Текст книги "Андерсен. Его жизнь и литературная деятельность"

«Импровизатор» был началом успехов Андерсена, а поездка за границу послужила толчком для его таланта. Вернулся на родину Андерсен с сожалением. Он оставил за собой столько светлых воспоминаний и к тому же думал, что ему больше не придется быть за границей. Особенно жаль ему было Италии. Пылкий мечтатель считал ее потерянным раем, в который он больше никогда не вернется. Последующие его путешествия тоже имели на него большое влияние, но первые впечатления уже не повторялись. Никогда не представлялась ему Италия в таком праздничном виде. Все народные и уличные сцены, описанные в «Импровизаторе», взяты им с натуры, и после ему уже не приходилось так много и удачно наблюдать итальянскую жизнь. В Италии же Андерсен впервые ощутил вкус к живописи и скульптуре, в первый раз услышал настоящее хорошее пение, которое произвело на него потрясающее впечатление. Его прекрасные сказки «Медный кабан» и «Психея» – это отголосок впечатления, произведенного на него итальянским искусством и жизнью Флоренции и Рима.

С «Импровизатора» начинается новая эра в жизни Андерсена. Книга эта приобрела ему массу друзей и почитателей как в Дании, так и за границей. Она была переведена на все языки и выдержала много изданий. Иностранные журналы отзывались о ней с большой похвалой, между тем как в Дании, несмотря на сочувствие публики, критика по большей части относилась к этому произведению или холодно, или несочувственно. Так например, в одном из иностранных журналов проводилась параллель между «Импровизатором» Андерсена и «Кориной» г-жи Сталь, причем отдавалось полное предпочтение Андерсену. «Андерсен наивен, г-жа Сталь сентиментальна, – говорилось в статье, – датчанин поэтичен, тогда как француженка риторична», – и так далее. В одном из датских журналов делалось то же сопоставление, но при этом предполагалось, что произведение г-жи Сталь, вероятно, есть первообраз «Импровизатора». Очень скоро начались обычные нападки на неправильную орфографию слов, на этот раз итальянских. Тем не менее успех книги и поворот общественного мнения в пользу Андерсена были очевидны. Ободренный этим успехом Андерсен продолжал писать. В 1836 году он выпустил в свет роман «О.Т.»[2]2
  Роман так и озаглавлен двумя буквами. Они означают имя героя (Отто Тосруп), а также Odense Tugthuus (Оденсейский дом умалишенных)


[Закрыть], а в 1837 – «Только скрипач». Оба эти романа имели некоторый успех в Дании и большой – за границей. Между прочим, их перевели и охотно читали в Швеции, где произведения Андерсена делались все более и более популярны. «О.Т.» – произведение чисто юмористическое; «Только скрипач», напротив, отличается меланхолическим характером. Здесь изображает Андерсен пережитую им самим борьбу поэтической натуры с тяжелыми житейскими обстоятельствами. Оба эти романа были очень известны в свое время, но ни один не был так популярен, как «Импровизатор». На русский язык переведены «Импровизатор» и «Только скрипач».

Несмотря на сочувствие публики, положение Андерсена оставалось нелегким. За него раздавались открыто очень немногие голоса. Против него были почти все критики и многие литераторы, в том числе всеобщий любимец Хейберг, считавшийся непогрешимым. Он, когда-то поддерживавший Андерсена в качестве начинающего писателя, теперь относился к нему с замечательным недоброжелательством и немало способствовал умалению его значения в обществе. Нападки критики обратились наконец против самой личности Андерсена. В какой-то критической статье писателя упрекали в неблагодарности к его благодетелям, выставляя на вид сходство между его собственным положением и положением героя в романе «Импровизатор». На этот раз в защиту Андерсена выступил его бывший враг, поэт Палудан Мюллер, находя неприличными инсинуации критика.

Один из друзей Андерсена, профессор университета, очень опытный в корректурном деле, предложил Андерсену прокорректировать его роман «О.Т.». Он сделал это самым добросовестным образом, желая избавить Андерсена от обычных придирок. Но и это не помогло. В одной из датских газет стояла фраза: «Обычные грамматические ошибки, свойственные Андерсену, находим мы и в этой книге».

– Нет, это уж слишком, – сказал профессор, – я был так же внимателен, как со своими собственными книгами. К вам явно несправедливы.

Подобных примеров можно насчитать много, но, несмотря на пристрастие критики, недоброжелательство литераторов и шаткость общественного мнения, легко поддававшегося различным влияниям, положение Андерсена в обществе было теперь все-таки гораздо лучше, чем до выхода в свет «Импровизатора».

Глава VI

Поездка в Швецию. – Скандинавские симпатии. – Стесненные обстоятельства. – Пожизненная пенсия. – Театральные пьесы. – Еще поездка в Швецию. – Овации в Лунде. – «Что рассказывал месяц». – Второе путешествие за границу. – «Базар поэта». – Андерсен в Копенгагене. – Внимание к нему короля. – Поворот к лучшему. – Счастливая жизнь в кругу друзей. – Особенности его характера. – Сказки.

В 1837 году Андерсен поехал в Швецию. Он посвятил этой поездке все лето и вынес из нее самое приятное впечатление. Его поразила живописность шведской природы, а радушный прием и сочувствие, встреченные им повсюду, оставили в его душе чувство живейшей благодарности. Андерсен завязал в Швеции не одно приятное знакомство. Между прочим, он встретился на пароходе с известной писательницей Фредрикой Бремер. Она не знала его произведений и только во время плавания прочла «Импровизатора», получив его из рук автора. Это послужило поводом к их сближению, так как роман чрезвычайно ей понравился.

В то время между Швецией и Данией было очень мало сношений. Все еще помнилась старинная вражда, и это разъединяло соседние нации. Андерсен находил большое сходство между датским и шведским языками и с удовольствием замечал, что шведы его понимают. Ему казалось, что Швеция есть не более как продолжение Дании; родство обеих наций бросалось ему в глаза, а радушный прием, встреченный им в Швеции, окончательно утвердил его в братских чувствах к этой стране. Под таким впечатлением он сочинил скандинавскую песню, начинавшуюся словами: «Мы все один народ, мы скандинавы». Эта песня очень понравилась в Швеции, но когда Андерсен вернулся на родину и песня сделалась известна его соотечественникам, ему сейчас же сказали: «По всему видно, что вас чествовали в Швеции». В то время еще не были в моде скандинавские симпатии, а несколько лет спустя, когда близость между скандинавскими народами вошла в моду, в Дании нашлись люди, которые говорили Андерсену, что скандинавская песня есть лучшее его произведение и переживет все, что он написал.

Через несколько лет после «Импровизатора» появился первый выпуск сказок Андерсена. Можно было бы подумать, что критики встретят сочувственно этот новый и совершеннейший род его поэзии. Но не тут-то было. Датские критики с сожалением говорили о том, что Андерсен впал в прежнее ребячество…

Помимо мелочных придирок и равнодушия критики, Андерсену приходилось терпеть также и от недостатка средств. Он жил одной литературой и получал самые жалкие гонорары. Так например, за «Импровизатора» ему было заплачено немногим больше ста рублей. Примерно так же платили ему и за другие произведения. Андерсену приходилось писать из-за денег, а это само по себе казалось ему противным; заработок его был так незначителен, что, желая как-нибудь увеличить свои средства, он пробовал, хотя и безуспешно, достать себе место при одной из библиотек. Из затруднительного положения помогли ему выйти старые друзья, Эрстед и Коллин, а также новый друг его, голштинский граф Ранцау-Брейтенбург. Граф Ранцау заинтересовался Андерсеном, прочтя «Импровизатора», и явился сам в убогую квартиру поэта, причем спросил его, не может ли быть ему чем-нибудь полезен. Тот в кратких словах описал свое затруднительное положение. Граф Ранцау обещал писателю свое содействие и вскоре выхлопотал ему у короля ежегодную пенсию в 200 рублей. Такие пенсии давались из государственных сумм бедным ученым, литераторам и художникам. Ими пользовались, между прочим, Эленшлегер, Ингеман, Герц и другие.

Теперь Андерсен мог жить спокойно, вполне отдаваясь своему призванию, так как знал, что у него есть верные средства на случай болезни. Он вздохнул свободнее, но испытания его еще не кончились. Особенно часто приходилось Андерсену терпеть неудачи при его попытках писать для сцены, тем более что в то время в копенгагенском театральном мире господствовали очень странные нравы, а дирекция продолжала относиться лично к Андерсену весьма недоброжелательно. По странно укоренившейся моде почти все новые пьесы, дававшиеся на копенгагенской сцене, освистывались на первом же представлении. Этой участи подвергались даже любимые авторы, такие, как Эленшлегер и Хейберг. Свистеть начинали часто прежде, чем поднимался занавес. Это вошло в обыкновение и сделалось какой-то своеобразной забавой. Всякое представление начиналось всеобщим свистом, затем в оркестре раздавались трубы. Если свистки не унимались, вмешивалась полиция. Удивительно еще, как мог держаться какой-нибудь репертуар при таком порядке вещей… В таких тяжелых условиях выступил Андерсен в качестве драматурга. Он писал в стихах и в прозе, пробовал свои силы и в комедии, и в драме. Большинство его пьес дирекция отсылала ему назад, те же, которые доходили до сцены, иной раз все-таки имели успех. Это показывает, что положение Андерсена в обществе до некоторой степени уже установилось в то время. Наибольший успех из того, что писал он для сцены в тот период, то есть до 1842 года, имела пьеса, переделанная им из французской повести «Les épaves» и названная «Мулат». В день представления этой пьесы по городу были расклеены огромные афиши и у театральной кассы стоял длинный хвост. Но вследствие внезапной смерти короля Фредерика VI представление не состоялось, и пьеса дана была впервые уже по восшествии на престол Христиана VIII, в день открытия театров. Публика приняла пьесу Андерсена с восторгом. Ни одно произведение его не имело еще такого успеха, как эта драма. Вскоре она была переведена на шведский язык, и в шведских газетах и журналах появились о ней самые лестные отзывы. Андерсен еще раз отправился в Швецию, причем шведы отнеслись к нему даже лучше, чем при первых его посещениях. Между прочим, его пригласили осмотреть свой город студенты Лундского университета. Андерсен принял их предложение и был встречен необыкновенно радушно. В честь него говорились речи и провозглашались тосты. Вечером студенты устроили ему серенаду[3]3
  Вечерняя, ночная почетная или приветственная музыка, обычно под окнами чествуемого (Словарь В. Даля)


[Закрыть]. Это была первая овация, устроенная в честь Андерсена, а потому и неудивительно, что она произвела на него необыкновенно сильное впечатление. Поблагодарив студентов за оказанную ему честь и пожав руки ближайшим из стоявших около него, Андерсен ушел в свою комнату, забился в темный угол и дал волю душившим его слезам. Впоследствии он научился лучше владеть собою в подобных случаях, но все-таки никогда не был равнодушен к знакам внимания, которые получал много раз в своей жизни.

Когда Андерсен вернулся в Копенгаген, где совсем недавно имел большой успех, ветер уже переменился. Восторженный прием, оказанный ему шведами, возбудил зависть и насмешки. Кроме того, начались уже нападки на его пьесу «Мулат». Андерсену ставили в вину то, что он заимствовал ее сюжет, хотя другие писатели делали то же, и пьесы их не теряли от этого своей цены. Поэт Хейберг иронически заметил Андерсену:

– Когда я поеду в Швецию, вы должны быть со мной, чтобы и на мою долю выпала часть оваций.

Андерсен ответил ему на это:

– Поезжайте с вашей женой (она была известная актриса), тогда вам гораздо легче будет заслужить овации.

В 1840 году Андерсен написал новую книгу. Это был ряд небольших поэтических картинок, нечто вроде стихотворений в прозе. Книга называлась «Что рассказывал месяц». Она имела небывалый успех в Германии, была издана там несколько раз и распространилась еще более, чем его сказки, хотя много уступала последним. В Швеции и Англии ее сейчас же перевели, как и другие книги Андерсена[4]4
  Книга «Что рассказывал месяц» недавно появилась в русском переводе


[Закрыть]. В Дании же на нее почти не обратили внимания. Литературные неудачи на родине и несправедливости со стороны соотечественников до последней степени расстраивали нервного и самолюбивого Андерсена. Друзья посоветовали ему ехать за границу. Торвальдсен назначил ему свидание в Риме. Андерсен собрал немногое, что накопил он за эти годы, и уехал.

Прошло семь лет со времени последнего путешествия Андерсена за границу, и за это время положение его сильно изменилось. Тогда он появлялся везде несмело, как безвестный начинающий писатель. Теперь имя его было известно повсюду, произведения его были очень распространены и благодаря им круг его знакомства расширялся необыкновенно быстро. На этот раз Андерсен ехал по железной дороге, которая только что проводилась. Он ехал через Лейпциг, где познакомился, между прочим, с Каульбахом и Мендельсоном-Бартольди. Последний особенно близко с ним сошелся, чему способствовал роман Андерсена «Только скрипач», который очень нравился знаменитому композитору. Андерсен явился знакомиться с Мендельсоном во время репетиции концерта в Геванд-гаузе; Мендельсон не хотел было говорить с ним, но, узнав, что перед ним стоит Андерсен, обнял его и повел в залу, а после репетиции – к себе домой обедать. С этого дня они сделались друзьями. Из Лейпцига Андерсен проехал в Гейдельберг, а оттуда через Тироль в Италию, куда стремился всей душой. В Рим он попал в декабре и тотчас же занялся осмотром картинных галерей, церквей и статуй, поджидая в то же время своего друга, поэта Хольста, который должен был вскоре к нему присоединиться, чтобы вместе путешествовать по стране. Андерсен заранее радовался как ребенок при мысли, что ему предстоит показать другу свою милую Италию. Но на этот раз ему не повезло. В Риме было очень сыро и холодно. Андерсен страдал от отсутствия печей и испытывал все неудобства итальянских помещений, не приспособленных к холоду. У него сделались лихорадка и сильная зубная боль. Он целые дни просиживал у камина в теплых сапогах. Впоследствии эти обстоятельства послужили сюжетом для сказки «Мои сапоги». Такова необыкновенная живость его фантазии. Нужно быть Андерсеном, чтобы сочинить сказку из зубной боли и теплых сапог. Хольст приехал перед самым карнавалом. Его приезд очень ободрил Андерсена, сильно приунывшего за это время. Между прочим, его смущали неприятные письма с родины, мало отличавшиеся от тех, которые он получал в Риме семь лет тому назад. Андерсен начинал думать, что вечный город приносит ему несчастье. В письмах говорилось, будто его новая пьеса «Мавританка», написанная на этот раз на самостоятельный сюжет, была освистана, что впоследствии оказалось неправдой. Кроме того, до Андерсена дошли слухи, что Хейберг, с которым он расстался в очень плохих отношениях, написал стихотворение, где, как выразился кто-то из его соотечественников, «Андерсена по обыкновению утопили в воде». Андерсен не читал стихотворения и не знал, в чем заключается направленная против него насмешка. Эта неизвестность еще более усиливала его беспокойство. Он ожидал всего худшего и сильно упал духом, так что пребывание его в Риме было отравлено. Впоследствии Андерсен узнал, что он напрасно боялся стихотворения Хейберга. Намек на него был самого невинного свойства, а стихи показались ему прекрасными. Тем не менее они причинили ему в Риме много неприятных минут.

В феврале Андерсен уехал из Рима в сопровождении двух своих друзей, Хольста и Роте. Все трое отправились в Неаполь. Там было тоже очень холодно, и Андерсен окончательно разболелся. Лихорадка и нервное состояние его достигли апогея. Из Помпеи, куда друзья уже успели добраться, пришлось вернуться в Неаполь; Андерсен приехал туда в ужасном виде. Хозяин отеля, где он остановился, нашел нужным пустить ему кровь, что и подействовало на него самым лучшим образом. Через неделю Андерсен поправился настолько, что мог ехать дальше. Он предпринял длинное путешествие, а именно из Неаполя отправился на пароходе в Сицилию, затем в Грецию и Константинополь, завернул в Сербию и вернулся в Данию через Австрию и Германию. Он побывал в Вене, Праге и Дрездене и приехал в Копенгаген через Оденсе.

Путешествие свое Андерсен описал в книге «Базар поэта», разделенной на несколько частей по числу стран, которые он посетил. Каждая часть была посвящена кому-нибудь из его друзей.

За границей эта книга имела успех, но датская критика отнеслась к ней очень странно. Андерсену делали совсем бессмысленные замечания, его попросту ловили на словах и придирались к его поэтическим выражениям, доискиваясь их буквального смысла или не понимая самых простых вещей. Между прочим, его упрекали в самомнении, потому что в одном месте он говорит: «Если бы я был художником, то нарисовал бы эти мосты и башни, но я не художник, а поэт, а потому только пытаюсь писать вариации в лирическом стиле». «Как можно говорить про себя „я поэт“. Это нескромно», – упрекали его рецензенты.

Несмотря на значительную литературную известность, доставившую Андерсену внимание самого короля, ему нередко приходилось терпеть унижения из-за своей бедности и низкого происхождения. Король Христиан VIII, который знал его еще будучи принцем, открыто выказывал ему свое расположение. Тем не менее высшее общество продолжало относиться к Андерсену свысока. Случилось раз, что во время представления пьесы Андерсена король поклонился ему из ложи.

– Вам кланяется король, – шепнул ему сидевший рядом Торвальдсен.

Андерсен не поверил ему, но, взглянувши в королевскую ложу, увидел, что король опять ему кланяется. Тогда Андерсен понял, что приветствие относилось к нему, но не отдал поклона, боясь, что движение его будет дурно истолковано его врагами. На другой день он пошел к королю и лично поблагодарил его за внимание. Через несколько дней после этого он получил приглашение на дворцовый бал, устраиваемый для разных классов общества. Андерсен говорил об этом бале у одного ученого.

– Что вы будете там делать? – спросил его тот.

– Это тот круг, где меня лучше всего принимают, – шутя отвечал Андерсен.

– Но вы к нему не принадлежите, – резко ответил ученый.

Андерсен сделал вид, что не замечает укола, и ответил, смеясь:

– Если король сам кланяется мне из ложи, то я могу быть у него на балу.

– Кланяется вам из ложи? – удивился ученый. – Но это еще не дает вам права выставляться.

– Но ведь на этом балу будут люди всех сословий, значит и того, к которому принадлежу я, – там будут студенты, – ответил Андерсен.

– Да, но какие? – спросил ученый.

Андерсен назвал одного из его родственников.

– Еще бы! Ведь он сын статского советника. А кто был ваш отец?

– Мой отец был простой мастеровой, – ответил Андерсен, – а я с помощью Божией сам завоевал себе то положение, которое у меня есть, и вы, кажется, могли бы это уважать!

В это время Андерсену было уже далеко за 30 лет, и вот как третировали его в том самом кругу, который он по праву мог бы считать своим.

Но поворот к лучшему, начавшийся, как мы уже говорили раньше, со времени выхода в свет «Импровизатора», был заметен. Круг знакомых Андерсена все расширялся. Он приобрел много новых друзей и все больше сближался со старыми. Свободнее всего чувствовал он себя в семействе Коллина, особенно в доме одного из женатых его сыновей. Его молодая жена, веселая, живая и милая женщина, была в самых дружеских отношениях с Андерсеном. Андерсен играл с ее детьми и всегда охотно проводил время в ее доме. Затем, он относился очень хорошо к Эрстеду, но ближайшим его другом был композитор Гартман, с которым он виделся ежедневно. В 1830 году приехал в Копенгаген Торвальдсен. Город устроил ему необыкновенно торжественную встречу. Скульптора приняли с великим энтузиазмом, и с тех пор он жил в Дании, окруженный почетом. Быть его другом считалось большой честью. Андерсен принадлежал к числу этих счастливцев. Отношения между ним и Торвальдсеном вплоть до смерти последнего оставались самыми теплыми и задушевными. Они виделись очень часто и взаимно любили и уважали друг в друге истинных художников, сердечных и честных людей. Торвальдсен был человек открытого и веселого нрава, мужественный и здоровый по натуре. Андерсен очень высоко ставил его как скульптора, а Торвальдсен являлся большим поклонником таланта поэта. Живя в Копенгагене, оба часто встречались в театре. Андерсен имел там в партере, среди людей высшего общества, почетное место по праву писателя, поставившего три пьесы. Он ходил в театр каждый вечер. Это был для него своего рода клуб, где он встречал всех знакомых литераторов, ученых и людей из общества. Чаще всего соседом его оказывался Торвальдсен. Андерсен искренно любил своего знаменитого друга, но, без сомнения, ему также очень льстило внимание великого человека. Вообще Андерсен был далеко не бесчувствен к разного рода отличиям и к милостям сильных мира сего. Он встречался с Торвальдсеном также в имении баронессы Штампе Низоэ. В этом аристократическом семействе он был принят как дорогой гость и проживал иногда целые месяцы в прекрасном имении баронессы. Там же часто живал и Торвальдсен, которого окружали величайшим вниманием. Оба друга охотно работали в прекрасной обстановке деревенского приволья, соединенного с комфортом и приятным обществом.

В Низоэ, так же как и в других богатых домах, где бывал Андерсен, его принимали действительно хорошо и обращались с ним не так, как с бедным малым, которого нужно накормить обедом и поскорее от него отделаться. Его ценили как замечательного человека с исключительным поэтическим талантом. Вероятно, в этих аристократических семействах и выучился Андерсен тому светскому такту, который впоследствии делал его столь желанным гостем при разных мелких дворах. Его импровизаторский талант часто оказывал ему большие услуги. Он очень удачно сочинял стихи и песни, подходящие к случаю, и развлекал этим общество. Эта способность Андерсена сильно забавляла веселого и добродушного Торвальдсена, и Андерсен нередко доставлял подобного рода невинные удовольствия старому скульптору, до самой смерти не потерявшему бодрости и веселости.

Дни, проведенные Андерсеном в гостеприимных аристократических домах среди природы, были едва ли не лучшими в его жизни. Среди природы Андерсен чувствовал себя в своей стихии. Здесь его душа приходила в равновесие, и он всего свободнее предавался творчеству. В городе, особенно в Копенгагене, многое было не по нем: докучливые критики, завистливые собратья по искусству, тысячи неприятностей и, наконец, политика, которой никогда не интересовался Андерсен – этот чистейшей воды поэт и притом оптимист, искавший в жизни и в людях только доброе и прекрасное, что делало его самым настоящим космополитом, самым широким гуманистом. Потому, может быть, ему и не было никакого дела до политики. Всем сердцем любя свой народ и родину, он не считал, однако, Данию первой страною в мире. И как друг всего человечества, мог бы он сказать от души вместе с Шиллером: «Обнимитесь, все народы. Ниц падите, миллионы. Чувствуешь Творца ты, мир?» Сам он говорил про себя: «Политика – не мое дело. Бог дал мне другое назначение. Я всегда это чувствовал. На озерах, в лесах, на зеленых полях, где выступает аист на своих красных ногах, я не слышал ни о политике, ни о Гегеле, и никто не вступал со мной в полемику. Природа вокруг меня указывала мне на мою миссию».

В этом излюбленном уединении среди природы написал Андерсен роман «Две баронессы» и многие из своих сказок. Первый выпуск сказок вышел вскоре после «Импровизатора»; на следующий год он издал второй выпуск, и так далее. Сказки эти были оценены не сразу. Долго еще датские критики сожалели о том, что Андерсен тратит свое время на детскую литературу, но мало-помалу и в Дании появились настоящие ценители этого совершеннейшего рода андерсеновской поэзии. Сам поэт с годами все больше и больше входил во вкус сочинения сказок. Время от времени он еще писал комедии, которые теперь имели успех, написал биографии своих друзей Гартмана и Торвальдсена, описывал свои путешествия, но все это бледнеет перед его сказками. В них-то и выявилась вся свежесть и прелесть его таланта. В них развертывается бесконечное богатство его фантазии, проявляется вся сила и глубина его поэзии, идеальная чистота души и теплота его сердца. Милые, живые сцены, полные добродушного и тонкого юмора, переплетаются с восхитительными картинами природы, которая так кстати вмешивается у Андерсена в человеческую жизнь. Мысли его – то глубоко трогательные, то игриво-грациозные – всегда гуманны и отличаются простотой и ясностью. Туманность, недоговоренность несвойственны Андерсену. Каждая сказка его, хотя бы самая коротенькая, выражает нечто определенное и законченное. При этом язык его образен и совершенно прост. Андерсен рассказывал свои сказки тем самым языком, каким рассказывал их детям, но писал их не для детей. Сам он находил, что они доступны детям только по форме, внутренняя же сторона их может быть понята лишь взрослыми. Такого же мнения и мы. Несмотря на то, что многие дети любят сказки Андерсена, по крайней мере некоторые из них, эти сказки не могут быть ими поняты. Сказочные приключения и какие-то подробности обстановки всегда интересны для детей, их пленяет также необыкновенная живость рассказа, но соль сказки, тонкая мысль, скрытая в ее образах, для них пропадает. Ну где понять ребенку глубокую сатиру на человеческую пошлость, скрытую в сказке «Принцесса и свинопас»? Увы, этой сказки не поймут даже многие из взрослых! Мы не говорим уже о таких сказках, как «Психея» и «Под ивой». Эти романические повести, разумеется, совсем недоступны детскому пониманию.

В угоду общественному мнению Андерсен часто называл тот или другой выпуск своих сказок «Рассказами для детей», но вскоре совсем оставил это вынужденное название и озаглавливал свои выпуски просто – «Сказки и рассказы». Андерсен всегда любил читать вслух свои произведения, но с тех пор, как начали появляться его сказки, он читал еще охотнее. Такие маленькие вещицы, как сказки Андерсена, особенно удобны для чтения вслух, читал же Андерсен необыкновенно хорошо, поэтому слушание его сказок из уст самого автора сделалось любимым развлечением его знакомых. Скоро вошло в моду читать сказки Андерсена на сцене, что делали многие известные артисты, и, конечно, это еще более способствовало их распространению. Сказки и создали Андерсену окончательно ту популярность, которой он пользовался при жизни в таких широких размерах; эта популярность, в соединении с громадным кругом друзей и знакомых, бывших у него во всех концах Европы, составляла главную прелесть его жизни, то счастье, о котором он столько говорит в своей автобиографии. И в самом деле, что стал бы делать одинокий, бессемейный человек, если бы у него не было такого множества друзей и знакомых? При желании он мог бы никогда не оставаться один, что, конечно, не входило в его расчеты. Общительный по натуре, он был слишком глубокий поэт и мечтатель, чтобы до некоторой степени не любить уединения.

Мы проследили теперь биографию Андерсена до середины его жизни, даже несколько долее, так как он жил 70 лет, и можем сказать, что юность его была печальна и горька. Он долго жил подаянием, и это нелегко ему давалось. Его поздние школьные годы полны лишений и омрачены тяжелой зависимостью. Его первые шаги на литературном поприще были неудачны, редкие успехи, выпадавшие на его долю, отравлялись недоброжелательством и завистью. Долго бился Андерсен, прежде чем завоевал себе прочное место в литературе. И вот в зрелом возрасте, когда талант его окреп и вышел на настоящую дорогу, популярность его начала возрастать с необыкновенной быстротой. Вся вторая половина жизни Андерсена представляет собой ряд счастливых лет. Число поклонников его таланта постоянно возрастало. Сначала он видел доказательства этого главным образом за границей, преимущественно в Германии и Англии, но потом и упрямая Дания сложила оружие перед его талантом. Несмотря на то, что некоторые из датских писателей и критиков до конца своей жизни оставались врагами Андерсена, общий голос был в его пользу.