Текст книги "Парочка хороших мыслей"

Легкая пауза – они чего-то ждали от меня, понять бы еще, чего.

– Я думаю, местные жители рассказывали обо мне.

– К сожалению… нет.

Надо бы пригласить гостей за стол… Только не знаю, как это сделать по протоколу, не умею я себя вести с шейхами и послами… Меня только на званый прием… посади свинью за стол…

– Что же… думаю, это легко исправить… – люди сами расселись за широким столом, кажется, были здесь не первый раз, – господин Климышев, когда вы планируете очередные поставки нефти?

– Не понимаю.

– Нефти, нефти… вы добываете нефть, поставляете ее нам, вы следите за ходом моих мыслей?

Я кивнул, тут же догадался, что надо спросить. Кажется, это нагло звучит… но надо узнать…

– А… предыдущие поставки вы уже оплатили?

– Простите? – Сомс поднял брови, – мы не обязаны проплачивать. Должно быть, вы не знаете… Джиннистан всю историю поставлял нам нефть… безвозмездно.

Ну да, так я вам и поверю…

– Взамен мы обеспечиваем вашу безопасность и содержание дворца… – Сомс снова широко улыбнулся, – вы же понимаете… что то, что стоит на вашем столе… не из воздуха, как всякие миражи джиннов.

– Вот оно как… – только и сказал я.

– Вот так. Итак, отправить через неделю двести баррелей вам будет удобно?

– Нет, так дела не делаются, – меня передернуло, – мне народ кормить надо в конце концов, дети голодные… Сколько сейчас нефть за баррель? – я включил ноутбук, – сейчас на бирже посмотрю… Вот за столько мы эту нефть вам продаем…

– Кажется, вы… еще не поняли, с чем имеете дело, – Сомс все так же улыбался, – мировые законы не подлежат пересмотру.

– Какие законы, у меня дети голодные, женщины… – я кивнул в сторону тонких черных красавиц, – вон, девчонок кормить надо… у них дети… Так что, господа, у вас свои законы, у нас свои…

– Это ваше окончательное решение, господин Климышев? – Сомс все так же улыбался.

– Да.

– Всего хорошего, господин Климышев… Думаю, мы еще встретимся… и думаю, вам придется пожалеть о своем решении… – он встал, посмотрел на часы, – у вас есть двадцать четыре часа… учтите, больше мы ждать не намерены…

Так, что это было… Как наваждение какое-то, ей-богу… смотрю в окно, как улетают на ковре-самолете три человека, джинн укрывает их опахалом от солнца… А ведь кажется, я поссорился с альянсом, а это совсем ни к чему…

А что хотите, меня дипломатии никто не учил… такой у меня характер поганый, что думаю, то и говорю…

Так… я жрать хотел, вот что… звоню в колокольчик, никто не появляется, что за черт… Вышел в коридор, три джинна сидели в широком холле у фонтана, играли в какие-то свои восточные шашки, а может, творили какое-то колдовство.

– Обед-то будет, нет? – спросил я.

– Оставь нас, – отмахнулся один. Я плохо понимал их арабскую тарабарщину, но это понял. И Аиб здесь, хоть бы он их на место поставил, что ли…

– Что значит, оставь, вы поесть дайте, потом играйте, сколько хотите…

– Дай ему есть… – сказал Аиб смуглому джинну с раскосыми глазами, – сегодня у него последний день, последняя ночь…

– Это что значит? – меня передернуло.

– Завтра в жертву тебя возьмем… Там, на жертвенном огне, – вздохнул Аиб, – три месяца весь срок власти… сначала мы человеку даем все, что он хочет, потом человек отдает себя нам…

– Да вы с ума сошли…

– Темные законы… еще с каких времен… Этот еще… просил у нас власть над миром… власть дали, потом забрали его… отдали темным духам в глубокой пещере…

– Это Чингисхан был, – добавил другой джинн.

Спина похолодела.

– Вы с ума сошли, – повторил я.

Аиб не отвечал, смотрел в закатное знойное марево, казалось, светился от солнца.

– Жалко тебя… добрый хозяин. Хлеб давал, мясо давал. С детьми играл. К женам нашим добрый был, жен не обижал… Жену себе взял… золото ей дарил…

– Да вы с ума сошли, – повторил я, – а жалко, так и не жгите, что непонятно-то…

– Как не жечь… обряд есть, традиция есть… Никогда наши предки традиций не нарушали… Традиции живут, Джиннистан живет… – Аиб прищурился, толкнул смуглого джинна, – что сидишь, обед ему подай… и жену приведи… пусть сыграет ему на струнах… пусть ему хорошо будет… в последний вечер…

В обеденный зал вошел как по воздуху, все ждал, когда пол растворится у меня под ногами. Нет, это сон, бред какой-то, не может такого быть… а что не может, у них все быть может… И вообще весь этот Джиннистан – сон, странный и страшный, привидевшийся после волшебной сказки на ночь.

И унесли его джинны за тридевять земель…

Пурпурная роза Каира…

Звезда нереального мира, роза Каира…

Бежать отсюда ко всем чертям, пока они меня не спалили, как Жанну Д, Арк… А куда бежать, так они и подадут мне самолет, бегите, наш господин… Хоть пешком от них иди, а куда идти через пустыню, чтобы потом солнце пригревало мои белые косточки… да и не сбежишь от них, духи ведь, демоны…

Уж сколько раз твердили миру… Ясно же сказано, во всяких там легендах, сказках, продает человек душу дьяволу, дьявол его желания исполняет, а потом спасибо, до свидания, пожалуйте душу вашу… в жертву… И во всяких там сказочных пещерах просто так золото не дают, потом явится за тобой темный дух…

Сезам, откройся…

А шейх, скотина, не сказал ничего…

Так он, может, нарочно это сделал… Чтобы спихнуть проклятие на меня…

Вот и верь после этого людям…

Несут индейку, каких-то фазанов-павлинов жареных, персики, без них никуда, ананас, опять, чего доброго, кислый… Как издеваются, ей-богу… говорят, осужденным на смертную казнь принято подавать роскошный обед… интересно, хоть кто-нибудь к этому обеду притрагивался…

Позвонить, что ли, кому… Только здесь в телефоне ничего кроме поиска сети не увидишь… Заглянул в ноутбук, может, в аське с кем-нибудь списаться, люди добрые, вытащите меня отсюда… Яндекс, последние новости…

Это еще что…

Ну конечно…

«Объявлена военная кампания против диктаторского режима в Джиннистане…»

«…разоблачение тайных махинаций Климышева…»

«…В подпольях Джиннистана найдены пыточные камеры…»

«…Зверские условия для заключенных…»

«…Нарушение свободы слова в Джининстане… Откровения беженца…»

Вот черт… ну этого и следовало ожидать, конечно, натовскому альянсу дорогу перешел, нефть не дал… Тем лучше, теперь попляшут эти джинны… только я тоже с ними попляшу, меня-то натовцы первого вздернут на ближайшем столбе, как палача и диктатора…

Сколько у меня осталось…

Вот черт, часа четыре, не больше…

– Мой господин…

Я обернулся. Темная тень под легким покрывалом, и не поймешь, что блестит, то ли золотые серьги, то ли золотые глаза. Багира пришла, Багирочка моя… а что Багирочка, она такая же… как они все. Сегодня ластится, а завтра будет пить мою кровь на жертвенном алтаре…

Спросить, что ли, как зовут…

До сих пор не знаю…

– Ну что тебе?

– Вы печальны, мой господин.

– Да, точно подметила.

– Вы не хотите умереть…

– И это точно подметила.

– Вы можете улететь, мой господин. Железная птица стоит на каменной площадке.

– Самолет. Это называется самолет. Черта с два я улечу, вы меня везде достанете…

– Мой господин… если вы отдадите свою власть кому-то другому… он будет править три месяца, как вы, а потом будет казнен вместо вас.

Сердце екнуло. Похоже, шейх так и сделал. Какой спектакль передо мной разыграл с казино… вот молодцы политики, что делают…

– Да кому я передам… дураков-то нет… все знают, что это за ловушка.

– Но вы же не знали, мой господин…

Сердце снова подпрыгнуло. А ведь так просто… поехать в тот же Каир, найти дурака, проиграть ему королевство, то-то запрыгает от радости… А наутро этот Джиннистан разбомбят натовцы к чертовой матери, только это уже не мое дело… Правильно в арабских сказках говорили, что под землей в пустыне таятся несметные сокровища… Вот они и есть несметные сокровища, черное золото, и ради этих сокровищ подземного царства натовцы ко всем чертям спалят все райские сады…

– Самолет к взлету готов?

– Да, мой господин.

– Скажи, чтобы ковер подали…

– Вы даже не ели…

– Не до того, знаешь…

Могла бы и не напоминать, есть хочу, умираю…

– Сами ешьте… – отрезал я, – детей позови, пусть едят… Ну пошли…

– Что вы…

Я пытаюсь взять ее за руку, рука, призрачная, бестелесная, выскользнула у меня из пальцев.

– Что ты… боишься меня, что ли? Давай живее, собирай свои бусы-серьги, что у тебя есть, полетели отсюда.

– Нельзя.

– Что нельзя, а помирать будто можно… ты пойми, они же тут все спалят, кувшины ваши переколотят… Так что давай, бежим… у меня квартира, двушка в Москве… Там мечети, вроде, есть… Я тебе ковер персидский куплю…

– Нельзя… улетать…

– Да брось ты… – сердце сжалось, – или ты без кувшина без своего не можешь? Где твой кувшин, я что-то не приметил, давай, заберем его… Ну что ты? Жить, что ли, надоело?

Протягиваю руки, она ускользает, бормочет что-то нельзя, нельзя, легким туманом исчезает в коридоре, черт, куда она юркнула, в какой кувшин… и не разглядел… Ах вот ты как… ну и шайтан с тобой, пропадай… Не больно-то я тебе нужен, значит…

Выхожу во двор, устраиваюсь на ковре – он долго не хочет взлетать, как будто чует, что я больше не его хозяин. Ну же, давай… раз, два… нехотя полетел над пустыней, солнце садится, сейчас жара спадет, холодновато будет… Ладно, плевать… Добраться до «Каира», продать какому-нибудь дураку этот Джиннистан, и домой, домой, больше я в эти Эмираты-минареты носа не суну…

Сами пусть разбираются…

Аэропорт светлел в пустыне каким-то неуместным миражом, интересно, откуда здесь рядом военная база… Такая реальная, такая неуместная в этом мире призраков и миражей… может, натовцы построили… Пушки, ракеты торчат в небо, ждут своего часа…

А потом небо взорвалось.

Еще раз.

Еще.

Ага, началось, подумал я, посмотрел, как горит небо, только что лиловое, безмятежное, как ровным рядом ползут по нему темные кресты самолетов… вот оно как все начинается… Ярким огнем вспыхивают райские сады, белые стены мечетей разлетаются на куски… Даже странно, вроде бы миражи, а сгорают, как настоящие… А там что горит… какие-то храмы, какие-то свитки, удивительно реальные…

Кажется, эта сказка не такая уж призрачная…

Кажется, любой сказке можно сделать больно…

Отсидеться, что ли, на военной базе… Да что отсидеться, они разнесут все на свете… И вообще, что отсиживаться, звонить этому Сомсу, вон, визиточку мне оставил с номером телефона, так и так, я сдаюсь, забирайте свой Джиннистан, везите меня в Москву… пусть джинны потом из американцев кровь пьют…

Да еще вопрос, кто из кого больше крови выпьет… Сказка, она штука такая, тонкая, она не потерпит военных баз и биржевых расчетов… Багиру бы с собой взять, и Аиб классный парень, и женщины там красивые… дети…

Загубить этот мир – настолько тонкий, что он вот-вот сам растает в лучах рассвета…

Нет…

Черт возьми, шейх я или не шейх…

Бросился на базу – небо уже дрожало, и земля дрожала, и желтые барханы рвало черной землей. Черт, как теперь разбираться прикажете во всех этих рычажках, кнопочках, оптических прицелах… вот что значит в армии не служил… Смотрю в круглое окошко на темный разлапистый самолет, нажимаю рычаг… стреляю из пушки… черт, сработало… темный крест самолета неуклюже завертелся и скользнул вниз.

Знай наших…

Дрогнула земля, совсем рядом, вот черт, бомбят… только бы дворец не разнесли, там по углам кувшины стоят… Интересно, что будет, если у джинна разбить кувшин… Наверное, джинн погибнет…

Цельсь… по врагу пли… Черт, промазал… еще бы с голодухи не промазал, руки трясутся, так и пляшет все перед глазами. Цельсь… есть, попал… А что попал, я один, их вон сколько, где-нибудь десант высаживают, танки уже идут… Завтра поползут сообщения «Война в Джиннистане закончилась за считанные часы»

Я им закончу…

Цельсь…

А джинны-то сами что себе думают… Хоть бы напустили на них каких-нибудь драконов, демонов, дивов, что они там умеют… Колокольчика у меня при себе нет… Я толкнул кувшин, стоящий в углу, ничего не произошло.

– Выходите! – крикнул я, – да выходите же вы, все! Это не приказ, вы не думайте, это вам самим надо! Если вы их не прогоните, они вас всех тут разнесут…

Ничего не произошло. Вот черт, что за народ покорный, все терпит, голод, холод пустыни, их из автомата расстреливай, они даже не дрогнут…

Как будто больше не хотят выходить из сказки…

Грохнуло совсем рядом – стало страшно, я как будто только сейчас спохватился, что меня могут убить… Да что значит, могут, они за этим сюда и пришли… Грохнуло еще ближе… вот черт, это же по самолету моему грохнули, красиво полыхнуло… На чем я теперь домой полечу… а кто сказал, что я домой полечу, отсюда уже не выберешься…

Цельсь… есть, попал… мой самолет разбили, а я даже не дрогнул, знаю уже, что не улечу, что если я король, так и надо быть королем до конца, как в старину, когда стране угрожал враг, и сам король выходил на битву…

Цельсь…

Земля взорвалась позади меня, стены покачнулись, на голову посыпалась труха, песок, осколки, обломки, обрывки, вот ведь черт… жму на рычаг, ничего не происходит, вот ведь черт, то ли сломался, то ли я уже расстрелял все орудия… Чем еще можно остановить этих натовцев, чем эти самолеты достать… Снова грохнула земля, снова качнулись стены, пошли трещинами, трещинами… Бежать, бежать отсюда, парочку кувшинов бы с собой взять, джиннам на свою страну наплевать, мне-то не наплевать, я шейх…

Хватаю кувшин, другой, три уже не удержать, рушатся стены, да подождите же, дайте выбраться, нет, никто не ждет, небо падает на землю, на голову летит смерть, смерть…

Что-то взметнулось из кувшина, еще, еще, черный дым наполнил гибнущую базу, что-то отшвырнуло меня на песок, мерзко хрустнуло плечо, кажется, ключица… Ух ты, сколько их… все небо наполнилось джиннами, черными, дымными, на этот раз они были огромными, каждый с отель «Каир», не меньше… Я ждал, что они начнут метать громы и молнии – ни громов, ни молний не было, джинны взмахнули лиловыми крыльями, самолеты беспомощно закувыркались в воздухе, падают, падают… ага, есть, расшевелил я все-таки этих кувшинников… бешеный смерч понесся по пустыне, увлекая за собой танки, нда-а, натовцам нечем будет похвастаться перед мистером Сомсом…

Спрятаться… Легко сказать, спрятаться здесь негде… я бросился к упавшему самолету, тут же спохватился, что машина может рвануть. Что-то шевельнулось в обломках кабины, сам не понимаю, как я распахнул дверцу, которая не хотела распахиваться, из темноты показался белобрысый парень, направил на меня пистолет.

– Брось, – приказал я, потер кувшин, который все еще держал в руке, – брось, говорю… Бежим отсюда, пока не рвануло…

Парень неуклюже вывалился из обломков машины, кажется, здорово его задело, темно-вишневые струйки стекают по виску… парень опирается на мою руку, первый человек за три месяца, я уже и забыл, как это, прикасаться к людям…

Все стихло – как-то подозрительно быстро, кажется, война закончилась не за сутки, а много раньше… Так, добраться бы до аэропорта, если от него еще что-то осталось, там медпункт, там бинты, вспомнить бы еще, как перевязку делать…

– Воды, – прохрипел парень.

– Где я тебе здесь воды возьму… вон, пошли в аэропорт, там в дьюти-фри…

Темная тень спикировала на нас с высоты, вот черт, похоже, джинны ищут меня, жертву свою…

– Мой господин… – красные глаза Аиба сверкнули в темноте ночи, – вы вернетесь во дворец… или подать вам ужин сюда?

– Вы же меня в жертву принести хотели, – отрезал я.

– Вы наш господин… – Аиб расстелился передо мной темным дымом, – много господинов было… Злые были господины… жен наших обижали… детей обижали… сидит господин, пьет вино, ест мясо, мы голодали… Никто еще страну не защищал… Никто еще не прогонял людей с той стороны земли, куда уходит солнце…

– Так, хватит, хватит, – спохватился я, – людей исцелять умеешь? Должен уметь… Давай, вылечи нас… ключицу мою посмотри… нет, парня сначала посмотри, ему башку проломили, похоже… и еще там поищи, где люди живые есть… и во дворец, во дворец, есть охота…

Что-то легкое, призрачное взметнулось из пустоты, сразу вся кутерьма страшной ночи отошла куда-то в прошлое, и боль, и мерзкая гарь, и руины чудом уцелевшей сказки – когда я обнял Багиру, тонкую, легкую, посмотрел в звезды, которые отражались в ее глазах.

Поспать бы…

А не поспишь, сиди и слушай, как бы носом не заклевать, то-то позору будет…

Подходили люди с протянутыми руками, я пожимал руки, улыбался, да, да, рад вас видеть…

Конференц-зал, накрытый стол…

Кто-то перешептывается за моей спиной, а вон шейх идет, а почему он в костюме, шейхи же в покрывалах ходят и в чалме… а он шейх, ему все можно…

Все можно… как бы не так…

– Мы бы хотели обсудить поставки нефти на ближайшие полгода…

Я киваю. Человек из далекой страны вежливо улыбается мне.

– Да, разумеется. Поставки будут проведены в обычном режиме.

– Мы хотели попросить вас скинуть цену до ста долларов за баррель.

Ага, началось… мысленно киваю сам себе, ну этого и следовало ожидать…

– К сожалению, это невозможно. Мне нужно содержать страну… Там подданные… женщины, дети…

Улыбка сползает с лица человека. Я его вижу насквозь, у него так и чешется язык сказать – это ваше окончательное решение? Или там – вы об этом пожалеете… Ничего ты не скажешь, и никто ни о чем не пожалеет, сам знаешь, что бывает, когда нашу пустыню начинают бомбить.

– Цена остается прежней.

– Когда мы сможем вернуться к обсуждению этого вопроса?

Ага, не отстает американец.

– Через полгода, не раньше.

Пусть отстанет хотя бы на полгода.

Поспать бы сейчас… часика два-три, а еще лучше, недельки две-три, и то не высплюсь. Смотрю в блокнот в телефоне, ага, как бы не так, не дадут мне поспать… в двадцать два ноль-ноль конференция в каком-то там клубе в каком-то там городе, тенденции развития Ближнего Востока… А там уже точно носом не заклюешь, надо показать себя с лучшей стороны, и так к нашей стране относятся настороженно… Ватикан нас до сих пор не признал, еще бы, думает, что мы дьявольское отродье…

Нет, пусть видят, что мы такие же люди… как все…

– Вы же сейчас летите в Джиннистан? – вежливо спросил человек из далекой страны за океаном.

– Да, домой, – киваю я, выхожу из света отеля в прозрачный холод южной ночи.

– Может, воспользуетесь моим самолетом? Долетите с комфортом…

– Спасибо, у меня есть свой самолет.

– Но…

Я понимаю, что он хочет сказать. Что у меня не то что самолета, у меня и машины не было, никто не видел, на чем я приехал сюда. Как будто пешком пришел. Ничего, сейчас увидишь… Выхожу за ворота, оглядываюсь – на пестром ковре сидит Багира, закутанная в накидку, ждет меня. Так и не знаю, как ее зовут…

– Полетели…

– Куда, мой господин?

– В сказку.

Ковер медленно поднимается над травой, взмывает в ночное небо…

Звезды расступаются перед нами.

Где-то там далеко-далеко ждет сон, который никогда не кончится…

Сказка, которая живет…

Большие люди из больших стран стоят где-то там, внизу, смотрят, как мы уносимся в звезды.

2011 г.

Капкан для интеграла

Я всматриваюсь в вас, о числа,

И вы мне видитесь одетыми в звери, в их шкурах,

Рукой опирающимися на вырванные дубы.

Вы даруете единство между змееобразным движением

Хребта вселенной и пляской коромысла,

Вы позволяете понимать века, как быстрого хохота зубы.

Мои сейчас вещеобразно разверзлися зеницы

Узнать, что будет Я, когда делимое его – единица.

В. Хлебников

Когда краснела кровью Висла

И покраснел от крови Тисс,

Тогда рыдающие числа

Над бедным миром пронеслись.

В. Хлебников

– Тот самый.

Два человека смотрят на меня, один кивает другому:

– Тот самый.

Начинаю припоминать, кому и где я перешел дорогу. Вроде никому и нигде. Вроде как миллиардов в швейцарских банках у меня не водится, вроде на службе никого не обошёл, какая там служба, уволюсь на хрен, сами пусть интегралы свои считают за копейки за свои…

О чем я…

Ну да.

– А точно он? – спрашивает рыженький мужичишко.

Второй мужик думает. Не мужик – мужичище, не мужичище – мужичара, такой меня пальцем перешибет.

– Или не он? – не унимается рыженький мужичишко.

Что-то прорывает внутри, отвечаю:

– Не я, конечно.

– Не вы? – мужичишко сомневается.

– Ясен пень, не я.

– Да как не вы, вы и есть.

Выметаюсь из автобуса в осеннюю морось, прячусь за дождем, за листопадом, за ночью. Этих мне еще не хватало. Кого этих. Не знаю. Мало мне восьми точек, теперь ещё и эти…

– Да ты погоди, парень, дело есть!

Бегу. Бегу, разбрызгиваю лужи, спотыкаюсь сам о себя. Где полиция, где полиция, как не надо, так табунами ходят, а как надо, так не дозовёшься…

Кто-то хватает сзади, странно, что не мужичара, а мужичишко, а хватка у него крепенькая, и мерзко так, что я с каким-то мужичишкой справиться не могу…

– Куд-да ж так спешишь…

– А ничего понесся он… я думал, они вообще бегать не умеют… эти… эти… самые…

Хватаюсь за соломинку.

– Да не этот я самый.

– Как не этот самый, этот самый и есть.

– Мужики, я вам что сделал-то?

– Пока еще ничего, – кивает мужичишко, – извини, ничего личного… велели доставить. Живого или мёртвого.

– Чш, ты про мёртвого-то не очень, живого велели… – фыркает мужичара.

– И на том спасибо, – выжимаю из себя.

– Да всегда пожалуйста, обращайтесь.

Мужики смеются, ведут куда-то в темноту ночи, думаю потихоньку, вот так потом и находят в лесу трупы с вырезанными органами, или что похуже. Ночь расступается, пропускает нас, приоткрывает завесу тумана, выпускает видавший виды запорожец.

– Небогатый у вас хозяин, я вижу.

– Чего небогатый, это наше… а хозяин на золоте ест, на золотой унитаз ходит.

– А платить вам, видно, скупится…

– Ты нам зубы-то не заговаривай… пошли уже.

– Чего не заговаривай, я, может, больше заплачу?

– Ага, вам же в универе вообще золотые горы дают… реки, блин… полные вина.

– Морозыч, ты про вино не очень тут, я после вчерашнего никакущий, а он тут…

Морозыч садится в машину, остаюсь один на один с рыжим, бью, что есть силы – в переносицу, бегу к городу. Земля уходит из-под ног, взрывается голова, догнал, догнал…

Треугольник ждёт человека.

Нет, конечно, не говорит никому, что ждет человека. Вот так подойдите к нему, спросите – чего он тут качается в пустоте – он вам соврёт что-нибудь, что ищет площадь множества Мандельброта или хроматическое число Евклидового пространства. Или ещё что.

Про человека, конечно, не скажет. А то на него как на психа посмотрят, ещё и пальцем у виска покрутят, сдурел совсем, что ли, – человека ждет.

А треугольник качается в пустоте.

Ждёт человека.

Треугольник не простой, а… не-ет, не золотой. У этого треугольника все стороны, медиана и площадь равны целому числу.

Вот как.

Начинает накрапывать дождь, треугольник открывает зонтик. Смотрит на часы. Это он просто так смотрит на часы, ясное же дело, что человек не в какое-то установленное время придет. Если вообще придет.

Они ведь с треугольником ни о чем не договаривались.

А треугольник ждет.

Мало ли.

Остальные уже давно ничего не ждут, переждали, разочаровались, бросили, – а кто-то и не начинал. Давно уже пересеклись, кто мог пересечься, давно уже стремятся друг к другу, кто может стремиться, давно уже разместились на сфере определенного радиуса все, кто мог разместиться.

А треугольник ждет человека.

…просыпаюсь.

Выцарапываю себя с той стороны пространства и времени. То есть, не себя – сознание своё, сам-то я здесь, то есть, тушка моя, а сознание там.

Пробую встать. Не могу. Крепенько меня рыжий отделал, очень крепенько, вот уж действительно велели доставить живого или мёртвого.

– Очнулся никак?

Голос. Живой, человеческий голос с этой стороны вселенной. Окончательно возвращаюсь на эту сторону, растираю виски.

– Чего, не сильно рыжий тебя?

– С-сильно.

– А нечего бегать было. Кто не бегает, тот хорошо сидит, кто бегает, тот по башке получает. Ох, парни, говорил я вам по башке не бить, вы каким местом слушаете вообще… Ну что… парень… не догадываешься, зачем позвали?

Оглядываюсь. Такие комнаты только во дворцах бывают. Да и во дворцах не бывают. Он смотрит на меня чуть искоса, лысенький, жирненький, перебирает чётки, не нравится мне, как он перебирает чётки…

Морозыч стоит у входа, какой-то виноватый, потрепанный, рыжего нет, и на том спасибо, что рыжего нет. В углу за шваброй затаился тощий доходяга, щёлкает по клавишам, смотрит на нас и в то же время сквозь нас.

– Догадываетесь?

– Не догадываюсь.

– А я думаю, догадываетесь… ну что… мил человек… как вас там звать-то величать… По-хорошему договоримся, или по-плохому будем?

– По… хорошему.

– Вот это по-нашему. Умные люди, они же всегда договорятся, верно ведь?

– В-верно. А всё-таки… что надо-то?

– Неужели не догадываетесь? А я думаю, понятливый человек окажется…

Люська поднимается по лестнице, торопится. Чего ради она торопится, чего ради вообще сюда пошла, чего ради. Правильно мать говорила, не было мозгов, и не будет, Окся за крутого какого-то замуж выскочила, Дашка за певца какого-то, Иришка, идиотина, ни рожи, ни кожи, араба какого-то черномазого окрутила, а он шейх какой-то там оказался…

То девки.

А то Люська.

Люська поднимается по лестнице, лифт как всегда сдох, да Люська сама сдохнет на лестнице этой. Переводит дух на загаженной площадке, думает, что она в нем нашла.

Ничего она в нем не нашла. Сама раньше от таких шарахалась, которых из-за швабры не видать, а тут нате вам, только что тапочки ему не подносит.

И хоть бы слово от него услышать, интересно, он вообще говорить умеет, или нет, или только кивать умеет, и улыбку на рожу натягивать. И смотрит так не на Люську, а сквозь неё, кивнёт сдержанно, и опять в экран свой…

Правильно кто-то сказал, современная семья, это человек и компьютер.

Люська доходит до двери, жмет на звонок, звонок не откликается. Мать бы сказала, мужик, а звонок починить не может. И еще добавила бы, мужик без рук – это не мужик, вот как папаня твой, только диван душить умеет. Люська толкает дверь, дверь поддается неожиданно легко, а что, коммунизм уже наступил, двери не запираем, все люди – братья, и всё такое…

Вадь, я тебе тут поесть принесла, ты у нас как вообще, ешь, или от розетки подзаряжаешься?

Тишина. Нехорошая какая-то тишина, даже клавиши не стучат.

– Вадь, ты дома?

Квартира не отвечает. Тоже как-то хорошо не отвечает. Люська цокает каблучками на кухню, бросает сумки на запылённый стол, у него тут кастрюли хоть есть, в чем курчонка сварить, или так, святым духом питается…

– Ва-а-адь!

Что-то мелькает в коридоре, кошак, что ли, нет, кошаков такой высоты не бывает…

– Вадь?

Из коридора по стене несётся треугольник, черный, остроконечный, вонзается Люське в ладонь, а-ах ты ж черт…

Люська визжит. Отчаянно. Пронзительно. Треугольник отскакивает, мечется по стенам, по потолку, сшибает с полок чашки, ложки…

– Да что такое?

Вадик. Замирает на пороге кухни, оглядывается, близоруко щурится.

– Чш, не двигайся… и не ори так, спугнёшь его…

– Ага, спугнешь, он мне смотри, чего сделал…

– Да тише ты…

Вадька осторожно рисует что-то на стене, круги, цифры, иксы, игреки, треугольник успокаивается, ложится в большой круг, замирает.

– Вот… так… я ж за ним семь лет гонялся…

– Поймал?

– Ну… Сильно он тебя?

– Да нет, царапина… испугалась просто…

– Давай обработаю, – Вадик тащит Люську в спальню, почему в спальню, в ванную же надо, целует расцарапанную ладонь, раз, другой, третий…

– До свадьбы заживет.

– Да ну?

– Ну да, – Вадик целует дальше, запястье, плечо, шею, неумело расстёгивает блузку…

– Заживет?

– Заживет.

– До свадьбы?

– До свадьбы…

Треугольник ползет по стене, обнюхивает цветочки на обоях, косится на двух людей, редкая удача, людей увидел, сразу двоих…

Треугольник ждёт человека.

Нет, конечно, не говорит никому, что ждет человека. Вот так подойдите к нему, спросите – чего он тут качается в пустоте – он вам соврёт что-нибудь, что ищет площадь множества Мандельброта или хроматическое число Евклидового пространства. Или ещё что.

Про человека, конечно, не скажет. А то на него как на психа посмотрят, ещё и пальцем у виска покрутят, сдурел совсем, что ли, – человека ждет.

А треугольник качается в пустоте.

Ждёт человека.

Треугольник не простой, а… не-ет, не золотой. У этого треугольника все стороны, медиана и площадь равны целому числу.

Вот как.

Начинает накрапывать дождь, треугольник открывает зонтик. Смотрит на часы. Это он просто так смотрит на часы, ясное же дело, что человек не в какое-то установленное время придет. Если вообще придет.

Они ведь с треугольником ни о чем не договаривались.

А треугольник ждет.

Мало ли.

Остальные уже давно ничего не ждут, переждали, разочаровались, бросили, – а кто-то и не начинал. Давно уже пересеклись, кто мог пересечься, давно уже стремятся друг к другу, кто может стремиться, давно уже разместились на сфере определенного радиуса все, кто мог разместиться.

А треугольник ждет человека.

Так-то он даже сам себе не признается, что ждет человека. Потому что никто вообще не знает, есть вообще человек, или нет. Это какие-то там понавороченные ученые лбы вывели гипотезу – есть человек. Да кто ж его знает, есть человек, или выдумки это всё. Кто его, человека, видел-то? Кто его слышал? То-то же, никто.

Нет, есть и такие, которые человека видели. Говорят, что видели. Вон теорему спросите, она говорит, человека видела, ух, страшный, неровный весь, шерсть на голове, а зовут Пифагор. Нарочно и не выдумаешь – Пифагор.

Или вон формулу спросите. Странная такая формула, себе на уме, говорит, такая стала после того, как человека встретила. Эйлер звать. Хотя, может, сама придумала.

А треугольник ждет человека. Ему гадалка нагадала, что где-то есть человек, который его ищет. Треугольник бы гадалке не поверил, только он сам чувствует, ищет его кто-то. Это бывает, когда ищут тебя с той стороны вселенной, заноза такая в душе, и не вытащишь её, пока не найдут тебя.

Искали же его. Снилось же что-то треугольнику, сидит человек в башне из слоновой кости, чертит на полу цифры, ищет треугольник. А к большому городу уже подходят враги, уже лязгают мечи, свистят стрелы, уже штурмуют стены беспощадные воины. Человек ищет треугольник, перебирает варианты, а воины уже спешат по улицам города, ударами кулаков вышибают днища из бочек с вином, кровь и вино рекой по улицам. Человек чертит на полу треугольник, когда вражеский клинок со свистом взмывает над его головой…

…на той стороне вселенной треугольник вздрагивает во сне, просыпается, тревожно оглядывает привычный мир, ряды параллельных прямых, множеств и отрицательных чисел. Принюхивается, прислушивается, снова засыпает, прячет нос в хвост.

Одинокий путник бредет по пустыне. Его империя пала, его город разрушен, жители убиты, колодцы засыпаны песком. Путник идет за звездой – если идти за ней долго-долго, будет берег реки и городок на берегу. Силы покидают странника, на привале в тишине ночи он пишет цифры, ищет треугольник.

По ту сторону пространства и времени треугольник вздрагивает в тишине ночи, поводит носом.