Текст книги "Летящие в сны"

– Да уж, – Морозов еще раз посмотрел на изможденные фигуры в креслах, – они… как из иной реальности, ей-богу. Эй, ребята, вы из какой книжки выпали?

– Из книжки? – капитан поднял голову от чашки.

– Ладно, ладно, не берите в голову, ешьте, ешьте… – Морозов осторожно потрогал острое плечо капитана, – нет, вроде, живые, настоящие… Сектанты какие-то… Буйное помешательство. Эй, Иванцов, поищи в архивах, наведи справки, может, поймем, что это за капитаны Стары такие… О-ой… Это кто такой хороший, маленький? – человек за столом выпрямился, посмотрел на Ваньку, уже успевшего забраться на стол и перевернуть календарь, – ты чей? Ты чей, а? Ваш, дамочка? Что же вы ему курточку даже не сообразите, простуженный же весь… Иди, иди сюда парень, помогать мне будешь допрос вести… Вот, на тебе, пряники-то любишь?

– Пряники… – Юрка задумался, – это же раньше на земле пекли…

– Что раньше, их и сейчас пекут…

Юрка посмотрел на Алекса, который уже дремал в кресле, и даже не дремал, а крепко спал, разморенный теплом и сытным обедом. Хотелось пнуть Алекса, нашел время спать, уж кому-кому, как не ему налаживать контакты с этим миром чужих людей, с этой общиной, или что у них там… Нашел время спать, да и остальные хороши, едят, как ни в чем не бывало… Надо же разузнать, почему они не боятся машин, эти люди, почему так удивленно поднимают брови, когда им говорят, что человечество вымерло; или, пока мы сражались с машинами, кто-то потихоньку восстанавливал мир…

Как будто читая мысли Юрки, Алекс качнул головой и проснулся.

– Я так понимаю, мы… провинились перед вами в чем-то, – сказал он, – и вы нас… арестовали. Мы что-то не так сделали.

– Да уж, есть маленько, – согласился Морозов.

– Но… что мы сделали?

– То и сделали. Что двадцать пять лет или сколько там разрушали технику на универсальном комбинате. Люди, значит, здесь, работали, варили сталь, делали машины, оружие, самолеты, стройматериалы всякие… Ну, это у директора спрашивать надо, что они там еще делают… А вы все портили.

– Вы хотите сказать… Что эти машины служили людям?

– Убытки предприятию на миллионы… Однако же.

– Товарищ подполковник, мы нашли, – два человека вошли в кабинет, размахивая листами белой бумаги.

– Что нашли?

– Нашли… Двадцать пять лет назад здесь на территории завода пропали десять детей… пропали без вести, шесть мальчишек, четыре девочки… Тогда их так и не нашли, решили, что они погибли. Тут же машины автоматические, там руку на конвейер сунул, и все…

– Десять… Но их только пять, если не считать детей.

– Даша, Ира, Вика, они давно погибли, – вспомнила Галочка, – нам тогда лет одиннадцать было, когда они умерли…

– Отчего умерли?

– Не знаем. – Галочка смутилась, – От болезни от какой-то.

– Дизентерия это была, – пояснил капитан, – Андрей сегодня погиб, его машина убила. Илья пять лет назад погиб, тоже в схватке. А Тимур ушел от нас, когда ему двадцать было, – он, кажется, чахотку подхватил, вот и ушел, чтобы нас не заражать… Просто ушел и все, вот, записку оставил, – Артур полез во внутренний карман рубашки, где у него хранилось что-то личное, ностальгическое: ленты умерших девочек, письмо Тимура, какие-то фотографии земли до восстания машин.

– Вот как… А это, значит, дети у вас родились… – Морозов посмотрел на Ваньку, уже успевшего в клочья порвать протокол допроса, – интересно… значит, пропали пятилетние… Как они вообще на завод-то попали?

– Товарищ подполковник, я думаю… они играли, – сказал Иванцов, – дети играли в восстание машин. У меня сейчас двое пацанов, так то же самое вытворяют… бегают по дому, орут, что машины захватили землю, на пылесос с пистолетиками кидаются… Вот, эти тоже видно играли, играли, заблудились. И… продолжили играть. А потом забыли, что они играют, сами поверили в свою игру. Выросли, детей завели…

– Слушайте, Иванцов, в это трудно поверить. Я скорее поверю, что они из книжки сбежали. Из какой-нибудь фантастической саги… Сбежали, потому что им там плохо было…

– Придется поверить, вот же они, перед вами… бойцы эти. Но до чего смелые, как они только продержались… Такая поразительная организация, так чисто уничтожали машины… мы уже думали, там террористы действуют. Как-то ведь пищу добывали, лечились чем-то, а там на комбинате дальше же вообще ничего живого нет, автоматика сплошная… Мужественный народ… Ребята, вы из какой книжки сбежали?

– Из книжки? – Юрка поднял голову от чашки.

– Ешьте, ешьте, не заморачивайтесь, – отмахнулся Морозов.

– Вы теперь… посадите нас в тюрьму? – спросил капитан.

– Да какая тюрьма, вас всех в больницу надо… Ну что, Иванцов, родных поищешь? Может, где мать-отец живы…

– Да, я кое-то посмотрел. У Юрия родители живы, у Алексея мать жива, у Галины Андреевны отец и бабушка… Надо связаться с ними, пусть забирают.

– Значит… нас разлучат? – ахнула Галочка.

– Да никто вас не разлучит, будете вместе, сколько захотите… – буркнул Морозов, – а капитан что? Этот… капитан Гор или как его там?

– В том-то и дело, что никак. Если бы хоть знать, как его зовут, а то поди-разбери, кто он… Там, вроде, два Тимура было, один, вы говорите, погиб, а этот, значит, второй…

– Ну хорошо… Обустрой их в конференц-зале, протокол все-таки напишем… И родным позвони… Надо бы их помыть, приодеть, ну ладно, это уже не наши проблемы… Завод, чего доброго, родителям счет предъявит, за попорченные машины, потом не расплатятся… Хотя нет, это вряд ли.

– Пойдемте, – Иванцов распахнул дверь.

Люди покорно встали, капитан подхватил Ваньку, Галочка взяла за руку Женю, Юрка тряс и толкал крепко уснувшего Алекса, наконец, схватил его подмышки и вытолкал в коридор, напоследок поклонившись портрету на стене. Морозов посмотрел на кресла, в которых валялись оброненные кем-то патроны, ржавые ножи, какие-то схемы, карты, обрывки бечевок, линолеум испещрила пестрая красно-бурая грязь, стол был усеян обрывками и обломками, в комнате висел горьковатый запах машинного масла и человеческой плоти.

На пороге капитан обернулся, обреченно посмотрел на Морозова. В этом взгляде Морозову показалась ненависть и отчаяние, ненависть к человеку, который только что отнял их мечту, их цель. Человек в дверях как будто надеялся, что Морозов сейчас вернет им все это, вытащит из кармана и вернет, и снова все пойдет, как всегда.

– Ну что ты в самом деле, – не выдержал Морозов, – радоваться надо. Ты ведь хотел, чтобы война твоя кончилась?

– Ну… хотел. Только я не так себе все это представлял.

Юрка тоже ничего не понимал. Он не понимал, почему машины, когда-то несущие ужас и смерть, теперь поют песни, согревают комнаты и мирно показывают картинки на большом экране. Он не понимал, что за женщина появилась в комнате, почему она плачет и обнимает его, а заодно и Галочку, и Ваньку с Женей, и кричит «Юрик, исхудал-то как! А это невеста твоя, да? Галочка, значит? А это внуки мои, да?» Юрка не понимал, почему капитан Стар, всегда такой спокойный и рассудительный, теперь рвется из рук людей в форме, а Морозов машет руками, приговаривает: «Вы с ним потише, он не буйный, это аффект, это пройдет…» Юрка не понимал, почему его ведут к машине, у которой раскрывается дверь, и люди садятся туда, не боясь быть проглоченными, что же вы делаете, это же опасно, она вас сожрет, это же в шины стрелять надо, дайте кто-нибудь автомат…

2010 г.

Для всех

На склоне лет я наконец-то разобрался со всеми своими делами, наконец-то решился на то, о чем всегда мечтал – пожить для себя. Я купил землю – не самую дорогую, не самую дешевую, поселился подальше от шумных мегаполисов, написал детям и внукам, что у меня все хорошо.

Вначале у меня не было ничего – только кто-то создал до меня землю и небо. Тогда я сотворил свет, и назвал свет днем, а тьму ночью. Потом я отделил земную воду от воды небесной, и сотворил сушу на земном шаре, и населил ее растениями. Растения долго не приживались, ютились на дне океана, потом начали нехотя вылезать на берега, ползать по камням, неумело, неловко поднимать свои стебельки к солнцу.

Я подумал – и сотворил зверей земных и птиц небесных, и выпустил птиц в небо, пестрыми стаями, и выпустил зверей в зеленые заросли цветущего сада. Потому что к тому времени мой мир превратился в цветущий сад, как раз такой, о котором я мечтал всю жизнь, еще с тех пор, когда носил весточки из одной вселенной в другую, зажигал и гасил звезды, разворачивал пространство и время, чтобы они текли куда надо, а не куда им хочется.

Теперь у меня был цветущий сад – я ходил по нему денно и нощно, я не мог налюбоваться на крохотные цветы, усеявшие поляны, на роскошные пальмы в южных широтах и мохнатый ягель, зябко жмущийся к земле в холодной тундре. Я смотрел, как колибри целуется с цветком, как серая цапля хватает из воды серебристую рыбу, как леопард подкарауливает крольчонка, затаился в зарослях, вот хорошо спрятался, не сыщешь, только подергивается черный кончик хвоста…

Так было – пока не появились они.

Кто они? Не знаю. Бестелесные души, настолько расплывчатые и туманные, что я даже толком не понимал, есть они или нет. Но они были, они окружили меня, двое, они просили – пустить их в цветущий сад…

Я пустил их – я дал им оболочки из глины, я открыл им врата моего мира, они вошли, они жили в моем саду, они ходили по тенистым рощам и солнечным лужайкам, они собирали с ветвей сочные плоды и ловили серебристых рыб в кристально чистой воде.

Так было… потом появились еще двое, две души – тонкие, расплывчатые, как будто сами сомневающиеся в том, что они есть. Они пришли – из ниоткуда, из небытия, из каких-то закоулков каких-то миров, о которых я ничего не знал, они приблизились ко мне, и просили меня пустить их на землю.

Я пустил их в цветущий сад. Они были очень благодарны мне, эти люди, они каждый день приносили мне богатые дары из моего же сада, как будто мне было что-то нужно, и пели мне хвалы, как будто было мне дело до их похвал. Так продолжалось долго, какие-то годы, десятки лет, а потом один из них убил другого – как будто двоим не было место на моей земле.

Это было больно – когда убивают, боль убиенного отдалась в моем сердце. Я зарекся пускать чужие души на мою землю, тем более – я даже толком не знал, что за души приходят ко мне. Но они приходили, они окружали меня – со всех сторон, они просили пустить их – хотя бы на год, на два, на три, выйти из холодного небытия, побродить по цветущим садам, побыть – побыть, почувствовать себя живыми…

Я пускал их – я был слишком радушный хозяин, я открывал перед ними врата, я давал им тела из глины, и они расселялись по земле, строили себе хижины и дворцы, деревеньки и города, они пахали землю, растили хлеб, гнали скот на сочные пастбища. Мало-помалу я начал привыкать к ним, они стали для меня частью моего сада, моей земли, такой же, как птицы в зарослях и цветы на тонких стебельках.

Но чем дальше, тем больше я начал замечать за ними что-то… странное что-то. То видел я, как один продает другого в рабство, то видел я, как хозяин хлещет плеткой своего раба, то видел я, как вор забирается в чужой дом, кинжалом убивает хозяина…

Я молчал. Я верил, что так и должно быть, в конце концов, у них была своя жизнь – у меня своя, и не мне было менять их. Так думал я, пока не появился он. кто он? Я не знаю, я никогда не знал их по именам, я даже не запоминал лиц, все они были для меня одного рода… Он стал властелином какой-то страны, какой-то державы, люди боготворили его и прославляли до небес, и денно и нощно несли к его золотому дворцу драгоценные подарки.

Но этого ему показалось мало. Он собрал огромное войско, он пошел с войском своим за тридевять земель, он повелел солдатам своим жечь города, и убивать людей, и солдаты мешками несли золото из награбленных городов, приводили повелителю своему прекрасных женщин, и в честь властелина своего складывали среди опустошенных руин пирамиды из черепов.

Тогда я понял, что пустил в свой мир кого-то не того, не стоило мне пускать их. Я смешал воду небесную и воду земную, и отворил небесные окна, и сорок дней и сорок ночей шел дождь, и когда тучи рассеялись, ни одно из них не осталось на голой земле. Мало-помалу вода схлынула, из океана снова стали выползать на сушу цепкие водоросли, вылезать рыбы, ползать нежным брюхом по песку, неуклюже подниматься на ласты…

И снова зацвел мой сад.

А годы спустя снова появились они – какие-то души из какого-то небытия, они окружали меня, они вились вокруг, они просили пустить их в мой цветущий сад – хотя бы на день, на два… И я не выдержал, я отворил перед ними врата, я дал им тела из глины, я пустил их в тенистые рощи и на солнечные луга. Я даже придумал для них историю, как я утопил всех, кто вел себя плохо, и оставил в цветущем саду только тех, кто не делал зла.

Я думал, все будет иначе… Напрасно я так думал, они остались такими же, как и были, они пришли на землю, чтобы отбирать друг у друга землю, которая им не принадлежала, и один человек продавал другого человека, и хозяин хлестал плеткой своего раба, и вор забирался в дом, и убивал хозяина кинжалом.

Я понял, что так продолжаться не может, я спустился к ним – в цветущий сад, я взял себе оболочку из глины. Я ходил среди них, я помогал им, чем мог, я учил их чему-то – чему когда-то учили меня самого. Что нельзя делать другим больно, что нельзя отбирать то, что принадлежит не тебе, нельзя вымещать на ком-то свою злобу, нельзя владеть тем, кто умеет мыслить и чувствовать, как ты сам…

Меня слушали. За мной ходили. Меня оберегали. Но мне было мало всего этого, больше всего я хотел поговорить с царем…

В один прекрасный день моя мечта сбылась, я приехал в столицу, и люди с восторгом встречали меня, и я был в столице, и говорил с людьми, и ел с ними их хлеб, а на третью ночь ко мне пришли стражники, и повели меня к человеку, который правил людьми. Я говорил с ним, я учил его любить других и не делать другим больно. Он слушал меня – кивал, соглашался, а к вечеру повел меня на высокую гору. Я шел за ним, счастливый, что достучался до чужих сердец, и теперь они перестанут делать друг другу больно…

…потом было больно мне. Очень больно. Я бросил свою глиняную оболочку, но боль не уходила, она была так велика, что я покинул свой цветущий сад, свою землю, ушел в большие мегаполисы, погостить у детей, у внуков, повидать своих бывших начальников, у которых я гасил и зажигал звезды… ужасы понемногу забылись, и странное дело – ни сном ни духом я не обмолвился о том, что творится в моем цветущем саду…

А там творилось. Я приучил себя не замечать войны и грабежи, но чем дальше, тем больше зла творили они, пришедшие в мой сад. Несколько раз я зарекался пускать в мой мир темные души, клялся себе сдержать обещание. Но как только я обещал – у врат моего сада обязательно появлялась чья-нибудь черная душа, порхала вокруг да около, вилась подле меня, умоляла пустить ее из небытия – хотя бы на год, на два… Я смотрел на них, я видел их, вот этот, чья аура светится лиловым, заколет ножом свою жену, а вот этот, с темно-багровой аурой, будет инквизитором, а этот, аура которого светится черным, – завоюет четыре страны, сожжет их дотла и зальет кровью.

Я видел их, я не хотел их пускать в мой мир – но души вились вокруг меня, и умоляли дать им жизнь, хотя бы ненадолго, и я отворял врата. И все случалось так, как я предвидел, и кто-то убивал ножом свою жену, и кто-то пытал людей в темных подвалах, и кто-то завоевал четыре страны, и сжег их дотла, и затопил их кровью.

Я научил себя не замечать их, они стали частью моего сада – не более. Но чем дальше, тем больше я чувствовал, что от моего сада остается все меньше и меньше. Они, случайные гости в моем мире, вырубали мои цветущие деревья, топтали мою траву, высасывали из земли ее соки, а потом выливали эти соки в когда-то кристально чистые реки. И я чувствовал, что больше не могу пускать кого попало, вот этот – он придет на землю, чтобы построить серый дом, ощеренный трубами, и из этих труб будет валить удушливый дым, из-за которого будет не видно солнце. И я не хотел пускать его в свой мир, я отгонял назойливую душу. Но душа не уходила, душа вилась вокруг меня, просила пустить ее – посмотреть на солнце, на небо, походить по земле, и я пускал…

Чем дальше, тем страшнее становилось на моей земле. Нет, души не стали хуже, они были такими же темными, как раньше, но если на заре веков темная душа собирала войско и с огнем и мечом гнала солдат на чужие города, то теперь темные гости сажали своих солдат в боевые машины, под гусеницами которых трещали тонкие деревца, и под выстрелами которых горела земля, и где были шумящие леса, оставались выжженные земли…

Что поделаешь, я был очень добрый…

Время шло, я все ждал, когда все души вдоволь наживутся в моем мире, и уйдут – но души не кончались, они шли и шли из какого-то небытия, из какого-то темного мира, в котором ничего не было, были только холод и тьма… Кто-то, уже поживший в моем саду, рвался туда снова, истосковавшись по цветущим лугам и голубому небу. Я пускал их, они приходили, вспоминая свои старые жизни, и шарлатаны на каждом углу обещали предсказать вновь прибывшим, как они жили сколько-то веков назад…

И если в прошлой жизни кто-то убивал себе подобных, то и в этой жизни он становился убийцей, и если кто-то в прошлой жизни нес страдания и боль, то и в этой жизни заставлял он всех проливать горькие слезы, и если человек в прошлой жизни гнал армии на восток и на юг, на север и на запад – то и в этой жизни его солдаты жгли города…

Я не хотел пускать темные души, которые теперь уже не только губили друг друга, но и жгли мой цветущий сад. Я закрывал врата, как только видел души, чьи руки были обагрены кровью, или посыпаны пеплом. Души плакали и просили пустить их в мир. Я представлял себе, каково им в их темной холодной вселенной, где нет никого и ничего, где только пустота и небытие, и чьи-то умы изнемогают от бездействия. Я открывал врата. Потом спохватывался, то и дело забирал грешные души назад. В темноте ночи являлся их матерям, просил вернуть грешные души в небытие, ведь сколько зла они натворят, если останутся здесь… Женщины соглашались, поутру не могли вспомнить разговор со мной, помнили только обещание, данное мне… Власти и социологи сокрушались, что растет число абортов и бездетных женщин, а я как мог, отгонял от своего сада темные души.

А темные души не убывали… Откуда их столько вообще, их темный мирок небытия кажется совсем крохотным, а оттуда летят и летят духи, темные, светлые, золотые, нежно-голубоватые, прозрачно-розовые, пурпурные, загадочно-синие, мрачно-лиловые, светящиеся черным – я и не думал, что черный может светиться. Они приходили – стучались в мое сознание, бились в ворота, сквозь щелки в ограде смотрели, как цветут деревья, как светит солнце, как порхают птицы. Кажется, я сам был виноват, не надо мне было пускать всех и каждого, и правых и виноватых, и хороших, и не очень, и тех, кто пришел создавать, и тех, кто пришел разрушать. Но что поделаешь, души они и есть души, и душа тирана точно так же страдает в небытие, как и душа художника…

А что мне делать… вот они опять идут ко мне, полчища, полчища, вон тот, крайний, вроде ничего, правда, будет гулять по кабакам, но при этом напишет много красивых стихов… Этот тоже сгодится, хороший человек, примерный семьянин, будет любить жену и детей… Ах да, он же развяжет четыре войны на востоке, и снова в песках будут лежать горы черепов…

А дальше еще страшнее… этот будет качать нефть со дна морского, отравит нефтью весь океан, а этот начнет расщеплять ядро земли, и что тогда будет с планетой, я не знаю…

Гнать их… И так уже молятся мне по всем храмам, ругают меня, проклинают меня, зачем ты пускаешь в мир злодеев, убийц, воров, насильников, тиранов, зачем плач, зачем глад, зачем кровь, зачем смерть… А как я могу им объяснить, зачем пускаю на землю всех, да как не пускать, что, написано, что ли, на земле этой, кому жить на ней, а кому не жить…

Сад мой для всех…

И не для кого…

Что делать, я очень добрый…

2011 г.

Земля Мебиуса

Покалывает в душе. Это я всегда чувствую, когда покалывает в душе, эту боль ни с чем не спутаешь. Врач клятвенно заверил, что через три года пройдет.

Черта с два.

Врач сам никогда никого не терял, раз так говорит.

– М-можно?

В дверную щелку вползает студент, так и хочется прихлопнуть его, как таракана.

– Нужно. На пересдачу?

– Ну…

– Па-адходим, не стесняемся, билет берем, выбираем, не торопимся, все билеты хороши.

Студент тянет билет, кажется, вот-вот хлопнется в обморок.

– Читайте, что написано. Читать-то умеете?

– Ага.

– Ой, какой мальчик умненький.

– Форма… земного шара.

– Ой, какой билет хороший. Прям самый лучший.

Студент молчит. Скалит зубы. Дубина стоеросовая, которого папочка зачем-то запихнул в университет.

– Ну что, мил человек… тут, наверное, издалека начинать надо?

– Ага, – бормочет студент, видно, пытается понять, что значит издалека.

– Итак, до какого века люди не знали, какой формы у нас Земля?

Студент напряженно соображает, что такое век.

– До двадцать первого, – отвечаю сам, – А потом что?

– Ну… а потом узнали.

– И как же они это сделали?

Парень зависает, так и хочется поискать, где у него контрл-альт-делит.

– А потом самолет один… большой такой, с крылышками… на самолете-то летали?

– Ага.

– Во-от, как хорошо… вот полетел самолет из Лондона в Париж прямо по курсу. Где у нас Париж-то находится?

Парень выжимает из себя улыбку.

– Правильно, на своем обычном месте, никуда не делся. И вот полетел наш самолет из Лондона в Париж, а приземлился где? Правильно, в Новой Зеландии. И это за какую-то пару часов… Вот тут люди и спохватились, что Земля-то у них не круглая, как они все века думали… Тут другое что-то…

Другое… Хочется хлопнуть этого студента, как муху. И всех иже с ним. Сегодня три года, как мы с ней расстались. Я не хотел об этом вспоминать. Само вспомнилось.

Оно меня не спросит, хочет оно вспомниться, или нет. Самое дрянное, я только помню, что мы расстались, ее саму уже не помню. Вот поставь меня сейчас перед экзаменом, а ну, скажи, друг сердечный, какой у нее голос был, какие глаза, как ходила, как говорила… Завалю экзамен с треском, и пересдача меня не спасет.

– Вот собрались физики, географы, топологи… в Интернете собрались… Что такое Интернет-то знаете? А-а, у нас же теперь Экстернет есть, на хрена нам И-неты какие-то… тоже верно. Ну вот и додумались, что Земля-то наша не круглая, а какая?

– Ну это… – студент рисует в воздухе какую-то кривулю, понимающе киваю.

– Вот-вот. В форме ленты Мебиуса. Только не трехмерной, а четырехмерной. А там и на обратную сторону хаживать начали. Исследовать. Какие там материки, какие там земли… человеком не тронутые.

Студент кивает.

– Верно, верно профессор говорит, да? Пятерку ему за экзамен, да?

– Ага.

– Вот-вот.

Не могу собраться с мыслями. Она не дает. Она не уходит из памяти. Как она говорила, ты только мой, мой, я тебя никому не отдам…

Чувствую, что начинаю вспоминать ее голос. Смутно, но вспоминаю. И глаза. Рыжие, крапчатые, будто присыпанные звездной пылью. Еще бы не сидел передо мной этот дубинушка, совсем хорошо бы было.

– Ну вот… Географию той стороны я вас спрашивать не буду, а то у вас сейчас короткое замыкание в голове случится. А вы мне скажите, кто туда уплывал… на ту сторону?

– Люди.

– Ой, как хорошо. Правильно, сто очков в вашу пользу, переходим в следующий тур. А какие люди?

– М-м-м-м…

– Правильно, мошенники всякие. У кого совесть нечиста. Кому с его махинациями среди людей ходить было уже небезопасно. Вот так, большие люди с большими деньгами работяг нанимали, чтобы те им виллы строили, и туда.

– Ага.

– Вот видите, как вы хорошо все знаете. А на экзамене чего-то растерялись. Ну ничего, застеснялись, наверное, знаний своих глубоких. Бывает. Вот так получилась, значит, земля обетованная…

– А вы там были?

– А?

– А вы были там?

– А-а… да где мне. Все недосуг…

Вспоминаю. Как она звала меня туда. Как писала, забрасывала письмами, я тебя оттуда заберу, навсегда-навсегда-навсегда, будешь в моем доме жить, высылала какие-то фотографии белокаменного замка на берегу моря… Я отписывался, спасибо-спасибо, как-нибудь… обязательно…

– Декларацию независимости от нас они в каком году подписали?

Парень давится собственной улыбкой. Хочу ответить сам, вспоминаю, что сам не помню года. Ладно, проехали.

Как он некстати… не до него мне. И вообще ни до кого и ни до чего. лезет в голову какая-то мутотень, как увидел ее в первый раз на какой-то страничке в какой-то Сети, не глядя добавил в друзья, как многих и многих. Как только через год предложил встретиться, в ответ получил какую-то неразбериху из смайликов, еще через полгода мимоходом-мимолетом узнал, что она с той стороны.

Ты только мой…

И не верилось, и черта с два, у нее этих только моих там как звезд на небе и еще чуть-чуть.

– Ну хорошо, мил человек, вы мне расскажите, а как она там выглядела, земля эта?

– А не знаю… я там не был.

Довольно киваю. Первый вразумительный ответ за все время.

– А я вам расскажу, так уж и быть. Хоть я там тоже не был. Так вот, мил человек, на земле этой, якобы обетованной, ничегошеньки не было, ничего не росло, земличка голая, и все. Все от нас привозили… райские сады себе разводили, молочные реки, кисельные берега, цветочки аленькие…

Говорю, думаю о своем, как она писала мне, приезжай-приезжай, у меня в саду орхидеи цветут, запах как в раю, я отбрехивался, да-да, вот докторскую долеплю, приеду… Узнавал, сколько стоит билет дотуда, спасибо, до свидания, выключал телефон. Прикидывал, сколько веков мне работать, прежде чем скоплю на билет туда…

– Ну вот, мил человек… а вы мне скажите, нефть у них там была?

– Н-нет.

– Пятерочка вам с плюсом… Верно все, не было. Нет-нет, вы с зачеткой-то не торопитесь, мы не кончили еще. А вы мне теперь скажите, Атлантиду в каком году нашли?

Мил человек смотрит на меня, вижу, он даже не знает, что Атлантиду находили. И что ее теряли. И что она вообще существует, какая-то там Атлантида.

Вспоминаю год сам. Не вспоминается. Помню только, что первый узнал про Атлантиду, первый на своей стороне Земли, когда еще не той стороне Земли не всем было известно, а она уже писала мне, ты бы это видел, тут как в фильме каком-то фантастическом, руины куполов, машины какие-то, они, похоже, летают… летали…

И снова – бросай все, приезжай, приезжай, приезжай…

Я и сам хотел бросить все, и приехать, приехать, приехать. Что-то держало, что-то не отпускало, как всегда какие-то мелочи, добить учебный год, добивать в дурьи студенческие бошки знания, которые им не нужны, долепить докторскую, доцапаться с деканом, довыплатить кредит, до… до… до… А там можно и… и… и…

…а я летала на крылатой машине. Сама. У нас их в массовое производство запустили, полумесяц такой прозрачный, внутри сидишь, им управляешь…

…штука такая, шарик такой как будто с глазком, глазок на камень направишь, шарик сожмешь, камень в пепел рассыпается.

…наши ученые говорят, там вообще можно с пространством-временем что-то делать… Ну, я в этом не понимаю ничего… :)

Наши ученые… ну да, у них были свои ученые, которых они перекупали здесь, только что не на невольничьих рынках. Потому она и звала меня туда, ну я тогда так думал, забрасывала письмами, прилетай-прилетай-прилетай…

Я не прилетал – не прилетал – не прилетал. Пусть она там дальше сидит в своих хоромах со своим богатеньким мужем, сколько у нее таких, как я, с которыми она видится тайно, под покровом ночи, мужу говорит, что была у подруг или в клубе в каком…

– Профессор?

– А?

Прихожу в себя. Да нет, не спал. Да так, замечтался. Бывает. О чем мы, то бишь… ах да. Великое противостояние.

– Что такое великое противостояние, знаете?

Парень оторопело смотрит на меня. Где ему…

– Ну вот, значит, решили сильные мира сего земличку нашу к рукам прибрать… нашу половину землички, да?

– Ага.

– Во-от… чтобы не покупать у нас тут бензин втридорога, а…

– Втридешева.

– Точно, мил человек. Вот, все-то вы знаете. Только сказать стесняетесь. И вот нам ультиматум, в двадцать четыре часа обеспечить беспрепятственное поступление топлива по ту сторону…

В голове грохочет и переливается голос декана:

…ну что, господа, оружие-то у них посильнее нашего будет, они ж нас в два счета сделают…

– Сделают.

– Ты ненароком не в курсе, как у них там орудия атлантические сделаны?

Я в курсе. Я был в курсе. И ответил:

– Нет.

– Ну, ты подумай, подумай… а то они наше пространство в трубочку свернут. И на кусочки порежут.

Я думал, думал. Знал, что ничего не придумаю. Потому что знаю, из чего делают оружие атлантов. Потому что не скажу. Потому что там она…

Бросай все, приезжай, денег я тебе вышлю…

Да нет, спасибо, я уж тут…

Не будет завтра никакого тут.

Вот так… как ножом по сердцу. Завтра.

Парень, ты бы хоть жвачку изо рта выволок, и наушники из ушей, да что с тобой говорить, не понимаешь ты, не понимаешь, как это знать, что завтра твоего мира уже не будет, и ничего не будет, и нужно думать про оружие, и придумать, и нельзя думать и придумать, потому что там, там, по ту сторону – она.

Там…

Бросай все, приезжай…

Ладно, хорош, хорош, напускаем на себя умный вид, делаем вид, что принимаем экзамен. Хотя бы делаем вид.

– Ну вот, значит, друг на друга уже по всем статьям нацелились, мир на грани войны… Что у нас дальше-то было?

– В-война?

Хватаюсь за сердце, делаю вид, что вот-вот упаду с кресла.

– Ой ли?

– Не… не было войны.

– Верно, батенька. На твердую четверку вы уже натянули, давайте еще пару вопросиков…

– А мне больше не надо.

– Да как это не надо, уж такой парень умнющий да без пятерки у меня не уйдет. Не было войны. А почему?

Парень давится нервным смешком. Видно, уже думает, как свалить от меня побыстрее в какой-нибудь клуб или куда он там валит…

– По кочану, да? Да по капусте. А войны не было, потому что миры наши разошлись. То ли лента Мебиуса пополам распалась, то ли мир наш перестал быть лентой Мебиуса. Да?

– Ага.

Ага… так бы и наподдал ему хорошенько. Вспоминаю, ее последние письма, как я стоял на пульте, ждал воздушной атаки оттуда, телефон трясся от бесконечных сообщений, приезжай, приезжай, приезжай, жду тебя, не могу без тебя, обещала мне светлый терем с балконом на море…

И последнее сообщение, уже перед самым часом икс, еду к тебе.

И все.

Обрыв связи.

Нет контакта.

Интернет Эксплорер не может отразить эту страницу.

Помню, как ждали нападения откуда-то из ниоткуда, как вдоль и поперек обшаривали земной шар, искали путь на ту сторону, не находили, как где-то месяца через полтора в Википедии переправили статью о Земле, написали, что Земля имеет-таки форму шара.