Текст книги "Повелитель и пешка"

Глава 4

Какое-то время Обр бесцельно брел по лесу, стараясь подальше уйти от Малых Солей. Сосны шуршали молодыми, чуть липкими иглами, пахли нагретой смолой и морским ветром. Длинная слабая трава путалась под ногами. И зачем он так долго торчал у бабки?

Однако куда бы податься? В Большие Соли? Город богатый, торговый, парусники заходят с моря. Пришлого народу много, на чужого никто лишний раз и не глянет, и наверняка можно разузнать, где искать Хортов. Одно плохо – далековато эти Большие Соли. Лодки нет, а на своих двоих вдоль берега идти не меньше недели. Может, сразу в корчму «У семи сосен», к Семерику? Разобраться с ним, да так, чтоб другим неповадно было. Решено, к Семерику. Вот только голова нынче как чужая. Обр чувствовал себя немного пьяным от воздуха, света и летней зелени. Пожалуй, надо сначала в себя прийти. Поесть где-нибудь раздобыть. Лучше всего мяса. А то сейчас любая блоха одной лапкой его перешибет.

Ага, Укрывище. Вдруг там кто-то из своих прячется. Или не прячется даже. Собрались с силами, вышибли солдатню, завалили, скажем, косулю. Не, лучше кабана. Сидят, мясо жарят. Вертел поскрипывает, сок течет, огонь вспыхивает, шипя, но не гаснет…

С вечера не евший Хорт проглотил слюну, затянул пояс потуже, поглядел на солнце, поймал щекой ровный ветер, прикинул направление и двинул к Укрывищу. У него была привычка ходить напрямик, без дорог, сквозь любой, самый густой лес, корявое редколесье, вересковые пустоши, мертвые островки песка или прямо через скалы. На дорогах, старательно обходящих все болотца, овражки и осыпи, Обр скучал. Больно надо ноги бить, время напрасно тратить. Да и опасно там, на дорогах-то.

Так что к Укрывищу он шел строго по прямой, как птица, летящая к своему гнезду. Жесткая хвоя под ногами сменялась хрустящим вереском, сыпучим песком или сырой болотной травой. Лес жил и дышал вокруг, и Обр был счастлив. Он почти забыл о том, что случилось с благородным родом Хортов. О голоде забыть было труднее. У него не было ни ножа, ни даже паршивой веревочки, чтоб сделать силки. Пришлось отвлечься, разорить несколько гнезд, немного отбить аппетит заячьей капустой и корнями стрелолиста. Поэтому черную тень Укрывища, нависшую над лесом, он увидел уже глубокой ночью. Тень была какой-то странной, как будто обгрызенной, но Обр устал, хотел спать и раздумывать о ночных странностях ему не хотелось. По дороге на мост он, конечно, не пошел. Нырнул в темноту оврага, вскарабкался по крутому склону, ввинтился в водосток и очутился на задах поварни. Прислушался. Ничего. Так тихо бывает только в безлюдном месте. Принюхался. Солдатского запаха – сивухи, пороха, лошадиного пота – не учуял. Пахло пылью, сырым воздухом ночного леса, старой гарью. Едой, к несчастью, не пахло вовсе. Бочком просочился в приоткрытую заднюю дверь поварни. Так и есть. Тоже темно и пусто.

Кабан на вертеле так и остался голодной мечтой. Но Обр не растерялся, быстренько обшарил все знакомые углы. Почти сразу отыскал мешок, на треть полный лежалым зерном, набрал сколько смог, в подол рубахи, и так же ощупью скользнул за очаг, по обвисшим доскам взобрался на чердак. Там, возле трубы очага, у него было любимое зимнее логовище: куча соломы, прикрытая парой изодранных плащей и еще каких-то тряпок неопределенного происхождения. Княжеское ложе. Куда лучше короткой бабкиной лавки. Хорт блаженно вытянулся на нем, принялся грызть чуть тронутые прелью зерна и быстро заснул.

* * *

Ему снился торг в Больших Солях, крики зазывал, стук колес по брусчатке, шарканье ног, неясный тул толпы. Рядом опрокинулся воз с пустыми бочками, и они, подпрыгивая и грохоча, покатились прямо на Обра. Он проснулся, сел, тряся головой, но грохот не прекратился. Вопли и стук колес – тоже. Снаружи орали что-то вроде «Раз, два – взяли! Еще взяли! Еще разик, еще раз!». Потом кто-то рявкнул: «Поберегись!» И снова загрохотало так, что стены дрогнули. Обр метнулся к тому скату крыши, что выходил во двор, приник к щели в рассохшейся дранке. Сквозь нее он обычно наблюдал за передвижениями своих близких родственников, когда те в очередной раз метались по двору, угрожая намять шкодливому младшему братцу шею, оборвать уши, вправить мозги или повыдергать ноги. Воспитательные меры в семье Хортов разнообразием не отличались.

Сейчас на дворе оказалось полным-полно смердов с веревками, ломами и заступами. Там и сям переминались лошади, запряженные в подводы. Валялись груды битого камня. Пыль стояла столбом, так что яркое полуденное солнце казалось бледным пятном в сером небе.

Укрывище крушили споро, с песнями, с веселым гиканьем. Грузили битый камень и уцелевшие каменные блоки на широкие подводы и увозили в выломанные ворота. В западной стене уже зиял громадный пролом. Обе угловые башни разобрали почти до основания. Похоже, трудились не первый день. Хорт смотрел на эту муравьиную суету в полном остолбенении, пока не закашлялся. Оказывается, от ужаса он вообще перестал дышать.

Стало быть, и вправду все кончено. Полное поражение. Дед убит, стены разрушены.

Ну нет, пока жив хоть один Хорт, красномундирникам покоя в Усолье не будет! Обр посидел немного, закрыв глаза и силясь вздохнуть полной грудью. Он-то, последыш, седьмой сын Свена, наверняка жив. Надо выбираться отсюда.

Слегка отдышавшись, он начал действовать. Тихотихо сполз через любимый лаз вниз на поварню. Внутри по-прежнему никого не было, но прямо за задней дверью слышалось ритмичное лязганье металла о камень и чья-то ленивая перебранка. Значит, принялись уже и за восточную стену. Прежним путем уйти не удастся. Обр поразмыслил, стянул рубашку, подпрыгнул раз двадцать до первого пота, подтянулся на потолочной балке, зачерпнув из очага пригоршню старой золы, щедро посыпал спину и плечи, грязными руками хорошенько повозил по лицу. Серая пыль пристала к телу, припорошила старые и новые шрамы. Хорошо получилось. Рубашку Обр обвязал вокруг головы, будто бы от солнца. На самом деле она прикрыла длинные волосы. Усольские смерды стриглись в кружок, но Хортам с короткими волосами ходить не пристало. Теперь в руки надо что-нибудь взять. Лом там или лопату… Но ничего подходящего не нашлось. Зато отыскался кусок толстой веревки. Так, ни то ни се, обрывок в полторы сажени. Что ж, сойдет и веревочка.

Обр, не скрываясь, распахнул широкую, давно рассохшуюся дверь поварни и, помахивая сложенной вдвое веревкой, неспешно зашагал по двору. Он шел по своему разоренному дому, щурился на горячий круг солнца, вдыхал каменную пыль и изо всех сил старался не глядеть на проломы в стенах, не оглядываться на цитадель, которую пока не тронули. На ходу он с видимой ленцой, но ловко уклонялся от столкновения с оглоблями, лошадиными крупами и снующими туда-сюда вонючими смердами, потными, пыльными, голыми по пояс, в общем, ничем не отличавшимися от Хорта в его нынешнем виде.

Наконец на глаза ему попалась подвода, груженная целыми каменными блоками, которая определенно направлялась к воротам. Обр деловито зашагал к ней, ухватился за низкий борт, прикинулся, будто поправляет веревку, удерживавшую груз на месте, да так и пошел рядом. Никто не обращал на него внимания.

В воротах подвода встала. Хорт присел сзади, опустил голову, терпеливо ожидая, когда все это кончится.

Тут, перекрыв путь, скопились сразу три подводы. Было ясно, что незаметно выскользнуть не удастся.

– Вот эти две, – вещал от ворот начальственный голос, – не в город, а снова ко мне на двор. Разрешение у меня, сам понимаешь, имеется.

– Да куда ж тебе столько? – скучливо поинтересовался возница.

– Не твоего ума дело. Новый дом строить буду. Низ каменный, верх деревянный.

– Ишь ты! – раздался другой голос, молодой и насмешливый. – А не боишься?

– А чего мне бояться?

– Душ неуспокоенных. Вот проснешься ночью в своем новом доме, а они стоят над тобой и воют: «Семерик, отдай наше добро!»

У Обра снова захватило дыхание. Еще минута, и в обморок грохнулся бы, как девка на смотринах. Он уткнулся лбом в прохладные камни, словно надеялся, что они ему помогут. Семерик! По голосу и не узнать. С Хортами он так сроду не разговаривал. Герман частенько гонял Обра к «Семи соснам» с поручениями или просто за свежей сивухой, так даже перед ним, самым младшим, Семерик юлил, лебезил, предлагал угощение и даровую выпивку, и все это тонким козлетоном, с пришепетываниями и придыханиями.

Сейчас коренастый корчмарь стоял в воротах важно, распрямив плечи, засунув за пояс крепкие кулаки. Как же. Наградили его. Родовое гнездо Хортов на откуп отдали.

Обр знал, как убивают голыми руками. Правда, сам никогда не пробовал, но Маркушка все растолковал очень доходчиво. Это вам не столбцы. Это последыш Хортов запомнил влет, с одного раза. Но дураком он не был, поэтому бросаться на предателя на глазах у толпы смердов не стал. Все-таки сумел удержаться, хотя дышал по-прежнему трудно. Тихонько, не поднимая глаз, побрел рядом с тронувшейся тяжелой подводой, прошел мимо, так близко, что на него пахнуло от Семерика кислым вином пополам с кухонным чадом, почти дошел до ворот и тут не выдержал, оглянулся. И встретился взглядом с корчмарем, смотревшим вслед подводам.

Жуткий вопль «Хорт!» повис над двором, мгновенно заглушив все звуки. Как видно, Семерик боялся куда больше, чем хотел показать. Теперь он вопил, вылупив глаза, как ревун в тумане.

В один миг Обр сообразил – уйти не удастся. Уже весь двор орал «Хорты!», все бежали, теснились к воротам. И тогда он сделал последнее, что мог успеть в этой жизни. Прыгнул на Семерика, мигом преодолев разделявшие их сажени, еще в полете захлестнул на жирной шее обрывок веревки. В умелых руках и веревочка – оружие. Семерик повалился как куль с мукой. Колено Хорта давило ему на грудь, веревка неумолимо затягивалась, тонула в багровеющих складках жира.

Десятки рук вцепились в последыша Свена, отодрали от валявшегося в пыли предателя, Обр, не глядя, врезал кому-то локтем в печень, кому-то сухой мозолистой пяткой по лодыжке, и его отшвырнули вперед, под ноги надвигающейся толпе. Он упал удачно, как кот, на все четыре, задыхаясь, вскочил на ноги. Что сейчас будет и как это будет, он знал совершенно точно. Как-то раз в Белых Камнях у него на глазах забили конокрада. Принимать смерть, как тот несчастный, валяясь в ногах у всех этих возчиков и каменотесов, умоляя о пощаде и завывая от смертного ужаса, он не собирался. Надеялся только, что слишком долго терпеть не придется. Почти у каждого из тех, кто неумолимо надвигался на него, в руках были ломы, колья и лопаты.

Обр взглянул вверх. Тускло блестящий солнечный диск тоже показался ему гладким краем тупой лопаты. Пора было пугаться, но даже на это не осталось времени.

От первого брошенного камня он увернулся. От второго тоже уклонился, легко, но в это время третий врезался как раз в сломанные, едва поджившие ребра. Хорт согнулся от боли, но успел принять на предплечье, пропустить по касательной удар черенком лопаты, направленный прямо в голову. Рука сразу онемела. Кто-то крепко вмазал ему по спине. Обр все-таки упал.

– Разойдись! А ну, разойдись, кому говорю! Именем князя!

Небо вдруг очистилось. Черные всклокоченные головы, занесенные для удара руки и оскаленные в крике лица исчезли, будто их ветром сдуло. Хорт приподнялся на одно колено. Сквозь толпу, работая рукоятками палашей, а то и кулаками, к нему пробились, встали вокруг красномундирники. Немного, человек пять, во главе с малорослым, но решительным капралом.

– Стоять! – рявкнул тот, отпихивая наиболее рьяных, все еще пытавшихся достать Обра.

– Хорт! Смерть Хорту!

– Самосуда я не допущу! – заорал капрал, аж приседая от натуги. – На землях князя закон соблюдается неукоснительно.

– Это земли Хортов, – упрямо прохрипел Обр.

Глава 5

Лошади стали, и Обр едва не повалился вперед. Упасть помешали веревки. Они тянулись от скрученных спереди рук куда-то вперед и вверх. Должно быть, к тем самым всадникам, которые ехали по обе стороны от него всю дорогу. Но точно этого Обр не знал. Трудновато видеть что-то, когда на голову надет старый вонючий мешок. Именно из-за мешка он смертельно устал. Ехали не шибко, за неспешно трусящей лошадью он мог бы бежать целые сутки, но только с открытыми глазами и без кляпа во рту. Кляп попался какой-то особенно мерзкий, со вкусом лежалого навоза. Должно быть, мстили за тот фокус с лошадьми. Честно говоря, Обр рассчитывал повторить его. Не вышло. Но это не беда. Выбравшись из такой страшной напасти, он уверовал, что хуже уж точно не будет.

Веревки ослабли, затекшие руки бессильно упали вниз. Мешок сдернули. Обр сразу же зажмурился: тихий свет раннего летнего вечера показался ему нестерпимо ярким.

– Ух ты, так это и есть ваш страшный Хорт? – весело спросили сзади. Обернувшись, Обр осторожно приоткрыл один глаз. В лицо ему усмехался веселый худощавый мужик с черными усами щеточкой.

– Скажи мне, дитя малое, неразумное, который тебе годик пошел? – с этими словами мужик ловко освободил рот Обра от кляпа. Обр смачно сплюнул, вытер рот о голое плечо, но говорить ничего не стал. С простолюдинами он разговаривать не собирался. Надменно отвернувшись от мужика, он смог, наконец, безболезненно глядеть на белый свет и чуть не застонал от разочарования. Откуда ушел, туда и вернулся. Соли Малые, будь они неладны. Вон, по правую руку белые стены их храма, тлеет красная лампадка у входа, тускло блестит позолота над крыльцом. Так и есть, городская площадь. Прямо перед Обром маячило знаменитое на все Усолье Дерево Правосудия. Здоровенный дуб, неизвестно каким чудом затесавшийся среди корявых усольских сосен. Дуб был очень стар, не одно столетие справлялся с морозами и метелями, не гнулся и не кланялся даже когда задувал ледяной сиверко.

Сквозь сплетенье черных кривых ветвей с едва развернувшимися листочками просвечивала громадная прозрачная луна. Под дубом на широкой поставленной полукругом скамье рассаживались чисто одетые солидные горожане. Двенадцать человек, как положено. Все в густо напудренных слегка всклокоченных париках. Должно быть, выскочили из дома в спешке. Сбоку примостился серьезный, как голодный барсук, писарь, с другого краю вальяжно уселся спасший Обра капрал. Военная власть.

Впрочем, к дубу сбежалось не только начальство. Площадь была черна от народа. Редкие солдаты с пиками в руках сдерживали толпу, так что кусок утоптанной земли между Обром и городскими старшинами оставался чистым. Рыжебородый дядька, которому пудреный парик с изящной черной ленточкой шел как корове седло, помялся, прокашлялся, набычившись, поглядел на Обра:

– Имя и возраст?

Обр предпочел не заметить вопроса. Стоял, слегка запрокинув голову, разглядывал луну, наслаждался тем, как мягкая земля холодит сбитые в кровь босые ноги.

Жаль, рубашка куда-то пропала. Торчать полуголым на потеху смердам было противно. Злые взгляды жгли обнаженную кожу не хуже крапивы. Над тропой ходили горячие темные волны ненависти.

– Запирается, – сказали под деревом.

– Явное неуважение к суду.

– Что ж, придется прибегнуть к процедуре установления личности. Кто знает этого человека, или видел, или встречал его, или заглазно слыхал о нем?

– Я! – раздался хриплый голос.

Обр рванулся вперед, но помешали немедленно скрестившиеся перед ним лезвия палашей и черноусый мужик, крепко ухвативший его сзади за локти.

Семерик! Опухший и синеватый, как упырь в полнолуние, но, несомненно, живой. Не помогла веревочка. Только багровый след на шее остался.

Хорт немедленно пожалел, что не воспользовался советом Маркушки. Бить надо было по шее, ребром ладони в становую жилу. Или просто, без затей каменюкой в висок. Гад живучий!

– Можешь ли ты подтвердить, что этот человек действительно Оберон Александр Свенельд Хорт, седьмой законный сын Свенельда Германа Хорта и Исонды Ингеборги, дочери владетельного Арнольда, рожденный в год кометы на исходе месяца травня?

Рыжебородый в дурацком парике вычитывал по большому свитку с княжеской печатью, старательно водя по нему пальцем.

– Не знаю я никакой Ингеборги, – просипел Семерик, – но это он. Младший из ублюдков Свена Топора.

Да вы приглядитесь, он приметный. У него одна прядь волос седая, из темечка растет, прямо на лоб падает. Такой уж уродился. Бог шельму метит.

Все посмотрели на Обра. Седая прядь, о которой он и думать забыл, даже под слоем пыли отчетливо виднелась среди прочих, от природы черных. Капрал оживился, порылся за пазухой, извлек оттуда еще один весьма потрепанный свиток, бегло просмотрел его, загнул нужное место и передал рыжебородому.

Тот долго вчитывался, шевеля губами, потом солидно кивнул.

– Означенная примета в описании имеется. Показания свидетеля имеются. Личность обвиняемого можно считать установленной.

– Он это, он, – мстительно твердил Семерик, – родной брат того подонка, что доченьку мою загубил.

– Сам ты подонок, – не выдержал Оберон, снова рванувшись вперед, так что острия палашей вонзились в кожу, – шкура продажная! Благородный Хорт вам честь оказал! Катерину твою как жену почитал.

– Че-есть! – издевательски протянул Семерик. – Опозорил девку, наградил ублюдком. Кто на ней теперь женится-то? А ведь какая красавица была.

Лицо его вдруг скривилось, глаза наполнились мутной влагой – вся жизнь в страхе! Днем и ночью ждешь: пожгут, ограбят или пронесет, обойдется.

Толпа сочувственно загудела. Обр мог бы сказать, что Семерик неплохо нажился, перепродавая кое-что из добычи Хортов, но не стал. И так унизился, наболтал слишком много. По груди из свежей царапины медленно стекала липкая струйка. Внезапно он почувствовал, что силы закончились. Но падать при всех по-прежнему считал ниже своего достоинства. Покрепче утвердился на разбитых ногах и вновь уставился на луну, которая постепенно теряла нежную прозрачность, наливаясь ярким холодным блеском.

Между тем под дубом молодцеватый капрал бодрым голосом докладывал, что означенный Оберон Александр Свенельд Хорт обвиняется в многочисленных преступлениях против властей предержащих, а именно в попытке вооруженного грабежа при отягчающих обстоятельствах, а также в зверском убийстве рядового Ингви и поручика Ларса, а также в сопротивлении при аресте, чему имеются многочисленные свидетели.

«Ну надо же, – озадаченно подумал Обр, – выходит, я офицера уложил. Нашим про такое даже рассказывать не стоит. Все равно не поверят».

Представителя военной власти сменил кто-то из городских. Этот мялся и мекал куда больше капрала, но суть сводилась все к тому же. Означенный Оберон Хорт оказался виновен еще и в убийстве некоего честного жителя Малых Солей по имени Матвей Дудка, после которого осталась жена с тремя малолетними детьми, прокормление коих тяжким бременем легло на городскую казну. В этом месте толпа, оставшаяся равнодушной к участи княжеских солдат, злобно зашевелилась. Точно по дуплу пчелиному палкой треснули.

Матвея этого Обр совершенно не помнил. Со здешними он вроде не дрался. Похоже, на него хотели повесить чужой грех, но спорить он не стал. По сравнению с убийством стражников при исполнении это был сущий пустяк. Унылый горожанин все мямлил что-то, будто мочалку жевал. Наконец заткнулся и сел, но на его место тут же вылез городской старшина, и все началось сначала. Зажгли факелы, хотя луна светила достаточно ярко. Хорт немного переменил позу, почти облокотился на мужика, который держал его сзади. Теперь судьи долбили все вместе, как дятлы по весне, по очереди повторяя одно и то же.

– Виновен, виновен, виновен.

Потом толпа за границей красного светового круга завыла и заорала, судьи, потягиваясь и покряхтывая, стали подниматься.

Обр обрадовался, решив, что все закончилось, но тут ни с того ни с сего напомнил о себе охранник, на котором он почти висел последние пять минут. Отпихнув Хорта, усатый дядька ринулся на середину.

– Да вы че! – завопил он с глубоким, яростным возмущением. – Вы чего творите? Ему и пятнадцати нету!

– Есть уже, – обидевшись, проворчал Обр.

– Да вы поглядите на него. Это же ребенок! Старшему моему ровесник!

– Это государственный преступник! Кроме того, по поводу Хортов имеется личное распоряжение князя, – веско заметил капрал.

– Не возьму греха на душу, – выкрикнул усатый явно в последнем приступе отчаяния.

– Возьмешь, – глядя ему в глаза, жестко произнес городской старшина, – куда ты денешься.

* * *

– Пошли, – мрачно сказал усатый дядька и повлек Оберона Александра прочь от дуба к большому пятистенку, срубленному из исключительно толстых бревен. Хорт, скривившись, выдернул локоть из липких чужих рук и сам пошел по узкому коридору, который солдаты расчищали для него в грозно гудевшей толпе. Камнями пока не швыряли. Хоть в этом повезло. Правда, откуда-то из задних рядов прилетел ком конского навоза. Хорт даже делать ничего не стал. Просто немного замедлил шаг, слегка повел плечом, и навоз размазался по красному мундиру охранника. Пустячок, а приятно.

Красномундирник заругался, опустил пику, стараясь отряхнуться. Воспользовавшись этим, откуда-то вдруг вывернулась маленькая девочка. На взгляд Обра, лет четырех, не больше. Девочка на миг замерла перед Обероном, уставилась на него круглыми черными глазами и вдруг плюнула прямо под ноги. Чьи-то руки протянулись, утаскивая ее в толпу, откуда донесся отчаянный плач. И чего ей надо? Но размышлять об этом не было сил. Хорт так устал, что даже мысль о тесной камере уже не пугала. Дойти бы уж поскорее. Там, небось, лечь можно будет, а если повезет, и напиться дадут.

С огромным облегчением он шагнул в темную дверь, через первый порог перебрался благополучно, о второй все-таки запнулся, растянулся во весь рост и сразу решил, что вставать, пожалуй, не будет. Может, подумают, что он в обмороке и, наконец, оставят в покое. Не оставили. С двух сторон подхватили под микитки[8]8
  Под микитки – под ребра.


[Закрыть], с усталой руганью поволокли куда-то в темноту, подняли и с размаху усадили на жесткое. За спиной Обр ощутил бревенчатую стенку и тут же попытался сползти по ней, но и этого не позволили. Крепко взяли за плечо и плеснули в лицо ледяной водой. Хорт помотал головой, но глаз не открыл. Не смог. Очень жесткие пальцы надавили под челюстью. В невольно открывшийся рот тут же полилось нечто настолько забористое, что глаза не просто распахнулись, но и самым натуральным образом полезли на лоб.

Можжевеловка. Неразбавленная.

– Прах гнилой! – выплюнул Обр, судорожно глотая жгучую жидкость.

– О, говорить можешь, – с удовлетворением заметил бодрый капрал, который, низко склонившись, разглядывал побитую физиономию преступника в дрожащем свете единственной сальной свечки.

– Ты мне должен.

– За что? – выдохнул Хорт.

– За то, что не позволил прикончить тебя на месте.

Обр промолчал. Возразить было нечего.

– Два вопроса, – сказал капрал, жестко держа его взглядом, – только два, и можешь снова прикидываться нежной фиалкой. Ты меня понял?

Обр кивнул.

– Кто тебя прятал целый месяц? Где ты отлеживался?

– В лесу, – прохрипел Обр. Выдавать полоумную бабку он не собирался. Не хватало еще, чтоб ее, дуру, тоже в острог сунули.

– Врешь. Ты ранен был. Тяжело. До сих пор следы остались. Один в лесу ты бы подох.

– Ну не подох же.

– Не врет, – негромко заметили за спиной капрала. – Семерик сказывал, этот сам вроде зверя. Недаром его Волчьим Пастырем кличут.

– Ладно. Неважно, – капрал приблизил свое лицо к лицу Обра, близко заглянул в глаза. – Где золото Хортов? Отвечать. Не лгать.

– Нет никакого золота, – совершенно честно ответил Обр, – было да все вышло.

– Я же сказал – не лгать. Помни, ты мне должен.

– Нет золота, – повторил Хорт заплетающимся языком, – все, что было, Дед истратил. Порох, оружие, хорошие кони, наемники. Кабы не Семерик, мы бы вас еще весной отсюда выкинули.

Капрал помедлил, сверля Обра взглядом, поджал губы, соображая что-то.

– Оружие мы нашли. Это верно.

– С пристрастием допросить бы… – вмешался другой голос.

– Завтра успеем. Сейчас он все равно ни на что не годен.

Последнее обидное замечание слегка разогнало пьяный туман в усталой голове Хорта.

– Дядька Ольгерд… – начал он, – у него был… – и замолчал, старательно собирая в кучку глаза и мысли.

– Ну?! – рявкнул капрал, больно стиснув его плечо.

– У него был свой схрон, – поведал Обр, – собственный. Я подглядел… случайно…

– Где?

– Под восточной стеной ход раньше был. Теперь его почти завалило. Лаз в углу у конюшни. Через шестнадцать шагов по левую руку ниша, камнями заложена. Камни старые, а раствор свежий. И потолок в этом месте закопченный.

– Что там?

– Доля его с той большой лодьи[9]9
  Лодья – ладья в северных говорах.


[Закрыть], которую наши в позапрошлом году разбили.

Капрал поморщился. Дело с разбитой заморской лодьей, которую Хорты взяли, подплыв в тумане на трех рыбацких кочах[10]10
  Коч (кочь, коча) – собирательное название судов, на которых поморы ходили по северным морям.


[Закрыть], было громкое и для князя позорное.

– Золото, камешки, – продолжал Обр, – палаш дурацкий такой, тонкий очень, рубить по-настоящему нельзя, но зато рукоять и ножны все в серебре и светлых перлах.

– Шпага Койта, – выдохнул капрал и покосился назад на своих подчиненных.

– Только все это, небось, нашли уже, – задумчиво добавил Хорт, – вчера как раз за восточную стену принялись, я видел.

– Ага, – также задумчиво сказал капрал и отпустил плечо парня, позволив ему наконец сползти по стене и растянуться на чем-то весьма твердом, – ладно, дрыхни. Но смотри, ежели соврал, я тебя и на том свете достану.

Сказал и ушел, прихватив с собой свечку и двух солдат. Оставшись в полной темноте, Обр улыбнулся так широко и хищно, что любой матерый волчара помер бы от зависти. Оказывается, и от чистой правды может быть польза. Ольгердов схрон он описал предельно честно. Вот только забыл добавить, что Ольгерд – мастер на всякие пакостные ловушки. Та, что охраняла его добро, была особенно неприятной. Кто не задохнется и не утонет, потом всю жизнь будет благоухать как навозная куча по весне. Схрон-то точнехонько под конюшнями. А чистить их младшие Хорты ленились. Так что последние мысли, посетившие засыпающего седьмого сына Свена, были весьма утешительны, и спал он хорошо, крепко.