Текст книги "Пирамиды роста"

– Я не с ним, у него на меня нет времени, – честно ответила Валя. – Просто, когда его встретила, моя жизнь была как груда щебёнки, и вдруг она сложилась в узор. Потом я его потеряла, теперь снова встретила, и опять жизнь сложилась в узор.

– Сентиментальная, как старые тапочки, – прыснула Ада. – Но нам такую и надо. А чего про Артёмова спросила? Ты ж по Лебедеву не убиваешься, а он вообще на паперти. Киноматериалы его последней работы принесли – спившийся дед. А какой был секси, у всех баб перед телевизорами от него в трусиках щекотало. Дочка у тебя от кого?

– Приёмная. А у тебя?

– У меня обалденный сын в американском университете. – Рудольф достала из сумки массивный бумажник и, открыв его, продемонстрировала фотографию молодого бородатого красавца.

– На тебя похож.

– Не от Артёмова, за него беременная пошла. Не устояла в университете – дала аспиранту. Парень получился, как бы, гений, надежда мировой науки. А кого б я от Артёмова родила? Красивого дебила? Все мужики, Лебёдка, для разного: один для спермы, другой для брака, третий для денег, четвёртый для души. Только дуры думают, что мужик – это кухонный комбайн и умеет делать сто операций.

– А у меня Виктор – праздник. Вижу раз в месяц, но каждый день просыпаюсь, радуюсь, что он у меня есть, – созналась Валя.

– У меня тоже бывают романтические проколы. Уж сколько крови попил недоносок, что навалял берёзовую студию! Полно ж телевизионных художников, а взяла киношного. Глазки синенькие, волосёнки русенькие, на два месяца в фитнес-центр загнать, мускул подкачать – и клади в постель за милую душу. – Рудольф снова налила себе из пузатой бутылки. – Как все альфонсы, хочет мной попользоваться.

– У меня так было с одним художником, – Валя вспомнила Васю.

– Тогда ты в теме. Передача выйдет, с тобой тоже все захотят переспать, чтоб друганам хвастать.

– Чтоб хвастать? – Вале стало обидно.

– Бандюки набегут, им без знаменитостей никуда. Фуфла налипнет, а нормальные мужики будут обходить стороной. Таковы издержки производства. – Рудольф выпила ещё коньяку. – А этот художник Федька, что студию делает, необязательный, нудный, тревожный. Договариваемся на определённое число, то ему улетать, то ему умирать, то у него творческий кризис, то у него температура сорок. Лажает с заказом!

– А если правда сорок?

– Какая разница, когда договорённость? Говорю, сперва хотела с тобой спать, теперь не хочу. А он уже завёлся, уже понял, с какой стороны у бутерброда масло. Время сдавать эскизы – врёт, не подходит к телефону, изображает болезнь. Я в сухом остатке получаю хреновое оформление студии, а он – чумовой пиар и заказ, какой ему не снился!

– И что?

– Да ничего, будешь в его студии сидеть. Первая передача со Славой Зайцевым, чтоб бабьё подманить. А потом начнём по-взрослому. Потому что, Лебёдка, время собирать камни к президентским выборам…

– Как это?

– Сразу не поймешь, не силься, – Ада потёрла лоб, словно вспоминая что-то важное. – Эти му…. на мозговом штурме даже названия не придумали. Оставили три варианта: «Диалог под берёзами», «Двое в берёзах», «Берёзовый сок»… Тьфу!

– «Берёзовая роща»! – твердо сказала Валя.

– Как? «Берёзовая роща»??!! – аж вздрогнула Ада. – По рекламному звучанию чистенько. «В берёзовой роще, на берёзовую рощу, после берёзовой рощи…» Умница! Как ты такое придумала?

– Долго объяснять.

Возвращалась в растрёпанных чувствах, с одной стороны, уже захотелось попробовать себя на телевидении, с другой – осознала, насколько это чужая территория. Она не умеет вязать из фраз такие ироничные петли, как Ада.

И, сравнивая Соню и Аду, поняла, что Соня живёт, как пишет акварели, и раздаривает, а Ада рисует ярким тяжёлым маслом и выгодно продаёт каждый мазок. С ней надо быть настороже, но как не устоять против ломового обаяния и натиска? В конце концов, Вика будет при деле, а, как говорила бабушка, от добра добра не ищут.

13 сентября страна снова замерла у телевизоров – обстреляли посольство США со стороны Новинского бульвара. Кумулятивная граната, выпущенная из арки дома 18, прожгла стену на шестом этаже. Никто не пострадал, но СМИ зашумели, словно началась Третья мировая.

Политологи уверяли, что это протест против натовской бомбёжки боснийских сербов, хотя о самой бомбёжке по телевизору говорили меньше, чем об обстреле посольства. Кого-то история радовала, кого-то возмущала, кого-то смешила. Ведь как стрелявший привёз на Садовое кольцо такое оружие и шарахнул по посольству, где в каждом миллиметре по камере наблюдения?

Больше всех переживала Вика, снова лежала лицом к стене, виня себя, что не предсказала этого с помощью бубна. Хотя дело, конечно, было не в обстреле посольства, а в том, что собственная мать готова вышвырнуть её из дедушкиной квартиры.

Валя поделилась этим с Юлией Измайловной, и та предложила:

– Пусть погостит с Эдиком у моей питерской родни, у которой Соня пряталась от милиции. Нет ничего красивее золотой осени в Питере, а старикам радость! Прямо сегодня позвоню и договорюсь.

Питерская родня тут же дала согласие. Вика сперва удивилась предложению, а потом запрыгала от радости, ведь целью её прежних поездок туда была вовсе не золотая осень. На следующий день после окончания приёма Эдик стал собирать в дорогу сумку и, судя по задаваемым Вике вопросам, делал это самостоятельно впервые в жизни.

Маргарита рыдала и билась, словно у неё отнимают грудного младенца. Пила сердечные капли, хотела вызвать «Скорую», но, к сожалению, пульс и давление были как у космонавта.

– Грязный поезд! Бандитский город! – бросалась Маргарита на тушу Эдика, размазывая слёзы. – Чужие люди!

А он отпихивал её, как второклассник, стесняющийся перед друзьями, что в школу его провожает бабушка.

– Это родственники Юлии Измайловны, – успокаивала её Валя.

– Эдик привык к домашней пище! У него больной желудок! – кудахтала Маргарита. – Он без меня никогда не ездил!

– Эдик взрослый и совершенно здоровый мужчина, – возражала Валя.

И умалчивала, что на прогулках с Викой Эдик вёдрами хлещет самое дешёвое пиво, заедая килограммами самых поганых чипсов. А чтоб мать не учуяла, зажёвывает это пахучей жвачкой. В ходе сцены Эдик схватил сумку с вещами и хлопнул дверью, а Валя с Викой ринулись его догонять.

Приехали на троллейбусе домой, где мать сперва громко ахала вокруг Эдика, что он такой толстый и надо ему срочно в армию, не то мужиком не станет. И сразу после этого стала его усиленно кормить. Эдик с интересом осмотрел их жильё, спросил, где Викина комната. И глубоко задумался, получив на это её исчерпывающий ненормативный ответ.

Деньги на поездку, конечно, дала Валя. Маргарита при обилии всхлипов объявила, что некредитоспособна, а зарплату охранника Эдик уже потратил на пиво и чипсы. Мать тоже тарахтела, чтоб ели в дороге только приготовленные ею бутерброды, яйца и курицу, что ничего нельзя покупать у торговцев, особенно «пирожки из котят».

Эдик жутко нервничал, поскольку никогда не ездил без мамы, и преданно глядел на Вику, назначенную новой мамой. Проводив их на Ленинградский вокзал, Валя почувствовала себя одинокой и постаревшей, ведь Вика заражала её молодостью и беззаботностью. Было непривычно, что дома никто не будет шутить, хохотать, дразнить Шарика, ворчать на мать и разбрасывать вещи по всей комнате.

– Никто такую неряху замуж не возьмёт, – приговаривала мать, снимая Викину футболку с книжных полок, а трусы – с журнального столика. – Разве что этот боров! Жирный какой, хоть студень из него вари!

Валя и сама рисовала себе ужасы не хуже Маргаритиных. Представляла, как Вика с Эдиком ввязываются в конфликт прямо в поезде. Эдику бьют морду, к Вике пристают, среагировав на футболку в дурацких надписях. Как они приезжают утром в чужой город, теряют адрес, деньги. Но остановила себя, вспомнив, что на этом маршруте Вика прошла огни и воды по выживанию.

Днём следующего дня она затараторила Вале на сотовый:

– Тут тааааакие хаусы с прибамбасами! Центнер шею скрутил! Раньше безглазая в Питер ездила. Родня Юлии Измайловны чисто конкретно эксклюзив! Прикинь, коммуналка – двадцать комнат! Полы пидарасят по расписанию! В кухне бумажка, кто когда пидарасит! Коридор – на велике можно ездить! Нас Инна Васильевна завтра в Царское Село повезёт. Всё, пока! А то счёт придёт за межгород!

У Вали отлегло от сердца. Она набралась смелости, набрала телефон Горяева и объявила:

– Я совершенно свободна и требую встречи!

Он помолчал, покрутил в голове варианты:

– Вечером погуляем на природе, а то ничего не соображаю от работы.

Поехали куда-то гулять по слегка посыпанному осенней листвой лесу, целовались, аукались, дурачились как дети, сбежавшие с уроков.

– Видишь, длинная паутина золотится на солнце, это к ясной осени и нескорому снегу.

– А есть народные приметы на результаты выборов? Если обстреливают американское посольство в Москве, значит, наши проиграют?

Дошли до огороженных высоченным забором дачных домов разного калибра, но попали туда не через главный вход, куда периодически заезжали навороченные машины, а пробрались через калитку сзади.

Виктор подвёл её к небольшому домику, вынул ключи и отпер дверь.

– Твоя дача?

– Ведомственная. Жене тут нравилось, родственники в двух шагах. Наша дача по другому направлению. А здесь всего три спальни – честная бедность.

– Почему три? Четыре! – Валя посчитала двери.

– Гостиная не считается, – пояснил Горяев, хотя Валя не поняла, почему не считается. У неё в гостиной стоял и диван, и Викино кресло-кровать, и телевизор.

– Охрана меня видела…

– Охрана не захочет искать новую работу ради удовольствия испортить настроение моей жене. С прошлого лета тут не был. Вот спальня, это кабинет, там внучкина комната.

Домик был казённый, но за годы вещи притёрлись друг к другу, к хозяевам и неодобрительно смотрели на Валю.

– Мне тут не нравится, – пожаловалась Валя, когда он привлёк её к себе. – Словно я у тебя дома.

– Понимаю. Пошли в мой кабинет. Там только я, когда приезжаем.

– Сперва в душ, – сказала Валя и, возвращаясь из ванной обернутой в полотенце, заглянула в спальню.

Захотелось увидеть место, где он спит с женой. И это было ошибкой, потому что постель в спальне оказалась сбитой и скомканной. Видимо, горничная, заходя, проверяла только гостиную и кухню. Знала, что постояльцы не живут, а охрана не сообщала ей о визитах в спальню.

Валя зашла в кабинет, сдерживаясь, чтоб не разреветься. Зачем соврал, что не был здесь с прошлого лета? С кем тайно приезжал сюда? Над столом висел рисунок фломастером: огромное солнце, синее море, причудливые деревья и смешные человечки с надписью: «я, баба и деда в Таеланде».

Из включённого телевизора в Валино лицо строго всматривалась ведущая передачи «Тема» – общая любимица Лидия Иванова в огромной шляпе. Это означало, что сегодня вторник. Иванова импонировала Вале естественностью, но она спряталась от её глаз за плечо Виктора. И подумала: а в следующий раз я буду по телевизору, а он привезёт сюда другую, включит телевизор, и я буду всматриваться с экрана, как он её ласкает.

– Что с тобой? – спросил Горяев.

– Постель в спальне…

Виктор пошёл в спальню, вернулся помрачневшим, набрал номер на стационарном телефоне и включил громкую связь на всю комнату.

– Алло, – ответил приятный мужской голос.

– Сынок, есть проблема. Кто-то был в казённой даче, точнее, в спальне. И, как в сказке «Три медведя», помял её!

– Пап, я давно совершеннолетний, – возмутился мужской голос.

– Но если ты сделал это вчера – горничная уволена, – сообщил Горяев.

– Сегодня. Часа в два. А ты хочешь, чтоб я для этого снял квартиру?

– Я не о тебе, а о горничной, – настаивал Горяев.

– Пап, что за финты? С коррупцией борись, а не с горничными! – повысил голос сын. – А, кстати, ты там что делаешь?

– К Филиппову на дачу заехал на совещание. У меня и ключей с собой нет. Шёл мимо – шторы открыты, постель в лоскуты. Охрана небось на порнофильме сэкономила.

– Извини, пап! Про шторы не подумал!

А Валя хохотала, упав на диван. Она не предполагала, что такой важный человек будет, оправдываясь перед ней, врать сыну.

– Довольна? – спросил Виктор.

– Я не довольна, я – счастлива! Во мне каждая клетка звенит от счастья!

К Валиному возвращению мать подготовила обиженное лицо, обвязанную шарфом голову и демонстративно гладила бельё в двенадцать ночи.

– Голова болит? – спросила Валя. – Ложись, полечу.

– Как шалава, под утро приходит. Бордель, а не дом, – бурчала мать. – Девчонку под борова подложила, и сама под такого же!

– Хочешь контролировать мою личную жизнь?

– Личная жизнь без штампа у одних проституток, – вскрикнула мать. – За Свеню не пошла, чтоб со стариком на «Чайке» позориться!

– «Чайки» были при Брежневе. Ты у нас зато была со штампом, когда на мороз в ночнушках бегали, чтоб отец не убил… – напомнила Валя.

– Дураку хоть кол теши, он своих два ставит! Обзвонилась тебе тут баба. С фамилией как Гитлера звали. Адольф, вроде.

Перезванивать Рудольф в такое время было неудобно, но та, не церемонясь, сама позвонила на городской телефон:

– Не спишь, Лебёдка? Назавтра студию под пилот выкроила. И Славка пообещал. Чеши к двенадцати на центральный подъезд, бегом снимем.

– С самим Славой Зайцевым? Да я помру со страха! – И Вале снова показалось, что её с кем-то перепутали.

– Не пыли, Лебёдка, умирают на первой передаче, а ты уже две пропахала. Шмотки на тебе будут Славины, он как раз шьёт на телеграфные столбы.

В связи с отъездом Вики и Эдика «Центр «Валентина» закрылся на каникулы. Валя была совершенно свободна и похвастала матери за завтраком:

– Снимаюсь сегодня с самим Славой Зайцевым!

– А ты, доча, спроси, правда, что ль, он из Иванова? Я ж туда молодкой ездила опыт перенимать, – поделилась мать.

И Слава Зайцев мгновенно перестал быть страшным и недоступным, а превратился в своего парня из маленького города с ткацкой фабрикой.

Взволнованная торжественная Рудольф встречала в трикотажном оранжевом балахоне, увешанном кораллами, что делало её похожей на катающийся по студии апельсин-королёк.

За ней хвостом ходил автор студийного дизайна, тот самый художник. Он действительно был хорош собой – умоднённый белокурый парень с совершенно детскими глазами.

– Знакомься, Лебёдка, это Федя Кардасов, – громко представила Рудольф художника Вале, скривив губы в оранжевой помаде. – Тот самый, что студию изговнял.

– Ада, зачем вы меня всё время дискредитируете? – ещё громче возмутился он, словно никого, кроме них, здесь не было. – Сделал, что вы просили. И, заметьте, не ради денег. У меня фильм из-за вашей передачи стои́т.

Иван Корабельский в дорогом костюме озабоченно бегал по его «берёзовой» студии и отдавал команды.

– Корабельский, пусть посмотрят пушку, чтоб опять на съёмке не закапризничала, – крикнула Ада и повернулась к художнику. – Федя, вы меня задолбали. Делаете вид, что я вас палкой вокруг стола гоняю. Зачем вы припёрлись сегодня? Вы, как бы, сделали нашему роману аборт, а теперь липнете, как жвачка к челюсти!

– Я пришёл потому, что студия – моё детище. Если уйду, ваши опричники залепят её похабной рекламой, а за картинку отвечаю я, – ответил Федя, и интонация склоки намекала на то, что решаются вовсе не производственные проблемы.

– Ох, Федя! Сколько от вас лишних слов и звуков! Всё-таки есть в киношниках что-то декадансное, – покачала головой Рудольф. – Из-за этого от вас в студии запах проваленного проекта. Лебёдушка, выбери с Катей Славины шмотки.

Валя нашла Катю, отчитывающую в коридоре молодого парня:

– Мне эти тряпки нужны? Да у меня сто свидетелей, что ваши занавески ко времени не поспели! Мне всё равно на чём! Хоть на вертолёте! Одолжите у Лужкова вертолёт и доставьте! Мы из-за вас не будем съёмку задерживать!

– Кать, сказали выбрать костюм, – позвала Валя. – Я не знаю, как.

– Иду, – ответила та и снова переключилась на парня. – Приедет Слава Зайцев, а мы ему: «Сорри, маэстро, съёмка задерживается, потому что гондоны-спонсоры не довезли свои занавески! Посидите, маэстро, подождите пару часиков!»

– Да привезут!!! Уже везут!!! – уверял молодой человек.

В пыльной обшарпанной артистической висели костюмы в полиэтиленовых чехлах, и сидела скучающая девица. Она надувала губами белый пузырь из детской жвачки и раскачивалась в ритме звучащего по радио хита: «Дым сигарет с ментолом, пьяный угар качает, в глаза ты смотришь другому, который тебя ласкает…»

– Четыре костюма из последней коллекции. Вячеслав Михайлович сам отобрал, – вскочила она, увидев Катю и Валю.

Костюмы были необыкновенные. Один – парчовый со стёганым золотистым пиджаком. Второй – чёрное бархатное платье с блёстками и чёрной кружевной накидкой. Третий – белоснежный с лисьим мехом. Четвёртый – трикотажное платье, отделанное цветастой платочной тканью, с жакетом из такой же ткани. Валя уцепилась за него, как за соломинку.

– Самый задрип взяла. Вон лисий какой! Под студию и под волосы! – посоветовала Катя.

– Мне в этом уютней. – Она ведь никогда не ходила в чужой одежде. – В тех буду, как ворона в павлиньих перьях.

Зашла за занавеску примерочной, попыталась надеть платье, но оно категорически не лезло.

– Что будешь делать, птичка-невеличка? – сурово спросила Катя девицу.

– Сказали только рост измерить! Это же коллекция! Шьют на моделей, а у вас просто женщина, – ответила девица с полным ртом жвачки. – Можно съездить в Дом моды, подобрать что-нибудь из вещей на продажу.

– На часы глянь, кретинка! – гавкнула Катя. – Валь, жакет совсем не надевается?

– Кое-как надевается, но не застёгивается…

– Цапли опаздывают, но это вообще не мой вопрос, – сказала Катя и кивнула на девицу. – Хотела Рудольф взять блатняжку на шмотки, пусть расхлёбывает.

– Какие цапли? – переспросила Валя.

– Манекенщицы. Славины наряды показывают. Должны периодически ходить по студии, изображая красоту.

Артистическая соединялась с другой такой же небольшим кабинетиком, оклеенным афишами известных людей с их автографами. Там, за столом возле гладильной доски, шила на руках пожилая женщина.

– Львовна, аккуратненько платье распори через всю спину, да и сметай на ней, – попросила женщину Катя. – Только в свой шкаф повесь, чтоб эта сучка со жвачкой не видела.

– Сделаем, – кивнула женщина. – Видишь, Стёпкину жилетку реставрирую. Вчера за гвоздь зацепился.

– У меня на кофте тоже дыра, а кофта хорошая, – припомнила Катя.

– Неси, – кивнула женщина.

– У неё не будет неприятностей, что платье распорото? – обеспокоилась Валя за девицу.

– Ещё как будут! Ей деньги платят, чтоб одела в Славу Зайцева. Должна землю есть, найти твой телефон, обмерить, придумать. А то ей «рост сказали»! У Лидии Ивановой рост тоже высокий. Пошли на грим, потом сценарий поучишь.

Гримёрка была маленькая, на одно зеркало. Молодая невыразительная гримёрша долго клала тон, долго прикидывала помаду, тени, почти приникая к Валиному лицу. Потом расчёсывала волосы, закалывала их палехскими заколками. Катя терпеливо смотрела на это, глянула на часы и дала команду:

– А теперь всё затуши. Чтоб милее было.

– Это как? – вытаращила глаза девочка.

– Как на картинах старых мастеров, а ты её на панель загримировала. Не получится, больше не возьму на съёмку.

Девушка ощетинилась, начала потихоньку осветлять лицо и убирать лишнее. И Валя удивилась, как быстро превратилась из крикливой матрёшки в благородную красавицу.

– Если ежесекундно не давать пенделя, не будет никакого телевидения. У меня от пенделей на обеих ногах мозоли, – пожаловалась Катя и повела Валю в артистическую пить чай и разбирать сценарий.

– Бутерброд съешь – спокойней будешь, сытый всегда спокойней. Губы потом подновишь. Славу-то приголубь, он как цветок раскроется и так наговорит, что нас сразу в сетку втюхают, – успокаивала Катя. – В сценарии всё как для дебилов написано, но лучше импровиза ничего не бывает. Не бойся импровиза, самой себя не бойся. Всё, что не нужно, смонтируем. Туфли где?

– Какие туфли? – испугалась Валя. Стоял тёплый сентябрь, и на ногах были самые нарядные босоножки.

– Адка не сказала туфли купить?

– Нет.

– «Шеф, всё пропало!» – ужаснулась Катя. – Какой размер?

– Большой. Сороковой.

– Сороковой хрен на ком найдёшь! Ладно, чапай в босоножках. Салфеткой протри. Сделаем вид, что это летний стиль. В следующий раз чтоб разные варианты туфель под рукой были.

– Куплю.

– Чеки принесёшь, оплатим. Сразу себя не поставишь, Адка тебя голой в Африку пустит. Трясёшься? Дай руку. Ой, руки-то ледяные! Запомни, ведущей быть легче, чем на вопросы ведущей отвечать, – успокаивала Катя. – Ты в двух тяжелейших передачах уже отработала. Иди, распоротое платье напяливай.

Когда шли в студию, Валя почувствовала, что ноги стали ватными, совсем не слушаются, а спина нервно выпрямлена в струну. И окружающее слышно словно через пелену.

– Аршин проглотила, – заметила Катя. – Не бойся. Как говорит мой отец: дальше фронта не пошлют, меньше взвода не дадут. Слава тёплый, тебе с ним легко будет.

– Знаю, – хрипло ответила Валя из последних сил.

В «берёзовой» студии уже сидели зрители. Это действительно были или молодые ребята, или странноватые бабушки. Валя увидела Славу Зайцева, и стало ещё страшнее. Он был неожиданно молодой, сияющий, в изнурительно красиво расшитом пиджаке. Деловито осмотрев Валю, спросил:

– Как ты в него влезла?

– Слава со всеми на «ты», – пропела сзади Ада.

– Извините, сзади пришлось распороть, – призналась Валя, дрожа. – Мы потом обратно сошьём!

– А босоножки кто на тебя напялил?

– Не знала, что надо туфли… – сказала Валя голосом, каким в школе извинялась за забытую сменную обувь.

– Славочка, не наезжай на девку, у неё первая передача, – влезла Катя.

– Первая, не первая, ищите туфли! Это ж дикое зрелище! Под босоножки я шью сарафаны, – твердо сказал он.

Пауза показалась Вале вечностью.

– Размер какой? – зло зыркнула Рудольф, словно Валя была виновата.

– Сороковой…

– У кого сороковой или хоть тридцать девятый? – хмуро уставилась Ада на администраторов и редакторов.

Все молчали.

– Товарищи зрители! У кого туфли сорокового размера? Выручайте! Премирую рекламными занавесками! – Ада оглядела публику в студии и добавила, чтобы снять напряжение. – Люди женятся-е…, а нам не во что обуться!

Зрители несмело захихикали, Валя ещё больше залилась краской.

– Кроссовки пойдут? – закричал парень из заднего ряда.

Его поддержали дружным хохотом, а Валя была готова провалиться сквозь землю.

– Тридцать восьмой можно? – пропищала девушка из второго ряда и потрясла снятой туфлей.

– Тридцать девятый, но… ношеные, – смущённо встала высокая сутулая женщина в первом ряду. – Мне занавески очень нужны.

– Давайте, – махнула рукой Ада. – Гримёра быстро! Придать туфлям товарный вид!

Появилась запыхавшаяся гримёрша, рухнула к Валиным ногам, стала замазывать тушью для ресниц трещины и проплешины на чёрных остроносых туфлях с низким каблуком. Они немного помолодели, но были настолько тесными, что стоять в них было больно.

– Пересаживайтесь на задний ряд, – закричала Катя хозяйке туфель. – Босиком вы мне в кадре не нужны.

– Совсем другое дело, – кивнул Слава. – Я в советское время с Бари Алибасовым три года не разговаривал. Сделал его группе роскошные костюмы, говорю, достань под них сапоги. Прихожу на концерт – стоят в моих костюмах, а на ногах чёрные ботинки по двадцать пять рублей! А Барик – где я тебе сапоги найду? Три года не разговаривал, потом помирились.

Валя чуть живая сидела в «берёзовом» кресле, Слава – в «берёзовом» кресле напротив. В ногах у них валялись романтически скрученные, чудом успевшие доехать рекламные занавески. Подключили петлички микрофонов. Ада, Катя и Корабельский переминались у камер с ноги на ногу, как лошади перед скачками.

– Ну это же невозможно, посмотрите на монитор! – неожиданно воскликнул Федя Кардасов. – Пятно занавесок убивает дизайн студии, а платье ведущей просто «у самовара я и моя Маша»!

– Некогда Федя, – окоротила его Рудольф.

– Тогда снимите мою фамилию из титров, – не унимался Федя.

– Я всё с вас со временем сниму, но сейчас не толпитесь на моей голове! – гаркнула Рудольф. – Где модели? Катя, где их проход в костюмах?

– Не мой вопрос, – ехидно ответила Катя.

– Иван, где модели? – вызверилась Рудольф на Корабельского.

– У тебя барышня этим занимается, забыл, кем рекомендованная, – отчитался Корабельский, подхватив Катино ехидство.

– Барышню сюда! – заорала Рудольф.

Девица испуганно выползла под софиты. От страха перед Рудольф она проглотила всю свою жвачку, и та застряла в горле.

– Звонила! – кашляя, отчиталась девица. – Они не успевают!

– Почему я только сейчас это узнаю?! – бросилась Рудольф на неё и холодно добавила: – Уволена! Катя, ищи на это место новую. Славочка, миленький, тебе ж бесплатную рекламу делаю, пригони потом своих девок на часок. Я их подсниму и сюда подклею.

– Хорошо, – кивнул Слава.

– Всё, с богом! Лебёдушка, лицо поживее! Ты как в параличе! Первая камера пошла! – воскликнула Ада.

Несмотря на леденящий ужас и жмущие туфли, Валя искусственно улыбнулась и выговорила по написанному в сценарии:

– Здравствуйте, с вами «Берёзовая роща» и я, Валентина Лебедева. На свою первую передачу мы пригласили единственного русского кутюрье, признанного равным среди выдающихся кутюрье мира, – Славу Зайцева!

– Аплодисменты пожирнее! Третья камера! – закричала Рудольф, и зал захлопал.

– Здравствуйте, мои дорогие! – ослепительно улыбнулся Слава.

– Это моя первая передача, и я очень волнуюсь, – понесло Валю мимо сценария. – Было страшно разговаривать с таким известным человеком, но мать утром сказала: «Спроси Славу Зайцева, правда, что он из Иваново, я туда молодой ткачихой ездила опыта набираться?»

– Правда! Из замечательного города Иваново. Из простой семьи, моя мать – прачка, уборщица. А я – почётный житель города Иваново и Парижа!

– Аплодисменты!!! – завопила Ада.

– Многие думают, что я шью только для моделей, но это не так, – начал Слава, когда публика успокоилась. – Больше всего люблю работать для обычных женщин. Ко мне обращаются невысокие полные дамы от 40 до 60 лет. От общения и работы с ними я получаю колоссальную энергию, потому что мои вещи их преображают.

И пелена внезапно спала, студия засияла и зазвучала в Вале во всех красках и интонациях, ей неожиданно стало легко и весело, словно встретилась с другом, которого давно не видела. Она восхищённо улыбнулась Славе и произнесла по сценарию:

– Вы не только великий кутюрье, но и борец с советской цензурой в моде, остальные пришли на расчищенную вами площадку. Пишут, в застой вы шли в пальто макси по Лубянке, милиционер хотел вас арестовать, а вы сказали: «Посмотри на шинель Феликса Эдмундовича! Она тоже макси! Давай и его снесём в милицию!»

– Было такое. А теперь Феликса Эдмундовича снесли на помойку, а я по-прежнему хожу в пальто макси! – засмеялся Слава.

– Аплодисменты!!! – заорала Рудольф.

Народ захлопал.

– Впервые ваше имя появилось в 1953 году на страницах «Пари Матч» после скандального показа мод в Москве, – продолжила Валя тоном дамы, только вышедшей из библиотеки.

– После этой публикации я на 23 года стал невыездным! И когда увидел в мировой «Энциклопедии моды» свой портрет рядом с Коко Шанель и Пьером Карденом, страшно удивился, – весело ответил Слава. – В 86-м меня впервые выпустили в Канаду, потом в Париж, в Америку… А в 89-м признали человеком года в мире моды.

– Определяя эпоху, историки начинают с костюма. По каким костюмам будут определять нашу эпоху? – Валя почувствовала, что платье, смётанное на спине и ниже, расползлось и, когда она встанет, будет страшный позор.

– Боюсь, наша эпоха оставит после себя сплошной китч. Знаете, страсть к красоте во мне открыла великая актриса Любовь Орлова. Но теперь нет таких женщин. Теперь некому так носить платья. Теперь всё упрощают и забывают, что одежда должна быть сексуальной, – грустно признался Слава.

– А почему бандиты ходят именно в красных пиджаках? У всех спрашиваю, никто не знает, – неожиданно для самой себя выпалила Валя не по сценарию.

– Никто уже не помнит, что красные пиджаки я придумал задолго до Версаче. Но бандиты скупают их, потому что в Париже на Неделе высокой моды в девяносто втором Версаче вывел красные пиджаки с классическими брюками. И новые русские бросились на них, поскольку они дорого стоили, – поморщился Слава. – Поверь, это всё-таки лучше, чем спортивные костюмы.

– Стоп! Снято! – закричала Ада и бросилась целовать Валю и Славу. – Лапочки мои! Катя, неси им кофе. Потом пойдёт показ коллекции по мониторам и на финал базар со зрителями.

Валя не понимала, с чего Ада так возбуждена. Есть студия, есть Слава Зайцев, текст на её месте могла прочитать даже обезьяна. А тут ещё Катя набросилась, едва не пролив кофе на Валино платье:

– Как я тебя углядела! Звезда! Настоящая звезда! С первого дубля! Про красные пиджаки просто бомба!

– Ты правда первый раз? – ласково спросил Слава.

– Как ведущая – первый, – потупилась Валя.

– Пришли размеры, подарок сошью, – пообещал на прощанье Слава.

– Мне??? – глуповато переспросила Валя и снова стала красной как рак.

Самое страшное она отработала. Вопросы из зала – это не сложно. Она не сильно устала, проведя эту часть, и даже успела ещё раз повторить финальный текст, который, по взмаху руки Рудольф, с первого раза выговорила в непривычно наезжающую камеру:

– Итак, первая встреча в «Берёзовой роще» состоялась. Спасибо нашему дорогому гостю! Было легко и радостно вести эту передачу ещё и потому, что на мне одежда выдающегося русского кутюрье Славы Зайцева!

– Супер, супер! – крикнула Ада. – Теперь, Слава, своди её сюда к нам. А справа заходит Дуликова. Фанеру, фанеру… Пошли, пошли…

Валя двигалась как манекен, казалось, шов сзади разошёлся и видны трусы, да ещё каждый шаг в чужих тесных туфлях давался, как Русалочке по ножам. Поравнявшись с Катей, шёпотом спросила:

– Посмотри, у меня сзади всё в порядке?

– В порядке, – ответила Катя чуть не на всю студию. – У тебя что, месячные?

– Что ты кричишь? – зашипела Валя. – У меня платье сзади расползлось!

– Говна-пирога, – хохотнула Катя. – Вон Дуликова по доброй воле почти голая.

А тем временем молодая певица Дуликова змеиными движениями передвигалась по берёзовому подиуму, на котором только что были Валя со Славой. И, сияя кусками тела из огромных отверстий алого платьица, неубедительно пела про любовь.

– Уж этот китч ни в какие ворота! – трагическим голосом объявил Федя, кивнув на Дуликову.

– Сказала спеть что-нибудь русское, а для неё русское – значит, не по-английски, – объяснила Рудольф. – Дуликова бабки отстёгивает за то, что поёт. За свои бабки может петь хоть в водолазном костюме. Зимой бандита подцепила, он ей, как бы, вставил в жопу пропеллер, вот и раскручивается. Ладно вам, Федя. Чистенько получилось: ткани, бабы, Слава, занавески – всё в тему… Пошли обмоем!