Текст книги "Вышивка по ворованной ткани"

Местные элиты благословляли резню, уверяли, что выход из Союза гарантирует республикам не только возрождение традиций, но и немедленный подъём экономики. А в России в ответ появилось общество «Память». Его буйные члены раздавали листовки про всемирный жидомасонский заговор и устраивали публичные скандалы с мордобоем.

Каждый раз, когда Валя выходила из метро, парень в чёрной куртке и чёрных сапогах вручал ей листовку, которую она выбрасывала, не читая. А однажды вступил в беседу:

– Вижу, ты стопудово русская! Держи, даю только тебе! Диктуй телефончик, позову на наше собрание. Там только русские!

И вручил Вале кипу листков, напечатанных на ротапринте. Она разобрала в них что-то про тайную коалицию евреев и масонов, решивших установить всемирное господство, разволновалась и решила посоветоваться.

– Зачем вы взяли этот мусор? Это же о Протоколах сионских мудрецов! – возмутилась Юлия Измайловна.

– Так ведь они управляют миром.

– Протоколы сионских мудрецов – подделка, о чём знает любой образованный человек. Вы же смотрите новости, видите, сколько израильтян погибает от терактов с начала интифады. Как они могут управлять миром, если не справляются с палестинскими подростками?

– И то правда, – согласилась Валя.

Она постеснялась уточнить, что значит «интифада», выбросила листки, а парню в чёрной куртке и чёрных сапогах пригрозила милицией, что возымело немедленный эффект.

А ещё её окликнула на улице официантка из Дома кино, и Валя обрадовалась ей, как весточке из своей нескладной киношной жизни. Официантка рассказала, что Лошадин женился на страшненькой немке, приводил её в ресторан, а теперь снимает кино в Германии.

У Куклиной умер от инфаркта влиятельный муж, и теперь её не берут даже на эпизоды. Кирилла Лебедева давно никто не видел, а Боря Хмельницкий, как и прежде, заходит каждый день. Вале стало жаль Кирилла, но она остановила себя. Похвастала, что работает в министерстве, и соврала, что живёт у нового мужа на «Юго-Западной».

– Молодец! – порадовалась официантка. – Мы про своих клиентов всё знаем, кто с кем спит, кто у кого деньги одалживает. Артисткам всё равно, лишь бы снимали, а ты ж нормальная девка, тебе нужна нормальная жизнь!

И Вале показалось, что вся история с Домом кино была не с ней, а с какой-то дурочкой, жаждущей замужества, красивой жизни и не подозревающей, что бесплатный сыр бывает только в мышеловке.

Магазинные полки внезапно опустели, в «комках», как называли кооперативные ларьки, было очень дорого, а талоны давали не на все продукты. И Валя стала захаживать на стихийный рынок к ГУМу, где с раскладных столиков и ящиков продавали всё, что успели сшить кооператоры, а заодно еду и водку из-под полы.

Напротив «кремлёвского» рынка вырос городок, которому до образа цыганского табора не хватало только гитар, лошадей и повозок. Люди ютились в палатках и жутких картонных сооружениях, укреплённых всем, что попалось под руку. Среди них были потерявшие жильё, ходоки-жалобщики к Горбачёву, колдуны, пророки, изобретатели вечного двигателя, попрошайки и сумасшедшие.

Некоторые жили там с малыми детьми, сидели под плакатами со своей, написанной фломастером историей, охотно рассказывали её прохожим и принимали подношения. Страна превратилась в скоростную карусель, с которой сваливались, приземляясь в палаточном лагере Красной площади, те, кто плохо держался или плохо пристегнулся.

Валя понимала это и вцепилась в работу зубами, правда, и прежде выкладывалась полностью. А эти люди сидели, ожидая, что из Спасских ворот выйдет Горбачёв, махнёт волшебной палочкой, и всё у них заколосится. Однажды Валя шла мимо, и её схватил за рукав проживающий в палатке обросший мужичонка в странной шляпе и красных сапогах на высоком каблуке:

– Заходи в палатку! За полцены сниму «венец безбрачия»!

– А ничего, что я второй раз замужем? – попробовала улыбнуться Валя.

– Пустое, оба раза по нужде выскакивала, – сощурил он тёмные цыганские глаза. – Говорю ж, за полцены!

– Мели, Емеля, твоя неделя! – фыркнула Валя, а про себя зло подумала: «профессионал».

– Дура, – крикнул он ей в спину. – Так и будешь по старости по чужим мужикам шариться!

Валю неприятно поразило, что видна, как на ладони. Она даже возмутилась про себя, кто же им разрешил этот палаточный городок? Ведь понимала жизнь исключительно как список разрешений.

Когда приняли закон о собственности, Валя не подумала, что это как-то касается и её, тем более Лютина, лежа на массаже, каждый раз обещала, что скоро весь этот бардак кончится, кооператоров и экстрасенсов пересажают, а страна снова заживёт по-людски.

Но когда суверенитета потребовали Молдавия, Украина и Белоруссия, это показалось краем даже Лютиной, ведь они, в отличие от прибалтов, были «своими».

– Потому что не хотят жить под Россией, – объясняла Юлия Измайловна. – И это их право.

Но Валя ни капельки не понимала, почему не хотят. Зато поняла, что Горбачёв издал указ о реабилитации жертв сталинских репрессий, то есть про её деда. И Юлия Измайловна повела Валю на открытие Соловецкого камня, где было много народу, речей, цветов и горящих свечей.

И Валя почувствовала в толпе странную осязаемую нить, протягиваемую к деду и бабушке Поле, и ко всем этим людям, потерявшим близких в сталинской мясорубке. Увидела слёзы в глазах пожилой женщины, ком подступил к горлу, и тоже заплакала, не отдавая себе отчёта в том, что плачет по деду с фотографии, по несложившейся бабушкиной жизни, по отцу, ставшему из-за этого алкоголиком, по материной судьбе и своему ужасному детству.

– Почему он Соловецкий? – спросила Валя Юлию Измайловну.

– Привезли с Соловков из Соловецкого лагеря особого назначения. Сокращенно СЛОН.

– А в учебниках про это пишут?

– Теперь напишут!

Потом погиб Виктор Цой, которого оплакивали громче, чем Брежнева, Андропова и Черненко, вместе взятых. На стене Кривоарбатского переулка кто-то написал большими буквами: «Сегодня погиб Виктор Цой». А в ответ приписали: «Цой жив».

И пошло, и поехало. Там всегда собирались люди, рисовали на стене, писали цитаты из его песен, и оставляли надписи друг другу. И поражённая Валя снова спрашивала:

– А кто им разрешил?

– Им разрешили перемены, – терпеливо отвечала Юлия Измайловна.

Со станциями метро началась чехарда: «Площадь Свердлова» стала «Театральной», «Дзержинская» – «Лубянкой», «Кировская» – «Чистыми прудами». Люди назначали встречи и путались. Зато в метро появились девушки в «лосинах», говоря простым языком – в холодных рейтузах. Лосины обтягивали всё, что было ниже пояса, и Валя считала это стыдобищей.

А потом произошло немыслимое: на демонстрации 7 ноября слесарь Ижорского завода Шмонов, надев парик и наклеив усы, стрелял в Горбачёва как в шпионском кино. Но милиционер успел ударить по стволу, и пули ушли в сторону ГУМа.

Трансляция демонстрации была прервана и заменена концертом классической музыки, а в передаче «Время» сказали про два выстрела в воздух из обреза охотничьего ружья, и Валя еле дотерпела, чтоб расспросить Лютину.

– Этот маньяк хотел и Лукьянова застрелить до кучи! Полежит в психушке, остынет, – поморщилась Лютина. – Я ж говорю, сажать надо всех подряд!

Но вскоре арестовали другого маньяка – Чикатило, убившего 65 человек. Некрофила, педофила и каннибала с 24-летним стажем в КПСС. Газеты описали все его преступления подробно, и Валя не спала после прочитанного несколько ночей.

– Старшеклассники стали неуправляемыми, – жаловалась Юлия Измайловна. – И непонятно, как говорить о ценности образования, если у одних родители ездят в Польшу за люстрами и хрусталём, а у других в Турцию за куртками и дублёнками. А у третьих бабушки торгуют сигаретами! Пачку «Явы» за сорок копеек продают у метро по пять рублей!

– Это что! У меня по дороге на работу старуха бычки продаёт! Собирает из урн, фасует и продаёт! Я ей: представляете, какой на них букет микробов? – поддержала тему Валя. – А она: ты, что ли, будешь меня кормить?

24 декабря на Красную площадь вышли солдатские матери, и весь мир узнал, что только за 1990 год во время службы в советских вооружённых силах погибло около 6000 ни с кем не воевавших парней. И это потрясло больше, чем все выходы республик из состава СССР.

А вскоре снесли палаточный городок на Красной площади. Его жителей предупредили, они не поверили, но в полночь подъехал ОМОН и увёз их без особого сопротивления. Мусорные машины разобрали нехитрый скарб палаточников. Это успела снять пара иностранных журналистов, но скандала не получилось.

Так что новогоднее шампанское Валя с Юлией Измайловной поднимали за то, чтобы следующий 1991 год был спокойней и понятней. А Соня и Юкка чокались «по телефону», завидуя из своего сонного царства их бурной жизни.

– Что у вас, рыбонька, совсем нового? – спрашивала Соня.

– У нас всё новое! Открыли какие-то коммерческие банки, все их боятся! По транзистору теперь играют иностранную музыку, да ещё казино появилось!

– Казино? Ты, рыбонька, ничего не путаешь?

– Чего мне путать? Мяса и мыла нет, а казино есть! Все ржут!

– Консервов и мыла пришлю со знакомыми. Но кто ж в казино сидит?

– Такие, как твой бывший начальник. Мы без мяса нормально, теперь вместо мяса «ножки Буша»!

– Чьи ножки????

– Буша!!! Представляешь, везде торгуют американскими куриными окорочками, – пояснила Валя. – Жирные, как свинячьи! Понять не могу, сколько ног у американских кур, что нам их столько шлют? Сороконожки, что ли?

– Рыбонька, у американских кур две ноги, но есть их нельзя. Их в Америке даже нищие не едят! В это бедро фигачат гормон роста и антибиотики, потому американцы жрут только грудки и крылышки!

– А остальное куда девают?

– Вам присылают. В Хельсинки кур продают по частям. Отдельно грудки, ножки, печёнки, желудки…

– Зачем? – не поняла Валя.

– Чтобы меньше стоять у плиты.

– А кто же их так разделывает? – снова не поняла Валя.

– Птицефабрики! Короче, не вздумай есть американские ноги!

И не было смысла объяснять Соне, что голод всё-таки вреднее фальшивых окорочков, и что полно семей, где один сваренный на всех в супе окорочок – праздничный обед.

Или рассказывать, как Валя прёт на себе упаковку окорочков, потом они размораживают их с Юлией Измайловной в ванной, раздирают, поштучно заворачивают каждый в бумагу и устраивают в заморозке или на балконе.

Юлия Измайловна долго привыкала называть этот продукт «ножками Буша», а потом призналась, что в войну американцы поставляли нам по ленд-лизу яичный порошок, который неприлично называли «яйца Рузвельта». Она была тогда подростком и смущалась, когда так говорили.

А в «Голубом огоньке» под Новый год пела и плясала навязшая в зубах колода, и Юлия Измайловна радовалась, что среди них выступили Макаревич и Агузарова, хотя Валя не поняла, в чём прелесть последних.

Драматургия крутилась вокруг спящего ребёнка, которому попсовые звёзды, танцоры и клоуны не давали спать. Вале было жаль и ребёнка, и себя, вымотавшуюся за год, и она заснула, сидя на стуле, даже не дождавшись номера Пугачёвой.

Новый год начался с того, что Литву попытались вернуть «в семью советских народов» с помощью спецназа и «Альфы», взявших ночью штурмом Вильнюсский телецентр. Население дало отпор, погибло пятнадцать человек, были ранены тысячи, но никто за это не ответил. Ведь приказ, якобы отданный Горбачёвым, оказался фальшивкой.

А вскоре грянула «Павловская реформа»: в девять вечера по телевизору объявили об обмене пятидесятирублёвок и сторублёвок образца 1961 года. На обмен отвели три дня – со среды по пятницу, одному человеку обменивали не больше тысячи рублей!

Валя не знала, что так бывает, и совершенно оцепенела, а Юлия Измайловна напомнила:

– Соне поклонитесь в ножки, что заставила поменять на доллары! Не то бы пошла ваша коробка с деньгами прахом!

Валя не спала всю ночь, представив, что все её деньги, все её часы, месяцы и годы у массажного стола могли превратиться в пыль. А утром узнала, скольких эта беда настигла.

Сообразительные стали менять купюры в кассах метро и отправлять самим себе денежные переводы в отделениях почты при вокзалах, работавших до полуночи. Кто-то с этой целью бросился покупать самые дорогие железнодорожные и аэрофлотские билеты, чтобы потом сдать их.

А некоторые додумались отправлять переводы по несуществующим адресам, несуществующим людям, чтобы почта возвращала их обратно с прежними суммами свежих купюр.

В министерстве обмен проходил организованно, и Валя спокойно принесла немного своих купюр и купюр Юлии Измайловны. Та не шиковала, хотя получала пенсию, зарплату и плату за комнату, но ежемесячно посылала деньги тем самым ленинградским родственникам, к которым отправляла Соню.

Стоял жестокий январь, люди у ближайшей сберкассы толпились в длиннющей очереди, составляли списки, слюнявили химические карандаши, писали на ладошках номера. Обмораживались, бегали греться в соседний магазин, дрались, плакали, пили нитроглицерин и ругали Горбачёва.

Смотреть на это было невозможно, особенно на растерянных старух в вязаных беретах и стариков в меховых шапках с опущенными ушами. Было видно, как давно они купили свои заношенные зимние пальто и облезлые шубки, и как экономили на еде, чтобы накопить на чёрный день.

Вале было стыдно, что поменяла деньги не с ними, а в министерстве. И она подумала о матери, вкалывающей на фабрике, порадовалась, что та лучше одета, не экономит и благодаря Вале не стоит в такой очереди.

Но вечером позвонила мать, как всегда, дала один междугородний звонок с телефона соседа-ветерана, чтоб Валя перезванивала и сама оплачивала разговор. Мать ревела как белуга.

Оказалось, что присылаемые Валей дефицитные консервы из министерских продуктовых заказов она продавала на фабрике, складывая деньги в кубышку, а теперь их не обменять и не потратить. В сберкассы городка новых денег привезли по минимуму, и все они пошли начальству.

– На что ж нам, доча, столько роскоши-то? Куда ж ты нас так балуешь? Нам одна шпрота на Новый год, одна на 7 ноября, одна на 8 марта, одна на 23 февраля, одна на Первомай! – оправдывалась мать. – Печень трескова больно жирная, а краба аж открывать страшно! Мы его сроду не ели!

– Ну, ведь это нечестно! – пожаловалась Валя Юлии Измайловне. – Старики ведь не на большой дороге с ножиком эти деньги заработали.

– Денежные реформы проводились в стране с времён Елены Глинской, матери Ивана Грозного.

– При чём тут Иван Грозный? Они в очереди стоят с палками, еле ноги возят по гололёду! Они ж себе «на смерть» собирали!

– В стране скопился избыток денежной массы, – мягко возразила Юлия Измайловна.

– У моей матери он скопился? Да она так жила, что на банку шпрот молится, как на икону!

– Проблема в том, что у вашей мамы нет с вами диалога.

– А кто её диалогу-то учил? Меня Соня научила не быть серой мышью, а вы научили разговаривать. А мать-то учили, что не так, за косы да головой об пол. Рассказывала, что ремни берегли, ремнями детей не пороли, ремни дорогие, об задницу сносятся! Вожжами пороли, им что сделается?

Юлия Измайловна помолчала и добавила:

– В конце концов, все эти люди поддерживали своими телами тоталитарную империю, пусть скажут теперь самим себе за это спасибо!

Однако Лютина вполне согласилась с Валей:

– Есть мнение, что Горбачёв с Павловым мошенники! Простой народ ограбили, а ворам в законе заранее про обмен стукнули. Гнида Геращенко сказал: «Обмена купюр не будет! Даю руку на отсечение!» Это им так не пройдёт!

В феврале Ельцин объявил по телевизору, что отмежёвывается от политики Горбачёва и требует его отставки.

– Хоть кто-то заступился за обворованных стариков, – порадовалась Валя.

– Нобелевскую премию мира Горбачёву дали за то, что показал, что мы больше не ГУЛАГ, а нормальная страна, – напомнила Юлия Измайловна. – Он сломал Берлинскую стену! И кстати, оба его деда репрессированы в тридцатые.

– Нам-то что до Берлинской стены? Старикам нашим что, когда у них под матрацем теперь не деньги, а крашеные бумажки?

– При попытке перебраться через стену из Восточного Берлина в Западный было застрелено больше тысячи человек!

– Тысячи??? – устыдилась Валя и совсем запуталась, кто в паре «Горбачёв-Ельцин» плохой, а кто хороший.

Вскоре начались митинги в поддержку Ельцина, а в марте к ним присоединились забастовки шахтёров. За две недели до 12 июня объявили о выборах президента и вице-президента России, хотя никто не понимал, кто такой президент и как его выбирают.

Город внезапно залепили плакатами, а листовками заклеили даже замочные скважины в дверях, чтоб человек поневоле прочитал слоган и увидел лицо баллотирующегося. В президенты шли Ельцин, Рыжков, Жириновский, Тулеев, Макашов и Бакатин.

Агитаторы ломились в квартиры, рассказывая о достоинствах своего кандидата и недостатках его соперников. В метро они ходили по вагонам и насильно совали листовки людям в сумки. Такая агитация была в новинку, и Валя каждый раз с отвращением выбрасывала листовки, читая что-то типа «Известны Ельцина затеи, Европа, Штаты, богатеи!» или «ВЧК-ОГПУ-НКВД-МГБ-КГБ! Забыли? Зюганов напомнит!».

– Надеюсь, вы сделаете правильный выбор! – змеино улыбнулась Лютина.

– Я голосовать не хожу, – соврала Валя.

Юлия Измайловна поехала с Валей на её участок и проследила, чтоб та проголосовала за Ельцина, но Валя так и планировала, ведь видела остальных кандидатов по телевизору. Рыжков был замшелый, Жириновский – неприятный, Тулеев – вальяжный, Макашов – сапог, а Бакатин – вообще гэбист. Так что, конечно, за Ельцина.

Прежде население не спрашивали, за кого голосовать, решали это под кремлёвским ковром, и потому голосующие растерялись. Ельцин был таким же «партийным начальником», как Горбачёв, но он не отнимал у населения при обмене последние деньги из чулка.

Он не так много ездил за границу, и жена его не так модничала, как Раиса Горбачёва. Красные газеты писали, что её одевают самые дорогие французские дизайнеры. Но Лютина, хоть и не любила Горбачёву, рассказала, что её одевают наши модельеры: Московский Дом моды «Кузнецкий Мост» и Слава Зайцев, ставший директором Дома моды на проспекте Мира.

И конечно, не смогла не добавить, что отец Славы сидел после плена в лагере как изменник родины и что о Славе постоянно пишут иностранные журналы, можно сказать, выманивают его. Так что нечего ему ездить за границу, не дай бог, там останется.

Горбачёва народ не ценил, упивался анекдотом, что фамилия Горбачёв расшифровывается как «Граждане, обождите радоваться, Брежнева, Андропова, Черненко ещё вспомните!» и распевал частушку: «По России мчится тройка: Мишка! Райка! Перестройка!..»

Коротко стриженного толстого отца реформы Павлова именовали не иначе, как Ёжиком, а его визит в Лондон «Ёжиком в тумане». А начальника госбанка Геращенко, клявшегося дать отрубить руку, если будет денежная реформа, называли «Венера Милосская».

По телевизору обещали, что с января следующего года россияне смогут ездить за границу, но никто этому не верил. Считали, будет как с денежной реформой. И вспоминали шутку про девушку, что приходит на приём к Брежневу, просит открыть границы, а он отвечает:

– У-тю-тю, козочка! Хочешь, чтоб мы с тобой вдвоём остались?

Возвращаясь с работы, Валя впивалась глазами в телевизор «Радуга», ела перед ним, а то и вовсе забывала поесть и, не отрываясь, смотрела передачу «Будка гласности», идущую из странного сооружения, поставленного на Красной площади. Заходившие в будку говорили в прямой эфир, что хотели.

Такого никогда не было: они агитировали, жаловались, что пусто в магазинах, что пенсии крохотны, обещали к концу недели ядерную войну, объяснялись в любви, шутили, матерились и передавали приветы близким. Это было ужасно странно, потому что они были живые, настоящие, незарежиссированные, и всех их хотелось расцеловать. Даже хамящих подростков, сумасшедших и «чайников».

Как-то вечером, придя с работы, Валя увидела, что Юлия Измайловна простудилась. Заварила ей липовый цвет, велела повязать на шею красный шерстяной шарф и обещала к ночи полечить руками. А себе разогрела супа из присланных матерью сушёных белых грибов и замерла с тарелкой перед телевизором.

Валя обожала передачи в жанре интервью, а в студии обаятельный Сергей Шолохов брал интервью у незнакомца с удивительно красивым лицом.

– У меня есть совершенно неопровержимые доказательства, что вся Октябрьская революция делалась людьми, которые много лет потребляли соответствующие грибы. И грибы в процессе того, как они были потребляемы этими людьми, вытесняли в этих людях их личность, эти люди становились грибами, – убеждённо сказал красивый незнакомец. – То есть я просто-напросто хочу сказать, что Ленин был грибом. Грибом. Более того, он был не только грибом, он был ещё помимо всего радиоволной. Понимаете?

Валя крепко зажмурилась и снова открыла глаза, но незнакомец продолжал:

– Сейчас я вам покажу вещь, которая меня сначала, ну, просто ввела в состояние шока. Это что-то невероятное. Сейчас я вам продемонстрирую одну из схем, и вы поймёте, насколько важно… Вот посмотрите, это броневик, хорошо нам известный броневик, на котором Владимир Ильич выступал. Это разрез броневика, это его внутренняя часть. А теперь обратите внимание – это мухомор, а это грибница. Обратите внимание, что грибница и броневик в срезе своём практически идентичны.

Валя отставила тарелку с грибным супом, её затошнило.

– Очень похоже. Даже дверь есть, – кивнул Сергей Шолохов.

Незнакомец продолжил:

– Ну, не дверь, это какие-то определённые поры соответствующие, находящиеся в грибнице, которые содержат влагу и содержат выжимку из тех полезных ископаемых, которые необходимы для питания мухомора. Понимаете? Совершенно одно и то же. Я могу даже на основании этого предположить, что у нас нет верхушки. Верхушка, это, собственно, Владимир Ильич, вот. Идентификация Владимира Ильича и мухомора. То есть если броневик – это грибница, то мухомор – это Ленин.

Валя ворвалась без стука в комнату Юлии Измайловны:

– Извините, очень важно! Вы не могли бы посмотреть сейчас телевизор?

– Что такое? Снова денежная реформа?

– Не могу словами… – умоляюще посмотрела на неё Валя.

Простуженная Юлия Измайловна неохотно встала, накинула на ночнушку халат и вошла в кухню. Незнакомец продолжал с экрана:

– Другие факты. До сих пор все исследователи не могли прийти к единому мнению по поводу псевдонима, который взял себе Владимир Ильич – Ленин. Понимаете? Потому что существует несколько точек зрения, почему он взял себе такой загадочный псевдоним. Если прочитать слово «Ленин» справа налево, получится слово «нинел», а точнее «нинель». Понимаете? Нинель – это знаменитое французское блюдо, приготовленное из…

– Из грибов? – спросил Шолохов в ужасе, идентичном Валиному.

– Кто это? – удивилась Юлия Измайловна.

– Учёный. Доказывает, что Ленин – гриб! Схемы рисует!

– В каком смысле гриб?

Незнакомец в это время сказал:

– Вспомните замечательную фразу, которую Ленин говорил, слушая «Аппассионату». «Божественная, нечеловеческая музыка». Само по себе это уже говорит о каком-то особом восприятии музыки. Божественная, нечеловеческая музыка. Если ещё принять во внимание, что её написал Бетховен, а Бетховен, как вам известно, переводится как «грибной дух… „Бет“ – грибной, „ховен“ – дух», то тогда тоже возникает определённая связь. Понимаете, всё укладывается!

– Юлия Измайловна, что это? – спросила Валя, казалось, что сейчас у неё лопнет мозг.

Та в недоумении пожала плечами:

– В смутное время возникают самые странные теории, не понимаю, зачем это показывать по телевизору?

– Сами говорили, гласность открывает народу все тайны. Значит, в мавзолее лежит гриб?

А незнакомец сказал с экрана:

– Я наткнулся на фразу из письма Ленина Плеханову. Фраза звучит так: «Вчера объелся грибов, чувствовал себя изумительно»…

– Вы устали, идите спать и выключите этих сумасшедших! – потребовала Юлия Измайловна.

Валя выключила телевизор, вылила в унитаз недоеденный грибной суп, легла, но не могла заснуть. Спросить, что это, было не у кого, звонить Соне в Финляндию дорого. Ужас состоял ещё и в том, что бабушка Поля тоже говорила, что леший принимает любой рост, в лесу вровень с деревьями, на лугу вровень с травой.

Но часто является в виде гриба, только его тронула, чтоб положить в лукошко, начинает хохотать да бить в ладоши. А если девка красивая, уводит с собой и отпускает брюхатую. И надо брать в лес по грибы медную пуговицу, потому что леший-гриб боится кинутой в него медной пуговицы.

Валя поняла, что дальше так жить нельзя, надо срочно идти учиться, чтоб понимать хоть что-то вокруг. Она ведь не знала, что на следующий день в обком партии только что переименованного Санкт-Петербурга ворвётся толпа старых большевиков с криком:

– Правда, что Ленин – гриб?

И перепуганная завидеологией обкома Галина Баринова чётко по-партийному ответит:

– Нет! Потому что млекопитающее не может быть растением!

И хорошо, что Валя этого не знала, потому что была не готова понять, кто такие Шолохов и Курёхин, что такое стёб и зачем его показывают по телевизору доверчивым людям. И когда объяснили, что это шутка, важная для дегероизации Ленина, Валя испугалась ещё больше, потому что не была готова к тому, что телевидение может так шутить, ведь она ему верила.

Хотя уже и её мало что удивляло. Даже то, что в универсамах буквально дрались за куски мяса, обёрнутые в плёнку так, чтоб не было видно, что внутри. Продавщица вывозила гору этих кусков на тележке, швыряла в прилавок-холодильник, как собакам, и люди выхватывали эти куски, как собаки, им надо было накормить семьи.

Валя не умела драться за мясо, ей было стыдно на это смотреть. Юлия Измайловна тем более. И они как-то приспособились перебиваться дорогим полуготовым из кулинарии и «ножками Буша». Понимали, это трудности переходного периода, с которыми надо смириться, и вовсе не самые изматывающие в нынешнем меню трудностей.

Девятнадцатого августа был понедельник, но в министерстве устроили выходной – морили тараканов. Валя запланировала уйму домашних дел: подшить сарафан, погладить выстиранное постельное бельё, отоварить талоны на стиральный порошок, сахар и подсолнечное масло.

Но Юлия Измайловна постучала утром в дверь комнаты незнакомо требовательным стуком.

– Собирайтесь на митинг! – сказала она взволнованно. – В стране переворот, Горбачёв арестован, власть взяли коммуняки! В городе танки!

– Опять по телевизору разыгрывают, – не поверила Валя, потому что это выглядело нелепей, чем проказы Шолохова и Курёхина.

Выбежала в кухню, но по телевизору шло «Лебединое озеро», и балерины в пышных пачках борзо перебирали ногами. Валя вопросительно глянула на Юлию Измайловну, и та стала крутить переключатель программ.

Но по всем программам те же самые балерины в пышных пачках так же борзо перебирали ногами… От этого стало страшней, чем от «Ленина-гриба», и Валя рывком выключила телевизор, словно он мог взорваться или загореться.

– Как одеваться? – испуганно спросила она.

– Ярко! Возможно, в нас будут стрелять… – тихо ответила Юлия Измайловна.

Стрелять так стрелять, подумала Валя. В конце концов, Юлия Измайловна умнее и не желает мне плохого. И надела яркое голубое платье, присланное Соней для торжественного выхода.

Люди в вагоне метро были полны решимости, хотя каждый словно просил глазами остальных объяснить, что происходит. Юлия Измайловна взяла с собой транзисторный приёмник «Алмаз-401», по которому ловила «вражьи голоса», и громко комментировала на остановках поставленным учительским голосом:

– Весь центр занят бронетехникой! Эти сидят в Кремле, а Ельцин прорвался в Дом правительства на Краснопресненской набережной! Эти обещают чрезвычайное положение на полгода! Говорят, что Горбачёв не может управлять страной по состоянию здоровья!

И весь вагон смотрел на неё как ученики, которым она даёт новое задание. Вале казалось, что в воздухе вагона разлита какая-то новая энергия, словно в него набили специально отобранных людей, привезённых из другого места.

Почти все вышли на «Проспекте Маркса», недавно переименованном в «Охотный Ряд», и двинулись на Манежную площадь. Улица Горького была перекрыта бронетехникой, словно ехала на парад. Манежная тоже вся в танках и бронемашинах.

Это выглядело настолько театрально и настолько не страшно, что рождало громкие шутки. Накрапывал дождь, на одном из танков стояло несколько молодых людей. Один из них призывал в громкоговоритель к бессрочной политической забастовке, чтобы защитить молодую российскую демократию от антиконституционного переворота ГКЧП. А другой заботливо держал над ним зонтик.

Огромная взбудораженная толпа двинулась мимо парней на танке в сторону Белого дома, скандируя: «Фашизм не пройдёт! Долой хунту!» Валя кричала вместе со всеми, ей казалось, что всю толпу накачали газом, как шарики, летящие в небо, и сейчас толпа разгонится и взлетит, раскрасив небо яркими пятнами.

А Юлия Измайловна шла, прижимая к уху «Алмаз-401», периодически цитируя услышанное в трансляции независимых радиостанций. И все в колонне шагали рука об руку, сияя и чеканя шаг. Машины пропускали их, а возбуждённые прохожие махали руками с тротуаров.

Люди в толпе несли плакаты, знамёна и срывали воззвание ГКЧП, расклеенное на столбах и газетных стендах. Некоторые прямо на ходу митинговали, читали молитву и пели, ведь кого там только не было: демократы, коммунисты, анархисты, эстрадно-религиозные и городские сумасшедшие всех мастей. Подбежала женщина с пачкой листовок, сунула часть Вале, сказала, чтоб раздавала всем, кто идёт не в толпе, а рядом по тротуару.

– А где вы их берёте? – спросила Валя.

– В Литературном музее в Трубниковском ксерили, пока картридж не кончился! Там всё приготовлено, чтоб принимать раненых!

И Валя застыдилась, ведь могла, как медик, догадаться купить по дороге перевязочные средства.

Расстояние до Краснопресненской набережной было приличным, но казалось, его пролетели на крыльях. У Дома правительства гудел океан людей, а вдалеке на танке стоял Ельцин в окружении соратников и что-то зачитывал по бумажке, а над ними развевался бело-сине-красный флаг.

В Валином ряду было не слышно, что он говорит, но это ничего не меняло. Никого не смущал дождь. Люди стояли в заградительных цепях, как кольца на стволе дерева. И через эти цепи ходил батюшка, поднимая боевой дух. А потом все выстроились в ряд, передающий из рук в руки стройматериалы для баррикад, и потащили к Дому правительства всё, что можно оторвать от земли.

Мусорные баки, бетонные блоки, ящики, сломанные деревья, куски чугунной ограды, железные решётки, искорёженные парковые скамейки, трубы, деревянные настилы, пустые ящики, дорожные знаки. Откуда-то приволокли уйму арматуры, и она торчала из тела баррикад во все стороны, как сырые макароны.