Текст книги "Вышивка по ворованной ткани"

Перелом ключицы изменил конфигурацию отношений дома. Прежде Валя представлялась Соне и Юлии Измайловне опекаемой провинциалкой, но с этого момента стала равной. Лето пролетело незаметно. Соня ездила с шефом в командировки, Юлия Измайловна навещала родню в Питере, а Валя, как обычно, вкалывала за массажным столом.

И звонила Соне, чтоб вместе посмеяться над тем, как на первом конкурсе «Московская красавица» девушки бесстыдно ходят по подиуму в купальниках, а ведёт всё это красавчик Михаил Задорнов. Она была не хуже этих девушек, но в жизни не вышла бы в купальнике на сцену.

Осенью начали показывать «Рабыню Изауру», Валя спешила с работы, чтобы не опоздать, смотрела очередную короткую серию, обсуждала проблемы главной героини и даже плакала.

– Голубушка, это кич, – стыдила Юлия Измайловна.

– Но там всё про меня!!! – возражала Валя.

– Сериал, насколько я понимаю, о бразильском рабстве, отменённом в 1888 году?! А вы – свободная женщина!

– Это только с виду, – качала головой Валя.

Перед Новым годом без звонка ввалилась невменяемая Соня и, храпя, заснула, уронив лицо на стол, после истерики и двух стаканов водки с таблетками. Оказалось, её шеф был бандитом. И бог знает, чем занималась фирма, состоявшая из шефа, его подруги, Сони и четырёх охранников, базировавшаяся в двухкомнатной квартире.

В одной комнате не испорченный воспитанием шеф занимался со своей подругой сексом в присутствии охранников, играющих в карты. А в другой комнате Соня печатала на машинке всё, что он велел, разогревала еду и вела телефонные переговоры о встречах.

Охранники приносили деньги в картонных коробках из-под вина, и, расплачиваясь, шеф просто набивал Сонину сумку горстями купюр, приговаривая:

– Сонька у нас белая кость!

Придя в этот день на работу, Соня увидела, что подъезд огорожен, а шефа расстреляли у входа из автомата так, что наполовину размазали по стене. Оставшееся прикрыли старой простыней, и ходить мимо этого места можно было, только отвернувшись.

Соня, рыдая, убежала, бродила полдня по городу и боится теперь идти домой. Ведь её вызовут в милицию, будут допрашивать, посадят в тюрьму, хотя она ни в чём не виновата и ни одного закона не нарушила.

– Везёт тебе, Сонь, как субботнему утопленнику, – Валя гладила Соню по вздрагивающим от плача и икоты плечам.

– Как же можно? – возмущалась Юлия Измайловна. – Ведь вы интеллигентный человек!

– Потому и хочу выбраться из грёбаного Чертанова, что я интеллигентный человек, – всхлипывала Соня. – Меня каждый день в автобусе и метро то толкают, то прижимают.

И тут Юлия Измайловна обнаружила недюжинные знания о том, как прятаться от органов, накопленные в браке с сидевшим диссидентом. Объявила, что Соня пока поживёт здесь, а потом поедет в Ленинград к родственникам Юлии Измайловны.

– Помните эпиграф к «Капитанской дочке»? – строго спросила Юлия Измайловна Валю. – «Береги кафтан снову, а честь смолоду».

– Бабушка моя так говорила. Но Соня ж не знала, чем они занимаются!

– Как не знала, если он ей сумку горстями денег набивал?

Через пару недель Соня позвонила из Ленинграда и странным голосом предупредила, что возвратится не к ним, а в тайное место, где поживёт, пока Валя не проверит, нет ли в чертановском почтовом ящике повестки от следователя? И ещё, что обещала поводить одного приезжего по Москве.

– Опять куда-то влипла? – забеспокоилась Валя.

– Не то, что ты думаешь, и вообще не телефонный разговор!

Валя приехала в Чертаново, в почтовом ящике повестки к следователю не было. Зашла в квартиру, где прежде была пару раз, помогая переезжать. Плюхнулась на знакомый до боли диван, на котором спала, живя у Сони.

Её обступили и обняли родные вещи, свидетели их совместной радостной жизни с Соней до появления Геры. Ей подмигивал портрет Сониного папы, такого же задорного и кудрявого, как дочь, и портрет мамы с нежным овалом Сониного лица и улыбчивыми губами.

Ей радовались старомодные платяной шкаф, сервант, обеденный стол со стульями, трюмо с пуфиком, пузатый комод и величественный книжный шкаф. Остальное пришлось продать, оно не умещалось в однокомнатной квартире. Соня сказала по телефону: «Там вся мамочкина и папочкина мебель, всё про их жизнь! Чужие люди снесут наше прошлое на помойку…»

Чтоб посмотреть время, Валя достала из-под свитера часы-кулон с голубым стеклом фабрики «Заря», подаренные Соней и Юлией Измайловной. И её укололо, ведь часы дарят к разлуке. Она так испугалась, что нашла два чемодана и, не согласовывая с хозяйкой, собрала в них все документы, фотографии, украшения, любимые вещички.

А потом позвонила в дверь соседей, и те сказали, что пару раз приходили милиционеры, искали Соню. И Валя попросила соседей передать милиционерам, что Соня вышла замуж и уехала в Эстонию.

Чтоб поскорей увидеть Соню и понять, что с ней, Валя решила отметить недавно прошедший день своего рождения. И чёрт с ними с деньгами. «Прагу» она бы не потянула, а позвонившая Соня посоветовала по телефону кафе «Ивушка» на Калининском проспекте, именно кафе, потому что на втором этаже одноимённый ресторан, где всё дороже. И предупредила: с ней будет приезжий.

Вале понравилось название «Ивушка», бабушка звала иву деревом бабьей магии, говорила, венки из ивовых ветвей оставляют на дороге, где должен пройти суженый. Из коры делают браслеты и ожерелья, чтоб бросать в воду ночью на Ивана Купалу, прося жениха. А чтоб удержать, вшивают ему в одежду ивовые прутики или оплетают ими ножки супружеской кровати.

– Это же мои родные места! – всплеснула руками Юлия Измайловна, и Валя застыдилась, что никогда не расспрашивала её о детстве, словно Юлия Измайловна всегда была взрослой.

Кроме Юлии Измайловны и Сони с приезжим, в «Ивушку» была приглашена сестра Юрика Леночка с мужем. Как раз два сдвинутых столика на шесть человек. С Юлией Измайловной и Соней Валя встретилась после работы возле обледенелого фонтана у метро «Арбатская».

Возле Сони стоял немолодой приятно улыбающийся мужчина в зимней куртке с меховым капюшоном. Он был совсем не криминального вида и держал в руках большой импортный пакет. Но главное, вместо большой меховой шапки на нём была простенькая вязаная шапочка.

– Это Юкка! Он финн, но любит Достоевского, – представила разрумянившаяся Соня. – Покажем ему Калининский проспект, остальное я уже показала!

Юлия Измайловна заулыбалась и сделала широкий жест рукой в изящной кожаной перчатке:

– Здесь «на Собачке» прошло моё детство! Я о Собачьей площадке, уничтоженной ради Калининского проспекта. Прежде здесь были псарни Ивана Грозного для царской охоты. Когда я была маленькой, вместо этих ужасных домов стояли старинные особнячки и знаменитый сквер, а в нём стела с львиными головами, к которой вели три каменные лестницы. Мы бегали по скверу, а няни сидели на скамейках. Но всё это снесли и людей выселили!

– Кто есть няни? – уточнил Юкка со смешным акцентом.

– Бебиситтер, – перевела Юлия Измайловна. – Киндерфрау.

– В СССР дети имел киндерфрау? – удивился Юкка.

– Конечно, не каждый имел няню, но было много женщин, потерявших на войне близких и любивших детей. Мою няню звали Анна Ивановна, каждый вечер она рассказывала новую сказку. И до смерти называла Калининский проспект «вставной челюстью Промыслова»!

– Оооо! – ответил Юкка, словно всё понял.

Они перешли к телеграфу, упёрлись в церковь Симеона Столпника, и Юлия Измайловна продолжила с преподавательской интонацией:

– Главный архитектор Москвы приказал снести эту церковь, но, когда приехал экскаватор, реставратор Антропов залез в ковш и не вылезал, пока его коллеги Алфёрова и Барановский не принесли из министерства бумагу о запрете сноса! Мой папа тоже стоял среди тех, кто защищал церковь, хотя был атеистом!

– Оооо! – кивнул Юкка и показал на вывеску о выставке морских свинок и попугайчиков на стене церкви. – Это животный?

– Здесь теперь Общество охраны природы, – попробовала объяснить Соня. – Защита божьих тварей! Понял?

– Ес, – неопределённо кивнул Юкка.

Они прибавили шагу, идя мимо Дома книги и «Малахитовой шкатулки».

– Я к знакомой ходила в дома-книжки с той стороны Калининского, – вмешалась Соня. – Они разделены на два крыла. Одно крыло прямое, другое – косое, под углом к проспекту. И там по внутреннему радио объявляли: «Товарищи сотрудники косого крыла, сегодня лифты работают только в прямом крыле!» Или то же самое про туалеты! Вот ржачка!

– Ржачка? – поднял седеющие брови Юкка.

Старуха-гардеробщица что-то буркнула, взяв у них верхнюю одежду, и тут Соня достала из пакета, принесённого финном, голубое стёганое пальто из болоньи с модными объёмными плечами.

– Подарок, – воскликнула она и стала напяливать его на Валю.

– Сама элегантность! – оценила Юлия Измайловна обновку и вручила свой подарок – духи «Рижская сирень» популярной фабрики «Дзинтарс».

– Куда мне второе? – застеснялась Валя. – В кожаном хожу, которое ты мне купила.

– Уж больно ты в кожаном мужланистая. Отсюда в этом пойдёшь, а кожаное возле урны бросим, может, кто подберёт! Мы с Юккой в «Берёзке» на чеки купили! – похвастала Соня, а Юкка радостно закивал.

– Не надо в урну, мне отдайте, – взмолилась старуха-гардеробщица, смотревшая до этого на них зверем. – Дочка поносит, денег у нас на еду еле-еле!

– Забирайте, – кивнула Соня.

В зале кафе «Ивушка» было демократично, без скатертей, и Валя застеснялась, что иностранный гость подумает, будто русские всегда так едят. Заказали столичный салат по рубль тридцать, отварной язык с зелёным горошком по шестьдесят три копейки и осетрину горячего копчения по полтора рубля порция.

– Дагестанский коньяк в чайнике будете? – устало спросила официантка.

Валя растерялась, но Соня взяла инициативу в свои руки, заказала два чайника коньяка, три бутылки «Дюшеса» и мороженое в металлических вазочках, политое сиропом шиповника и посыпанное толчёными орешками.

Тут подошла изрядно беременная сестра Юрика Леночка с мужем, стесняющаяся живота, немодного джерсового костюма и своего подарка, потому что принесла большой расписной заварочный чайник. Официантка разлила коньяк всем, кроме Леночки, и Соня подняла бокал:

– За именинницу! И чтобы в этом году сбылись все её мечты! Я ж когда увидела тебя, рыбонька, в Банном переулке, всё внутри аж зазвенело… Мне тётя Роза и тётя Хая говорили: жиличку ищи дурочку, тебя любая другая обманет и обворует. Пришла, ищу дурочку, но вдруг ты! Худая, глаза в пол-лица, в них вселенская тоска. И показалось, знаю тебя сто лет, и как-то мы с тобою связаны! И правда, рыбонька, ты мне давно сестра!

Звякнули бокалы, Юкка понюхал коньяк, показал на чайник и спросил:

– Зачем эта?

И все засмеялись, а Соня напомнила:

– Горбачёв нам запретил распивать!

Юкка, недоумевая, пожал плечами. Все начали есть, кроме Леночки, у которой был сильный токсикоз и такой же сильный страх, что её муж-сантехник быстро наберётся и что-нибудь ляпнет при иностранце.

– Здесь прекрасно готовят, – заметила Юлия Измайловна для поддержания светской беседы.

– Хочу сделать объявление! – требуя тишины, Соня постучала ножом по чайнику с дагестанским коньяком. – Мы с Юккой решили пожениться!

И вилки у всех синхронно выпали из рук, стукнувшись о тарелки.

– Подарочек на день рождения! – выдавила из себя Валя и уставилась на Юкку.

И только тут сообразила, что Соня не только с мороза, но и, согревшись, неожиданно хорошо выглядит, практически сияет, а её тугие кудряшки так развеселились, что стоят нимбом, как у Анджелы Дэвис.

– Скажи, рыбонька, где справедливость? Сколько мы с Мишелью туфель стоптали около французского посольства? – пошутила Соня. – А замуж иду за финна и склеила его в валенках!

– Финн лучше, чем француз, – улыбнулся Юкка, а у Вали заныло сердце, потому что этот проклятый старый финн приехал, чтоб навсегда отнять у неё Соню.

– Чешу мимо Грибоедовского канала, скользко, мороз, ветер сдувает, жить не хочется! Смотрю, за мной тащится и вроде не маньяк, а он спрашивает, где есть хороший кофе? – захохотала Соня, и Юкка подхватил её заливистый смех. – Я ж думаю, на фига козе баян? В смысле, финн… А потом его разглядела!

– Суженого на коне не объедешь, – ответила Валя сдержанно.

– Теперь геморрой: приглашения, визы! Но, говорят, что-то упростили, – Соня разлила коньяк и подняла бокал. – Пьём за меня и Юкку, чтобы у нас всё получилось!

Рука у Вали отяжелела и не поднималась пить за тост, но в эту секунду Соня и Юкка так посмотрели друг на друга, что Валя ясно увидела, как ивовые прутики оплетают и намертво соединяют ножки их стульев.

– Я пыталась поехать по путёвке в Болгарию, – вспомнила Юлия Измайловна. – Сперва получаете выездную визу, пишете на себя характеристику про активную общественную деятельность, «морально устойчива, политически грамотна, пользуется уважением в коллективе». Мне эту характеристику подписал «треугольник» – директор школы, секретарь парткома и председатель профкома. Потом допрос на заседании парткома, почему развелись с мужем? Потом в райкоме комиссия выживших из ума ветеранов КПСС, после этого заполнить анкету на всех родственников, включая место их жительства, работу и места захоронения! Но меня и потом завернули из-за бывшего мужа…

– Всё поменялось, – помотала головой Соня. – Разве что денег можно обменять столько же – двести рублей по госкурсу шестьдесят копеек за доллар! Но зачем мне деньги, если Юкка богатый?

Леночка, слушая всё это, забыла и о токсикозе, и о быстро подливающем коньяк из чайника муже, и глазела на Юкку как на инопланетянина. А Вале хотелось заплакать и убежать, и она сдерживалась, пока сидели за столом.

Сдерживалась и пока бродили после этого по Калининскому проспекту, где полуобмороженные люди предлагали им то что-то купить, то взвеситься на белых медицинских весах, то сделать цветное экспресс-фото за одну минуту.

– Так хочешь за границу, что готова жить с этим старым веником? – горько спросила Валя.

– Рыбонька, он изумительный! Чувствующий две палитры сразу, как говорил Герка! – обняла Соня Валю. – И мне срочно нужны твои фотки в купальнике!

– Зачем?

– Найду тебе финна, будешь рядом!

– Это не про меня, – отвернулась от неё Валя и чуть не заревела в голос.

– Если нет повестки к следователю, это не значит, что вас не ищут, – предостерегла Соню Юлия Измайловна. – Карательная машина неповоротлива, даже при Сталине попавшие в списки на арест сбегали в соседний регион и терялись для неё. Иностранное гражданство отличный выход, а потом они закроют дело!

Юкка снял Соне номер в Доме туриста неподалёку от «Юго-Западной», оставил денег и поехал в Хельсинки оформлять документы. И неуёмная Соня не знала, куда себя деть без работы, надвисала над Валей и Юлией Измайловной, лезла во все их дела. Чтобы как-то её трудоустроить, уговорили сделать перед отъездом в Финляндию ремонт в квартире тёти Розы и тёти Хаи.

А Валя очень устала от работы без отпуска, по ночам ныли спина и ноги, зато деньги уже вылезали из коробки от обуви. Хотела их положить на сберкнижку, но Соня заставила обменять на доллары и нашла через знакомых мутного делягу. Встретились с ним в подворотне, и Вале до последней секунды казалось, что он убежит с деньгами.

Но деляга повёл себя предельно корректно, вручил Вале визитку и попросил обращаться, как снова понадобится. Это была первая визитка, которую Валя взяла в руки, и она неприятно колола ладонь. После горы рублей долларов в коробке оказалось так мало, что Валя пожалела, зачем послушала Соню.

– Тебе тоже надо визитку – «Валентина Лебедева. Мастер европейского массажа и экстрасенс», – посоветовала Соня.

– Со стыда сгорю с визиткой.

Весной были выборы, точнее первые свободные и альтернативные выборы делегатов на съезд народных депутатов СССР. Все прилипли к телевизорам, потом побежали на избирательные участки, и депутатами стали совсем новые люди.

Юлия Измайловна любовалась на Ельцина и Сахарова, а Вале нравились красавчики Болдырев и Мурашов, но было неудобно об этом говорить. И ещё очень нравилась блондинка Памфилова, казавшаяся совсем беззащитной среди этих крикунов.

Другой вопрос, что всё заслонил Сонин отъезд. Они плакали всю ночь перед дорогой, расставаясь навсегда, а Юлия Измайловна и Юкка утешали их, объясняя, что всё меняется, и скоро в Хельсинки можно будет ездить на такси. Валя понемногу привыкла к Юкке, поняла, что он хороший, а главное, любит Соню и готов выполнять все её капризы.

Соня уже была на чемоданах, выкрасилась в пепельную блондинку и переоделась в грубые штаны и куртку по финской моде, боясь показаться знакомым мужа провинциалкой. Ведь Юкка виновато предупредил, что в Хельсинки в ярких платьях ходят только цветные проститутки.

А ещё потащила Валю к дорогому фотографу и потребовала съёмки во всех видах. Собралась искать на эти фотки Юкку-2, но Валя, конечно, не сняла платья, и фотограф, специализирующийся на «фото русских невест», был крайне раздражён её упрямством. В Хельсинки ездили через Ленинград, и подруги долго стояли у поезда под названием «Лев Толстой», держась за руки.

Валина жизнь ещё больше опустела, ведь Юлия Измайловна была будничным режиссёром этой жизни, а Соня – праздничным. Остались только телефонные разговоры с Хельсинки, которые подслушивались с обеих сторон, и приходилось обмениваться дежурными репликами.

Валя снова впала в монотонное зарабатывание денег, ожидание продвижения очереди в кооператив, и даже перестала болтать с куклой, подаренной Виктором Мироновичем. Быстро и бесцветно пробежало лето, а в октябре по телевизору показали Кашпировского, и Валя вопросительно уставилась на Юлию Измайловну.

– За это больше не сажают в тюрьму?

– Гипноз не запрещён, если у человека диплом психиатра!

– Это не гипноз, это целительство, за целительство сажают в тюрьму, – разволновалась Валя. – А его всё время показывают…

– Сейчас вообще непонятно, за что сажают, за что награждают. Но почему это вас волнует?

– Потому что я могу лечить руками, но боюсь. Заталкиваю это внутрь, а могла бы вылечить кучу народу!

– Знаю, руки у вас волшебные. Но существует эффект плацебо, от которого выздоравливают 30 %. У вас, конечно, не плацебо, у вас что-то такое, чему я не могу найти определение! И конечно, вы себе цены не знаете!

Кашпировский говорил с экрана, что включает в человеке систему саморегуляции, обеспечивающую выработку в организме необходимых лекарств, и что наш организм – это аптека. Вале он не нравился, гипноз казался ей насилием, но про аптеку и саморегуляцию говорила и бабушка, только не так грамотно.

Валя поинтересовалась мнением Лютиной и услышала:

– Конечно, всех их надо сажать! Джуна хоть начальство лечит, а этот вообще пирог ни с чем! Ничего, скоро всё устаканится, пересажаем!

Перед Новым годом Валя вернулась с работы и увидела Юлию Измайловну рыдающей.

– Андрей Дмитриевич умер… – прошептала Юлия Измайловна.

– Ваш бывший муж? – спросила Валя.

– Я бы так не огорчилась… Андрей Дмитриевич Сахаров! – ответила Юлия Измайловна. – Надо потеплее одеться, обещают минус двенадцать, и не забыть паспорта. Только с возрастом учишься правильно одеваться зимой на похороны.

Она стала звонить кому-то и незнакомым униженным тоном просить включить её и Валю в списки, а потом убито сказала:

– В ФИАН нас не пустят, там свой список!

Вале было неудобно спросить, куда не пустят, и она кивнула. На следующий день доехали до «Фрунзенской», у Дворца молодёжи цепью стояли милиционеры и многочасовая очередь. Цветы замерзали и становились каменными. Внутрь пускали по списку, и Валя с Юлией Измайловной попали в огромный зал со стеклянным куполом на потолке.

В нише был помещён огромный портрет старого лысого человека, и Валя вспомнила, что видела его по телевизору в качестве депутата. Гроб находился рядом с нишей, возле него на стульях сидели близкие, к ним беспрестанно подходили из потока прощающихся: плакали, обнимались, несли горящие свечи.

Фотографы бесцеремонно щёлкали это, а телевизионщики совали людям возле гроба в лицо микрофоны и требовали комментариев. Несколько иностранных репортёров даже вставали посреди толпы на стремянки. Играла музыка, а потом за рояль села старая женщина, и к ней присоединилась скрипачка помоложе.

Горы возложенных к гробу цветов периодически уносили, люди крестились и крестили покойного, некоторые пришли с маленькими детьми и поднимали их, чтобы показать им лицо Сахарова. Вале показалось, что очень много людей в зале почему-то похожи между собой: мужчины в очках с обмерзшими бородами и женщины типа Юлии Измайловны.

Подошёл седой господин в модной дублёнке с вульгарной блондинкой Валиного возраста, небрежно сказал Юлии Измайловне:

– Хорошо выглядишь! Очередь до Парка культуры, милиция сказала, проходит три тысячи в час.

– Спасибо, что вставил в список, – сухо ответила Юлия Измайловна. – А почему нет речей?

– Елена Георгиевна просила без речей.

И тут Валя поняла, что это бывший муж Юлии Измайловны, просто на домашнем фото он лет на двадцать моложе.

– Ну, нам пора, – сказала Юлия Измайловна и повела Валю к выходу.

Они вышли на улицу, и Вале показалось, что от обморожения у неё начались видения. К чёрной «Волге» метрах в десяти от них подходил Виктор Миронович. Она хотела рвануться, побежать, окликнуть его. Но подумала, что на ней старая шуба Юлии Измайловны, которая мала и коротка, а на ногах жуткие войлочные сапоги.

Да и язык прилип к нёбу, так что всё равно ничего не сможет сказать. А он шёл походкой успешного осанистого мужчины, не видел Валю, да и вообще казался погружённым в себя, ловко сел на заднее сиденье машины и умчался.

Дома согревались, включив все конфорки в кухне и помянув покойного водкой. У Вали от вопросов распух язык, но она не знала, с чего начать, боялась повести себя как слон в посудной лавке. И Юлия Измайловна, видя это, сказала:

– Люди, которых вы видели, мой прежний круг. После развода я покинула этот круг добровольно. У диссидентов принято иметь двух жён: невидную Надежду Константиновну, которая ждёт из тюрьмы, печатает на машинке листовки, ходит по вызову в органы, и Инессу Арманд, которая вдохновляет и озаряет. Мне была написана первая роль, но я действительно женщина не для полёта. Детей он иметь не мог, а усыновлять не хотел, да это и опасно для диссидента. И пожалуйста, больше никогда меня об этом не спрашивайте!

Валя никогда не видала подобных похорон. В её городке похороны проходили с криками, скандалами, пьяным мордобоем на поминках и горой конфет для детей. А в Берёзовую Рощу привозили из дальней деревни вопленицу, и она голосила: «Ой, да ж прости-прощай, родимая донюшка…» И заводила людей так, что рыдала вся округа.

Бабушка Поля говорила, что вопленица свои деньги отрабатывает. И хоть попам вопленицы не нравятся, бог-то не против, потому что людям надо помочь проплакать, прокричать беду, чтоб боль чуток отступила. И что раньше воплениц-плакальщиц звали на свадьбы, помочь невесте поголосить, как горюет, что покидает батюшку с матушкой.

А на похоронах Сахарова всё было похоже на концерт с музыкой, свечами и журналистами.

На следующий день на работе Валя шмыгала носом, и Лютина спросила, не заразит ли она гриппом.

– На похоронах вчера застудилась, – объяснила Валя. – На ночь траву заварю, завтра буду в порядке. Андрея Дмитриевича Сахарова хоронили. Моя квартирная хозяйка его уважает.

– Могли бы что-нибудь соврать, – с неприятной интонацией заметила Лютина.

– Зачем? – удивилась Валя.

– Затем, что я пока ещё возглавляю свой отдел. Вам-то что на этих похоронах? Вы – массажистка из деревни! Зачем вы-то туда потащились?

– Это бабушка у меня из деревни, а я из города, – обиделась Валя. – У нас там и завод, и фабрика!

– Какая разница? Сахаров – это диссидентские забавы! Сами говорили, нужен кооператив, – сочувственно напомнила Лютина. – Когда будут рассматривать вашу кандидатуру, мнение Первого отдела окажется решающим. И я как коммунист не смолчу!

– Похороны по телевизору показывали, там и Виктор Миронович был… – стала оправдываться Валя.

– Про Виктора Мироновича знаю раньше вас! Но где вы, а где Виктор Миронович? Станете министром, ходите куда угодно!

Вечером Юлия Измайловна сокрушалась:

– Вы как ребёнок! А я, старая дура, вас не проинструктировала! Они же вас запросто снимут с очереди на квартиру.

– Вы ни при чём. Бабушка говорила, есть такие люди, называются бедовики, у них с рождения всё плохо, – расстроилась Валя. – Это про меня. Раньше такие в монастыри уходили.

– Чтоб больше никогда не слышала от вас такой чуши! Мир меняется от каждого нашего шага! – закричала Юлия Измайловна. – Квартира – только стартовая площадка. Мне квартира досталась от родителей и дала большее чувство защищенности, чем профессия и брак. И вы достигнете в этой жизни многого. Поверьте, я много классов выпустила и хорошо знаю, что из кого получается!

На Новый год накрыли в кухне стол. Юлия Измайловна сказала:

– Мы вдвоём вовсе не потому, что изгойки. Просто я отказалась от своей среды, а вы ещё не нашли свою. И это значительно честнее, чем искусственное веселье в компании чужих людей.

Чокнулись шампанским, закусили оливье и холодцом, стали смотреть «Голубой огонёк». Было довольно скучно, ведущие куда-то послали Ярмольника, и он глупо бегал по лестницам и коридорам между номерами, а Задорнов шутил о том, что деньги скоро будут только по талонам.

Валя подумала, что если в детстве хотела нырнуть в телевизор, чтобы оказаться среди этих людей, то сейчас ни за что не променяла бы на них Юлию Измайловну. Потому что все они выглядели натужно весёлыми и фальшивыми.

Она, как всегда, ждала Пугачёву, и та пела аж дважды, сперва что-то шустрое про любовь, а потом что-то настоящее про жизнь. Валя восхитилась вторым, особенно словами «За то, что мне прямая неизбежность – Прощение обид, За всю мою безудержную нежность. И слишком гордый вид…».

– Это же стихи Цветаевой! – заметила Юлия Измайловна. – Раньше мы могли читать её только на ротапринте!

И Валя кивнула, хотя совершенно не представляла ни кто это, ни что значит «читать на ротапринте».

Прошлый год поразил тем, что стали кричать всё, о чём столько молчали, а новый и вовсе закрутил страну в центрифуге. Вале казалось, что даже пол качается под ногами. Тем более уехала Соня, на которую она привыкла опираться, и казалось, из тела вынули орган, без которого Валин организм не справляется.

Юлия Измайловна каждый день встречала ошеломляющей новостью:

– Румыния запретила коммунистов!

– Литва провозгласила независимость от СССР!

– Эстония провозгласила независимость от СССР!

– Латвия провозгласила независимость от СССР!

– В Баку погромы армян!

– В Нагорный Карабах введены войска!

– Горбачёв подписал указ о возвращении Ростроповича и Вишневской!

– А их выгнали? – уточнила Валя, плохо понимая, о ком речь. – За что?

– За многое, к тому же Ростропович оформил дворником Солженицына на свою дачу!

– И Солженицын не обиделся? Он же вроде писатель.

– По закону о тунеядстве человека судят через четыре месяца. Ростропович его спас!

– Моего отца никто не судил, – пожала плечами Валя. – И других алкашей в наших бараках никто не судил…

Потом открылся «Макдоналдс», и Валя тянула туда Юлию Измайловну. Но та отказывалась, и Валя даже пожаловалась на неё Соне.

– «Макдоналдс», рыбонька, это котлета из плохого мяса в плохой булке, набитой сахаром, – ответила на это Соня. – Возьми булку, сунь туда котлету и добавь салата, кетчупа, майонеза, чтоб потом болел живот! Как они посмели уничтожить кафе «Лира»? Там были модные люди, атмосфера свободы! Подавали в гранёных стаканах кофейные напитки «Три топорика» и «Отвар каменного угля» по мотивам Ремарка! Как можно было заменить это «Макдоналдсом», в котором в Хельсинки едят школьники и бездомные?

– В Хельсинки есть бездомные? – изумилась Валя.

– Полно! Некоторые с детьми в колясках!

И в голове у Вали всё снова затрещало по швам, ведь Соня рассказывала о нудной, но сытой красивой жизни. И о том, что у всех финнов «пониженное давление», им поесть, поработать и поспать. Да ещё и ужасный климат. И ни слова о бездомных.

Однако Юлия Измайловна собиралась идти с Валей в начале февраля вовсе не в «Макдоналдс», а на демонстрацию. Но Валю не отпустили с работы, и вечером она увидела по телевизору 200-тысячную толпу, заполонившую Манежную площадь с плакатами «Долой КПСС!».

А через несколько дней Верховный Совет проголосовал за отмену «руководящей роли КПСС», и это было как в сказке. Первого мая Юлия Измайловна всё-таки повела Валю на альтернативную демонстрацию демократических сил, хотя Валя удивилась, зачем альтернативная демонстрация, все же одинаково хотят праздника?

Но понимала, что Юлии Измайловне важно появиться среди старых знакомых, а кроме Вали, пойти не с кем, не звать же коллег-учителей. Они вышли у метро «Площадь Революции», присоединились к стайке знакомых Юлии Измайловны. Один мужчина рассказал, что её бывший муж в санатории из-за сердца, Юлия Измайловна огорчилась.

Валя ждала, что их, как на похоронах Сахарова, пустят по списку, но колонна, распаляясь, самостоятельно ринулась на Красную площадь. И когда голова этой огромной толпы, ступив на священный булыжник, увидела на мавзолее правительство в серых пальто и шляпах, демонстранты вмиг стали как пьяные и заревели, как медведи.

На лозунгах у них было «долой» всё подряд, и коммунистов, и советское прошлое, и стоящего на трибуне Горбачёва. Вся эта ревущая масса вылилась на Красную площадь, как тесто в форму, и продолжила орать всё, что написано на лозунгах.

Валя удивилась, что это произошло как по команде, хотя дать команду такому количеству людей не мог никто. И случилось невероятное – важные начальники в серых пальто и шляпах, привыкшие к организованным демонстрациям, засуетились на трибуне и начали неуклюже драпать.

Вале показалось, что снова видит фильм «Три толстяка», где народ выгоняет толстяков. Она словно заразилась от толпы и была меньше всего похожа на танцующих девушек с вышитого матерью коврика. Да что она, когда даже безупречно выдержанная Юлия Измайловна истошно орала:

– Перемен мы ждём, перемен!

Это сорвало и военный парад, и телетрансляцию. Советское телевидение не могло показать миру, как драпают начальники, камеры изящно ушли на кремлёвские звезды, и эфир срочно закончился.

– В нас не будут стрелять? – спросила Валя, хотя ей было уже всё равно.

– Невозможно перестрелять такое количество людей!

Но так было в Москве, а в поспешно выходящих из состава СССР республиках вспыхнула резня под националистическими лозунгами. Резали русских, решив, что пробил часть мести за социализм, который они когда-то более чем добровольно приняли.