Текст книги "Вышивка по ворованной ткани"

Запах овощей и земли напоминал огород в Берёзовой Роще, но было непонятно, почему здесь всё, связанное с овощами, так отвратительно организовано. Почему такая грязь и вонь? У бабушки в погребе каждый овощ можно было везти на выставку, а здесь Вале выдавали несвежие нитяные перчатки, нож и просили обрезать гниль с кочанов капусты, чтобы отправлять их после этого по магазинам.

Из других учреждений пригоняли научных работников, кандидатов наук, аспирантов. У них с собой всегда были водка и гитара. По дороге с овощной базы в автобусе рассказывали антисоветские анекдоты и пели песни Окуджавы, под них напивались по полной программе и создавали одноразовые парочки.

Но Валю больше интересовало, что с собой разрешалось забрать столько овощей, сколько унесёшь. Она приходила с походным рюкзаком бывшего мужа Юлии Измайловны и, не стесняясь, волокла на себе кочаны капусты, пакеты моркови и картошки.

А дома шинковала капусту, солила её с морковкой, клюквой и яблоками, как бабушка Поля на Сергея Капустника в конце сентября. И заставляла Юлию Измайловну есть квашеную капусту хоть понемногу раз в день, как защиту от всех болезней.

О том, что второй массажный стол есть в комнате за кабинетом министра, Валя узнала в апреле. Её вызвали на самый верх здания, куда ездил специальный охраняемый лифт, и секретарша Игоревна сказала, прищурив свои без того маленькие свиные глазки:

– Один раз сделаешь папе в задней комнате. Завтра из четвёртого управления вызову.

– Что сделать-то?

– У Виктора Мироныча шея болит. Помассируешь. Но только раз! Иначе ты тут больше не работаешь! Поняла?

Валя была напугана, когда приоткрывала тяжёлую дверь. Министр сидел за столом, который действительно был огромным, Валя не представляла, что бывают такие столы. Он смотрел в бумаги и выглядел совсем не так, как министры, которых показывают по телевизору.

И если бы Валя не боялась формулировать хотя бы для себя, то с ходу назвала бы его мужчиной своей мечты, и пожалела, что он министр. Был бы врач, инженер, водитель. А министр – это заоблачно! Куда ей до министра?

– Здравствуйте, – представилась она почтительно. – Я – Валентина Лебедева!

– Здравствуйте! А почему вы в белом халате, со мной что-то не так? – министр поднял усталые глаза, и они потеплели.

– Велели сделать вам массаж воротниковой зоны, – сказала Валя голосом отличницы. – Сказали, есть массажный стол.

– Шея прошла от одного вашего вида. Может, обойдёмся без массажа? Хотите чаю? – ответил он весело и встал, оказавшись выше её ростом.

– Не доверяете мне как специалисту? – покраснела Валя.

– Доверяю. Но сейчас перед вами министр в красивом костюме, а на кушетке окажется стеснительный пятидесятилетний мужчина, – пококетничал он. – Что лучше?

– Лучше, если вы будете меня слушаться и приготовитесь к массажу, – строго ответила Валя, потому что растерялась.

– Ну, если у меня совсем никаких шансов за вами поухаживать, слушаюсь и повинуюсь!

Он провёл Валю в заднюю комнату, снял пиджак, галстук, рубашку, ботинки и покорно лёг на массажный стол. У него было вполне молодое, хотя и слегка оплывшее тело.

Валя коснулась его шеи, и показалось, что руки погружаются во что-то родное. И она даже не специально, а помимо собственной воли затопила его не только профессионализмом, но и нежностью.

– Вы всем так массаж делаете? – удивился он.

– Я квалифицированный специалист! – кивнула Валя, не зная, что ответить.

– Высший пилотаж! Но всё равно не верю, что вы всем так массаж делаете. Не хочу верить.

– Думаете, министру делаю массаж лучше, чем остальным? – спросила Валя надменно, хотя пыталась остановить себя, мол, что ты несёшь. – Для меня все пациенты одинаковые!

– Какой я для вас министр? – улыбнулся он. – Для вас я усталый одинокий человек с остеохондрозом.

– Зачем говорите, что одинокий? – попыталась смягчить интонацию Валя.

– По паспорту я не одинокий, – сказал он, завязывая галстук. – Просто, когда вы делали массаж, понял, что совершенно одинок.

– Совет дам, но вы ж не послушаетесь, – поменяла она тему. – Надо корень сельдерея прокрутить через мясорубку, смешать пополам с мёдом, две недели настаивать в тёмном месте и по ложке три раза в день до еды. Но это очень невкусно!

– Откуда знаете, что невкусно?

– Бабушка соседям делала, а я попробовала. – Вале удалось улыбнуться.

Вышли в кабинет, он достал с полки сувенирную куклу в русском народном костюме, протянул и сказал:

– Это – моя шпионка. Если сразу не выбросите, будет напоминать обо мне. А мне напомнит о вас шея, снова заболит, вас снова вызовут! И вдруг у меня появится шанс.

Валя зарделась, решила, что на следующем сеансе подыщет нормальные слова про то, что ей тоже не хватает человека, который иногда будет обдавать её таким теплом. И про то, что массаж – это единственный язык, на котором она может предложить людям свою любовь, ведь её любовь, конвертированная в другие языки, никому не нужна.

Но Игоревна не была дурой, чтобы ещё раз подпустить к начальнику такую красавицу и разделить с этой красавицей влияние на жизнь министерства. На вопросы Виктора Мироновича она с сожалением отвечала, что массажистку с золотыми руками сманил за океан американец, и всё министерство об этом сокрушается.

– Какая жалость, рыбонька! – воскликнула Соня. – Один коитус в задней комнате, и ты смогла бы забрать маму в Москву!

– Соня, при чём тут квартира? – возмущалась Валя. – Я же не потому, что министр, а просто на душу легло! Ты бы видела, какие у него глаза!

– У Геры тоже были и глаза, и брови! В результате я – фиалка на чертановском ветру!

Образ недосягаемого Виктора Мироновича в золотом ободке скрасил ненавидимое Валей министерство, населённое картонными людьми. Однажды она попыталась подойти к двери, перед которой сидел охранник и открывался тот самый лифт для министра и его замов. На этом лифте они спускались, чтоб выйти в закрытый двор, сесть в машины и никогда не пересекаться с подчинёнными.

Но охранник затормозил её, усмехнувшись:

– Не суетись под клиентом, Игоревна ему другую массажистку вызывает.

Валя понимала, что это проделки Игоревны, а структура министерства не оставляет ни щёлочки для общения рядового сотрудника с министром. Да и кто, собственно, она, чтобы претендовать на внимание Виктора Мироныча? Небось каждой молодухе дарит по кукле.

Зарплата и премия были в министерстве больше, чем в поликлинике, сотрудники давали чаевые, платили за массаж после окончания рабочего дня, и коробка с деньгами набухала так, что Валя с Юлией Измайловной, на случай ограбления квартиры, закопали её на антресоли в стопку «Нового мира».

Перед сном Валя фантазировала на тему вожделенной однокомнатной квартиры, вешала в ней занавесочки и расставляла мебель, а по утрам кивала кукле в русском народном костюме:

– Ну что, шпионка? Забыл нас министр?

Как-то зимой, закончив работу, Валя шла в темноте по бульвару и заметила у газетного стенда дрожащего легко одетого юношу, читающего при свете фонаря статью с крупным заголовком «Создай в себе красоту!». Она остановилась и заплакала, потому что отчётливо увидела, что её жизнь – беспросветный серый тоннель.

Весной зашедшая на массаж Лютина объявила в дверях:

– Вы будете смеяться, но Генеральный секретарь ЦК КПСС Черненко тоже умер… В народе это назвали гонками на катафалках!

И Валя удивилась, что Лютина шутит, как Соня и Юлия Измайловна. Понятно, когда миллионы таких, как Соня и Юлия Измайловна, ненавидят советскую власть, но чтоб начальница Первого отдела потешалась над смертью генсека? У Вали, можно сказать, был культурный шок.

– Почему в отпуск не ходишь? – как-то спросила Лютина во время массажа.

– Деньги коплю на квартиру! В отпуск куда? Бабушка умерла, дом в деревне заколоченный.

– Сироту из себя не строй, муж твой известный артист. – Валя скрывала это и испугалась, как с гэбистом Николаем.

– Ушла от него давно. Поди, уже спился.

– Красив как бог! – заметила начальница. – Такими не бросаются.

– Мне такие красивые больше не нравятся, – попыталась Валя зацепить её темой. – Мне нравятся такие, как Виктор Миронович.

– Да он 1936 года – в отцы тебе годится. А тебе, Лебедева, рожать давно пора.

– Вот и хорошо иметь такого отца, а с молодыми я уже в любовь наигралась, – Валя сделала вид, что пропустила про «рожать» мимо ушей.

– Наш министр крепкий орешек. Далеко пойдёт, если милиция не остановит. Особенно при Горбачёве!

Больше Валя ничего о нём не узнала, а Горбачёв был ей по душе после старых сухих Андропова и Черненко. Он был свой деревенский, знакомо говорящий слова. И жена его, как ни наряжалась, тоже говорила как бабы в родном городке.

– Просто не представляешь, в каком удачном месте работаешь, – шутили в министерстве. – По всей стране антиалкогольная реформа, а к нам не сунуться! Как пили, так и будем пить!

Шептались о переменах, ругали Горбачёва за вырубку виноградников, а Валя думала, вот молодец! Ещё бы вырубил всё, из чего делается водка, сколько б баб поклонились ему в пояс. Шутили про «ускорение», о котором твердило телевидение, но Валю интересовало только ускорение наполнения коробки от обуви деньгами.

Обсуждали и войну в Афганистане, и сумасшедшего литовца, облившего серной кислотой и порезавшего ножом «Данаю» Рембрандта в Эрмитаже. Юлия Измайловна остро это переживала и носила во все свои классы репродукцию, словно «Даная» волновала старшеклассников больше, чем эротическая картинка.

Валя внимательно рассмотрела эту Данаю. Как массажистка она видела сотни голых тел и считала, что этой Данае носик и живот бы поменьше, а глаза и грудь побольше. Да и ручищи у неё огромные, как у баб на ткацкой фабрике.

После Нового года Горбачёв объявил о программе ликвидации ядерного оружия во всём мире, и Валя полюбила его ещё больше. Она боялась ядерной войны, о которой постоянно твердил телевизор. И знала, что бомбоубежище в подвале затоплено подтекающей канализацией, а противогазы давно сожрали крысы.

В апреле рванул Чернобыль, о котором по телевизору было одно, по «вражьим голосам» другое, по Сониной информации третье. А Лютина рассказала на массаже, что сразу после взрыва в Припяти обрезали междугороднюю связь, отменили «Ракету» до Киева, запретили остановки поездов, а горожанам сообщили о радиации только на следующие сутки.

Валя воспринимала это как личную трагедию и понимала, что никаких перемен в стране нет, а люди по-прежнему должны спасать себя сами. И когда в сберкассах открыли «счёт 904» для пожертвований граждан, понесла туда деньги из заветной коробки.

Юлия Измайловна похвалила её, а Соня сказала по телефону:

– Дура ты, рыбонька! Они на эти деньги построят очередной танк для Афганистана!

В конце мая вышла телепередача «КВН», и Юлия Измайловна чуть не танцевала по этому поводу:

– Вы ведь такая телеманка, разве не помните, что «КВН» закрыли за смелые шутки? Цензура даже запрещала кавээнщикам выходить с большой бородой, считая это насмешкой над Марксом!

– Не помню, – качала головой Валя.

– Её же вели Александр Масляков и Светлана Жильцова. И она начиналась песней «Берите в руки карандаш, мы начинаем вечер наш…». А теперь один Масляков и совсем другая песня.

– Про карандаш знакомое, но я такого юмора не понимаю. – Вале нравились простые передачи, когда ведущий спрашивает, а гость отвечает, и никто не кривляется, как в этом «КВН».

А в августе появилась независимая газета «Московские новости» Егора Яковлева, на которую нельзя было оформить подписку даже по блату. И люди стояли толпой возле мест, где её вывешивали, и читали о том, о чём молчали остальные газеты. А потом собирались в кучки и громко обсуждали прочитанное.

Да ещё осенью приняли закон «Об индивидуальной трудовой деятельности», хотя подпольного бизнеса было полно и до закона. Потихоньку шили, ремонтировали, строили дачи, оказывали медуслуги по квартирам и так далее. Официальный патент на индивидуальную трудовую деятельность стоил теперь копейки, и по Москве пожаром побежали не только кооперативные кафе, рестораны, ларьки, магазинчики, медцентры, видеосалоны, но даже частные туалеты.

А тут и Соня приехала с тортом. И выглядела она необыкновенно, сбросила плащ из космической серебристой ткани, оказалась в комбинезоне с модными брюками-бананами и широченным кожаным ремнём. Вела себя, словно влюбилась, и трещала, как заведённая новым ключиком:

– Полтинник на носу, живу как с чёрного хода, стою за прилавком, слышу, как жизнь уходит! Слышу, рыбонька, как она цокает каблуками! Знакомая за границу съездила, как увидела, сколько там всего продаётся, ей в магазине плохо с сердцем стало.

– А счастье продаётся? – усмехнулась Валя.

– Да что ты всё про счастье? Счастье – это быть себе хозяйкой и ни в чём не нуждаться!

– Соня, вы – духовный человек, а строите из себя Эллочку-людоедку, – одёрнула Юлия Измайловна.

– Видели, как Герка оценил мою духовность? Отрезал полквартиры и помчался к бывшей, высоко вскидывая бёдра! – напомнила Соня. – Бросай, рыбонька, к едрене фене министерство, массажный кооператив сбацаем. Ты будешь массировать, я – их чаем поить!

– Из всех кооперативов меня волнует только жилищный, и очередь в министерстве продвигается, – напомнила Валя.

– Досидишься, рыбонька, как я, до полтоса, потом уж поздно будет, – погрозила Соня пальцем. – Так и состаришься в обносках!

Валя была в очередной Сониной трикотажной кофточке. Соня отдавала ей надоевшие вещи, Вале они были коротковаты, и приходилось придумывать, как это спрятать жилеткой или верхней кофтой.

– И что, что в обносках? – возразила Валя. – Вон везде секонд-хенды открыли, там модницы шарятся, не чета мне!

– Что ж вы мою стрижку не хвалите, я за неё столько деревянных отвалила? – поменяла тему Соня – Устроилась на новую работу! Типа референта. Кооператив занимается безопасностью. Шеф противный, но платит зашибенно.

– И что входит в ваши обязанности? – уточнила Юлия Измайловна.

– А как в анекдоте. Мужик спрашивает: «Девушка, вы сегодня вечером что делаете?» А девушка отвечает: «Всё!» Принимаю звонки, договариваюсь о встречах, помогаю на переговорах. Иногда что-нибудь разогреваю, фирма прямо в квартире, жратву из ресторана в судках охранник носит!

– Ну, Сонька, наконец ты при деле, – обрадовалась Валя.

– Не понимаю, чем они занимаются, но время такое. Надо учиться жить по-новому, на то и перестройка.

– Это какое-то прожектёрство, – покачала головой Юлия Измайловна.

– А мужики приличные есть?

– Нет, рыбонька, одни новые русские, – с грустью ответила Соня.

Перед Новым годом Валя пришла с работы, и Юлия Измайловна буквально бросилась ей на шею:

– Андрея Дмитриевича освободили!

– Ваш родственник? – спросила Валя.

– Это Сахаров! – потрясённо прошептала Юлия Измайловна. – Ему позвонил лично Горбачёв! Я поверила в Горбачёва!

– А! – кивнула Валя. – Так холодно, что все мозги отмёрзли.

Она слышала фамилию «Сахаров» от Сони или Юлии Измайловны, но как их всех упомнишь, когда надо думать о главном?

– Это означает прекращение борьбы с инакомыслием! – воскликнула Юлия Измайловна.

– Как это? – удивилась Валя, снимая в коридоре сапоги.

– Все имеют право на свои взгляды!

– И всякие убийцы? И фашисты? – возразила Валя.

– Право на взгляды, а не на преступления!

Вале это не понравилось, но она решила не возражать.

А за ужином пожаловалась:

– Была Метростроевская, а теперь Остоженская! Люди как теперь найдут?

– Не Остоженская, а Остоженка! Улицам возвращают старые московские названия, делают заплатки на прерванной большевиками истории, – объясняла Юлия Измайловна, ловко орудуя ножом и вилкой и почти приучив к этому Валю.

– А большевики кто? Не люди? Они же спасли от царя! Бабушка говорила, при царе бабы шли в поле, а детки сами возились в грязи, ели, что найдут, мёрли от поноса, и никто не лечил! Десятерых рожали, трое выживали! К тридцати бабы становились трухлявыми старухами!

– Не такой простой вопрос. И пожалуйста, уберите локоть со стола! Это неприлично.

Локоть давался Вале трудней всего, так и лез паршивец на стол.

– Вы знаете, почему Сахарова лишили всего, но не исключили из Академии наук? – торжествующе спросила Юлия Измайловна. – Потому что голосование было тайным, и президент академии напомнил Брежневу, что академики проголосуют против. Брежнев сказал, тогда измените устав. И президент академии напомнил, что за это академики тоже должны голосовать тайно! Вот что значит духовная миссия интеллигенции!

И Валя поняла из этого, что Сахаров какой-то академик, и усиленно закивала.

На Новый год сидели вдвоём, Соня обслуживала новое начальство, а Валя изо всех сил следила за локтями.

– Этот год объявлен ООН Международным годом обеспечения бездомных жильём! – пошутила Юлия Измайловна, подняв бокал шампанского.

– Какая ж я бездомная? У вас лучше, чем в любом своём доме!

Квартира Юлии Измайловны давно не казалась Вале осенним пейзажем, она повесила везде занавески, накрыла столы присланными матерью скатертями, а книги потихоньку начали с ней дружить и становиться понятными.

В цифрах «1987» снова была семёрка, но Валя больше не верила в семёрки, ей вообще казалось, что последние годы она спит, во сне работает, покупает продукты, готовит, смотрит телевизор и даже засыпает во сне.

Но в январе всё странным образом пришло в движение. Юлия Измайловна посмотрела по телевизору дурацкий Пленум ЦК КПСС, где обсуждали альтернативность выборов и развитие кооперативов, и стала твердить, что Валя человек нового времени, которое зависит от каждого.

В министерстве всех тоже зазнобило, даже Лютина рассказала анекдот про то, что созданный кооператив «Пилат» совместно с обществом «Память» выпустил для детей конструктор из серии «Сделай сам!» на библейские темы. В комплект входят две досточки, четыре гвоздя, один молоток и один еврей.

Валя переспросила, что такое «Память» и при чём тут еврей? Но начальница Первого отдела только усмехнулась. А Юлия Измайловна посоветовала быть с Лютиной осторожней и растолковала, что анекдот антисемитский и унижающий верующих, но Валя так и не поняла почему.

В феврале объявили об освобождении из тюрем и лагерей 140 диссидентов, и Юлия Измайловна всё время кому-то звонила, плакала от радости и приговаривала:

– Кто бы мог подумать! Кто бы мог подумать!

Каждый день приносил неожиданные новости, и мир вокруг Вали стал усложняться и уплотняться примерно так же, как когда она приехала в медучилище или в Москву. Вышла передача «До и после полуночи» с красавцем Молчановым, молодой немец посадил самолет на Красной площади.

Появилась любимая Валина передача «Взгляд», в которой всё раскладывали по полочкам. Бродскому вручили Нобелевскую премию. И Валя выпытывала у Юлии Измайловны, почему Пастернаку оставили шикарную дачу, а Бродского выгнали из России, если оба писали стихи?

Юлия Измайловна не знала, что ответить, напомнила, где стоит Большая советская энциклопедия, положила на стол словарь крылатых слов, толковый словарь и стала отвечать на вопросы, только если Валя не могла найти ответа сама.

– Вы меня на академика тренируете, – смеялась Валя. – А нам в училище говорили, все мозги должны быть на кончиках ладошек!

Потом исчез сахар, и Лютина сказала, что это результат горбачёвского наступления на алкоголизм – все начали гнать самогон. Вале пришлось ехать в ЖЭК на «Автозаводскую», где была прописана у Юрика, и получать блёклые талоны на сахар.

Но самым странным Вале показалось открытие частного ресторана «Кропоткинская, 36». Яичница с ветчиной стоила там два рубля, салат из овощей тоже два рубля, кофе утром по тридцать копеек, а вечером по семьдесят. И Валя возмущалась, как это утром по тридцать, а вечером по семьдесят, он же к вечеру вкуснее не становился?

И этого не объясняли ни Малая советская энциклопедия, ни остальные справочники и словари. Впрочем, для неё это было дорого, что утром, что вечером. Как и столовая в министерстве.

Валя не ходила обедать. Она плотно завтракала, носила с собой кефир в стеклянной бутылке с крышечкой из зелёной фольги и бутерброды в пластмассовой коробке. Понимала, что это вредно, но столовский обед, отодвигающий собственное жильё, не лез в горло.

Страна менялась, раскачивалась, по ней бежали трещины, а Валя по-прежнему делала массаж, отправляла матери деньги и вещи, говорила с ней раз в месяц по телефону, вырезала и наклеивала в альбом статьи с народными рецептами.

– Они перестали глушить Би-би-си! Курс на кооперативы, это повторение НЭПа! Это оттепель! – радовалась Юлия Измайловна, хотя надвигались холода, и Валя не понимала, при чём тут «оттепель».

Зато Юлия Измайловна впервые смогла безлимитно подписаться на ворох газет и журналов, а раньше Валя делала это в министерстве, и там на неё смотрели с большим уважением.

– Начали всех печатать! В газетах публикуют то, за что раньше сажали! Это революция! Это настоящая революция! – трясла газетами внезапно помолодевшая Юлия Измайловна. – Мы с вами переехали в другую страну!

Но Валя жаждала переезда не в новую страну, а в новую квартиру.

– Что такое отмена карательной психиатрии? – спрашивала она, посмотрев телевизор.

– Это когда диссидентам ставят психиатрический диагноз и колют страшными лекарствами, чтобы они замолчали!

– И это настоящие врачи делают?

– А кто же ещё?

– И вы после этого хотите, чтоб я училась на врача?! – возмутилась Валя.

В декабре было тепло, максимум минус три-пять градусов, все «модно» ходили без шапки. Валя тоже попробовала так ходить, распустив по плечам волосы. Ну и что, что в январе тридцать лет? Во-первых, она на них не выглядит, во-вторых, далеко не у всех молодых такие красивые волосы.

Соня, погрузившаяся в новую работу с головой, навестила их в яркой импортной куртке-дутике с вязаной ленточкой на лбу вместо шапки. Блеск тугих кудряшек подсказывал, что в загадочной жизни, про которую она отмалчивалась, чтоб не сглазить, всё сказочно. Это подтверждали и вываленные из сумки в подарок горы дефицитной косметики, колготок и импортных шоколадок.

На Валино тридцатилетие Соня широким жестом заказала столик в ресторане «Прага». Перед входом мужик в ватнике и унтах продавал фотографии голых красоток, и Соня пригрозила:

– В милицию позвоню, сядешь за порнографию!

А он сплюнул на заснеженный тротуар и ответил:

– Тундра, научись отличать порнографию от эротики!

Юлия Измайловна прежде бывала в «Праге» с мужем, а Валя обалдела от подобного великолепия, от еды и обслуживания. И ещё больше обалдела от вида Сони.

Та пришла в кипенно-белой блузке, чёрной юбке с высоким разрезом сзади, именуемым в народе «иди за мной», и в колготках в сеточку. Как секретарша из иностранного фильма. Да ещё вела себя как дома, и звала пожилого официанта «Максимыч».

– Я тут, рыбонька, по работе с шефом бываю, меню выучила наизусть!

Когда принесли витки из ветчины и корзиночки с салатом, Валя решила, что это пирожные, а разрезая диковинную котлету по-киевски, забрызгала нарядную кофту маслом. Всё это выглядело так странно, ведь по талонам уже продавались не только водка и сигареты, но колбаса, мыло, чай, крупы и даже соль с сахаром.

Юлия Измайловна с Соней скинулись и преподнесли модные позолоченные часы-кулон фабрики «Заря» с голубым стеклом под цвет глаз. И Валя чуть не расплакалась от благодарности. Свои дешёвенькие часики она не носила, чтоб каждый раз не снимать, делая массаж, надевала их только в присутствие, чтоб прятать ремешком шрам от порезанных вен. А кулон можно было заправлять под халат.

Мать прислала открытку: «Паздравляю с юбилеем от матери с отцом! Будь здорова и не болей!» Валя спрятала её, чтоб не краснеть перед Юлией Измайловной. И подумала, как странно, вот Соня и Юлия Измайловна, совсем чужие люди, стали её семьёй, и она уже почти не понимает, о чём говорить с родной матерью, а про отца даже не хочет вспоминать.

Валины дни рождения никто никогда не отмечал. Бабушка Поля пекла пирог с малиной к именинам Валентины: на 29 июля со свежей, а на 23 февраля размачивала сушёную. Говорила, что «Валентина», значит сильная, крепкая, здоровая. А мать каждый раз смотрела на Валину быстро растущую ногу:

– Надо б к дню рождения туфли справить, а ничё, ещё поносишь!

Соня подняла бокал советского шампанского:

– У меня за эти два года, рыбонька, произошло больше, чем за всю прежнюю жизнь! Хочу и тебе пожелать таких следующих двух лет!

– А я хочу пожелать, побыстрее заработать на квартиру, привезти маму и думать о высшем образовании! – чокнулась с Валей Юлия Измайловна.

– Теперь высшее образование не нужно, – ответила Валя. – Люди без среднего вон как зарабатывают.

– Не пугайте меня! – попросила Юлия Измайловна, ювелирно разделывая ножом и вилкой корзиночку с салатом, которую Валя начала есть руками. – В Литературке напечатали интервью Юрия Щекочихина с милиционером о тех, кто зарабатывает «вон какие деньги». О том, что нами правит мафия, как в итальянском кино. Бандиты, переплетённые с чиновниками. И отличается наша мафия только тем, что на Западе бандита спрашивают, откуда деньги, а нашего никто не спрашивает!

– А какая разница, спрашивают или нет? – усмехнулась Соня.

– Сонечка, ими пронизана вся наша экономика. Щекочихин пишет, в Москве была перестрелка московской и областной бандитских группировок из-за того, кто возьмёт под свой контроль «напёрсточников»!

– А что нам с вами считать деньги в чужих карманах? – отмахнулась Соня.

– Милиционер говорит в интервью, что кооператоры жалуются на вымогательство, нанимают охрану от бандитов, боятся писать заявления в милицию! – разгорячилась Юлия Измайловна. – А ведь это наша становящаяся на ноги экономика!

– Вам напёрсточников и кооператоров жалко?

– Мне жалко страну! – упорствовала Юлия Измайловна.

– Пусть ваш милиционер, чем давать интервью, ловит бандитов. А в таком бардаке каждый зарабатывает, как умеет.

Валя не поняла из этого диалога, почему Юлия Измайловна так горячится, а Соня так возражает, и спросила про это Лютину. Та усмехнулась тонкими змеиными губами:

– Днями люберецкие разбирались с долгопрудненскими, и власти до этого никакого дела.

– А люберецкие – это что?

– Господи, ну, бандиты, которые с новых русских дань собирают. В Люберцах люберецкие, в Долгопрудном долгопрудненские, и так по всей стране…

– Почему новые русские отдают, а не милицию вызывают?

– Потому что бандиты – параллельная власть, а настоящая власть еле стоит на ногах.

– А вот ещё хочу спросить, чем эротика отличается от порнографии? – осмелела Валя.

– Да кто ж его знает? – пожала плечами Лютина. – Но сажать надо и за то, и за другое!

А вскоре на работу позвонили из больницы, Соню госпитализировали с переломом ключицы. Валя отпросилась, помчалась к ней и нашла Соню лежащей в коридоре, свернувшись калачиком. Рука была подвязана застиранной хлопковой косынкой, и Соню так измотала боль, что, увидев Валю, она только тихонько заплакала.

На тумбочке стояло то, что, видимо, считалось ужином и имело категорически несъедобный вид. А из-под кровати выглядывало ржавое судно, притом, что отделение было не женским, а смешанным! Валю затрясло от увиденного.

Соня с её помощью осторожно села на кровати, придерживая сломанную руку:

– Иду, рыбонька, по Ленинскому, он на меня бросается, рвёт сумку из рук. А там деньги, шеф зарплату выдал на всех! Я драться, а он как швырнёт меня на гололёд! И убежал при всём честном народе с нашей зарплатой! Какой-то мужик дотащил до лавочки. У меня искры из глаз от боли, кричу, не трогайте меня, а он: к асфальту примёрзнешь, дура, пока «Скорая помощь» приедет. Так она час ехала!

– Перелом со смещением? – Валя боялась даже обнять Соню, зная, что любое движение при переломе ключицы – адская боль.

– Без смещения, сказали, гипсовать не надо. Бросили как собаку. Отведи меня, рыбонька, в туалет, я тут всех боюсь. Няньку попросила в туалет отвести, у меня ноги трясутся, а она судно швырнула! Подходят только к тем, кто денег даёт, а все мои деньги в той сумке!

Валя отвела Соню в туалет, умыла, вызвала медсестру, потребовала прихода лечащего врача и устроила первый в своей жизни публичный скандал. Соня восхищённо наблюдала, как она отчитывает обоих, пользуясь терминами.

– Вы медик? – зло спросил дежурный врач.

– Я медик и работаю в министерстве! – отчеканила Валя, не уточняя, что министерство не имеет отношения к медицине.

– Так передайте министру Потапову, чтоб сделал нормальные зарплаты, нормальный рабочий день, и тогда мы будем колотиться! – посмотрел он ей в глаза с ненавистью. – Я сутки тут, сутки в другом месте дежурю, чтоб семью прокормить!

– Не можете обеспечить уход, делайте выписку, я её забираю! – Валя удивилась самой себе, словно в ней пророс другой человек. – Дома стены лечат.

– Ночью она на стенку полезет от боли, дома наркотики будете колоть? – усмехнулся врач. – У вас дома склад наркотиков?

– Больше думайте не о том, что у меня дома, а о том, что у вас на работе! – отрезала Валя.

А Соня смотрела так, словно они поменялись местами, и Валя стала мамой, забирающей её из детской больницы, где все обижают. Дома Юлия Измайловна принесла Соне баночку с грецкими орехами, чтоб срастался перелом. И даже хотела лечь на пол, чтоб Соне и Вале не было тесно на одном диване. Когда все улеглись, Валя шёпотом предложила:

– Бабушка меня учила обезболивать. Только не проболтайся, за это в тюрьму сажают!

И положила руки на сломанную ключицу. А Соня снова смотрела на неё с восхищённым ужасом и через некоторое время прошептала:

– Болеть перестало! Ты Джуна, что ли?

– Джуна тёмная, я её фото в газетах видела. Бабушка говорила, колдовки есть белые и чёрные. Белые отдают энергию, чёрные забирают. – Валя застеснялась Сониного восхищения. – Чёрная ведьма идёт через посвящение, а белая такой родилась, это не её заслуга.

– Как ты это делаешь?

– Да откуда мне знать? Просто даю себе команду увидеть, что у человека болит, и понимаю, как ему помочь.

– Что же столько лет молчала? Мы ж с тобой, рыбонька, кооператив сделаем! – закричала Соня. – Нет, салон!

– Мы с тобой один салон уже делали, – мрачно напомнила Валя.

– Так время другое. Меня шеф за сумку с общими деньгами в асфальт закатает! Хочу, не могу, рыбонька, из Чертановки выбраться. Там как птица в клетке, а я ж центровой человек, на Садовом кольце выросла. Думала, потихоньку квартиру купить, а вас на новоселье позвать. Может, меня кто глазит, то с Геркой, то с этой сумкой? Ты посмотри своим ведьминским способом.

– Такое не умею, только лечу и рецепты знаю. Бабушка при переломах брала столовую ложку порезанных листьев герани, настаивала, кипятила пять минут и прикладывала компрессом.

Когда Соня поправилась, шеф был настолько рад, что тут же погнал взятую на её место девицу. Ведь Соню он мог спокойно посылать вместо себя на переговоры, а потерянные деньги его и вовсе не волновали.