Текст книги "Истина существует. Жизнь Андрея Зализняка в рассказах ее участников"

«После этого было ясно, что надо идти на филологический факультет»

Товарищ и коллега Зализняка, знаменитый Игорь Мельчук говорит мне:

– Тихий ужас, что меня спрашивают о нем, а не его обо мне. Это вообще черт знает что! Он же меня сильно моложе! Ну, сильно… На три года все-таки или четыре даже. Это много!

Вы знаете, я с ним познакомился еще до его поступления в университет. Я руководил кружком лингвистики для школьников. И вот он, значит, появился на этом кружке когда-то.

– Это он уже был в последнем классе или еще раньше?

– Ничего не помню! Я даже не могу вспомнить, как он выглядел. Я помню сам факт, что меня поразил такой совершенно невероятный… С одной стороны, он абсолютно нормальный человек: нормально одевался, нормально держался. Он совершенно от мира сего, не как какие-то чудаки. Тем не менее он был не от мира сего при всем этом. И он таким и остался: соединение двух начал, каких-то очень чудных для меня, непонятных. Это его делало немножко, ну, в стороне от меня. Я уж очень от мира сего, а он отчасти только от мира сего.

И. А. Мельчук, около 1956 года

В нем все время, абсолютно всегда чувствовалась его какая-то особенность: есть все мы, а есть Андрей Зализняк.

Елена Викторовна Падучева вспоминает, как она встретилась с ним первый раз:

– У меня был очень любимый учитель литературы в школе. И в девятом классе он принес таблицы такие, афиши – олимпиадные афиши. Первая была олимпиада по языку и литературе.

Шестьдесят шестая аудитория, по-моему. Сидят все, никто никого не видит. Раздали задания, и раздается голос. Там одно из заданий – написать свою биографию на иностранном языке. И кто-то из зала спрашивает: «А можно на двух?» Ему отвечают: «Можно!» А потом, через некоторое время, он спрашивает: «А можно ли на трех?» Я так думаю, что это было мое первое знакомство с Андреем Анатольевичем. Одностороннее.

Я получила какую-то третью премию, но не явилась за ней, потому что считала, что я все плохо написала. Мне прислали эту премию в школу. Алпатов, преподаватель университета, жил со мной в одном доме, и он мне эту мою премию принес в школу.

А за первую премию в девятом классе давали собрание сочинений Пушкина. У нас до сих пор дома единственный Пушкин – это синий десятитомник, который Андрей тогда получил на олимпиаде, с соответствующей надписью.

Но тогда мы так и не познакомились.

А когда была олимпиада в десятом классе, какой-то мальчик выступал от участников на вручении премии, и вот я поняла, что это тот самый мальчик, которому не хватало языков.

Там уже, в десятом классе, я получила первое место. И Андрей тоже первое получил. Там было два первых места.

– Что олимпиада существует, – рассказывает Зализняк В. А. Успенскому, – я узнал от агитаторши, которая была прислана от филологического факультета и случайно попала в нашу развалюху. Валя Прохорова. Валентина… не знаю по отчеству, очень молодая преподавательница. Потому что Пресня входила в зону агитационного обслуживания университета.

И что-то она там заметила в доме, какие-то из этих моих грамматик, и сказала: «Приходите к нам на олимпиаду». Так, конечно, я не узнал бы никогда.

ВАУ: И там получили первую премию?

ААЗ: Да.

ВАУ: И в десятом первую премию?

ААЗ: Да.

ВАУ: Ну, после этого было ясно, что надо идти на филологический факультет.

ААЗ: Да. Да. Да.

ВАУ: И золотую медаль еще получили.

ААЗ: Да.

ВАУ: И после этого вас приняли без экзаменов.

ААЗ: Да.

ВАУ: На какое отделение?

ААЗ: На романо-германское отделение. На английский язык.

– В 1952 году Андрей поступил в университет, – говорит его мама, Татьяна Константиновна. – Он постоянно на олимпиадах толокся. Не знаю, почему он увлекся лингвистикой. А что с ним было делать? Раз интересуется, пускай занимается этим. Он ходил на эти олимпиады, ему было интересно. Он сам там чем-то занимался. Слава богу, есть занятие.

«Тогда выпало на французский»

– История, которая прекрасно датируется, – рассказывает Зализняк. – Датируется она началом войны в Корее. Это ровно середина июля, если не ошибаюсь, 1950 года. Это тоже приключение, которое имело последствия для всей моей жизни, вплоть до сегодняшнего дня. Состояло оно в том, что с одним моим приятелем – не из главных моих друзей – мы договорились поехать к нему в деревню под станцию Уваровка. Это в районе Бородина, Дорохова – 140 километров от Москвы до деревни было, это важно. На велосипедах.

Минское шоссе – это была трасса для нас; а вот 14 км в сторону – это мы пробирались там по полколеса в грязи. Это незабываемо. Деревня была в 1950 году в такой степени глуши – чудовищный, конечно, голод, все что угодно. Совершенная дичь.

И там, однако же, была спортивная жизнь, состоящая в том, что одна деревня играла на другую. Играла в футбол. И, конечно, участвовали и жители, и гости, и кто угодно. Поле было даже неплохое. Ворота были.

Участвовали самые разные – от мальчишек до футболистов, потому что, в частности, в противоположной команде был даже один футболист из молодежного «Торпедо», который там почему-то оказался. Он не отказался тоже играть. Что сыграло некоторую роль в моей жизни.

ВАУ: Это он выбил зуб вам?

ААЗ: Зуб – это ерунда. Зуб выбил не он… Я всегда был вратарь в футболе. У меня, считалось, была хорошая реакция и не очень хорошая цепкость. Реакция действительно была очень хорошая. А цепкость… Реакция – это до мяча допрыгнуть, а цепкость состоит в том, чтобы его удержать. А не просто его отбить. Цепкость состоит в том, что мяч намертво остается в руках у вратаря.

ВАУ: Это правильнее, чем отбить?

ААЗ: Ну, а как вы думаете?! Отбить – это значит снова лотерея!

ВАУ: А если он у вратаря, то потом он отбивает его, куда хочет!

ААЗ: Ну естественно. Это выигрыш. Естественно, это очень большая разница. Это вратарское занятие меня очень увлекало. Мне очень нравилась своя реактивность. Умение падать мне нравилось. Я забавлялся очень долгое время тем, что произвольно падал на месте. Ну, как вратарю и положено. Чтоб ничего плохого не было. Это помогло мне, потому что однажды, действительно уже совершенно в таком возрасте, когда пора было ломать кости, я упал удачно вполне.

ВАУ: Не в футболе, а просто упали?

ААЗ: Нет. С велосипеда. Это не так уж даже давно.

А кроме того, я еще плохо знал тогда настоящие правила футбольные. Ну, дворовый же был футбол. Самое главное – я считал, что героический поступок вратаря состоит в том, чтобы броситься в ноги нападающему. Сейчас за это выгоняют с поля. Это запрещенная вещь: вратарь не имеет права бросаться в ноги нападающему. Не потому, что его убьют. А потому что правила запрещают. Убить-то убьют… Короче говоря, вот я и бросился в ноги…

ВАУ: Этому футболисту?

ААЗ: Ровно этому торпедовцу, да. Он упал коленом мне в нос. Он не виноват. Достиг следующего: перелом носа, сотрясение мозга и еще какие-то там повреждения – глаза, еще чего-то… Тридцать шесть часов без сознания!

ВАУ: Тридцать шесть часов без сознания?! В глухой деревне!

ААЗ: В глухой деревне. Я очень помню, когда это произошло. Я мяч уже взял к этому моменту. Я встал, мяч у меня выпал из рук – и эти паршивцы еще его забили! Не понимая, что… Только после этого я рухнул. И очнулся только через 36 часов. Когда спокойно уже вся деревня считала, что надо хоронить. Вот такая история. Ну, дальше что? Дальше: «Ну что, проснулся? Давай мы тебе грибов нажарим».

ВАУ: Что, и все?

ААЗ: Ну что вы, конечно, не все. До сих пор чувствуется, до сих пор у меня сломан нос, и сейчас.

ВАУ: Подождите, что значит – сломан? Он сам, так сказать, соединился?

ААЗ: Ну, все срастается.

ВАУ: К врачам, к хирургам вы так и не обращались?

ААЗ: Ну, со временем. Моя мама отправила меня к разным специалистам.

ВАУ: Нет, подождите, подождите! Обратно добирались на велосипеде?

ААЗ: К сожалению, да: 140 км обратно с сотрясением мозга добирался на велосипеде. Это должно было точно положить меня в могилу. Но почему-то не положило. Это я понятия не имел, что 140 км с сотрясением мозга на велосипеде, – этого не следует делать. В том числе 14 км по чудовищной дороге. Основная моя забота была в том, чтобы приехать как можно позже, потому что у меня вместо физиономии была ровная черная плоскость, вместо глаза. Это мне казалось очень стыдно перед мамой моей.

ВАУ: А, я понял. Это та же психология, чтобы когда пожар, то главное, чтобы соседи не узнали.

ААЗ: Конечно. Я надеялся, что глаз пройдет. Вообще-то я считал, что глаза нет больше. Черные очки там, все такое.

Там все обнаруживалось постепенно. Потому что сперва я считал, что только с глазом что-то такое. Потом выяснилось, что нос сломан. Потом выяснилось, что сотрясение мозга.

ВАУ: Где выяснилось, уже в Москве?

ААЗ: Уже в Москве, уже у врачей.

ВАУ: С носом они что-то делали?

ААЗ: Ничего. Ну, а что сделаешь с носом?

ВАУ: Если он сломан со смещением, надо поправить, там, кость.

ААЗ: Ну, вот вас там не было, чтобы научить их, как надо делать. Они не знали.

ВАУ: Ну как не знали?!

ААЗ: Не могу вам сказать. Не знали. Плевать хотели на это. Ну конечно, со смещением – и сейчас видно это смещение. К счастью, не очень сильно.

ВАУ: А дышать труднее?

ААЗ: Дышать можно. Нельзя летать на самолете. Через 30 лет после этого нельзя. До этого и после этого еще некоторое время мог летать, но постепенно это привело к тому, что стало невозможно. Я знаю даже последний год, когда я летал: 1973-й. Это был 1950-й, значит, 23 года я еще летал. Ну, собственно говоря, и в Париж бы не попал, если бы это было не так.

ВАУ: Нет, а это что, ухудшается со временем каким-то образом? Что там может ухудшаться-то?

ААЗ: Заросла труба, соединяющая нос с барабанной перепонкой. Не заросла, а хрящик, что там растет, ее задавил. Все решается, нужна операция, про которую мне давно сказали, что операцию нужно сделать. Что высокий шанс на успех. Ну я решил, что самолет того не стоит. Так что с тех пор я не летаю. Последние полеты были такие: я экономлю на полете, вместо того чтобы ехать поездом, – сутки, трое суток лежу в больнице. А потом, когда я вылезал из самолета, у меня из уха вылезал шар такой белый, размером с мячик для пинг-понга. Это барабанная перепонка, раздутая изнутри. Оказывается, я действительно избежал того, чтобы она лопнула. Она любит лопаться в этих случаях. Но каким-то образом не случилось.

ВАУ: Но боль, конечно, страшная.

ААЗ: Боль страшная.

ВАУ: Это когда последний раз было?

ААЗ: В 1973 году. После этого я летать перестал.

ВАУ: Ну вот Колмогоров также не летает, это вы знаете.

ААЗ: Я знаю, да. Я рад, что вы в Praesens’e это сказали, конечно.

ВАУ: Да. Он по каким-то сходным причинам, точно я не знаю, что-то он мне говорил…

ААЗ: Мне говорят: «Ну, мы понимаем, понимаем – боитесь очень». Я как раз не боюсь.

ВАУ: А почему мы заговорили об этом вашем путешествии в деревню?

ААЗ: Правильно. Потому что это было начало рассказа на тему, которая вас интересует, – об изучении языков. После того как я проехал 140 км обратно (это был мой самый длинный переход за всю жизнь – 140 км в день), больше я никогда не проезжал.

ВАУ: С сотрясением мозга и со сломанным носом.

ААЗ: Ну, на нос плевать! С сотрясением мозга, да. Мне был предписан режим неподвижности в кровати. Лежать. Ну, там, вставать по надобности, по нужде, есть по возможности лежа – и ни в коем случае никаких умственных напряжений, кроме глядения в потолок. Не читать ни в коем случае!

ВАУ: Это какой год?

ААЗ: 1950-й. Мне 15 лет. Ну я полежал так полдня, полежал день… А потом взял грамматику французского языка. И действительно, поскольку лежать нужно было недели две, то с тех пор я ее более-менее знаю.

ВАУ: Ну вы знаете и другие.

ААЗ: Тогда выпало на французский.

«Чисто научная связь»

Елена Викторовна Падучева после окончания школы тоже поступила на филологический факультет МГУ.

– Я поступила в университет по золотой медали, с каким-то собеседованием. В английскую группу поступала. Это был 1952 год. Пришла в университет, и оказалось, что английскую группу разделили пополам, по алфавиту. И те, кто на «О», попали в английскую группу, а начиная с тех, кто на «П», – они попали в испанскую группу, потому что образовалось испанское отделение неожиданным образом и набрали его из английской группы. А те, которые на «З», естественно, попали в английскую группу.

Дальше я положила все свои усилия на то, чтобы перейти в английскую группу.

Декан Зозуля был. Я ходила к нему и говорила, что мне очень нужно перейти в английскую группу. Он говорил: «Ну хорошо. Придите в четверг. Я попытаюсь что-нибудь для вас сделать». Когда я приходила в четверг, он говорил: «Как жаль, что вы не пришли в среду! Вот у меня как раз в среду была такая возможность, но сейчас никакой возможности нет». И тут вдруг оказалось, что лаборантка моей мамы знакома домами с Зозулей – и это решило дело.

Это был первый курс, конец. В общем, со второго семестра. Или мы уже сдавали зимнюю сессию вместе? Я не помню. Во всяком случае, на зимние каникулы я уже была в одной группе с Зализняком и мы вместе с ним…

Е. В. Падучева, май 1953 г.

– А он наблюдал за этими попытками? Одобрял? Не одобрял?

– Абсолютно никак. Мы даже знакомы не были. То есть я была с ним знакома, а он со мной – нет.

И на зимние каникулы… Была там такая Анька Мартынова, у которой была дача. И вот она поехала на дачу, а мы должны были вдвоем приехать к ней, провести там какое-то время зимних каникул. А почему так получилось, что она позвала меня на дачу, это я до сих пор не объясняю, не имею объяснения.

А там я помню, что мы с этой Анькой очень существенно различались: Анька любила говорить, а я любила слушать, и это, в общем, как-то… решило дело.

Это, конечно, только начало было. Потом были латинские стихи, сонеты Шекспира… Общие увлечения. Стихи Гейне. Читали вместе. Это все-таки некоторое искусство: пропуск слогов, как попадать на нужные сильные места… Вместе готовились к экзаменам.

Потом были вместе в колхозе. Вместе в двух колхозах. У-у, один колхоз был совершенно замечательный, и, собственно, определил в очень существенной степени мою биографию и, в общем, можно сказать, и нашу, потому что это был колхоз, в который поехали мы с Андреем, Галка Федорцова – это моя подруга с русского отделения, Элка Венгерова, переводчица, она переводила «Парфюмера» Зюскинда, и Мельчук. Компания была очень хорошая.

Едем мы в автобусе, значит. Это в Красновидове колхоз. Сошли с электрички, едем на автобусе по своим деревням – добираться должны были своим ходом – и выясняется, что в этом же автобусе в другую деревню едут математики. И Мельчук тут же знакомится с этими математиками. Выясняет, из какой они деревни, завязывает разговор, в общем, поступает, как Мельчуку свойственно. Поэтому после работы Андрей закладывается в палатку спать, а Мельчук и три девицы (я, Галка и Элка) отправляются за пять километров к математикам петь песни.

И там мы пели песни, и все прочее, и оттуда пошла наша дружба с математиками. Тихомиров там был, там был Ленечка Волевич[14]14
  Леонид Романович Волевич (11.07.1934–26.04.2007) – математик, доктор физико-математических наук, главный научный сотрудник Математического института им. В. А. Стеклова, главный редактор журнала «Труды Московского математического общества».


[Закрыть], который умер, к сожалению. Потом появилась и Никита Введенская[15]15
  Никита Дмитриевна Введенская – доктор физико-математических наук, ведущий научный сотрудник лаборатории № 4 (Добрушинской математической лаборатории) Института проблем передачи информации РАН им. А. А. Харкевича.


[Закрыть]. Они все были с мехмата.

Но считалось, что у нас с Андреем связь чисто такая вот, научная. Так что на самом деле это большое удивление вызвало. Мы, правда, поженились уже после того, как кончили университет. После того как Андрей окончил университет с опозданием на год.

Владимир Михайлович Тихомиров вспоминает:

– Летом следующего, 1956 года я стал собираться в байдарочный поход по Пруту и Днестру. Как-то встретил Лену Падучеву. Разговорились. Рассказал о летних планах. Пригласил в поход. Подумав, она сказала: «А можно с мальчиком?» В голове пронеслось: «Лучше бы без мальчика», – но я сделал хорошую мину при плохой игре и сказал что-то вроде «с мальчиком так с мальчиком». Мальчиком оказался тот, шестой. Звали его Андрей.

В ту пору меня окружали замечательные люди из моего поколения, значение и величие которых я смог оценить только со временем. Это были люди, ставившие перед собой грандиозные задачи постижения устройства Вселенной и микромира, строения Земли и эволюции растительного и животного миров, строения и развития языка. Назову лишь математиков, лингвистов и филологов: Володя Алексеев[16]16
  Владимир Михайлович Алексеев (17.06.1932–1.12.1980) – математик, доктор физико-математических наук, ученик А. Н. Колмогорова. Секретарь Московского математического общества в период, когда президентом был И. М. Гельфанд.


[Закрыть], Дима Аносов[17]17
  Дмитрий Викторович Аносов (30.11.1936–5.08.2014) – математик, доктор физико-математических наук, академик РАН, заслуженный профессор МГУ им. М. В. Ломоносова. Имя Аносова носит ряд понятий теории динамических систем.


[Закрыть], Володя Арнольд[18]18
  Владимир Игоревич Арнольд (12.06.1937–3.06.2010) – математик, академик РАН, специалист в области топологии, теории дифференциальных уравнений и теоретической механики. Один из крупнейших математиков XX века.


[Закрыть], Алик Березин[19]19
  Феликс Александрович Березин (25.04.1931–14.07.1980) – математик и физик-теоретик, доктор физико-математических наук; заложил начала алгебры и анализа с антикоммутирующими переменными, открыв новое направление в современной математике, которое неформально принято называть «суперматематикой».


[Закрыть], Толя Витушкин[20]20
  Анатолий Георгиевич Витушкин (25.06.1931–9.05.2004) – математик, доктор физико-математических наук, академик РАН, ученик А. Н. Колмогорова. Основатель одной из ведущих школ в области комплексного анализа и теории приближений.


[Закрыть], Миша Гаспаров[21]21
  Михаил Леонович Гаспаров (13.04.1935–7.11.2005) – литературовед, филолог-классик, историк античной литературы и русской поэзии; доктор филологических наук, академик РАН; автор фундаментальных работ о русском и европейском стихе; эссеист; переводчик античной, средневековой и новой поэзии и прозы.


[Закрыть], Роланд Добрушин[22]22
  Роланд Львович Добрушин (20.07.1929–12.11.1995) – математик, доктор физико-математических наук, специалист в области математической физики, теории вероятностей и теории информации.


[Закрыть], Кома Ива́нов[23]23
  Вячеслав Всеволодович Иванов (21.08.1929–7.10.2017) – семиотик, антрополог, лингвист, переводчик; доктор филологических наук, академик РАН. Один из основателей Московской школы компаративистики. Профессор отдела славянских и восточноевропейских языков и литератур Калифорнийского университета. Иностранный член Американского лингвистического общества, Британской академии, Американской академии искусств и наук, Американского философского общества.


[Закрыть], Миша Лидов[24]24
  Михаил Львович Лидов (4.10.1926–30.12.1993) – математик, специалист в области прикладной небесной механики, занимался устойчивостью орбит в присутствии третьего тела и баллистическими расчетами для осуществления мягкой посадки на Луну.


[Закрыть], Юра Манин[25]25
  Юрий Иванович Манин – математик, алгебраический геометр, педагог; член-корреспондент РАН, член Королевской академии наук Нидерландов, Геттингенской академии наук, Французской академии наук, Американской академии искусств и наук и Папской академии наук (Ватикан); почетный доктор Сорбонны, Университета Осло и Уорикского университета. Один из основоположников некоммутативной алгебраической геометрии и квантовой информатики.


[Закрыть], Боб Минлос[26]26
  Роберт Адольфович Минлос (28.02.1931–9.01.2018) – математик, доктор физико-математических наук, специалист в области статистической физики, функционального анализа и теории вероятностей.


[Закрыть], Яша Синай[27]27
  Яков Григорьевич Синай – математик, ученик А. Н. Колмогорова, доктор физико-математических наук, академик РАН, член Британского королевского общества, Национальной академии наук США и действительный член Американского математического общества. Один из самых известных математиков мира, лауреат множества престижных премий. С 1993 года – профессор Принстонского университета.


[Закрыть], Володя Успенский, Людвиг Фаддеев[28]28
  Людвиг Дмитриевич Фаддеев (23.03.1934–26.02.2017) – физик-теоретик и математик, доктор физико-математических наук, академик АН СССР и позднее РАН; специалист в области математической физики. В 1987–1990 годах – президент Международного математического союза.


[Закрыть]…

В этот же ряд встал и навсегда остался в нем мальчик, которого звали Андрей.

ААЗ и Владимир Тихомиров, байдарочный поход, 1956 год

От того похода сохранилось несколько фотографий. Одну я особенно люблю: мы с Андреем стоим посреди нашего совершенно порушенного байдарочного флота и смеемся. Кругом разбросаны разломанные деревянные стрингеры и лодочные резины – все в дырах.

А дело было вот в чем. Мы жили в великие туристические времена. Был университетский турклуб, был и московский туристический клуб. При этом надо было утверждать там и сям наши походы, выпрашивать снаряжение, выверять маршруты. Мы наметили поход по Пруту и Днестру. Когда наш поход утверждали, начальство нас очень зауважало: мы оказались первопроходцами, по Пруту до нас еще никто не ходил. Объяснение, казалось бы, напрашивалось: неподалеку располагался сам железный занавес. Но оказалось, что дело было не в нем, а в том, что реки Прут в том месте, где мы должны были стартовать, просто не существовало! Был ручеек, маленький мелкий ручеек. Но нам-то что: байдарки, чай, не свои, а казенные. И мы «проплыли», вернее, начали скрестись. Разбили и разодрали мы при этом свои лодки вдрызг и к Днестру привезли одни дребезги. Вот этот-то разбитый флот и увидал Андрей.

Сначала он пришел в ужас: «А как же мы поплывем?» Я сказал что-то вроде «отремонтируем и поплывем». «А чем же мы соединим стрингеровские щепочки?» – «Бинтами!» Это было для Андрея настолько невообразимо, что он стал смеяться, как умел только он. И я тоже стал хохотать. Вот тогда нас и засняли.

Как-то (в том же походе) увидел я в его руках тоненькую тетрадочку, которую он внимательно изучал: «Что это?» «Перед походом, – отвечал Андрей, – я подготовил эту тетрадь, чтобы выучить молдавский язык». «Ты его учил?» – «Нет, вот сейчас учу». Я замолк в удивлении: такого же не бывает! А где словари, где педагоги, которые ставят звуки, где тексты? Было ясно, что Андрей просто пошутил.

Мы отремонтировали-таки наш флот с помощью бинтов и поплыли. Как-то так вышло, что мы плыли в основном двумя лодками: Андрей и я со своими девушками. Не торопились, остальные лодки были где-то далеко впереди.

И вот мы плывем, плывем, и я сказал: «Неплохо бы молочка!» Возражений не последовало. Плывем себе помаленьку дальше и вдруг видим: бабы полоскают в реке белье. Я говорю: «Надо бы узнать, нельзя ли где поблизости подкупить хлебца и молочка». Подплываем к ним, и только я хотел было спросить про покупки, как слышу – Андрей к ним обратился на каком-то незнакомом языке. Они ему что-то ответили, он им, они снова ему. Хорошо поговорили, и Андрей стал отплывать. Я крикнул: «Спасибо!» Баба удивилась: «Так вы ру-усские, а я подумала, вы молдаване!»

– Это одна из самых фундаментальных историй моей жизни! – говорит Анна Зализняк. – Для папы язык – это не средство коммуникации, «здрасьте – до свидания», а некоторая система, притягательная своей внутренней стройностью.

Когда они плыли на байдарках по Днестру и решили попросить у местных жителей молока, папа просто реконструировал молдавский (румынский) рефлекс латинского lacte(m) – получилось lapti. И совпало! Для остальных участников похода это был очередной пример папиного полиглотства (которое он всю жизнь отрицал!), что вот, мол, ни фига себе, оказывается, он знает еще один язык, и какой-то вообще молдавский. Там еще слово получилось смешное – «лапти». А для папы главное впечатление было от того, что умозрительно построенная по схемам сравнительно-исторического языкознания форма оказалась реальным словом, которым пользуются люди для практической коммуникации, ни на секунду ни о чем про это слово не задумываясь. И бабки, естественно, нисколько не удивились, откуда он это слово знает: ну, молоко – оно и есть молоко («лапти», в смысле).

«Объяснить запредельность этого никому невозможно!»

– Но курс же наш – одни девицы, – рассказывает Елена Викторовна Падучева. – В нашей группе было трое мужчин, не считая Андрея. А в основном девицы. На французском отделении вообще только девицы. Это фактически в свое время решило судьбу Андрея, потому что когда пришло приглашение во Францию, то на всем французском отделении, с первого курса до пятого, не нашлось ни одного мужчины.

– Вы поехали во Францию в каком году? – спрашивает Зализняка В. А. Успенский.

ААЗ: в 1956 году, в сентябре месяце. 22 сентября.

ВАУ: А вернулись?

ААЗ: Вернулся в 1957 году, в июле. 10 месяцев. Сейчас это происходит в массовом порядке. Объяснить запредельность этого никому невозможно!

ВАУ: Как это получилось-то?

ААЗ: Как всегда, по случайности. Благодаря разного рода недоразумениям. Была очередная оттепель. Ввиду оттепели пришлось заключать соглашение с Францией об обмене студентами. Немедленно приехали два француза: Фриу и Окутюрье. А с этой стороны все еще собирались. Ведь это ж надо было пройти 145 инстанций. Смешно говорить.

Ну были спущены какие-то задания. В частности, Московскому университету, в частности, филологическому факультету. Потому что где французский язык изучают? Замечательно, что в 1956 году еще не догадались, что в качестве студентов можно посылать преподавателей спецкафедр! С совершеннейшей наивностью выбирали среди студентов. Потом, конечно, они догадались, и это было прекращено.

ВАУ: Я должен вам сказать. Я все время крепился, чтоб не мешать вашему рассказу, но после вашего заявления я уже сдержаться не могу. Я как дурак, наверно, выбросил эту газету, но таких вещей держать вообще невозможно. Помню очень хорошо статью в газете «Правда». «Кто срывает студенческий обмен, – называлась она примерно так, – между Соединенными Штатами и нами?» Значит, те, вообще гады, говорят, что мы как-то препятствуем: препятствуем поездкам оттуда и не посылаем туда. Ну, наглость их не поддается никакому описанию, потому что кого они к нам посылают? Они посылают людей с темами, не представляющими никакого интереса! Ну например, «Религиозные мотивы в творчестве Ахматовой». Кому это вообще может быть интересно и какое отношение это имеет к филологии? А они говорят, что мы посылаем неквалифицированных. Как это мы посылаем неквалифицированных, когда все наши студенты имеют высшее образование, а некоторые – даже ученую степень!

ААЗ: Ну найти студентов было трудно. Думаю, что на филологический факультет по их разверстке пало одно место. У меня были комсомольские заслуги, достаточные для этого.

ВАУ: Ну, кто вы там были? Комсорг?

ААЗ: Комсорг, что-то такое. Небольшие, но достаточные, чтобы не было никакого такого минуса специального.

ВАУ: Но Франция! Вы же на английском отделении, не на французском. Почему же не с французского взяли?

ААЗ: Почему не с французского, ответа я не знал, ответ я узнал через год-два после.

ВАУ: А, на французском, наверно, мальчиков не было.

ААЗ: Не было ни одного. На всех пяти курсах не было ни одного. А девочек, конечно, нельзя посылать: это непрочный продукт. Хотя потом в группе – группа насчитывала человек 8–10 – две девицы оказались. И полностью все предсказания ЦК КПСС были выполнены, потому что обе вышли замуж.

ВАУ: А группа 8 человек – это разные специальности?

ААЗ: Что такое разные специальности? Специальность – считалось, что у всех французский язык.

ВАУ: А почему же вы один из МГУ?

ААЗ: Ну МГУ же второстепенное учреждение по сравнению с Инязом. Когда Вовченко, проректор Московского университета, прибыл в Париж, он пожелал произвести ревизию студентов, которые там учатся. Приказал всем собраться в посольстве. Значит, все собрались в посольстве, явился Вовченко и страшно удивился, увидев какие-то мои бумаги, что я студент Московского университета. При том, что он сам проректор Московского университета. «Странно! – сказал он. – Мне казалось, что я каждому из вас выдавал билет Московского университета».

ВАУ: Я не понимаю, ему показалось удивительным, что вы – единственный?

ААЗ: Нет, что я все-таки есть тоже. Он не знал, что на самом деле среди тех, кого он посылает в Париж, есть хоть один настоящий студент Московского университета. Подозрительно, конечно.

ВАУ: А, они там все числились как студенты Московского университета?

ААЗ: Да. Потому что обмен был между университетами. А филологический факультет, по-видимому, счел для себя зазорным, что он не может ни одного человека, удовлетворяющего требованиям, найти. Это мне потом всё рассказали, я не знал ничего. Кто-то им сказал, что на английском отделении есть один, который разными языками владеет. Меня вызвал к себе Зозуля Михаил Никитич…

ВАУ: Зозуля – такой правящий замдекана.

ААЗ: Абсолютно, да, совершенно.

ВАУ: Потому что деканы приходят и уходят, Зозуля остается.

ААЗ: Кабинет, по-моему, был прямо тот же самый, что и у Самарина[29]29
  Роман Михайлович Самарин (26.10.1911–28.01.1974) – литературовед, доктор филологических наук, профессор МГУ; в 1956–1961 годах – декан филологического факультета МГУ.


[Закрыть] позже. Ну, впечатление, когда тебя вызывает Зозуля, всегда, конечно, самое тревожное. Я шел, мысленно перебирая вообще все свои преступления за последнее время и что, где, как я должен скрывать, укрывать и спасаться.

Зозуля вальяжно так сидел. «Заходите», – говорит. Я мучительно пытался сообразить по разным в воздухе носящимся флюидам, что сейчас дальше будет, какого рода казнь. И какого рода гадость. «Ну, как учитесь?» Ну, что-то такое я ему отвечал. «Как настроение?» Тоже что-то такое ему отвечал. «Ну, вот французский язык вы изучали? Знаете французский?» Ну, тут у меня мгновенно стали вертеться в голове мысли: что, зачем ему французский? У меня первый язык английский, второй язык шведский. Первая мысль, конечно, у меня была, что сейчас меня приставят к делегации из Габона их сопровождать по Москве с французским языком и, значит, следить за тем, чтоб они нигде не смотрели на улицу, когда там очередь в магазин. Ровно такой опыт у меня уже случился, когда меня приставили к индийской делегации среди многих приставленных. И потом мне уже устраивали разнос за то, что я с ними слишком хорошо разговаривал.

ВАУ: По поводу? Что значит «хорошо разговаривал», а как нужно?

ААЗ: Мы проезжали город Тулу, ехали на автобусе в Ясную Поляну и проезжали Тулу, где из дверей магазинов торчали длинные очереди. На что индусы спросили, почему такая длинная очередь. Я им сказал: «За хлебом». А человек, который сидел сзади меня только для того, чтобы контролировать (не индусов, а меня), он донес это вечером того же дня. Куда надо. Английский язык знал достаточно для этого. Для этого специально изучил – чтоб знать, что я скажу индусу. И я твердо запомнил, что большей гадости представить себе невозможно, чем если тебя поставят в такую делегацию, а потом будут сдирать шкуру за то, что ты не так ответил.

ВАУ: Ну, и за то, что вы сказали, что там была очередь за хлебом, вам было врезано?

ААЗ: Врезано, да. Но как бы еще пока без непосредственных репрессий, а только в качестве доброты сказано, что «в следующий раз смотри!»

ВАУ: А вот что надо было сказать?

ААЗ: Ну, я уж не помню. Какое-то вранье. Что это вообще не очередь, а клуб. Для играющих в шахматы. Совершенно не помню. Помню только ощущение, что надо всеми силами… Мне сперва было интересно поехать с индусами, поговорить. Но после той экспедиции отбило охоту начисто общаться с какими бы то ни было делегациями.

ВАУ: Ясно. В общем, вы решили, что это опять.

ААЗ: Ну конечно. Камерун, Габон… И я, конечно, сказал: «Ну что вы! Разве я знаю французский? Так…» Зозуля задумался. Ну, он тоже, я думаю, не лыком шит. Телята его будут обводить вокруг пальца! «Ну, – сказал он, – да? Плохо, значит, знаете? Ну а, скажем, лекцию по-французски могли бы понять?» Ну, тут у меня сверкнуло вообще бог знает что. Конечно, сообразить хоть отдаленно, что там на самом деле, это мне не хватило бы никакой дерзости. Я только понял, что это совсем не то. И сказал уклончиво, неопределенно, что это зависит от лекции. «Ну а в университете занятия могли бы по-французски слушать?» – «Ну, в университете слушать – это, конечно, ерунда!»

Нет, как-то он сказал: «А учиться во французском университете вы бы могли?» Тут я: «Ну, это уж!..» Потому что это уже степень фантастики какая-то… При том что я действительно по-французски… не мой язык был. Я тогда, к тому времени, выучился читать, но очень плохо язык знал. Тогда он раскрыл карты. Сказал: «Мы вас, может быть, пошлем. Объявляйтесь в иностранный отдел тогда-то, пусть вам произведут экзамен, как вы знаете французский язык». Был экзамен, действительно. Я явился в иностранный отдел университета. На каком-то там тридцать пятом этаже, не знаю где.

ВАУ: И там произвели экзамен? Они сами-то хоть знают чего-нибудь?

ААЗ: Они считали, что они произвели экзамен.

ВАУ: Парле ву франсе?

ААЗ: Ну примерно. Им только этого и надо было. Потому что, вообще-то говоря, у них прочно сидело, что чем хуже человек знает язык, тем он лучше в качестве посылаемого. Поэтому экзамен был как раз смехотворный. Парле ву франсе, что-то в этом духе. Но тем не менее какая-то галочка была поставлена, что я прошел экзамен. Ну а дальше… это был сентябрь 1955 года. «Когда ехать?» – «Ну через неделю-две».

Через две недели я уже от нетерпения звоню им, в иностранный отдел. Звоню. Правильно, говорят, через неделю-две.

Через две недели я им звоню и получаю спокойный вежливый ответ: через неделю-две! Ну, можете сами посчитать, сколько таких ответов я получил в течение 365 дней.

ВАУ: А вы каждые две недели звонили?

ААЗ: Потом реже. Когда наступила зимняя сессия – я же не учился, готовился, я им звоню: сессию мне сдавать? Я же уеду до сессии. За три недели до сессии, скажем. Они мне сказали: «Ну-у, сессию сдайте!» Я сдал зимнюю сессию. В состоянии человека, который через неделю-две уезжает в Париж! Не куда-нибудь! Нет, сейчас это ни с чем нельзя сопоставить. Ни с чем нельзя сопоставить! Ну, вот – на Юпитер, пожалуй что, да.

Нет, нет. Это невозможно вообразить на самом деле – ситуацию человека, который в 1956 году отправляется в Париж! Весна наступила, полгода прошло – больше, чем три недели, мне сроку не давали никогда. Ну, бывали иногда милосердны, три недели давали. «А уехать из Москвы можно?» – «Нет, ни в коем случае нельзя!» Летнюю сессию – я уже их не спрашивал – сдал. И летом я понял, что все блеф, и, несмотря ни на что, уехал в поход.

ВАУ: С кем? Кто там участвовал?