Текст книги "Серебряный змей в корнях сосны – 4"

– Если уж вам детеныш не по силам, то так уж и быть, – сказал он и ринулся на ни с чем не сравнимый запах.

В своей высшей форме из трех Хизаши мог настигнуть маленького беглеца мгновенно, но нарочно дал ему немного времени. Разумеется, тот мчался к скромному святилищу за деревней, наверное, рассчитывал на помощь ками или даже самих богов. Но ночь Хякки яко была временем обакэ и целиком принадлежала только им. Мальчишка упал, не добежав всего ничего. Луна выглянула из-за облаков, и безжизненный серебристый свет заиграл на точно такой же чешуе полуюноши, полузмея, заскользил по изящному черному рисунку на ней, запутался в снежно-белых прядях. Тень Хизаши упала на мальчика, и тот даже перестал плакать, застыл перепуганной мышью, глядя на него снизу вверх огромными глазами.

– Почему не убегаеш-ш-шь? – спросил Хизаши, срываясь на шипение.

Мальчик молчал, а потом зажмурился, стиснул кулачки и кинулся на Хизаши, осыпая его неловкими, едва ощутимыми ударами. Нелепое сопротивление так поразило Хизаши, что он не сразу схватил детеныша за шкирку когтями и поднял на уровень глаз. В воздухе тот присмирел, но смотрел уже не как загнанный зверек, а как маленький хищник, готовый откусить протянутый ему палец.

– Откуда в тебе взялась вдруг эта воля к жизни? – задумчиво спросил Хизаши больше сам у себя, чем рассчитывая получить ответ. – Что заставляет такое слабое существо, как ты, бороться безо всякой надежды победить? Ведь я сильнее в сотни раз.

– Вы убили маму и папу, я вас ненавижу! Я вас всех убью! – вдруг выкрикнул тот, вновь заливаясь слезами.

Луна стыдливо спряталась за пеленой облаков, тьма сгустилась, укрывая собой то, что неизбежно должно было произойти.

Но, вернувшись обратно к остальным, Хизаши не был доволен, напротив, ему стало еще невыносимее и еще неспокойнее. Пока он отсутствовал, самые молодые ёкаи ворвались в случайный дом, не защищенный печатями и оберегами, и сожрали всех обитателей.

Можно двигаться дальше, пока ночь еще в самом начале.

– От тебя не пахнет кровью. – Сбоку возникла призрачная лиса и повела из стороны в сторону узкой мордой с просвечивающим черепом. – Ты точно сожрал того мальчишку?

– Нет, тебе оставил, – буркнул он и щелкнул когтями, заставляя рэйко отпрянуть. – Найдешь свою добычу, вот за ней и следи.

Кицунэ исчезла в стайке ярких огней, донимать кого-то еще. Нурэ-онна ворковала с мрачным карасу-тэнгу, Ямауба забавлялась с новым фонарем. Парад ста духов шел своим чередом, и никто из них не видел, как хэби по имени Хизаши отпустил человека, которого должен был убить.

* * *

С той ночи прошло уже много лет, все новые приглашения Хизаши отвергал. Мысль о том, чтобы возвыситься в глазах людей и ёкаев, занимала его днем и ночью. От нее он снова сорвался с насиженного места и менял одно на другое, присматриваясь к людям, которых встречал. Особенно ему нравились бива хоши – слепые странствующие музыканты. Они не могли видеть Хизаши и не пугались, даже если его личина была несовершенна, а он слушал их песни обо всем, что они узнавали в странствиях, и щедро платил за это.

Однажды он повстречал бива хоши по имени Кендзи. Тот был не так чтобы стар, но тяжелая жизнь впроголодь, без крыши над головой, сожрала юные годы, состарив раньше срока. Он был наполовину седым, прятал веки под грязной повязкой, чтобы не смущать никого. За спиной он носил тощий мешок с той едой, что ему жертвовали добрые люди, да видавшую виды биву. Когда Хизаши прогуливался среди смертных, вокруг бродячего музыканта собралась толпа послушать песни о том, что он повидал, пока шел сюда. А пел этот бива хоши так, что диву дашься. Да только не повезло ему – не пришлась его игра по вкусу одному знатному господину, и он велел побить Кендзи палкой и прогнать за ворота.

Хизаши отправился следом за ним, скрывшись с глаз простых людей.

За городом, на прибитой недавними дождями пыли, сидел Кендзи и на ощупь пытался понять, все ли в порядке с инструментом. Его пальцы, дрожа, будто бы ласкали биву – кормилицу и единственную подругу на жизненном пути. Когда Хизаши остановился неподалеку, слепец повернулся к нему лицом, безошибочно угадав местоположение.

– Кто вы такой? – спросил он. – Друг или враг?

Хизаши хотел поначалу промолчать, но раз уж слепому было видно больше, чем зрячему, ответил:

– Не друг и не враг. Просто случайный слушатель.

– Тогда, если моя игра пришлась вам по нраву, господин, наградите бедного музыканта хоть парой монов.

Хизаши опустил взгляд на кошель, привязанный к поясу, и усмехнулся.

– Я хочу послушать еще. Скажи, бива хоши, куда ты направишься теперь?

Тот пожал плечами и тяжело поднялся.

– Куда поведет меня эта дорога, господин.

– Тогда я посмотрю.

И они пошли дальше вместе. Кендзи был приятным спутником, не лез с разговорами, не жаловался и не ныл, только знай себе постукивал палкой по земле, довольно бодро перебирая ногами. Хизаши быстро надоело идти, и он обратился змеем и пополз за человеком, который, конечно, ничего не заметил. Когда они останавливались на отдых, Хизаши сворачивался кольцом у костра, разведенного слепцом, и слушал его незамысловатую музыку. Кендзи пел о войне и о том, как она ломала жизни людей, но еще он пел о героях, что побеждали врагов, о женщинах, ничуть не уступавших им в храбрости. Пел о чудесах, которые творили боги, спасая людей.

– Ты видел богов, Кендзи? – спросил как-то Хизаши.

– Нет, но это и хорошо. Если довелось столкнуться с божеством, значит, жизнь твоя и впрямь была ужасна.

– Отчего же?

– Боги являются, когда люди больше не в состоянии сами себе помочь. Только самые искренние и отчаянные молитвы достигают ворот Такамагахары.

– Разве твоя жизнь не ужасна? Почему ты не молишься, чтобы тебя спасли?

В ответ Кендзи негромко, по-доброму рассмеялся.

– Я жив, у меня есть ноги, чтобы идти, и руки, чтобы перебирать струны моей бивы. Люди добры к одинокому путнику, благодаря им мне есть, чем набить живот. Моя судьба не так уж печальна, ведь вокруг полным-полно тех, кому повезло меньше.

Хизаши не понимал его. Что хорошего – зависеть от чьей-то ветреной благосклонности, не имея даже возможности видеть мир своими глазами? Должно быть, этот человек давно рехнулся.

– Скажи мне наконец свое имя, – попросил Кендзи.

– Хизаши.

– Из какого ты рода, Хизаши-кун?

– Рода?

Хизаши задумался. Они делили дорогу с Кендзи много дней, все больше удаляясь от привычных Хизаши мест. Несколько раз они останавливались в крупных деревнях, где бива хоши развлекал людей своими песнями и музыкой. И пусть те жители не были богачами, не отпускали их в путь голодными и не обогретыми. И когда Хизаши подумал обо всех этих смертных, понял, о чем спрашивал его Кендзи.

Из какого рода – значит, к какой семье Хизаши принадлежал. Но правда была в том, что ёкаи не знают, что такое семья.

Кендзи понял его молчание по-своему и грустно улыбнулся.

– Тогда у нас с тобой больше общего, чем мне казалось. Я рад, что нам по пути.

Но Хизаши уже думал о другом. За это путешествие в компании человека у него скопилось много разных мыслей, начавших складываться в одно.

Наутро они покинули заброшенный храм, где коротали ночь, и снова вышли на дорогу. Солнце припекало весь день, и Хизаши провел его, свернувшись в котомке Кендзи. Тот если и почувствовал лишний вес, значения этому не придал. Под вечер будто бы стало даже жарче, Хизаши беспокойно заворочался и тут ощутил приближение целой группы людей. Они двигались в том же направлении.

Кендзи заметил их, но позже, когда послышались громкие голоса.

– Моя дорогая Миё, наверное, ждет не дождется!

– Твоя Миё ждет подарка, а не тебя.

– Это твоя Рёко падка на подарки, а Миё меня любит.

– Вот дома и посмотрим, кого жена поколотит!

Мужчины расхохотались и продолжили подначивать друг друга, пока не поравнялись с бива хоши. Слепой музыкант остановился, чтобы его не сбили ненароком с ног, а Хизаши сделался невидимым на всякий случай и выглянул из котомки. Мужчины были простыми работягами, продающими свой труд в городах, чтобы прокормить семьи, и сейчас возвращались в родную деревню, полные нетерпения. Бродячего музыканта позвали с собой, а тому было все равно, куда идти. Так они оба оказались в месте, которое Хизаши не дано будет забыть никогда.

Селение оказалось совсем крошечным, просто хибары, сгрудившиеся вокруг общей площади с вырытым колодцем. Лес близко подступал к домам, будто надеялся однажды прогнать людей со своей законной территории. Но лес этот Хизаши не очень понравился, был он какой-то нездоровый, а что за хворь его поразила, неясно. Одно только он вскоре понял – лес засыхал. И люди в его тени – тоже.

– Миё!

Навстречу мужчинам из домов высыпали женщины и дети, старики покачали седыми головами в знак узнавания. Названная Миё обняла мужа, их обступили детишки: совсем еще маленький мальчик и девочка лет двенадцати с любопытными глазами-вишенками. Она-то первой и указала на чужака.

– Отец, кто это?

– Мое имя Кендзи, дитя, – представился бива хоши, – я бродячий музыкант.

– Музыкант? – девочка округлила глаза, и ее взгляд скользнул ему за плечо, туда, где торчала из котомки треугольная серебристая голова змеи.

– Мичи, – шикнула на нее мать, но Кендзи уже повернулся в ее сторону.

– Я знаю много историй, дитя, и за кров и кусок лепешки спою их тебе, хочешь?

– Хочу! Хочу послушать про столицу! – обрадовалась она, и мальчик запрыгал на одной ножке, то ли от радости, то ли со скуки.

Хизаши выполз полностью и обвил собой шею Кендзи, тот на мгновение застыл, будто почувствовал, потом расслабился и позволил увести себя в один из домов. Внутри все кричало о бедности, но на лицах людей Хизаши не нашел злобы. Это удивило его. Разве людей не злит то, в какой нищете они обитают? Почему они улыбаются друг другу, почему кормят незнакомца, когда у самих на столе даже риса нет?

Хотя не только риса. Хизаши сполз на пол и выскользнул на улицу, чтобы убедиться – ками в деревне нет. Ее никто не оберегает.

Вечером бива хоши сдержал обещание и пел, пока люди не разошлись отдыхать перед новым тяжелым, полным лишений и надежд днем. Хизаши принял форму человека и сел рядом с Кендзи в пустом амбаре. Слепец выглядел довольным, хоть и поел всего ничего и не заработал своими пением и игрой ни мона.

– Хизаши? – спросил он, ощутив его присутствие. – Ты снова здесь?

– Ты точно слеп? – хмыкнул Хизаши.

– Как червяк. Но знаю, что ты покинул меня, едва мы повстречали тех добрых людей.

– У тебя все люди добрые.

– Но ведь так и есть. Иначе как бы я дожил до своих лет, – ответил Кендзи убежденно. – Я не знаю, кто ты и из каких краев, какой жизнью жил и живешь, но едва ли ты был на моем месте. Калекам не позволено работать наравне со всеми, моя бива – единственное, что ограждает меня от голодной смерти. Но быть бива хоши – не только мой шанс выжить, но и убедиться в доброте человеческой природы.

– Ты рассуждаешь наивно, – заметил Хизаши и впервые задал личный вопрос: – Для калеки, зависящего от чьей-то милости, ты слишком умен. Не только ты не знаешь, кто я и откуда, но я не знаю, кто ты.

– Справедливо. – Кендзи сел и похлопал ладонью рядом с собой, ища Хизаши. Тот протянул руку, чтобы он мог ее коснуться и понять, где собеседник. В закрытом амбаре было темно, лишь сквозь щели пробивался лунный свет, но ни ёкаю, ни слепцу мрак ничуть не мешал.

– Как же так вышло, что ты оказался на улице?

– Это длинная история, которую я никогда не превращу в песню, – грустно улыбнулся Кендзи и стянул с глаз повязку. Хизаши не обращал внимания прежде, но если бы не отталкивающая верхняя часть, его лицо могло бы казаться весьма приятным и уж точно не было похоже на лица простых крестьян. Кендзи поднял веки, и Хизаши удивленно охнул.

– Тебя ослепили!

– Это было давно, уже и не вспомнить когда.

– Как можно такое забыть?

– Все забывается, Хизаши. Ты, видно, еще слишком юн и напрасно тратишь время на путешествие со мной.

И все же Хизаши хотелось узнать, и Кендзи поделился с ним своей историей.

Он был младшим сыном богатого человека, но к их дому подступала война, и семья раскололась на две части: одна собиралась бороться с захватчиком до последней капли крови, вторая уже искала выгоду в сделке с ним. Даймё постоянно шли войной на соседей, этим никого не удивить, и тот, чьи земли и богатства были желанны другими, захлебывался в крови. Так случилось и с семьей Кендзи. Пока отец пытался защитить дом, его родичи продались врагу. Всех несогласных убили, даже старших детей, а Кендзи ослепили и выбросили на улицу. Он повстречал людей, которые отвели его в храм и оставили на пороге, иначе ребенку без глаз не выжить бы.

– Надо было вернуться и наказать всех, – прошипел Хизаши.

– Я не самурай, умею лишь играть на биве, чтобы развлекать людей.

– Хочешь, я их накажу?

– Ты? – Кендзи тихо рассмеялся. – Ни к чему это. Я ведь жив.

– А толку? – фыркнул Хизаши. – Вот ты говоришь мне о доброте человеческой. Но разве твоя судьба не доказательство обратного? Или ты совсем дурак?

На что Кендзи только улыбнулся и снова напялил повязку на глаза.

– Спи, Хизаши. Завтра мы продолжим наш путь.

Хизаши и впрямь лег поодаль, оставшись в человеческой форме, но, так и не найдя этому неудобному телу положения, принял истинный облик, и эту ночь провел вместе со странным, непонятным человеком по имени Кендзи, а утром тот ушел дальше, искать в людях доброту.

А Хизаши остался. И вовсе не потому, что уже ее нашел.

«Я стану ками», – сказал он однажды на Параде во всеуслышание, но тогда это было лишь дерзкой мечтой, желанием, которое грело внутри, но оставалось далеким, как солнце, и притягательным, как луна. Теперь же все изменилось – бродячий музыкант, сам не ведая, подарил Хизаши ключик к тому, чтобы достать свою луну в отражении на воде.

Что дальше будет с одиноким бива хоши, его уже не занимало. Он нашел себе новый дом в корнях старой сосны неподалеку от деревни и каждый день приходил к ней, чтобы наблюдать за людьми. Их быт не отличался разнообразием, но Хизаши смотрел и подмечал детали, ему очень хотелось найти то, что станет его возможностью возвыситься. Мужчины часто уходили на несколько дней и дольше, чтобы заработать на ту жалкую еду, что они потребляли. Женщины воспитывали детей, ухаживали за старыми и больными, следили за хозяйством. И так изо дня в день, изо дня в день… Хизаши уже почти решил, что нужно было уходить вместе с бива хоши, но со временем он все же заметил кое-что.

В деревне не хватало воды, колодец в ее центре обмелел, земля страдала, и вместе с ней страдал лес в округе. Дождей в этих краях давно не было, и самые слабые начали хворать. Тогда-то Хизаши впервые и вышел из леса, пока невидимым, но человеком. Был жаркий полдень, Хизаши подошел к колодцу и сразу почувствовал, что он почти пуст.

– Вы кто такой? – услышал он звенящий от напряжения голос за спиной. Так расслабился, прикрытый невидимостью, что даже на мгновение испугался.

За ним с безопасного расстояния наблюдала знакомая девочка. Как там ее звали?

– Мичи? Мичи, с кем ты разговариваешь? – из дома вышла ее утомленная мать.

Когда девочка снова посмотрела на Хизаши, тот уже исчез.

В следующий раз они с Мичи встретились в лесу, куда она пришла за травами, а он прятался в кустах, зыркая оттуда золотыми змеиными глазами. Девочка наклонилась и вдруг повалилась наземь, не издав ни звука. Хизаши обернулся человеком и проверил ее пульс. Кажется, она была сильно утомлена и слишком мало пила в последнее время. Хизаши не умел лечить людей, но побыл с Мичи, пока она не пришла в чувство, и оставил одну.

И когда на следующий день он вышел из леса открыто, его не прогнали, отнеслись с теплотой, и пусть сами голодали, они накормили его, налили вина и предложили ночлег. С запада наползали сумерки, и Хизаши решил задержаться – ему было любопытно. Чумазые дети тянули его за полы кимоно, слишком вычурного для места, подобного этому, из дорогой ткани с рисунком в виде облаков. Им было интересно потрогать ее, а то и послюнявить щербатыми ртами. Изможденные женщины, улыбаясь и то и дело затягивая незамысловатые песни, закончили работу по хозяйству и принесли в комнату Хизаши матрас, пахнущий свежей соломой.

– Это вы помогли мне вчера в лесу? – спросила Мичи, появившись в дверях. Ее взгляд был не по-детски серьезен, даже печален, глаза на худом лице казались огромными и цветом напоминали спелую вишню.

Хизаши повел плечом.

– Я лишь путник, иду, куда хочу, и вот сегодня пришел сюда.

– Что-то много у нас стало путников, – пробормотала она и вдруг, смутившись, шагнула в комнату и протянула тканевый мешочек, набитый душистыми травами. – Держите, это прогонит насекомых.

На мешочке неумелой рукой был вышит кленовый лист.

В деревне засыпали, едва стемнеет, чтобы утром встать до зари и заняться работой. Хизаши выбрался наружу и пошел к пересыхающему колодцу. У деревни не нашлось своего ками-хранителя, и они выживали, как могли. Хизаши привык следить за ними из чащи подступавшего близко леса, он знал, что если поможет, дети будут пить, пока не напьются, женщины повеселеют, и их песни зазвучат громче, а с лиц мужчин уйдет угрюмость. Деревня нуждалась в воде, и Хизаши казалось, он может ее дать. Это ли не подвиг, достойный будущего ками? Судьба привела его сюда, к этим несчастным, но почему-то кажущимся такими счастливыми людям.

– Что ты делаешь?

Девочка, подарившая ему недавно травяной мешочек, подошла сзади и с любопытством уставилась большими глазами, похожими на спелые вишенки. Хизаши знал, что хоть она и пока еще детеныш, скоро ей начнут искать жениха, чтобы она ушла в другую семью, желательно, более обеспеченную, не здесь, где-нибудь далеко. Но даже Хизаши понимал, что это едва ли возможно.

– Я ищу для вас новый источник воды, – сказал Хизаши.

– А ты такое умеешь?

– Я многое умею. Не веришь?

– Верю, – кивнула девочка, но в глубине ее темных глаз залегла совсем не детская обреченность. – Ты похож на небожителя. Так мама сказала.

Хизаши опустился перед ней на корточки и посмотрел в худое личико.

– Я буду небожителем, вот увидишь. Я стану богом, которому не стыдно молиться.

– А можно начать уже сейчас? – спросила она и тут же зажмурилась и сложила ладошки у груди. – Хизаши-но-ками-доно, пожалуйста, будь добрым и принеси нам много воды, чтобы всем хватило. Чтобы мама не плакала, а брат не болел. Чтобы бабушка с дедушкой не говорили, что не хотят пить и не отдавали нам с братиком свои порции.

Это была первая, неумелая, детская, немного глупая, но такая искренняя молитва в жизни хэби по имени Хизаши, пока еще не ками – но внутри все странно сжалось и будто бы стало легким и невесомым, как лисьи огни. Было приятно, и Хизаши вдруг уловил силу этих наивных слов, она потекла к нему, коснулась груди и проникла внутрь, как проникает солнечный свет сквозь растопыренные пальцы. Восторг, благоговение, неверие, гордость – все успел испытать Хизаши, прежде чем обернуться серебристой змейкой и скрыться за старым колодцем с глаз своей первой и пока единственной молящейся.

Весь день и всю ночь Хизаши потратил на разработку плана. Теперь у него была не эфемерная цель, ставшая чуть более достижимой после короткого путешествия с Кендзи, а ясная задача. Выполни ее – и тот свет, то сладкое чувство собственной божественности вернется и останется с ним навсегда. Если все боги и ками ощущают его, то он завидовал им еще больше прежнего.

Хизаши знал, что Мичи всем рассказала о его обещании, и молитвы потянулись к нему сияющей лентой чистого света и удовольствия. Хизаши любил греться на камне, впитывая солнечное тепло, но оно ни в какое сравнение не шло с тем, что дарило поклонение. Хизаши не понимал, достаточно ли этого, чтобы считаться уже ками, поэтому решил не рисковать и поскорее исполнить задуманное. Земля и впрямь умирала, и проще, наверное, просто увести людей отсюда на новое место, но они ждали чуда, и надо было его подарить. Хизаши умел находить клады, так почему бы не найти воду?

Он вернулся в деревню спустя еще несколько дней. Мичи ждала, как и вся ее семья, ведь именно перед ними он явился, больше не скрывая своего истинного облика – получеловека, полузмея с серебристой чешуей и белоснежными волосами, окутывающими стройный стан юноши. И пусть он, покачиваясь на хвосте, был выше самых высоких из мужчин, его не испугались.

– Это он! – радостно взвизгнула Мичи. – Это Хизаши-но-ками-доно!

Он же степенно кивнул, соглашаясь, и широким рукавом махнул в сторону, и из земли вырвался тонкий пока фонтанчик.

– Вода! – крикнул кто-то. – Тут вода!

Все загомонили, женщины заплакали от счастья, а глазки-вишенки маленькой Мичи, обнимающей брата, смотрели Хизаши в самую душу. И что-то внутри поменялось, сдвинулось. Хизаши будто еще на сун оторвался от земли и поднялся ближе к тому, к чему стремился. Мужчины схватились за мотыги, пока женщины на коленях возносили молитву за молитвой, и они поднимали Хизаши в его голове едва ли не на самые небеса.

Вскоре в деревне появился новый колодец, а почти одновременно с ним – маленькое святилище. Его святилище. Оно было неполноценным, скорее просто символ, симэнава, обвязанная вокруг дерева, но Хизаши мог полночи сидеть рядом и смотреть на него, невидимый для всех. Он еще не понимал, стал ли он настоящим ками, но не сомневался, что ждать осталось недолго. Вот бы всем рассказать. Противной рэйко и ее сестрам-кицунэ, старому тануки, который вечно задирал морду, утереть нос заодно и Нурэ-онне – нечего было над ним тогда смеяться на последнем Параде ста духов. А еще было бы здорово, чтобы узнал Кендзи, он мог бы передавать эту историю от одной деревни до другой, превратив в песню. Тогда точно все убедятся, что хэби по имени Хизаши стал-таки чем-то большим.

Так пролетело три дня, и Хизаши уже всерьез подумывал отправиться на поиски ближайшего ками и вызнать у него, как понять, что стал духом-хранителем. В тот вечер он собирался ненадолго покинуть деревню, но не успел даже выбраться из леса, как дурное предчувствие остановило его. Он так привык ощущать тепло поклонения, что внезапный холодок в животе напугал. Не до конца понимая, что тянет его обратно, он уже мчался в деревню, где погас огонек крохотного святилища. Хизаши понял это раньше, чем оказался на площади между домами и увидел первые тела. Раньше, чем понял, что они мертвы.

И раньше, чем заметил скорбную женскую фигуру, стоящую к нему спиной и изучающую новый колодец.

– Кто ты такая? – потребовал ответа Хизаши. – Кто дал тебе право…

Он осекся, стоило незнакомке повернуться и взглянуть на него черными птичьими глазами, наполненные слезами. Миг – и она раскинула руки, ставшие крыльями огромной птицы, и с криком ринулась на Хизаши. Ее растрепанные черные волосы были повсюду, хлопанье перьев оглушало, Хизаши разозлился и принял свою самую сильную – истинную – форму, чтобы ударом хвоста сбить нахалку, но едва только приготовился, как силы оставили его. Женщина-птица горестно воскликнула, и ноги Хизаши подкосились.

Ноги? Но откуда? Ведь он же…

Земля притянула его, тело отяжелело, Хизаши метался внутри него, но на деле мог лишь трясти головой в неверии и гневе. Небо взорвалось сотнями ярким звезд, его глубокая ночная темнота раскрылась подобно разошедшимся краям паланкина, и в центр деревни ударил столп света. Хизаши не зажмуривался до последнего, пока от слез ничего уже было не разглядеть, но одно он понял – к нему спускались сами небожители. Их фигуры источали жемчужное звездное сияние, скрывающее лица, но и ошибиться невозможно. Двое коснулись оскверненной смертью пыли, и ореол света померк, собравшись в ленту тэнне, опоясывающую их божественные тела. Высокий прекрасный лучник с юным лицом и суровый мужчина с копной волнистых волос.

– Имя мое Адзи-сики-така-хико-нэ, – представился лучник. Второй предпочел промолчать. – Волею небес мы вынуждены передать тебя, хэби по имени Хизаши, на суд богов в Такамагахаре. Прошу, прими это с честью.

И пусть он говорил учтиво, его слова не укладывались у Хизаши в голове.

– Что вы со мной сделали? За что? – выпалил он, глядя на божественного покровителя змей снизу вверх. Так унизительно.

Из-за его спины вышла женщина-птица, на ходу сложила крылья, и те снова стали широкими рукавами платья, схожего расцветкой с фазаньим оперением.

– Это Накимэ[20]20
  Накимэ – в переводе с др. яп. «плачущая женщина», «плакальщица»), фазаниха – посланница небесных богов на землю.


[Закрыть], посланница Такамагахары, – милостиво пояснил Адзи-сики-така-хико-нэ, – священная фазаниха. Она первой чувствует смерть.

– Смерть… – эхом повторил Хизаши, взгляд скользнул по земле у ног небожителей, и страшная реальность пригвоздила к месту. Никого не осталось. Его молящихся, его людей. Приторный запах смерти витал в воздухе, и тишину не нарушали ни голоса мужчин, ни пение женщин, ни смех детей. – Но как же так?

Хизаши не понимал. Все было в порядке, он же ненадолго ушел. Люди смертны, но не настолько же!

Суровый мужчина, пришедший с Адзи-сики, повернулся и вдруг мгновенно перенесся на несколько дзё отсюда, там опустился на одно колено и произнес:

– Накимэ ошиблась. Девочка еще жива.

Хизаши хотел было вскочить, побежать туда, увидеть своими глазами, но проклятая тяжесть лишала воли. Он шипел и дергался, но только больше унижался перед теми, кому мечтал быть равным.

Небожитель принес ребенка, и в нем Хизаши с облегчением узнал Мичи. Она скажет им, кто такой Хизаши и что он сделал для этих людей, поможет ему. Испустив долгий вздох, Хизаши ждал.

Боги ненадолго удержали в ней жизнь. Ее веки дрогнули, худое тело наполнилось жизнью, и она сделала вдох. От нетерпения Хизаши вытянулся в струну, насколько позволяло его коленопреклонённое положение, и ждал, ждал, ждал… Ну же, скажи, что я…

– Как умерла твоя семья, дитя? – спросил Адзи-сики.

Будто в трансе, Мичи тихо ответила:

– Вода была ядом.

– Кто дал вам эту воду?

– Демон! – внезапно воскликнула она и разрыдалась. – Он обманул нас! Он обманул меня!

И когда она повернулась и увидела Хизаши, ее личико смертельно побледнело. Но, должно быть, это какая-то ошибка. Люди ведь часто ошибаются.

– Мичи, скажи им, что я ваш ками, – начал он, но девочка ткнула в него пальцем и крикнула:

– Это он! Он всех убил!