто из этих уродцев производит на тебя наибольшее впечатление?

– Все отвратительные. – Майя повнимательнее присмотрелась к рисунку и ткнула пальцем в нижнюю часть листа. – Этот. Он мне просто омерзителен.

В этом месте был изображен слепой калека. Чтобы устоять на своих обезображенных ногах, он обеими руками опирался на костыли. Во рту он держал длинную палку, с помощью которой нащупывал путь во мраке жизни. А сзади в его одежду вцепились зубами два свирепых пса.

Мерседес зловеще улыбнулась.

– Мне он нравится больше всех. В нем есть величайшая правда.

Майя передернула плечами.

– Пойду-ка я принесу почту, – сказала она.

Хоакин де Кордоба стоял на балконе своей отделанной в желтых тонах комнаты и курил сигару. За ночь значительно похолодало, небо затянулось облаками, влажность увеличилась. У него заныла спина – верный признак приближения ненастья. Вершины Пиренеев вдали казались белыми от снега, но на самом деле такое впечатление создавалось благодаря косым лучам солнца, освещавшего горные вершины. Хмурая тень медленно наползала на великолепные владения сеньоры Эдуард, ее сады, парки и рощи.

Де Кордоба услышал стук в дверь и, прежде чем повернуться, потуже затянул пояс своего халата.

– Войдите!

Дверь отворилась – на пороге появилась Майя Дюран. На ней было ярко-желтое платье, волосы стянуты на затылке такой же яркой, цвета буйного лета, лентой. Но, когда аргентинец, выбросив сигару, подошел к ней поближе, он увидел, что лицо женщины – белое как бумага.

– Сегодня утром мы получили еще один пакет, – без предисловий начала она. – В нем оказалась прядь волос Иден. На волосах… – Она в волнении сглотнула. – На волосах кровь.

Де Кордоба застыл на месте.

– А какая-нибудь записка?

Она кивнула.

– Только сумма. Десять миллионов долларов.

– Десять миллионов?! – ошарашенно переспросил он. Ему в жизни не приходилось встречаться с требованием такого выкупа. – Я сию минуту оденусь.

– Но, прежде чем вы спуститесь вниз, я хочу вам кое-что показать. Кое-что, что вы должны знать. – Она протянула полковнику пластиковую папку. – Кое-что, что Мерседес старалась от вас скрыть.

Он не стал брать папку.

– Что это?

– В прошлом году в Лос-Анджелесе Мерседес наняла частного детектива для слежки за Иден. Это его отчет.

– В таком случае это конфиденциальная информация, – спокойно произнес де Кордоба.

Карие глаза Майи смотрели на него в упор.

– Вы должны знать правду об Иден. Прошу вас, прочитайте.

Он взял папку, надел очки и, выйдя на балкон, принялся читать.

Отчет был датирован концом прошлого года и состоял из десяти страниц, приложения и пачки фотографий.

Первые две страницы содержали поверхностные – по крайней мере, так показалось де Кордобе – сведения о личной жизни Иден. Поэтому он мельком пробежал глазами перечень маршей протеста и демонстраций, в которых она принимала участие, а также пропущенных ею лекций и других занятий в университете. Основная информация помещалась на странице 3.

[22] За трехнедельный период наблюдения объект периодически принимал значительные дозы наркотического вещества. Используемый объектом наркотик – героин.

[23] За период наблюдения наркотики приобретались объектом одиннадцать раз. Их поставщиком является человек, который, как видно из прилагаемых фотографий, несколько раз помогал объекту при инъекциях.

[24] Наркотики покупались у определенных торговцев.

[25] Наличие и степень наркотической зависимости без врачебного обследования и прочих медицинских освидетельствований установить невозможно. Однако было неоднократно замечено, как объект впрыскивал себе героин, что позволяет сделать вывод о том, что мы имеем дело с определенной стадией наркомании. Следует также отметить, что на удовлетворение своей потребности объект тратит от 4 до S00 долларов в неделю.

[26] Серьезное влияние на объект оказывает поставщик наркотиков Теренс О'Нил Фаган /кличка – «Расти»/. Фаган – кокаинист в легкой форме, но можно с уверенностью сказать, что внутривенных инъекций героина он не применяет. Привлекался за торговлю небольшими партиями наркотиков /см. Приложение/, однако с 1970 года ни разу не арестовывался. Считается поставщиком и распространителем наркотиков среди молодых состоятельных «клиентов». Этот вывод подтверждается и наблюдениями, проведенными нашим детективным агентством /см. Приложение «Б»/.

[28] Наше агентство оценивает прибыли Фагана от перепродажи наркотиков до 500 %. «Клиенты» платят ему такие деньги взамен гарантий их полной анонимности и безопасности.

Де Кордоба принялся рассматривать фотографии.

На первой из них была изображена поразительно красивая темноволосая девушка лет примерно двадцати, входящая в дверь ночного клуба. Полковник сразу узнал Иден ван Бюрен. Рядом с ней, обняв ее за талию, шел высокий, поджарый молодой человек. На вид он был лет на восемь старше своей спутницы. Лицо открытое, приятное. Он казался галантным преуспевающим ухажером.

Следующим был крупнозернистый черно-белый снимок, сделанный через окно при помощи телескопического объектива. На нем – сидящая на краю ванны обнаженная по пояс Иден; у нее изящное тело и маленькие груди. Здесь же, в ванной комнате, и ее приятель. Набирает шприц.

Третья фотография, очевидно, делалась через несколько минут после предыдущей. Та же ванная комната. Только теперь молодой человек просто наблюдал. Волнистые темные волосы девушки частично скрыли лицо, так как в этот момент она наклонила голову, сосредоточившись на игле, которую вводила в сгиб левой руки. В зубах девушка держала конец жгута, туго перетягивавшего ее руку выше локтя.

Она казалась такой угловатой. Такой трогательной.

Де Кордоба закрыл папку и взглянул на Майю Дюран. Она напряженно наблюдала за ним.

– Спасибо, что показали мне это.

– Это ведь меняет дело, не правда ли?

– Да. Возможно. – Он вернул ей папку. – Этот человек, Фаган… Он все еще крутится вокруг Иден?

– Нет, – тихо проговорила Майя. – Он покончил с собой в начале этого года.

Де Кордоба посмотрел ей в глаза. Ее лицо было все так же спокойно.

– Понятно, – устало сказал он. – Ну, а Аддисонова болезнь?

– Мерседес хотела скрыть правду. Она боялась, что вы откажетесь. У Иден никогда не было ни Аддисоновой болезни, ни каких-либо других заболеваний. Иден наркоманка.

Глава третья
КУЗНИЦА

Май, 1924

Сан-Люк

Наступило время перемен. И чудес.

Таких, как дедушкин новый «форд» – предмет всеобщего восхищения. В Сан-Люке больше ни у кого нет автомобиля. Дедушка везет всех их к морю, на пляж; она сидит впереди, у папы на коленях, и чуть не лопается от гордости; за ними поднимается шлейф пыли; люди, раскрыв рты, смотрят им вслед.

Дедушкин кинотеатр «Тиволи» – настоящий дворец грез.

А кузница папы, над которой они живут, ну прямо-таки врата Ада. Когда он бьет молотом по раскаленному металлу, его мускулы блестят от пота. Искры брызжут в разные стороны. А когда он открывает заслонки печи, она видит бушующее и ревущее там пламя и в ужасе убегает прочь.

И вот Мерседес объявляют, что она будет ходить в школу.

Отвести девочку в школу в ее первый день учебы поручают тете Луизе. Не сказать, что Мерседес очень уж любит свою тетушку. Но, когда та оставляет ее в переполненном классе среди незнакомых детей, малышка растерянно смотрит, как удаляется широкая спина тети Луизы, и у нее на глазах выступают слезы.

Школа представляет собой квадратное тускло-коричневое здание с колоколенкой, над которой возвышается ржавый железный крест. А рядом расположена посыпанная песком площадка для игр с растущей на ней старой липой, ствол которой весь покрыт нацарапанными на нем бесчисленными инициалами учащихся.

Это церковно-приходская школа; занятия в ней ведут угрюмые монахини, и только директор здесь – мужчина. В их методике преподавания главное место занимает дисциплина, особенно телесные наказания. Старшие сестры наиболее склонны к рукоприкладству.

Однажды сестра Юфимия, словно фурия, набрасывается на Мерседес и начинает бить ее по лицу своими огрубевшими руками, пока девочка, визжа, не сжимается в комок. Ей больно, она не знает, в чем провинилась. Ее еще никогда не били. Она порывается убежать.

Сестра Юфимия не дает ей даже встать.

– Вся в отца! – шипит монахиня. Ее мясистая физиономия почти касается личика ребенка. – Мятежный дух и непокорное сердце. Сие есть грех! Смири гордыню, дитя, если не хочешь гореть в геенне огненной.

Весь день Мерседес заливается слезами. Впредь она постарается избегать сестру Юфимию, чтобы не провоцировать ее на новые вспышки гнева. Но ум-то не спрячешь. Она лучшая ученица в классе, и не только по чтению и письму, но и по арифметике и географии.

И, что особенно важно – по катехизису. Теперь она сидит на самой первой парте.

Пролетает первый школьный год.

И вот в один прекрасный день – это происходит за несколько недель до ее первого причастия – сестра Каталина отводит Мерседес в сторонку. Из всех монахинь девочка считает ее самой лучшей.

– В следующем году я уже не буду учить тебя, – ласково говорит сестра Каталина. На лице Мерседес отображается разочарование. – Ты будешь обо мне скучать?

– Да, сестра.

– Я уже старая, Мерседес. Настало время удалиться на покой, дабы остаток дней посвятить молитвам и раздумьям о царствии небесном. Но, если хочешь, ты можешь иногда навещать меня в монастыре.

Мерседес кивает.

– Господь наградил тебя разумом, Мерседес. Когда-нибудь и ты, возможно, станешь сестрой во Христе, – перебирая четки, мягко говорит сестра Каталина. – Вот как Юфимия. Или как я. И, может быть, ты тоже будешь учить детишек здесь, в этой самой школе. Тебе бы этого хотелось, а?

Мерседес снова кивает.

– Но, хотя сейчас ты еще дитя малое, придет день, и ты станешь женщиной. А для женщины ум далеко не самое главное. Гораздо важнее непорочность. И смирение. Твоя душа чиста, Мерседес, незапятнанна. Она – словно белоснежный лист бумаги, на котором тебе еще только предстоит написать историю своей жизни. Ты меня понимаешь?

– Да, сестра Каталина.

– Когда-то и сатана был красив и весел. И преисполнен талантами. Но гордыня сгубила его. И он погряз во грехе и стал отвратителен, уродлив. Давным-давно – тебя тогда еще и на свете не было – твой отец совершил страшный грех. Грех, который, словно черное пятно, лег на его душу.

– А что он сделал? – испуганно спрашивает девочка.

– Такую мерзость, – с неожиданной страстью в голосе шепчет монахиня, – что и говорить-то об этом нельзя.

– Ну что он сделал? – настаивает Мерседес. Сестра Каталина кладет руку на детское плечико.

– За это он уже наказан. Господь поразил его, сделав калекой, дабы каждый это видел. И, пока он не раскается, не будет ему прощения. Он обречен нести свой грех в себе. Всегда.

Мерседес смотрит на нее широко раскрытыми глазами. Сердце стучит так, что аж больно.

– Смотри, Мерседес. – Монахиня трясет девочку за плечо. – Остерегайся. Помни, что все, что ты напишешь на белоснежном листе своей души, останется там навсегда, до самого дня Страшного Суда. И тогда ангел, отмечающий добрые дела и грехи человека, расскажет Господу Богу, что ты написала, и Господь решит, вознесешься ли ты на небеса или гореть тебе в аду. Дрожа от страха, Мерседес спрашивает:

– Папа будет гореть в аду?

Сестра Каталина убирает с плеча девочки руку.

– Если он раскается и вернется в лоно Церкви, то спасет свою душу. Если же нет, никакая сила на свете не сможет смыть с него того пятна. Оно с ним навсегда, черное и отвратительное.

Мерседес вспоминает бушующее и ревущее пламя в печи отцовской кузницы. Она знает: папа никогда не раскается и никогда не вернется в лоно Церкви. В ее детское сознание вползает страх.

Свое первое причастие она принимает в декабре. Вся в белом.