Текст книги "Неевклидовы люди"

В терминале

Номер первый подходит к зданию, смотрит на две двери…

…нет, конечно, у человека не только номер, но и имя есть. И фамилия. И очень может быть, что и отчество, смотря какой национальности человек, вот в России, например, отчества у людей есть, а вот в Великобритании, например, нету…

(это страны такие)

Так что у человека и имя есть, и отчество, и национальность есть, француз там или китаец, и раса есть, и группа крови есть, и пол, (отсюда издалека не видно, человек в брюках и куртке пришел), и семейное положение (судя по всему не женат / не замужем, если один/одна пришел/пришла), и вероисповедание, и много еще чего.

Только здесь он просто номер один.

Номер один, потому что первый пришел.

Итак, подходит, смотрит на две двери, на одной написано вход, на другой – выход.

В аэропортах всегда так.

Номер первый подходит к двери с надписью вход, двери раздвигаются.

Первое задание пройдено.

И остальные люди тоже первое задание прошли, простое же задание, вход и выход. Были, правда, и такие, которые к двери с выходом шли, дверь толкали, а она ни в какую. Чего они там дверь толкали, непонятно, должно быть, думали, что ловушка какая-то…

Остальные над ними посмеиваются, еще бы, все правильно пошли, а эти вот как.

Люди заходят в зал. Номер восемнадцатый зачем-то достает паспорт. Номер пятнадцатый достает родной паспорт, а с ним еще и загран. Паспорта никто не спрашивает, ни заграничные, ни родные, номер восемнадцатый и номер пятнадцатый убирают паспорта назад.

Люди проходят магнитные ловушки, бросают вещи на ленту. Да, тут некоторые и вещи принесли. И немало. Вон, номер сто десять даже целый фургон с вещами привез, бегает, кричит, а куда фургон завозить.

А никуда.

И остальные вещи тоже – никуда.

…дружественная цивилизация согласилась помочь пережить апокалипсис, увезти жителей при условии, что…

Люди входят в зал, оглядываются. Номер пятисотый идет к магазинчикам сувениров, над кем-то посмеиваются, ишь чего выдумал, не туда ты идешь, не туда…

Люди смотрят расписание, люди думают, к какой из стоек регистрации подойти. Вон рейсы написаны, двадцать восемь, тридцать девять, сорок два…

(это цифры такие)

Вот и пойми, к какой стойке подходить.

Люди выбирают рейс двадцать-сорок восемь. Это год нынешний, если кто забыл, две тысячи сорок восьмой.

Ждут.

Кто-то спохватывается, что за стойкой никого нет, а чего мы тут стоим тогда…

Номер сто четырнадцатый смотрит в потолок. Номеру сто четырнадцатому всего три года, вот он в потолок и смотрит, когда умные люди в пол смотрят.

А он в потолок смотрит.

И видит

А там самолеты по потолку…

Другие люди головы поднимают, смотрят, и правда самолеты по потолку ездят, исчезают где-то в стене.

Кто-то пробует забраться по перегородкам на потолок, падает.

Снова пробует.

Снова падает.

Номер шесть миллиардов седьмой заходит в кафе, наливает себе в бокал что-то из бутылки, люди вокруг посмеиваются над ним, вот так, путь не найдет, так хоть выпьет. Шесть миллиардов седьмой тоже посмеивается, он умный, он найдёт путь, а кто сказал, что путь только через дверь, он, может, откроется этот путь, когда выпьешь чего-нибудь…

Нет.

Ничего не открывается.

Номер две тысячи одиннадцать подпрыгивает на месте.

Еще раз.

Еще.

До гибели земли осталось три дня.

Так что паники еще нет.

Паника будет, когда останется часа три.

Номер двести четырнадцать бормочет, чего распрыгался тут.

Номер две тысячи одиннадцать прыгает, поднимается к потолку.

Вытягивает руку, пробует остановить самолет.

Крылатая машина тормозит, замирает перед человеком.

– Он прошел проверку.

– Кто?

– Номер две тысячи одиннадцать.

– Обоснуйте.

– Вот он уже… в самолете…

– Нет… еще не прошел. Ждите…

Номер две тысячи одиннадцать снова прыгает, раз, два, три…

…снова падает вниз, в толпу людей, которые мечутся по терминалу, ищут путь, кто-то катается по багажной ленте, кто-то перебирает сувениры в лавочках, кто-то тычется во все двери…

Номер две тысячи одиннадцать дергает за рукав одного, другого, третьего, показывает в потолок, да вы посмотрите, посмотрите…

– А теперь он прошел?

– Теперь да, прошел…

– Сейчас он сюда придет… и можно его забирать?

– Ах, забирать? Ну, подождите-подождите, пока он сюда придет…

– Вы отрекаетесь от своей ереси?

– Да какая ересь, говорил я вам, нужно подпрыгнуть повыше, и…

– …довольно, довольно. Приговаривается к смертной казни за ересь…

…раскол движения на фракции сторонников дальнего терминала и сторонников крайней лавочки с сувенирами…

– Он не вернулся…

– Я знаю. Они никогда не возвращаются.

– Но… почему?

– Это ты у них спроси… вот так путь найдут, пойдут остальных звать, и не вернутся больше…

Непомнящая память

Юн.

Нет, не то.

Ин-янь.

Тоже не то.

Не помню.

Моя память не помнит.

– Итак, дорогие зрители, а мы продолжаем наше реалити-шоу, угадай мир! Не переключайтесь! А мы представляем вам нашего участника, встречайте!

Встречают.

Меня.

Аплодисментами встречают, не люблю я аплодисменты, сам не знаю, почему, я же еще ничего не сделал, а мне аплодируют.

– Исследователь космоса, фотограф, путешественник, автор множества очерков, лауреат Нобелевской премии по астрофизике Этти Эшли!

Киваю. Да, это я. Сегодня меня зовут Этти Эшли.

– Итак, дорогой мой Этти, вы готовы стать героем для всего человечества?

– Ну… вроде да.

– А что так неуверенно? Вы справитесь, разве не так? Итак, дорогие наши зрители, напоминаем, что сегодня решится судьба человечества! Наконец-то мы узнаем, какой из наших миров существует на самом деле!

Снова аплодисменты. Мысленно добавляю про себя – может быть.

– Итак, дорогой Этти, мы представляем вам тридцать миров, среди которых вам нужно выбрать настоящий…

Миры раскрываются передо мной, вырастают из пола – разные, не похожие не только друг на друга, но и сами на себя.

– Дорогие зрители, а мы напоминаем, что изначально нужно было выбрать настоящий мир из трех миллиардов миров. Однако, в предыдущих наших программах методом проб и ошибок было установлено, что большинство миров ненастоящие.

Вздох разочарования в зале.

– Тем будет проще нашему нынешнему участнику, у которого остались только тридцать вариантов!

Оглядываю миры. Их действительно тридцать. Ведущий верещит что-то у меня над ухом, итак, какую же вселенную вы выберите в качестве настоящей, быть может, вот этот мир, составленный из прямоугольных блоков, или вот эту вселенную, представляющую собой четырехмерный куб? Хочется заткнуть его, чтобы не верещал. Не затыкаю. Вместо этого говорю:

– А можно посмотреть… все варианты?

– Простите? Но вот же они, все, перед вами…

– Да нет. Все… три миллиарда.

– Однако, мы уже убедились, что они неверные, не так ли, дорогие зрители?

Повторяю:

– Можно посмотреть… все варианты?

– Ну что же, если дорогой Этти так настаивает, мы покажем ему все варианты, не так ли?

Смех в зале. Зал явно не на моей стороне. Неважно. Это не имеет значения. По крайней мере, для меня.

Оглядываю вереницы миров, прокручиваю, стремительно, выбираю подходящие варианты, этот, этот, этот, что-то многонько получилось, а нет, этот не подходит… А вот.

Есть.

Нашел.

– Этот.

– Прошу прощения? – оживляется ведущий, – номер тысяча двести тридцать восемь?

– Да.

– То есть вы хотите сказать, что мы на самом деле живем в мире, где в пустоте вращаются всполохи огня?

– Именно так.

– И… как вы себе это представляете?

– Обычно, как.

– И как же мы там держимся, не падаем? А ничего, что мы с вами стоим на полу, а не парим в пустоте? Ничего, что человек привык стоять на полу?

– Да ничего.

– Смех в зале.

– Признайтесь, вы разыгрываете нас? – не унимается ведущий.

– Нет. Не разыгрываю.

– Ну, хорошо… давайте откроем этот мир. Напомню, последний раз мы открывали его две тысячи игр назад, и он оказался ложным…

– Этого не может быть.

– Ах, не может быть? – ведущий смеется, – ну, посмотрим…

Я открываю мир, который кажется мне настоящим. Натыкаюсь на пустоту там, где только что была вселенная.

Зал хохочет.

– Итак, увы, но Этти Эшли ошибся! Что же, не вы первый, и, боюсь, не вы последний. Но вы нас позабавили, честное слово…

Ведущий верещит что-то про поощрительные призы.

Ухожу под свист и улюлюканье зала.

Аянь.

Не то.

Уюн.

Тоже не то.

Это было месяц назад.

Нет, вру.

Два года назад.

Нет, все-таки месяц назад, миров-то всего тридцать осталось.

А у меня в памяти почему-то написано – два года назад.

Черт пойми, почему.

Неважно.

– Итак, дорогие зрители, сегодня, наконец, решится судьба нашего мира! Осталось всего две вселенных, и мы узнаем, какая же из них настоящая!

Аплодисменты.

– И мы представляем вам нашу участницу, Цунами!

Дородная девица машет рукой залу, зал аплодирует.

– Итак, дорогая Цунами, для начала расскажите нам, почему вы выбрали себе такое имя?

– Ну… я вся непредсказуемая такая… разрушительная такая… как Цунами…

Смех в зале.

– Отлично. Ну что же, дорогая Цунами, перед вами два мира, один из которых настоящий, вам предстоит выбрать, какой именно!

Цунами мнется.

– Ой, ну даже не знаю я… А нет, дайте-дайте посмотрю…

Цунами смотрит. Мы смотрим вместе с ней на два мира, на мир, сложенный из блоков, и мир, где из земли торчат зеленые нити, на синем небе светит что-то большое, круглое, желтое, горячее…

– Ой… ну… вот этот, наверное…

– Вы думаете, этот?

– Ну да… с желтеньким тут наверху…

– А почему именно этот мир?

– Ну… не знаю… он мне нравится.

– Вы хотите сказать, что это достаточный аргумент?

– А чего, нет? Я… это… ну, мне нравится… А если нравится, значит… ну… память моя помнит… что когда-то люди там жили.

– Значит, память помнит?

– Ну… Я помню… я во сне видела…

– Ну что же… ваш ответ принят… давайте попробуем…

– Давайте… – Цунами смущенно улыбается, открывает мир…

Мир тает.

– Черр-р-р-рт!

Вздрагиваю. Не думал, что она расплачется. Никак не думал. Зал сочувственно ахает, полюбилась им эта дамочка, полюбилась…

– Ну что же, дорогая моя Цунами, вы по крайней мере попытались, это уже хорошо. Вы получаете поощрительный приз, свой личный мир, построенный по индивидуальным дизайнерским проектам….

Аплодисменты.

– Ну а теперь, дамы и господа, у нас остался один-единственный мир, и теперь мы точно знаем, что он и есть настоящий! Итак, нам осталось только подготовиться к переходу в эту вселенную – и мы дома!

Киваю, ну-ну.

– …мы создали слишком много виртуальных миров, и в конце концов забыли, какой из них настоящий.

Прикрываю глаза.

– Теперь мы, наконец, вернемся в родную вселенную…

Стараюсь не слушать.

Ведущий выключает иллюзии, оставляет нас наедине с настоящей вселенной.

Вздох изумления.

Крик ужаса.

Смотрю на черную пустоту, подсвеченную сиянием далеких огненных шаров.

Ведущий оторопело оглядывается на меня.

Киваю.

– Я знал, что так будет.

– Знали?

– Знал. Перелопатил горы воспоминаний…

Ведущий осторожно спрашивает:

– Мы обречены? Мы погибнем?

– Нет, не погибнем.

– Но… мы же не готовы к этому миру…

– Готовы. Мы всегда были готовы к этому миру. С тех пор, как поместили сюда свои серверы… не беспокойтесь…

– Итак, у нас есть абсолютный победитель, Этти Эшли!

Все оборачиваются, смотрят на меня.

Аплодисменты.

У меня в динамиках.

Оглядываю скопление металлических шаров, в каждом из которых живет сознание человека.

– …вот человек, который смог предугадать, как выглядит настоящий мир…

Чье-то сообщение проскальзывает через речь ведущего:

– Разрешите вопрос?

– Да, конечно же.

– А… почему в прошлый раз вы открыли этот мир… а он оказался ненастоящий?

– Значит, в той модели мира чего-то не хватало. Мы сами до конца не знаем, как устроен наш мир…

Ведущий говорит что-то про главный приз, я его не слушаю, я выискиваю среди людей одно-единственное сознание, а вот…

– Цунами?

Цунами не слышит меня, всхлипывает.

– Я же… я же во сне видела…

– Да, вы правы.

– А?

– Вы правы, – кричу во весь голос, – это она права! Это она выиграла!

– Она? – ведущий смотрит на меня, как на психа, если здесь вообще применимо понятие «смотрит», – Но… Здесь нет ничего похожего… в этом мире…

– Да, сейчас ничего похожего… Но когда-то всё было именно так…

– Когда?

– Даже не знаю, сколько веков прошло… миллионы… миллиарды… а вы помните…

– У меня память помнит, – добавляет Цунами.

Поворачиваюсь к ведущему:

– А вы можете этот мир еще раз показать? Этот… который настоящий был?

– Конечно…

Снова зеленые линии тянутся из земли, снова светится в синей пустоте желтый шар.

Моя память тоже начинает вспоминать.

И-юнь.

Два цветка на годовщину

Джессика сердится, почему он не звонит, почему не звонит…

Он никогда не звонит.

А Джессика всё равно сердится.

Потому что.

Джессика хочет позвонить сама, а нельзя звонить самой, Джессика не знает, почему, но – нельзя, вроде бы и времена давно прошли, когда бабушки наши первые звонить не смели, а все равно, нельзя звонить, нельзя…

Смотрю на экран.

Хорошо кто-то играет Джессику, надо бы посмотреть, кто играет.

Джессика набирает номер.

Длинные гудки.

Щелчок.

– Я перезвоню.

Короткие гудки.

И всё.

Джессика коротко всхлипывает, знала же, что ничего хорошего не выйдет, зачем звонила, зачем…

Смотрю на экран.

Хорошо играет.

Та, что играет Джессику.

И этот тоже хорошо играет.

Тот, кто играет Антона.

Антон ходит по комнате, отчаянно жестикулирует, глаза горят, я даже вижу, как пульсирует жилка на шее…

– Ну вот, смотри… сюда переносится человеческое сознание…

– Зачем?

– Ну как зачем, как ты не понимаешь, это же можно сознание человеческое на компьютер в челноке посадить и в космос забросить!

– А челноки, это эти, которые из Китая всякое возят… шмотки всякие… а я на китайском была, ну на рынке, там это… там спереди как бы блузка, а дальше как фрак, и тут еще брошь такая…

Антон сжимает виски ладонями.

– Неисправимая… совершенно неисправимая…

Смотрю на экран.

Хорошо играет.

Этот, который за Илью, тоже хорошо играет. Джессика его цветами по лицу бьет, а он даже не закрывается.

– Наташ, я что хотел-то…

– Да не Наташа я никакая, тебе паспорт показать, что я Джессикой стала?

– Да я…

– Вон пошел отсюда, чтобы я не видела тебя больше!

Джессика набирает номер.

Длинные гудки.

– Да не звони мне больше, задолбала уже!

А вот теперь она как-то переигрывает. Эта. Которая Джессику играет. Как-то неестественно на ковер упала, всхлипывает. А вот этот хорошо сыграл, который за Антона, телефон в угол отшвырнул так, что тот разлетелся, снова за свои датчики хватается, или что у него там…

Джессика набирает номер.

Длинные гудки.

Ну почему Илья не отвечает, почему-почему-почему…

Джессика швыряет телефон в стену. Как-то неудачно эту сцену смонтировали, вот телефон летит, вот обломки падают, и видно, что не от телефона обломки, а непонятно от чего.

А лучше всех этот играет.

Который за Илью.

Сидит на совещании, вздрагивает, когда звонит телефон, смотрит на экран…

– Илья, вам особое приглашение нужно, чтобы телефон отключили?

– Наташка…

– Илья, вы меня слышите?

Не слышит, перезванивает…

– Абонент, вызываемый вами, находится вне зоны…

– Алло?

Как-то не верю, Джессике Антон звонит, который на днях послал её куда подальше, а она к телефону кидается…

Женщины…

Что с них взять…

– Джессика… ты сегодня вечерком зайти можешь?

Ага, краснеет Джессика, натурально так краснеет…

– Ой… ну как так прямо сразу…

– А как надо?

– Ну… не так…

– А как не так?

– Ой… ну не знаю я…

– Не, серьезно… ты извини, не знаю я все это… в кино там, в театр, куда там сейчас ходят… в ресторан…

– Да ладно… счас… приду.

– Ты погоди, ты мне скажи, может, мне зайти за тобой надо, или там такси тебе вызвать, или чего?

– Да нет, нет… счас приду….

Джессика торопится, Джессика волнуется, позвал, позвал, перебирает одежду, прыгает с платьем в обнимку. Голос Джессики – где-то там, в её собственной памяти, втолковывает кому-то:

Ну, ты же понимаешь… ну он же не такой, как все, ну ему помогать в этом мире надо… адаптироваться… он микроволновкой пользоваться не умеет, ты прикинь?

Джессика сбегает по ступенькам, цок-цок каблучками…

Хорошо играет.

Хорошо.

Смотрю на экран.

Илья звонит в квартиру Джессики, нажимает кнопку, еще, еще…

Тишина.

Смотрю на экран.

Как-то переигрывают они оба, и Джессика, и Антон, ну да, тут трудно сыграть…

– Ты ничего не почувствуешь…

– Не надо! Ну пожалуйста, не надо!

– Да как ты не понимаешь, мы с тобой новой расой будем, Адам и Ева новые!

Джессика отбивается.

– Не хочу, не хочу, не хочу!

Яркая вспышка.

Да, тот, кто фильм делал, вообще в технике ничего не понимает, двадцать первый век, а у него тут паровой котел и шестеренки отовсюду торчат…

Извивается в кресле Джессика.

Распахивается дверь.

Вот это хорошо сыграно, я даже вздрогнул, когда Илья в комнату ворвался. Отвязывает Джессику… а вот дальше как-то не пошло, теперь они еще часа два выбираться отсюда будут, а за ними будет гоняться то, что осталось от Антона, жертва неудачного эксперимента…

Целуются на фоне восходящего солнца.

Ставлю на паузу.

Режиссер умоляюще смотрит на меня.

– Не нра?

– Ну почему, нра… концовка только подкачала что-то…

– А так вообще… похожи?

– М-м-м… ну, если не считать, что всё не так было совсем… Ничего, сойдет.

– А как было?

– Да никак. Хорошо мы с ними расстались, по-доброму, я у них на свадьбе еще был… Потом они меня сына крестить позвали, в отцы крестные меня хотели… Мне тогда не до того было, цифровался…

– Думаете… нормально в прокате будет?

– Я-то откуда знаю, я вам что, отражаю вкусы многомиллионной аудитории?

Сердечно прощаемся.

Отключаюсь.

Календарь напоминает мне, что нужно послать два цветка, куда-то кому-то послать, как всегда в календаре ничего не поймешь, двадцать лет с чего-то там, Джессике и Илье, и сыну их, два цветка…

Нет мгл

За окнами сгущается мгла.

Нет, не мгла.

Мглы.

И не говорите мне, что нет такого слова.

Это у вас нет.

А у нас есть.

Потому что у нас не одна мгла, а много. Вот поползла мгла, иссиня-черная, эта крадется в чаще леса. А вот мгла чуть зеленоватая, она живет вдоль болот. А вот белесая мгла, она по дорогам крадется.

Так что много у нас мгл.

Или мглов.

Не знаю, как правильно.

Никак.

Нет в русском языке такого слова. Всю жизнь думали, что мгла одна, а она вот оно как.

Побаивались мы сначала, конечно, мгл. Или мглов. Отродясь ничего такого в городке нашем не было, а тут нате вам.

Мгла.

Потом Антипка у тети Нади пропал.

Младшенький.

Антипка хроменький, так что это дело дрянь, что Антипка пропал, Антипка в лес забредет, так может живой и не выберется.

Тетя Надя ревмя ревет, еще бы ревмя не ревела, Антипка пропал.

А потом вернулся Антипка-то.

Сам вернулся.

И не хроменький вернулся, а здоровый. На своих ногах вернулся, вот как.

Потом девка какая-то в мглы забурила, то ли бронхит у девки был, то ли чего. Через пару дней вернулась, бронхита как не бывало.

Тут смекнули, что к чему.

Стали в мглы ходить.

Целыми семьями стали ходить, а там и туристы подтянулись, городок-то целебным местом стал…

Гостиницу открыли.

Городок развернулся, ожил, у нас же раньше что, вообще думали, скоро городишке нашему кидрык, уезжают все, кому не лень… А теперь наоборот, в город наш все подались… за мглами.

Так-то.

А потом решили…

Ну, я не знаю уж, кто решил, кому это в голову пришло…

А вот пришло.

В голову.

Продавать мглы. На вынос. На развес. По столько-то за штуку или за килограмм, хотя нет, они невесомые…

Ну, мне так кажется.

Вот и выдумали. Млгы ловить. И на продажу продавать.

Легко сказать – выдумали. А на что их ловить прикажете?

А?

Вот на что?

Ну, ничего, умельцы здешние быстро ловушку выдумали… клетку сделали, туда хлеба свежего положили, мгла на хлеб идет.

Стали ждать.

Вот мглы на хлеб-то и приманиваются, ну как приманиваются, сначала понюхают осторожно так, походят вокруг да около, а там и в клетку просочатся потихоньку…

А люди клетку хоп – и на замок.

Так-то.

Много мгл наловили. Мглов. Мгл. Не знаю, как правильно. Никак не правильно, нет такого слова в русском языке.

А мглы есть.

Вот наловили, радовались, конечно, не без этого. Нам же за мглы такие бабки обещали, что тут целый город отстроить можно…

А утром спохватились.

Клетки пустые стоят.

Ну стали допытываться, какая сволочь клетки пооткрывала, на активистов всяких подумали, которые больше всех ныли, аа-а-а, мглы жалко…

А нет.

Не при чем тут активисты-гринписовцы всякие.

И никто не при чем.

Все притихли как-то, сидели по домам, ждали вечера.

Топили камины.

Вроде как мглы дым от огня любят.

Вечер пришел, за ним и ночь пришла, луна поднялась в небо, большая, с одного края надкушенная.

И – никого.

Не пришли мглы.

Наши люди уже наглости набрались, в лес пошли смотреть, может, затаились там мглы где-нибудь.

Нет.

Никого и ничего, только птицы ночные кричат, завидев людей, затихают.

А в городе люди ждут. Мглы ждут. У кого рак, у кого лейкоз, или это одно и то же, рак и лейкоз, у кого что.

А никого.

Нету мгл.