Текст книги "Финляндия в противостоянии Советскому Союзу. Воспоминания военно-морского атташе Франции в Хельсинки и Москве"

Наконец я был готов; паспорт сделан, визы получены, багаж собран, билеты приобретены. Мне вручили конверт с инструкциями главнокомандующего: короткими, четкими, нацеливающими на конкретную работу, дали шифр. И всё. На следующий день я должен был встретиться на Северном вокзале со своим секретарем и отправиться с ним в Амстердам – первый пункт на нашем пути.

Наступил мой последний вечер во Франции; я провел его с семьей, в Андреси, в расположенном чуть ниже места слияния Сены и Уазы домике, в котором она поселилась в октябре.

Было холодно, всю предшествующую неделю шел снег, который теперь скрипел под ногами, оставлявшими на нем следы. Я думал о тех, кто в этот момент сражается на суше, на французском фронте, о тех, с кем встречусь через несколько дней. Я думал о своих товарищах, патрулирующих холодное море; думал обо всех драмах этой войны, о безумии людей, о преступности тех, кто умышленно лгал им, ведя к катастрофе…

В угасающем дневном свете я сделал еще несколько шагов по направлению к старой церкви, одному из тех готических шедевров, которые можно часто встретить в Иль-де-Франсе; вокруг меня был привычный пейзаж: булочная, памятник павшим, бакалея, склонившееся к Сене дерево, паром, буксир. Я медленно пошел назад.

Сколько я пережил таких вечеров под лампой, когда волнение от предстоящего отъезда скрывается за разговорами на повседневные темы, когда дети рассуждают о завтрашнем сочинении – а когда я узнаю их оценки за него? – когда предметы в доме ставятся после прошедшего дня на свои места до завтра – а где буду завтра я? – когда своим чередом, размеренно идет обычная жизнь, которая разом перестанет быть моей, как только я покину это место! Сколько уже я пережил таких вечеров, когда судьба оказывалась сильнее меня, когда я уезжал, не зная, вернусь ли, когда воспоминания и мысли поддерживали меня в момент временного разрыва с тем, что составляло мое существование, с моими планами и надеждами, с моей инертностью!

Но я сам этого хотел; я сам выбрал для себя такую судьбу, которая легко может вознести над посредственностью, стать яркой и приобрести глубокий смысл, даже если в нагрузку к этому она несет страдания, печаль и неудачи.

После отъезда картинки стали меняться с калейдоскопической быстротой: вокзал Андреси, ночь, снег, пригородный поезд с потушенными огнями. Рука, махающая на перроне и исчезающая в темноте… Погруженный во мрак Париж, который едва освещается рассветом. Северный вокзал; аэростаты воздушного заграждения; мой секретарь ждет меня, стоя рядом со своими отцом и сестрой; поезд на Амстердам.

От севера Франции далеко на восток, через границы, до России, до Сибири простирается равнина. Она покрыта снегом, и, когда мы подъезжаем к былой линии фронта 1914–1918 годов, в памяти моей всплывают названия городов: Шантийи, Альбер, Аррас и множество других, часто повторявшихся и врезавшихся в душу и плоть моей страны.

Возле бельгийской границы с трудом маршируют по снегу укутанные солдаты, а другие, чуть подальше, копают землю: роют то ли окоп, то ли противотанковый ров.

Бельгийская граница, затем голландская, потом, вечером, Амстердам, море света, ослепляющее меня после стольких ночей полного затемнения, пережитых в Бизерте, Касабланке, в море, в Бресте, в Париже – в воюющей стране. Ко мне моментально вернулись привычки мирного времени, и я наслаждался, поскольку теперь это стало редкостью, комфортом отеля, где остановился, вкусной едой в приятной обстановке, в обществе товарища, приехавшего из Гааги, чтобы встретить меня.

Ранним утром следующего дня я сел в Схипхоле[16]16
  Схипхол – аэропорт Амстердама.


[Закрыть] на самолет компании KLM, доставивший меня в Копенгаген.

Поскольку никогда и ни в чем нельзя быть уверенным, самолет нейтральной страны облетел стороной воюющую Германию. То есть он шел на север вплоть до параллели Копенгагена и только тогда повернул на восток. Я не волновался, потому что принял меры предосторожности, чтобы уничтожить свои шифр и инструкции, если вражеский патрульный самолет прикажет нам следовать за ним на его базу. Но все прошло благополучно, и мы без проблем сели на датской земле.

У меня не было времени предаваться давним воспоминаниям, хотя в юности я провел в Копенгагене много месяцев. Я едва успел бросить взгляд на порт и на отель «Англетер», когда спешил во французское посольство и в аппарат морского атташе: быстрые беседы, обмен мнениями. Здесь вся деятельность была направлена на Германию, и это нормально; Финляндия была далеко не на первом плане; похоже даже, что здесь о ней думали меньше, чем во Франции. Однако личный контакт с нашими дипломатами был полезен.

За короткой остановкой в Копенгагене последовала поездка на поезде до Стокгольма. Мой вагон загнали в Мальмё на паром для переправы через Зунд. Я принял те же предосторожности, что и в самолете голландской авиакомпании, потому что меня уверили, что недавно паром был обстрелян германским эсминцем; не знаю, так ли это на самом деле, но лучше было не дать застать себя врасплох.

Мальмё и Стокгольм, Швеция. Секретарь морского атташе отвез меня в Гранд-отель, где меня ждал помощник морского атташе, призванный из запаса офицер флота Поль-Эмиль Виктор[17]17
  Виктор Поль-Эмиль (1907–1995) – французский этнолог, путешественник и писатель.


[Закрыть]. Я уже слышал о его экспедициях в Гренландию и на Крайний Север и вспомнил, что в 1938 году, в момент чехословацкого кризиса, он сильно беспокоился о судьбе своих собак в случае начала войны. Я был счастлив встретиться с ним, поскольку он многократно бывал в Финляндии, и его яркие воспоминания наглядно помогли мне подготовиться к выполнению моей будущей задачи.

Мы решили вместе отправиться к морскому атташе. По правде говоря, чем больше я приближался к цели, тем сильнее мне хотелось до нее добраться; поэтому я настаивал на том, чтобы билет мне приобрели как можно скорее. Но сделать это оказалось не так просто, как я предполагал. Попасть в Финляндию можно было только самолетом, а летали они туда не каждый день. Так что мне пришлось, сдерживая свое нетерпение, провести в Стокгольме два с лишним дня; однако я сумел воспользоваться паузой, чтобы благодаря многочисленным визитам пополнить свои знания.

Финляндия была основной темой разговоров; она расположена слишком близко к Швеции, слишком тесно связана экономически и эмоционально, чтобы выпавшее на ее долю испытание не произвело здесь шок. Поэтому материальная помощь финнам приобрела значительный размах, демонстрируя присущие скандинавам великодушие и щедрость в благотворительности в тех случаях, когда они поддерживают дело, которое считают правым. Тем не менее выхода из сложившейся ситуации не видели, и вопросы сыпались один за другим:

«Как поведут себя союзники?»

«Обратится ли Финляндия за помощью к Лиге Наций?»

«Не вступит ли союзническая интервенция на Севере в противоречие со шведским нейтралитетом? Какой будет реакция Германии?»

Я не замечал у моих собеседников устойчивого пессимизма; я чувствовал их озабоченность, даже сильную озабоченность; они вновь заставили меня прочувствовать серьезность войны.

Очень скоро я увижу войну собственными глазами: финский самолет, который вез меня, оторвался от взлетной полосы стокгольмского аэропорта Бромма.

Глава 3
В вихре событий

Прибытие

Мы вылетели во второй половине дня, когда уже смеркалось, а на 60° северной широты в январе темнеет намного раньше, чем во Франции. А поскольку мы к тому же держали курс на восток, ночь наступила очень быстро.

Мой секретарь остался в Стокгольме; офис морского атташе в Швеции задержал его, чтобы ввести в курс текущих дел; он должен был присоединиться ко мне через несколько дней. Так что в самолете у меня не было никого из знакомых, и я мог без помех рассматривать попутчиков.

Лица серьезные, у некоторых напряженные. Северная зима и так не располагает к веселью и оптимизму, да еще война добавила серьезности. Движения медленные, размеренные, как будто чтобы избежать любого расходования энергии, и лишь иногда более резкий жест. Кто они, летящие со мной: финны, немцы? Определенно, у всех нордический тип, но я никого не знаю. Я не узнаю людей, которых встречал почти двадцать лет назад; те, конечно, были серьезными, но при этом беззаботными, поскольку избавились от тревог и волнений той, первой, войны, и с улыбкой смотрели в будущее в безумной надежде на продолжительный мир, процветание в делах и земные радости.

Взлетев из аэропорта Бромма, самолет взял курс на север, чтобы следовать вдоль шведского берега Ботнического залива, потом, севернее Аландских островов, повернул на восток и направился к Турку, финскому порту, в котором должен был совершить посадку.

Самолет летел в ночи на небольшой высоте; время от времени наталкивался на облако или воздушную яму. Никто не разговаривал; кто-то читал, кто-то размышлял. Очень скоро читать стало невозможно: приближался финский берег, и огни погасили; только аварийные лампы, висевшие над нашими головами, прикрытыми сеткой, изливали зловещий фиолетовый свет.

Мы приближались к войне.

И вдруг она предстала перед нами, перед нашими глазами.

Из ночной темноты взметнулся свет, столб пламени, прямой, мощный, страшный, основание которого медленно расширялось. Через иллюминаторы мы увидели впереди, чуть правее, силуэт, который был словно мрачное предупреждение. Это горел один из кварталов Турку.

Пожар. Значит, действуют советские бомбардировщики; благоразумно было удалиться от этого места, и я увидел, как пламя проплывает сбоку, а затем исчезает вдали. Мы кружили в воздухе до тех пор, пока не отменили тревогу. Вообще-то самолет не стал этого дожидаться, чтобы вернуться на обычный курс.

Где мы приземлимся? Ночь оставалась такой же черной, несмотря на пожар, теперь уже далекий, а на земле не было ни единого огонька. Самолет уверенно летел вперед. Внезапно рядом с нами на земле вспыхнули огни, указывающие посадочную полосу; они почти тотчас погасли, загорелись снова и вновь выключились. Это мигание позволило нашему пилоту сориентироваться и начать снижение. В последний момент, когда самолет был уже совсем низко, огни опять зажглись, и мы без происшествий сели на посадочную полосу, окруженную сугробами, а потом снова въехали в самую непроглядную тьму.

Все аэропорты мира, за редкими исключениями, располагаются вдали от города; аэропорт Турку не является исключением из правила, так что до вокзала нас должен был довезти старенький автобус. Ожидая его, мы набились в жалкое помещение, где уже теснились люди самого разного сорта. Я не успел их рассмотреть, потому что должен был пройти паспортный и таможенный контроль, где меня, как это бывает во всех странах при въезде, стали расспрашивать.

Но я ничего не понял; вопросы, очевидно, классические, задавались на финском, тяжелые удары слов этого грубого языка, произносимые с ударением, делаемым на каждом слоге, ударили меня по ушам и повергли в растерянность. Я с любопытством выслушал полицейского и таможенника и лишь протянул им в ответ свой паспорт, который, правда, на французском языке, призывал всех друзей и союзников нашей Республики оказывать мне содействие в моей миссии. Они, похоже, не спешили понимать, а я, со своей стороны, тоже не торопился. Дело могло бы затянуться, не вмешайся улыбчивый персонаж, тоже транзитник, который на чистейшем французском предложил мне свою помощь, чем устранил лингвистические и прочие трудности.

Это был финский гражданин, который любезно проводил меня до аэровокзала Турку, куда мы вместе с остальными доехали на автобусе. Он рассказал, что постоянно живет в Париже, в XV округе, у линии метро, идущей от площади Этуаль до Пастера, но приехал в Финляндию, чтобы предоставить себя в распоряжение своей родины; он осуществлял связь между Хельсинки и заграницей, главным образом, со Швецией. Он с извиняющимся видом объяснил мне характер своих соотечественников:

– Это дети, которые внезапно стали взрослыми и немедленно приняли американские методы. Они демонстрируют всему миру, что у них широкие замыслы, их ничто не удивляет, никто не заставит отступить. Они впустили современность в свою суровую страну. Посмотрите в деревнях на наши старые стуги[18]18
  Стуги – хижины, домики. (Примеч. авт.)


[Закрыть], рядом с которыми стоят огромные американские автомобили. Вы присутствуете при сказочных сценах из «Калевалы»: в отелях наряду с самой простой пищей подают изысканные блюда, как в Париже. Страна контрастов, одновременно привлекательная и неблагодарная. Но сейчас идет война, и только война имеет значение.

После долгой поездки через темную ночь, не нарушаемую никакими огнями, мы приехали на вокзал. Вокзал? Мрачный монумент, не освещенный, как и все остальное. Это напомнило мне привычные еще с мирного времени ночные вахты в море, когда погашены все огни, палубы и трапы погружены во тьму, глаза с трудом различают препятствия, идущий встречным курсом корабль, но постепенно привыкают к темноте, чувства обостряются, и эта самая темнота начинает казаться естественным состоянием. Турку? Еще одно из ночных плаваний, о которых я забыл, проезжая Амстердам и Стокгольм. А Турку безжалостно напомнил.

В зале ожидания, через который я прошел к поезду, было жарко натоплено. Солдаты, мужчины и женщины всех возрастов сидели на нескольких скамейках или на полу. Сильный запах человеческой толпы, одетой в сырые шерстяные и меховые вещи, смешивался со сначала неуловимым, а затем одуряющим запахом навощенного дерева. Я узнал этот запах, похожий на запахи русских вокзалов в Крыму или на Украине, одного из тех вокзалов, на которых я тоже видел солдат, мужчин и женщин разных возрастов, толпящихся перед пустым заснеженным перроном, тот же острый запах кожи, затхлого помещения и толпы.

И здесь, и там – Восток с его молчаливыми и покорными жителями, которые ждут, ждут долго, до взрыва, дающего мгновение свободы…

Поезд тронулся; шторы опущены; наружу не пробивается ни крупица света; состав медленно движется в сторону столицы. Вагон-ресторан: военное меню, обслуживают две женщины, которые относительно быстро, не говоря ни слова, проходят между столами. Они в брюках – костюм, навязанный холодом и модой, навязанной войной, который долго потом не будет удивлять, но в этот вечер, несомненно, выглядящий в моих глазах непривычно.

В течение всего пребывания в этой стране меня будут поражать порядок и чистота, несмотря на обстоятельства. Мне отлично известно, что это входит в добродетели жителей Севера; в мирное время и в военное.

В Хельсинки мы приехали около 11 часов. Я вышел, ослепленный непрозрачностью ночи. Не успел я сделать и нескольких шагов по снегу, как меня окликнули по имени; я ответил; ко мне приблизилась тень; карманный фонарик бросил на меня свой луч. Меня встречал капитан-лейтенант Алексеев, назначенный мне в помощники.

Я познакомился с ним в 1921 году, в первый свой приезд в Финляндию, когда служил на Балтийской эскадре. Бывший офицер Российского императорского флота, он эмигрировал в Гельсингфорс (тогда его еще только-только робко начинали называть Хельсинки). В силу различных обстоятельств и благодаря услугам, оказанным французскому дипломатическому представительству, он получил французское гражданство и орден Почетного легиона. В начале войны, в сентябре 1939 года, он был мобилизован в звании капитан-лейтенанта и определен на службу в стране проживания.

Я был счастлив встретиться с ним, потому что он прекрасно знал регион. Он женился на финке из знатной семьи, чей отец занимал высокие посты в Гельсингфорсе и Санкт-Петербурге, когда Финляндия еще была Великим княжеством в составе Российской империи. Кроме того, он всегда внимательно наблюдал за тем, что происходит на Востоке, и я знал, что он является настоящей ходячей энциклопедией. Пикантная деталь: один из его товарищей по выпуску из училища имел звание вице-адмирала в советском флоте.

Конечно, он был старше меня, но это не должно было создать трудностей, поскольку оба мы думали лишь об успехе нашей миссии, а для этого необходимо было работать слаженно, в команде.

Фонарик бросил второй луч на пол; Алексеев взял меня за руку и повел пешком в отель «Центральный» на краю Вокзальной площади.

Там мне предстояло прожить много недель. Комфортабельный, хорошо отапливаемый номер, в котором без труда поместилось содержимое моих чемоданов. По северному обычаю, в помещении были установлены двойные оконные рамы для лучшей защиты от холода; между рамами прокладывается слой ваты, так что царящий в это время года на улице холод не проникал внутрь. Внешнее окно прикрыто черной доской, чтобы наружу не пробивался свет: полная изоляция.

Я чувствовал спокойствие и расслабленность от завершения поездки и испытывал ощущение предвкушения работы, о которой думал с самого отъезда из Бреста. Здесь, среди серьезных людей, война не должна быть «странной».

Алексеев должен был прийти завтра утром. Я заснул со спокойной душой.

Визиты

Я хотел немедленно по прибытии представиться французскому послу. К сожалению, посольства покинули столицу после первых бомбардировок и почти весь дипломатический корпус эвакуировался в Гранкуллу. Это раблезианское[19]19
  Раблезианский – в духе Ф. Рабле, т. е. язык, которому свойственны не всегда пристойные («ниже пояса») остроты и каламбуры. Видимо, здесь автор намекает на созвучие названия финского поселка Гранкулла, которое по-французски произносится «ГранкюлаY», с французскими словами «Grand cul» (Гран кю) – «большая задница».


[Закрыть] название навело меня на разные мысли, но очень скоро я узнал, что оно означает всего-навсего «Сосновый холм», и успокоился. В посольстве я застал первого секретаря, который меня радушно встретил и сказал, когда посол сможет меня принять: назавтра я должен был отправиться в Гранкуллу на обед с ним.

А пока Алексеев предусмотрительно решил, чем я буду заниматься сегодня: обзаведусь подходящей одеждой.

Мой гардероб позволял мне неплохо чувствовать себя в городе, но в нем невозможно было выдерживать ветер и настоящий холод в сельской местности или на островах, когда мне пришлось бы столкнуться с зимой в разрушенных домах, без стекол, без дверей, где гуляет ледяной ветер, кусающий лицо, заставляющий неметь ступни ног и кисти рук, хватающий лоб в медленно сжимающиеся тиски.

Пригодиться мне могли только мои перчатки и меховая шуба. Все остальное требовалось покупать.

Этим занялась госпожа Алексеева. С нею я тоже познакомился еще в 1921 году. Однажды она пришвартовалась к моему кораблю «Марна» на маленькой яхте, на которой путешествовала по архипелагу в обществе своего мужа. Мы приняли обоих на борт… Она почти не изменилась, осталась такой же милой и решительной, а ее фигура была по-прежнему изящной и стройной. Целых два часа она водила меня по магазинам, в «Стокманн» и другие, откуда я вышел полностью экипированным: лыжные штаны, шерстяная кофта, лыжные ботинки и великолепная меховая шапка, белая, как у финских генералов.

Покупая эту шапку, я вступил в первый прямой вербальный контакт с населением Хельсинки. Продавщица, поняв, что я из Франции, спросила меня на английском, неуверенным голосом, с надеждой в глубине глаз:

– Вы приехали нам помочь, правда?

Как мне были симпатичны она и ее коллеги, заменившие ушедших на фронт мужчин! И как она напомнила мне француженок, которые в 1914–1918 годах выполняли работу сражавшихся мужчин!

Бедная маленькая финская продавщица, храбрая женщина, умевшая держаться в трудное время! Она ждала от нас помощи, помощи, которая в политических условиях текущего момента не могла прийти немедленно. И что я мог ей ответить в тот январский день 1940 года, едва приехав, еще не встретившись ни с кем из тех, «кто знает»? Помощь; какого рода? Я думал об этом по дороге в отель, когда мое внимание привлекли два покрашенных в белый цвет автомобиля с буквами RG на номерах, что в то время было кодом департамента Сены[20]20
  Департамент, включающий в себя Париж и его ближайшие окрестности.


[Закрыть]. Во время войны в белый были покрашены не только они, а вообще все машины в Финляндии, чтобы темные пятна не выделялись на снегу и не привлекали внимания наблюдателей с воздуха; простой, но эффективный камуфляж. На боках двух машин с номерами RG был нарисован большой красный крест.

Госпожа Алексеева объяснила мне, что фургоны переданы Финляндии французским Красным Крестом; они принадлежали врачебной миссии, состоявшей из двух врачей и четырех девушек-медсестер.

Вот уже помощь, подумал я; конечно, капля в море, но жест, полный великодушия. Последуют ли за ним другие?

Впоследствии я узнал, с какой отвагой эти доктора и их помощницы выполняли свою задачу, в снегу, в ближайшем тылу, перенося раненых и больных в «скорые» и отвозя их в госпитали, стойко, не щадя себя, не обращая внимания на боевые и погодные условия, показывая бойцам привычное приятное тогда лицо страны, которая сейчас – увы! – погрязла в войне без правил[21]21
  Очевидно, автор имеет в виду войну в Алжире (1954–1962), которую Франция вела против местных повстанцев, добивавшихся независимости страны, являвшейся на тот момент французской колонией.


[Закрыть].

Позднее из Франции в Финляндию, в миссию Красного Креста, приехали другие медсестры, и они тоже не разочаровали тех, кто возлагал на них надежды.

А «скорые» с номерами RG служили до конца…

На следующий день, перед тем как отправиться к послу в Гранкуллу, я посетил посольство, где мне был выделен кабинет; в скором времени должен был приехать мой секретарь, которому предстояло разбирать уже дожидавшиеся меня документы. В кабинете было все по-простому, но имелось самое необходимое. Впрочем, весьма вероятно, что я буду часто отлучаться отсюда.

Я посетил военного атташе. Этот подполковник, получивший тяжелое ранение на войне 1914 года, очень сердечно встретил капитана 2-го ранга, то есть меня. Он находился на своем посту довольно продолжительное время, а его жена имела достаточно мужества и воли, чтобы изучить финский язык, что является достославным подвигом. Раньше он командовал батальоном егерей на Лазурном Берегу; представляю себе, как он пережил резкую смену климата и обстановки. Его кабинет находился в очень красивом здании на Эспланаде, одной из главных артерий города. На стенах висели военные фотографии и карты в странном соседстве с трофеями, доставленными крупной охотничьей собакой. Здесь было комфортно, атмосфера приятная, далекая от каких бы то ни было военных действий.

Однако подполковник сразу начал рассказывать мне о последних событиях, не сдерживаясь в критике Венсенна, где располагалась французская Главная квартира. Бесспорно, в его словах имелась доля критика, неизбежная у каждого подчиненного, но некоторые его замечания показались мне заслуживающими внимания. Их можно было резюмировать одной фразой: «Если мы должны помогать Финляндии, то что нам делать в Петсамо, экзотическом месте, которое в это время года при такой погоде невыносимо для наших солдат?»

Я рассказал ему о полученных мною инструкциях, поскольку намеревался работать в тесном контакте с ним, и заявил, что о текущем положении мы обстоятельно поговорим после того, как я покончу с полагающимися визитами, которые я намерен нанести как можно скорее.

Итак, я встретился с послом, который тоже принял меня очень сердечно и решил меня представить министру иностранных дел Таннеру. Он был озабочен вопросом помощи, которую могли оказать Финляндии Франция и Великобритания. Положение было непростым. Две эти страны находились в состоянии войны с Германией, официально сохранявшей нейтралитет в советско-финском конфликте. С другой стороны, Советский Союз, воюющий с Финляндией, являлся политическим союзником Германии, но оставался нейтральным во франко-британском конфликте с Германией. Помимо этого, он по-прежнему был связан с Францией пактом 1935 года[22]22
  Имеется в виду советско-французский договор о взаимопомощи, подписанный в Париже 2 мая 1935 года.


[Закрыть].

Союзники были бы рады помочь Финляндии, но полагали, что не могут этого сделать без четко выраженной просьбы финляндской стороны. А та не шевелилась: я увидел, что после моего отъезда из Ментенона ничего не изменилось.

Меня заинтересовала Гранкулла, куда перебрался подальше от войны дипломатический корпус. Здешние комфортабельные виллы напомнили курорты, куда мы ездили в отпуск. Больше всего меня поразил снег. Я не видел его много лет, с самого моего отъезда с Севера в 1924 году. Он был прекрасным, пышным, он накрывал все вокруг толстым слоем, и никакие следы не выделялись на нем. При довольно сильном морозе, а в тот день было около минус 15°, он, казалось, улыбался мне, словно пытаясь заставить забыть, что всего несколько недель назад я был в Африке.

Здесь снег улыбался, а неподалеку отсюда, на фронте, мучил людей, ожесточенно уничтожавших друг друга!

Снег, который надолго станет моим спутником, требовательным, повелительным, жестоким, сегодня улыбался мне. Снег заменял мне море, он был таким же бескрайним, таким же загадочным, тоже скрывал драмы. Я неотрывно смотрел на него, потому что чувствовал, что в работе, которая начиналась для меня в этот день, он всегда будет присутствовать рядом, а у меня не всегда будет время восхищаться его красотой и величием и не злиться на него.

Все равно я люблю снег, как и море.

Первый официальный визит после встречи с послом я нанес полковнику Розенбройеру, отвечавшему в Министерстве обороны за связи с иностранными военными атташе. Он превосходно говорил по-французски и взялся ввести меня в круг высших финских военных и морских чинов. Сделал он это быстро, потому что нельзя было терять время.

Я познакомился с генералом Айро, начальником Генерального штаба, когда-то проходившим стажировку в парижской Высшей военной школе, потом с капитаном 1-го ранга Хаколой, начальником Морского генерального штаба. Он также частично получал образование во Франции, вскоре после 1918 года, на учебном крейсере «Жанна д’Арк». Там, на посту помощника капитана, он усовершенствовал свой французский, то есть в самых неожиданных ситуациях попеременно использовал технические термины и сочные грубые выражения. Мне предстояло часто с ним встречаться. Познакомился я с Главнокомандующим морской обороной генералом Вальве и командующим военно-морскими силами адмиралом Рахолой, проходившим обучение, как мне говорили, на итальянском флоте.

Наконец меня представили маршалу Маннергейму, Верховному главнокомандующему армией, освободителю Финляндии в 1918 году, национальному герою. Он принял меня очень любезно, изъяснялся на чистейшем французском, бывшем в ходу у петербургской аристократии, называл немцев «бошами»[23]23
  Боши – презрительная кличка, данная немцам французами. Особенно популярна была во время Первой мировой войны.


[Закрыть] (он произносил «бёши»), но оставался непроницаемым в том, что касалось его намерений.

Также я нанес визиты иностранным коллегам; особенно сильно мне хотелось поскорее встретиться с британским морским атташе, находившимся на посту длительное время и прекрасно знавшим обстановку в стране. Увидев французского атташе, он сильно удивился:

– А вы здесь зачем?

Мне было приказано не иметь секретов от представителя союзного флота, и я изложил ему цель моей миссии. Он выслушал с величайшим вниманием и сделал совершенно неожиданный вывод:

– Мы – военно-морские атташе, стало быть, должны заниматься морскими делами. Однако море замерзло и будет подо льдом еще много недель. Так что там ничего не может произойти. Вот мое мнение. Кстати, поскольку на море никакие события невозможны, я убываю в отпуск!

Я мог только восхититься его убежденностью, не разделяя при этом его взглядов, хотя новая битва при Тексе-ле[24]24
  Автор имеет в виду эпизод французских революционных войн, имевший место близ острова Тексель в Нидерландах: 23 января 1795 г. французский 8-й гусарский полк атаковал оказавшийся скованным льдом голландский флот. В результате было захвачено 14 линейных кораблей противника.


[Закрыть] между кавалерией и вмерзшим в лед флотом все-таки казалась мне более чем гипотетической. В остальном мой коллега оказался приятным собеседником, с которым я часто беседовал после его возвращения; отношения между нами установились самые сердечные. Разумеется, я нанес визит британскому послу, г-ну Верекеру.

Также я встретился с польскими дипломатами, представлявшими страну – союзницу Франции, из-за которой, в сущности, мы и ввязались в войну. В дальнейшем я постепенно познакомился и с другими представителями дипломатического корпуса, разумеется, за исключением немцев.

Мне много рассказывали о моем германском коллеге, адмирале фон Боннине, пользовавшемся в Финляндии большим уважением. Я многократно видел его издали, вид у него был очень представительный. Однако дальше наши с ним отношения не заходили.

Итак, как мне и было обещано, глава нашей дипломатической миссии привел меня к министру иностранных дел Таннеру. Тот, являясь председателем социал-демократической партии, был ярым противником коммунистической системы и, вследствие этого, ненавидел Советы. Помимо политической деятельности, он руководил крупной фирмой «Эланто». Встреча была короткой и свелась к монологу посла, желавшего прижать Таннера к стене и услышать, решится Финляндия или нет официально попросить союзников о помощи. Но его красноречие, похоже, не произвело никакого впечатления на собеседника, сохранявшего сдержанность, которую я истолковал как отказ. На выходе мой посол сказал мне:

– Ну, что вы об этом думаете, капитан? Я его достаточно энергично убалтывал?

– Вы могли бы быть поубедительнее, – ответил я.

– Хорошо, возвращаемся!

Мне пришлось постараться, чтобы он этого не делал, поскольку у меня было чувство, что мы только зря потеряли бы время.

Ситуация на фронте

Двух дней визитов и бесед оказалось достаточно, чтобы пополнить мои знания, и я мог сообщить французскому адмиралтейству свои первые впечатления. В первую очередь меня интересовало положение на фронте. В Менте-ноне мне сказали: «Разберетесь на месте». Я был на месте, и перед моими глазами разворачивалась история боевых действий, история невероятная и поразительная, учитывая исходное соотношение сил сторон.

Во-первых, следует сравнить дивизии, базовые соединения. Финская дивизия насчитывает 14 200 человек, советская – 17 500; диспропорция в вооружении очевидна, как видно из помещенной в конце книги таблицы[25]25
  См. Приложение 1.


[Закрыть]. Следует все это учитывать, говоря, что столько-то финских дивизий противостояли стольким-то советским; они не равны между собой по силам.

С материальной точки зрения финские запасы вначале были недостаточными для затяжной кампании: патронов на два с половиной месяца, артиллерийских снарядов на три недели, горючего на два месяца. Что же касается защиты границы, она ограничивалась, как мы видели, Карельским перешейком и побережьем Финского залива. Повсюду командиры соединений жаловались на слабость противотанковой обороны, авиации, ПВО, на нехватку резервов.

Тем не менее, благодаря превентивной частичной мобилизации, финнам удалось избежать суеты и неразберихи, они получили однородные, хорошо подготовленные и слаженные части и соединения, которые смогли отразить нападение с первого же дня, 30 ноября.

Участвующие в боевых действиях силы сведены в несколько армий.

Финляндия:

– армия Карельского перешейка (2-й и 3-й корпуса) под командованием генерала Эстермана (Ставка в Иматре). Резерв командующего: одна дивизия между Виипури и Коткой;

– армия «Север-Ладога»: две дивизии, составляющие 4-й корпус и занимающие фронт протяженностью в 100 км (генерал Хегглунд);

– прикрытие северной границы: несколько отдельных рот, прикрывающих 100-километровую линию до Пет-само;

– пополнение из резервистов: три дивизии.

В целом тринадцать дивизий.

На море, скованном льдом, за исключением района Турку, два сторожевика береговой охраны, несколько боевых кораблей и пять малых подводных лодок. Воздушные силы слабые.