Текст книги "Лингвисты, пришедшие с холода"

Лаборатория электромоделирования
«Машина будет отвечать на вопросы голосом любимого артиста»

Лаборатория электромоделирования (ЛЭМ) существовала при Энергетическом институте АН СССР, а в 1948 году влилась в только что образованный Институт точной механики и вычислительной техники АН СССР (ИТМиВТ). Сначала она не имела к лингвистике никакого отношения.

«Возглавлял лабораторию с момента ее создания доктор технических наук, профессор Лев Израилевич Гутенмахер, – рассказывает Натан Яковлевич Бирман, работавший в лаборатории в конце 1950-х годов. – Он был талантливый ученый, незаурядный человек с очень непростым характером. На основе аналогий в геофизических и электрических процессах Л.И. Гутенмахер в 1940-е годы создал устройства, которые могли моделировать состояние нефтеносных и газоносных пластов и рекомендовать геологам целенаправленно проводить разведку в различных районах страны по результатам расчетов и предсказаний, полученных с помощью таких устройств. Были созданы несколько устройств, и автор был удостоен Сталинской премии. Такие устройства явились прообразом аналоговых вычислительных машин, и по праву Л.И. Гутенмахер может быть назван одним из основоположников вычислительной техники в СССР.

Уже в самом начале 1950-х годов он понял, что возможности аналоговой техники сильно ограничены, и начал работать над созданием цифровых машин, что в те годы можно было расценить как подвиг. Было время расцвета борьбы с сионизмом и космополитизмом, кибернетикой – продажной девкой империализма. И вот тогда, в 1952 году, Гутенмахер выступает со статьей в одном из престижных академических журналов об использовании цифровых машин для обработки информации, о том, что потом назвали базами данных, о поиске, об электронных библиотеках и тому подобных вещах, которые были реализованы только в конце двадцатого – начале двадцать первого века. Статья была немедленно перепечатана рядом американских журналов»⁹⁶.

«Едва ли не первым представительным форумом, на котором в нашей стране прозвучали идеи структурной, математической и прикладной лингвистики, – пишет В.А. Успенский, – было Совещание по комплексу вопросов, связанных с разработкой и построением информационных машин с большой долговременной памятью, созванное в Москве с 28 по 31 мая 1957 года Лабораторией электромоделирования <…> После окончания совещания его руководитель (и заведующий лабораторией) Лев Израилевич Гутенмахер сказал автору этих строк: “Совещание прошло на уровне конференции”. Слова эти были и задуманы, и высказаны на полном серьезе, однако в них действительно, по крайней мере в рамках лексики говорившего, заключалась некая истина: в совещании приняло участие более пятисот человек (в их числе В.М. Глушков⁹⁷ и А.А. Ляпунов), представлявших свыше девяноста научных учреждений и организаций»⁹⁸.

Лаборатория до 1960 года размещалась во 2-м Бабьегородском переулке, между Москвой-рекой и Яузой, в бывшем бараке для немецких военнопленных.

– Она располагалась на участке, который был обнесен колючей проволокой, – рассказывала Елена Викторовна Падучева. – Это помещение дали Гутенмахеру, а проволоку так и не сняли.

«Гутенмахер пользовался уважением в научной среде АН СССР, – рассказывает Натан Бирман. – Несмотря на убогие “жилищные” условия, в которых находилась лаборатория, его нередко посещали такие легендарные ученые, как тогдашний Президент АН СССР академик А.Н. Несмеянов, академики И.Е. Тамм, Г. и И. Франки и многие другие. Следует отметить, что он никогда не давал согласия встречаться в наших бараках с иностранными учеными, которые испытывали интерес пообщаться с ним. Однажды он попросил меня выйти за проходную и поставить в известность подъехавшую делегацию (вроде бы из Chemical Abstract Service ⁹⁹) в сопровождении кагэбэшников из международного отдела Президиума АН СССР, что Гутенмахера нет, да и вообще он не здесь работает, а бараки – это складские помещения лаборатории, и они приехали сюда по ошибке».

«Для целей нового строительства барак все время собирались сносить, – продолжает В.А. Успенский, – Л.И. Гутенмахер упирался как мог. Наконец явился судебный исполнитель опечатывать дверь. Пока Л.И. с необычайной скрупулезностью проверял его документы в своем кабинете, молодцы сняли с петель входную дверь и унесли ее. Опечатывать было нечего, и Лаборатория продержалась еще несколько лет.

Л.И. Гутенмахер был противоречивой (как сейчас модно говорить, неоднозначной) фигурой. Проекты его были, скорее всего, безумны (например, предполагалось, что информационная машина должна будет сообщать информацию “голосом любимого артиста”). По-видимому, он в них искренне верил».

Любопытно отметить, что многие идеи, представлявшиеся современниками безумными, через много лет реализуются совершенно естественным образом. Идея Гутенмахера про сообщение информации голосом любимого артиста, над которой без конца смеялись (все вспоминавшие его люди непременно об этом рассказывали), сейчас воплощена – в виде навигатора, говорящего голосом Федора Бондарчука или Ренаты Литвиновой.

В середине 1950-х годов Гутенмахер изобрел ДЕЗУ – долговременное емкостное запоминающее устройство, постоянную память на конденсаторах, которая должна была стать дешевой заменой существовавшей оперативной памяти. Правда, это ДЭЗУ не очень хорошо работало, но Гутенмахер не оставлял надежд. Он мечтал на этой основе построить «информационную машину».

«В 1957 году, – вспоминает Борщев, – он опубликовал в “Вестнике АН” статью “Электрическое моделирование некоторых процессов умственного труда”. Очень любопытная статья как по жанру, так и по содержанию. Для жанра, наверное, самое подходящее слово – прожектерство, если освободить его от отрицательных коннотаций. Близкие жанры – научная фантастика…

Гутенмахер писал: “Лабораторией проведена подготовительная работа к созданию опытного образца информационной машины с быстродействующей памятью на миллиард двоичных знаков”. По замыслу машина должна будет выполнять с большой скоростью многие сложные процессы умственного труда.

Быстродействующая память – это ДЕЗУ, опытные образцы которого не удавалось (и не удалось) отладить. Не очень понятно, откуда он взял это число – миллиард. Это сейчас – мелочь, меньше, чем память обычной флешки. А тогда это число завораживало. Гутенмахеру казалось, что с такой памятью можно творить чудеса. Говорят, что на каком-то высоком собрании он сказал: “В память такой машины можно будет записать Большую Советскую Энциклопедию. И машина будет отвечать на различные вопросы голосом любимого артиста”.

Во второй, гораздо более фантастичной части статьи Гутенмахера, относящейся к “электрическому моделированию процессов умственного труда”, он писал, что в память информационной машины можно “записать содержание учебников, результаты научных исследований, опыт практической деятельности того или иного работника умственного труда”. Дальше воображаемая картина становится совсем мутной. Говорится о стереотипных ассоциациях к заданному машине вопросу, об операциях с этими ассоциациями, смысловыми связями и системами понятий, “в результате которых машина могла бы дать ответ на вопрос, требующий умозаключения, т. е. определения неизвестного отношения между двумя понятиями на основании известного отношения их к третьему”. Видимо, работавшие в то время в ЛЭМ логики рассказывали ему что-то про теории, аксиомы и правила вывода. Он пишет, что все это можно будет делать после предварительной формализации информации на языке логики предикатов, записав в памяти посылки и получая из них все возможные следствия. Для этого потребуется дальнейшее развитие математической логики. И машина на заданные ей вопросы должна давать ответы, которые не записаны в ее памяти. Более того, “новая ценная информация будет вырабатываться самой машиной в процессе ответов на вопросы, это уже будет не пассивное обучение, а, так сказать, активное накопление практического опыта – активное «самообучение»”. Это было время, когда искусственный интеллект только начинал зарождаться. И обещал много чудес»¹⁰⁰.

Возможно, Гутенмахер предвидел появление нейросетей, во всяком случае, стремился к получению такого же результата. Но посмеиваться над ним в интеллигентной среде, в то время считалось хорошим тоном. Кажется, хотя никаких доказательств тому нет, именно Лев Израилевич Гутенмахер послужил прототипом старичка-изобретателя Эдельвейса Захаровича Машкина из «Сказки о тройке» Стругацких:

Старичок засуетился. Он снял с футляра крышку, под которой оказалась громоздкая старинная пишущая машинка, извлек из кармана моток провода, воткнул один конец куда-то в недра машинки, затем огляделся в поисках розетки и, обнаружив, размотал провод и воткнул вилку.

– Вот, извольте видеть, так называемая эвристическая машина, – сказал старичок. – Точный электронно-механический прибор для отвечания на любые вопросы, а именно – на научные и хозяйственные. Как она у меня работает? Не имея достаточно средств и будучи отфутболиваем различными бюрократами, она у меня пока не полностью автоматизирована. Вопросы задаются устным образом, и я их печатаю и ввожу таким образом к ей внутрь, довожу, так сказать, до ейного сведения. Отвечание ейное, опять через неполную автоматизацию, печатаю снова я. В некотором роде посредник, хе-хе!

<…>

– Внутре! – прошелестел старичок. – Внутре смотрите, где у нее анализатор и думатель…

– Гутенмахер, – рассказывает Виктор Константинович Финн, – был человек нестандартный. Про него Владимир Андреевич Успенский остроумно сказал, что из Гутенмахера для себя надо сделать Гутенмахера для нас. Но это не удалось нам. У него была роскошная идея, что надо сделать большую вычислительную машину с бумажной памятью, в которой бы были записаны основные научные сведения. Мы, конечно, посмеивались и готовили ему всякие материалы, более-менее по тогдашним временам имеющие смысл. И однажды мы нашли у себя в помещении чей-то портфель. Ну, надо было понять чей. Я вскрыл этот чужой портфель и обнаружил там некий текст, который, в общем, мы-то и писали, я в том числе, но с точностью до наоборот: там, где у нас было сказано, что имеются такие-то трудности и надо так-то к этому относиться, было сказано, что мы все это сделаем, никаких трудностей нет. Он переиначил этот наш текст!

Однако каким бы мечтателем и прожектером Гутенмахер ни был или ни казался, он, безусловно, был визионером и очень хорошим организатором. Он собрал в своей лаборатории группу талантливых лингвистов и математиков-логиков – и дал им возможность работать.

«В Лаборатории электромоделирования делалось много бессмысленного (возможно, впрочем, не больше бессмысленного, чем во многих аналогичных учреждениях), – пишет Владимир Андреевич Успенский. – Необходимо, однако, твердо заявить следующее. Несмотря на все прожектерство Льва Израилевича Гутенмахера (а может, как раз благодаря этому прожектерству), роль его самого и созданной им Лаборатории электромоделирования в становлении свободной научной мысли в СССР была однозначно положительной»¹⁰¹.

«Именно эта, оказавшаяся бесплодной идея Л.И. Гутенмахера, – продолжает В.А. Успенский, – стимулировала теоретические разработки в области прикладной семиотики, относящиеся к способам записи информации на логических (информационных) языках и информационному поиску. Так, именно в Лаборатории электромоделирования были начаты Е.В. Падучевой первые в СССР систематические исследования по логическому анализу естественного языка. В организационном отношении эта деятельность привела к созданию внутри Лаборатории отдела математической логики и математической лингвистики. В.В. Иванов заведовал в этом отделе группой математической лингвистики, я – группой математической логики. Ядро отдела составляли Н.М. Ермолаева, А.В. Кузнецов, Д.Г. Лахути, Е.В. Падучева, В.К. Финн, И.Н. Шелимова, Ю.А. Шиханович¹⁰², А.Л. Шумилина».

«У Гутенмахера было не только научное чутье, – отмечает и Бирман. – Он набрал прекрасный коллектив и умело управлял им. Принимал на работу, не оглядываясь на национальность (как он выкручивался в райкоме партии по поводу “засорения” кадрового состава, не могу себе представить), только молодых способных ребят, многие из которых стали известными учеными».

– Ему понравились, конечно, прежде всего Владимир Андреевич Успенский и Вячеслав Всеволодович Иванов, – рассказывает Финн. – Это высший уровень интеллигенции – они его пленили.

В.А. Успенский пришел работать в Лабораторию в апреле 1957 года. Что же касается Вяч. Вс. Иванова, то после того, как его изгнали из МГУ, он оказался сразу в двух лабораториях: в лаборатории машинного перевода ИТМиВТ на Сыромятническом переулке, которой до него руководила Изабелла Бельская¹⁰³, и в лаборатории электромоделирования на 2-м Бабьегородском.

– Меня, – рассказывает Александра Раскина, – в лабораторию машинного перевода взяли в декабре 1959 года; осенью я поступила на вечерний филфак МГУ и должна была работать. Когда я пришла, все вспоминали Бельскую; куда она делась, я не знаю. Там было две комнаты на лабораторию и отдельно кабинет Вячеслава Всеволодовича. В нашей комнате располагалась английская группа, русская и немецкая. Там была уже Таня Николаева, она была главной в русской группе, у нее работали Вава Долгова – не помню ее полного имени – и Константин Иосифович Бабицкий¹⁰⁴. Может быть, еще Феликс Дрейзин¹⁰⁵, – я не помню, в какой он был группе, он был как-то сам по себе и занимался машинным переводом с тюркских языков. Он родом из Ташкента и знал узбекский, одновременно – он был очень способным человеком – выучил, по-моему, и турецкий, и татарский и еще что-то и работал с тюркскими языками. Я попала лаборанткой в английскую группу. Там занимались тем, что составляли блок-схемы машинного перевода с английского языка на русский, а я проверяла блок-схемы: работает или не работает, – то есть была как машина.

Тане Николаевой было двадцать шесть лет. Она занималась и морфологией, и синтаксисом. И на меня произвело впечатление, что ей на работу звонили из журнала «Вопросы языкознания», и она говорила, как и что с ее статьей. К ней очень серьезно относились. Я, помню, сказала Симе, Сильвии Белокриницкой¹⁰⁶: «Таня еще такая молодая, и смотрите, какая уже великая!» Она ответила: «Это всё мутные волны машинного перевода!» Нет, она тоже понимала, что Таня очень уважаемый лингвист. Но «мутная волна машинного перевода» много кого вдруг подняла, многие были в каком-то смысле случайными людьми.

Вот мужчин из соседней комнаты, восточников, ничего в лингвистике, в науке не интересовало абсолютно. Там сидели китайская и японская группы. В китайской был Всеволод Жеребин, китаист; когда ушел Вячеслав Всеволодович, он стал этой лабораторией заведовать. А японской группой заведовал Миша Ефимов, сын художника и карикатуриста Бориса Ефимова, очень похожий на своего дядю Михаила Кольцова, в честь которого и был назван. Миша Ефимов был очень остроумным человеком. Он съездил на конференцию по машинному переводу в Абхазию, вернулся, и его спросили: «Миша, как будет по-абхазски “машинный перевод”?» Он очень быстро ответил: «Амашинный аперевод».

У нас были семинары, к нам на семинары приходил весь цвет структурной лингвистики. Нет, Зализняк к нам не приходил, а Падучева приходила. Жолковский, Мартемьянов¹⁰⁷, Мельчук.

Интересно, что сейчас даже не удается точно установить официальный статус этого места: никто не помнит (вернее, все помнят по-разному), называлось ли это лабораторией или группой машинного перевода. В отличие от нее, лаборатория Гутенмахера прочно заняла свое место в истории.

«О моем существовании, – писал Успенский, – Гутенмахер узнал от своей сотрудницы Азы Леонидовны Шумилиной, посещавшей семинар по математической лингвистике, учрежденный в сентябре 1956 года Вячеславом Всеволодовичем Ивaновым и мною на филологическом факультете МГУ. Гутенмахер поручил Шумилиной пригласить меня работать в ЛЭМ по совместительству с моей основной работой на мехмате. В свою очередь я пригласил В.К. Финна, а он попросил меня взять на работу его однокурсника и друга Делира Гасемовича Лахути».

– Мое участие, – говорит Финн, – началось с движения в поезде из Москвы в Дубулты. Мой отец – писатель, Константин Яковлевич Финн, и мы – группа писательских детей – ехали в Дубулты в Дом творчества отдыхать. И в одном купе со мной оказался некий человек, который мне очень понравился, такой говорливый; их даже двое было – он и еще его брат. Брат был сильно помоложе, и его, и меня. И я этому симпатичному человеку начал объяснять смысл теоремы Гёделя. Сам я был студентом, заканчивал философский факультет, отделение логики. Но поскольку у нас была замечательная преподавательница с мехмата, Софья Александровна Яновская, я увлекался логикой и диплом делал по логике. Ну и как-то мне показалось, что я в этом деле начал понимать. И вот я этому человеку объяснял, что такое теорема Гёделя. По стилю разговора это был человек интеллигентный, я решил, что он филолог, и снисходительно к нему отнесся. Он был очень доброжелателен, но, когда мы приехали в Дубулты, он раскрыл мне свой секрет. Выяснилось, что это Владимир Андреевич Успенский, темой диплома которого была как раз теорема Гёделя. Ну, он человек с большим юмором, ему страшно понравилась вся эта ситуация, и мы с ним начали общаться. И он предложил мне перейти в эту лабораторию, когда я еще был студентом 5-го курса философского факультета.

– До нас там были три лингвистки, – продолжает Финн, – Аза Леонидовна Шумилина, Ирина Николаевна Шелимова и Зоя Волоцкая. А затем Владимир Андреевич – он, по-моему, зачислился в эту лабораторию 15 марта – и одновременно с ним Надя Ермолаева, жена известного математического логика, математика Альберта Абрамовича Мучника. Она закончила пединститут, матфакультет. Владимир Андреевич знал ее и взял на работу. В какой-то момент там еще появился филолог Виктор Пурто. Он инвалид был – ходил только на костылях и на инвалидной машине ездил, такой «москвичок» маленький. Пурто считался почему-то специалистом по машинному переводу, которого вообще еще не было. И вот лингвисты, которые там были, должны были по указанию Гутенмахера делать машинный перевод вместе с Пурто. Через какое-то время появился Вячеслав Всеволодович Иванов, который возглавил эту лингвистическую группу. А где-то позже – по-моему, в сентябре или октябре – появилась Лена Падучева.

«Гутенмахер хорошо понимал, что построить информационную машину без участия лингвистов невозможно, – пишет Бирман. – Вскоре в лаборатории появилась группа девушек после окончания университета. Л. Падучева, З. Волоцкая, М. Ланглебен и другие начали работы по языковому обеспечению создаваемой машины вместе с программистами А. Бакеевой и Е. Коноплевой. Работой программистов руководила Н.Н. Рикко, яркая, способная выпускница мехмата МГУ, очень экспансивная девушка, страстно болевшая за порученное ей дело».

«Чуть позже в Лаборатории появились еще два логика, – вспоминает Борщев, – А.С. Есенин-Вольпин и И.Х. Шмаин¹⁰⁸. Есенин-Вольпин тогда только что перевел книгу “Введение в метаматематику” знаменитого американского логика С. Клини¹⁰⁹. Шмаин заканчивал мехмат МГУ и буквально не расставался с этой книгой Клини. Оба они были уже тогда известны не только и не столько своей профессиональной деятельностью».

– Илюша Шмаин был активный православный, – рассказывает Финн, – а до этого он был в группе людей, которых арестовали в 1949 году. У них кружок был по изучению буддийской философии. Ну, некий человек на них стукнул, – они знали кто, – и их всех забрили. Потом он вышел, но не имел официальной реабилитации – у него какая-то была филькина грамота, я даже помню: желтая бумажка, на ней написано было, что вот он освобожден, дело закрыто. А секретарь партийной организации ЛЭМа, некто Гаврилов, страшно возмущался, что принимают на работу этого Шмаина, что таких людей нельзя принимать, тем более вот такая бумажка. И Илья мне сказал: знаешь, меня не берут. Я жутко возмутился, пошел к Гутенмахеру и говорю: «Вы знаете, Лев Израилевич, если его не возьмут, я уволюсь – точно вам говорю, работать у вас не буду». – «Ну, зачем увольняться, – сказал Гутенмахер, – мы его возьмем».

– Через некоторое время, – продолжает Финн, – все это сообщество разделилось на две части: одна часть называлась группой математической логики, а другая – группой математической лингвистики. Во главе математической логики, естественно, был Владимир Андреевич, а во главе математической лингвистики был Вячеслав Всеволодович. В группу Владимира Андреевича тогда же был зачислен Шиханович – известный человек и для лингвистики сыгравший важную роль.

«Гутенмахер, – пишет В.А. Успенский, – учредил в Лаборатории два новых отдела: отдел математической лингвистики во главе с Вяч. Вс. Ивaновым и отдел математической логики во главе со мной; мы с Ивaновым назывались начальниками отдела. Финн и Лахути естественным для себя образом оказались в отделе математической логики. В том же, что и Финн и Лахути, 1957 году Московский университет окончила Елена Викторовна Падучева, и Ивaнов, помнится, добился того, что уже состоявшееся ее распределение в одну из железнодорожных школ Хабаровского края было отменено, и она получила распределение в его отдел математической лингвистики. Разделение на отделы было в достаточной степени условным, и оба отдела поддерживали тесные связи»¹¹⁰.

Условность разделения на отделы хорошо видна, в частности, в названии кандидатской диссертации, которую Е.В. Падучева защитила в ИТМиВТ в 1965 году: «Некоторые вопросы синтаксиса в связи с проблемой автоматического перевода с русского языка на языки математической логики». Ее научным руководителем был Вяч. Вс. Иванов, но очевидно, что без В.А. Успенского не обошлось.

Разработка машинного перевода считалась чрезвычайно перспективным и государственно-важным делом.

– Берг¹¹¹ к нам приезжал, – рассказывает Финн, – в нашу лабораторию в этом самом Бабьегородском переулке. Он к нам с симпатией относился – молодежь, которая не испорчена еще ничем. Рассказывал нам про свою жизнь, про то, как он сидел в тюрьме вместе с Ландау и Туполевым.

«Романтический дух властвовал над нами, – продолжает В.А. Успенский. – Не столько верилось, сколько хотелось верить, что машинный перевод и машинный поиск информации вот-вот реализуются. <…> Мы считали, что решение практических задач невозможно без развития соответствующей теории, каковую мы видели в семиотике – общей науке о знаках. Вяч. Вс. Иванов придерживался тех же взглядов».

В лаборатории работали семинары, куда мог прийти любой заинтересованный слушатель. Да и своих сотрудников Гутенмахер охотно отпускал на профильные семинары в других местах.

«На научном семинаре, организованном Гутенмахером, выступали тогда совсем еще молодые А. Ершов¹¹² и Вяч. Вс. Иванов, – пишет Бирман. – Гутенмахер приветствовал, когда сотрудники лаборатории участвовали в кибернетическом семинаре МГУ, которым руководил А.А. Ляпунов. Этот семинар пользовался громадной популярностью в Москве. Здесь блистали М.Л. Цетлин¹¹³ и И. Полетаев¹¹⁴ с его бестселлером “Сигнал”, А. Реформатский после возвращения из Китая и многие другие. Это была по-настоящему оттепель в нашей жизни и работе».

В 1958 году в лаборатории организовали семинар по семиотике и В.А. Успенский с Вяч. Вс. Ивановым.

«Семиотика, – пишет В.А. Успенский, – в глазах публики была чем-то весьма новым и революционным – прогрессивным для одних, подозрительным для других. Но время было такое, что как бы, если выразиться словами Кандида Касторовича Тарелкина[16]16
  Персонаж комедии-шутки в трех действиях «Смерть Тарелкина» Александра Сухово-Кобылина.


[Закрыть], “объявили прогресс”. Семиотику к тому же поддерживало существование двух сформировавшихся уже наук, не то сестер, не то прародителей семиотики; предметом этих наук, как и у семиотики, служили знаки. Это были математическая логика и структурная лингвистика (тоже, впрочем, вызывавшие подозрение у некоторых влиятельных советских динозавров). <…> Практические занятия семиотикой включали в себя изучение сочинений Рудольфа Карнапа на семинаре, который мы с Ивановым учредили для этой цели в Лаборатории электромоделирования. Там Падучева, Финн, я и другие познавали разницу между интенсионалом и экстенсионалом».

– Изучали книжку Карнапа «Логический синтаксис», – говорит Финн, – Юра Шиханович Карнапа рассказывал. Там были и лингвисты: Мельчук принимал участие, все там были. В этом семинаре еще один важный человек участвовал – Дмитрий Анатольевич Бочвар, замечательный математический логик, квантовый химик, с которым потом у нас были общие работы.

Были даже две конференции: одна конференция про информационные системы какие-то, а затем, в 1959 году, в Ленинграде прошла конференция по машинному переводу. Там выступали всякие люди – естественно, Мельчук, Делир Лахути и покойный Юра Лекомцев. И возникла тогда дружественная нам лаборатория в Инязе с Виктором Юльевичем Розенцвейгом.

Эта идиллия длилась до конца 1959 года.