Текст книги "Слепая бабочка"

Купил ей букетик на платье и сладких орешков в коробочке с бантиком. Галантно прокатил на карусели, спросив прежде, куда ей хочется, на коня или в золотую карету. Конечно, Арлетта пожелала кататься в карете. Когда ещё представится такой случай.

Карета, должно быть, и вправду была если не золотая, то позолоченная, на ощупь вся в заковыристых завитушках. Сиденья, хоть и твёрдые, деревянные, качались мягко, а высаживая из кареты, ночной брат подал ей руку, ну прямо как принцессе.

Сводил послушать Петрушкино представление и рассказывал тихонько, как ловко скачут куклы-актёры. Арлетте показалось, что представление глупое, но народ почему-то смеялся. Покидал деревянные кольца и выиграл для Арлетты награду – стеклянные бусы.

Очень прекрасный получился день. Арлетта даже ужинать не пошла, чтоб его не портить. В трактире шум, в трактире гам, конец ярмарки, все пьяные, пахнет кислым пивом и чесноком. Вместо этого она забралась на крышу повозки и разложила свои сокровища: упоительно гладкие прохладные бусы, немножко липкую коробочку из-под орешков и букетик. Букетик подвял, но всё ещё пах фиалковой лесной прохладой. От лип тонко и нежно тянуло мёдом и зеленью. Зацвели сегодня. В густых шелестящих кронах ещё бродила утренняя песня. Арлетта слушала её, тихонько водила букетиком по лицу. Может, это и есть счастье, то самое, что предвещала птица-молния. Маленькое счастье для канатной плясуньи.

– Эй, канатная плясунья, чего сидишь, на свет не глядишь.

– Что-то поздно бродишь, тётенька. Торг давно кончился.

– Да вот, вижу – хорошая девушка, сидит-печалится. Отчего плясать не идёшь?

– Не хочу. Наплясалась уже.

– Тоже верно. Кому веселье, а нам работа. Давай-ка я тебе погадаю. За грошик. За так нельзя, а то не сбудется.

Арлетта прислушалась. Тётка-гадалка была одна. Ничего, кроме шороха юбок, не слышно. Мужчинами, то есть потом, чесноком и пивом, не пахло. Опять же она своя, из того бродячего народа, что кочует от ярмарки к ярмарке.

– Ты бы спустилась, – предложила гадалка, – а то у меня уже шея болит.

– Можно, – решила Арлетта, – эй, Фиделио.

– Гав?

Из-под повозки выполз Фиделио и уставился на чужую тётку одним сонным глазом. Арлетта надела бусы, чтоб не потерялись, спрыгнула с крыши и стала рядом с ворчащим псом.

– Хорошая собачка, – льстиво заметила гадалка.

– Не бойся, – заверила Арлетта, – он не кусается. – Помедлила и добавила: – Пока я́ не скажу. Как гадать будем?

– Как следует, – зачастила гадалка, – по руке.

Арлетта протянула руку, как положено, левую, от сердца. Гадалка приняла её, повертела, повздыхала.

– Темно здесь. Не видно уже ничего. Пойдём в шатёр, я тебе всю правду скажу. Что было, что будет, чем дело кончится, чем сердце успокоится.

Канатную плясунью цепко ухватили под локоток, потянули куда-то. Она взяла за ухо Фиделио и послушалась, пошла. Ей было немного совестно. Вот, тётка вечером ходит, клиентов ищет, значит, не заработала ничего. Из-за труппы Астлей не заработала. Всю публику они с ночным братом, должно быть, на себя отвлекли. Пусть хоть лишний грошик получит. Шатёр, она знала, совсем рядом. Днём то и дело доносился таинственный перезвон повешенных над входом медных пластинок на тонких верёвочках. Оказалось – сто пятьдесят шагов.

– Собачку снаружи оставь, – сказала гадалка.

– Он не останется. А останется – всех вокруг перекусает.

По лицу мазнуло грубое полотнище, прикрывавшее вход. В шатре было душно и пахло, как положено: горящими свечами и ароматной курительной смолкой. Был ещё какой-то слабый, немного неуместный запах. Неуместный, но чистый, приятный.

Гадалка снова взяла её руку, долго рассматривала, водила шершавым пальцем по раскрытой ладони, Арлетта ёжилась от щекотки, терпела, но, наконец, не выдержала.

– Ну, чего там? Хочу жениха красивого и, ясное дело, богатство немереное.

Гадалка замялась, закряхтела:

– Ох, девушка, жениха что-то не видать. Тут другое. Не знаю уж, как и сказать. Беда стоит у порога. Враг у тебя в доме, лютый враг.

Канатная плясунья хихикнула.

– Да ладно! Это ты деревенских клуш так пугай. У меня и дома-то никакого нет.

Но гадалка осталась серьёзной.

– Не в доме, так, значит, в семье. Рядом он, погубитель твой. Всегда рядом. Ты тех, с кем ездишь, хорошо знаешь?

Арлетта развеселилась окончательно.

– Ну, вот Фиделио я со щенят знаю. Фердинанда, коня нашего, тоже жеребёнком помню. Бенедикт – мой отец.

– А этот хромой молодец?

– А это…

«Прибился один, на дороге нашли», – хотела сказать девочка-неудача, и тут до неё дошло. Будто холодной водой облили. М-да. Как есть дура набитая.

– Это Альф, – твёрдо заявила она, – отцу брат, мне дядя. И он, это, не молодой вовсе. Просто выглядит так. Грим, причёска. Молодые публике больше нравятся.

– А нога у него отчего поранена?

– Не поранена, а поломана. Наша работа такая. С каната упал. Ну, тётенька, вот тебе грошик. Если про жениха ничего не скажешь, то я спать пойду. Устала нынче.

– Ой ли, – протянула гадалка, не выпуская её руки, – дядя ли?

– Ну. А кто? – Арлетта собралась с силами и принялась разыгрывать дурочку. – Я ж это, у него на руках выросла.

– Да ты ж слепенькая. Откуда тебе знать, кто рядом с тобой, дядя Альф или ещё кто?

– Как это?! – искренне удивилась Арлетта. – А по запаху? Голос ещё можно подделать, а запах у каждого свой.

– Всякое бывает, – замогильным голосом сказала гадалка, – про двоедушников слыхала?

– Чего?

– Того! Днём человек как человек, а ночью его вторая душа бродит, крови хочет, поживу себе ищет.

– Да ну тебя, тётенька. Я же шпильман. Всякие виды видала. В запрошлом году на Вествилдской ярмарке сама Бледную даму изображала.

– К несчастью, я ищу не театрального призрака.

Вот от кого пахло духами и мылом. Мужчина. Чужой. Из господ. Арлетта вырвала у гадалки руку, вцепилась в лохматую башку Фиделио. Ах, лукавая бабка. Заманила глупую плясунью.

– Что ты знаешь о двоедушниках и подселенцах? – мягко осведомился неизвестный.

– Ничего, господин, – канатная плясунья сделала маленький книксен и толкнула коленкой Фиделио. Мол, уходим отсюда, пока не поздно.

– Мы честный шпильман, ничего такого не знаем, налоги у нас заплачены и бумаги в порядке.

– Бумаги ваши мне без надобности. Видишь ли, милая, я экзорсист.

– Чего? – выпалила Арлетта. Вот теперь она испугалась. До остолбенения. Как жгли в Херцбурге того колдуна, она, ясное дело, не видела, но запах запомнила. То-то выговор у мужика. Прямо будто в Остзее очутилась. С остзейскими экзорсистами лучше дел не иметь. Никаких. Скажешь что-нибудь не так, ступишь неправильно, вздохнёшь не ко времени, и всё, потом до самой смерти будешь доказывать, что ты человек, а не ведьма, не мертвяк, не оборотень какой-нибудь. Скорой смерти. Скорой и ужасной.

– А как это экс… экз…? – спросила она и старательно захлопала ресницами. Дурочка я, дурочка сущеглупая, и взять с меня нечего.

– Охотник на злых духов, – разъяснил собеседник.

– Мы тут ни при чём, – быстро сказала Арлетта, – мы просто поём и пляшем, делаем разный трюк, а духов у нас никаких нету, ни злых, ни добрых. Я пойду, да?

– Да-да, – миролюбиво отозвался незнакомец, – видимо, я обознался. Кстати, какого цвета глаза у твоего… хм… дяди?

– А я не знаю, господин, я ведь почти с рождения слепая. Как кто выглядит, кто на кого похож – ничего этого не понимаю.

– Вот говоришь – не знаю, – вмешалась гадалка, – а ваш Альф, может, давно уж не Альф, а оборотень-двоедушник, и глаз у него жёлтый, совиный, а зрачок как у змеи.

А ведь верно. Своё лицо ей ночной брат так и не показал. Но Бенедикт… Он-то зрячий. Он бы сразу заметил неладное.

– Я видел ваше представление, – безмятежно продолжал свои речи незнакомец. – Какое счастье, что недуг не мешает тебе танцевать. Даже на канате.

Пахнуло жаром. Видимо, к лицу поднесли что-то горящее.

– Не врёт, – озадаченно пробормотала гадалка, – правда, слепая.

– Конечно, не вру, – по-настоящему обиделась Арлетта, – талант у меня такой. Колдовства в этом нету. Я с малых лет на канате плясать училась.

– Что ж. Весьма любопытный талант. А у дядюшки Альфа, видимо, талант к музыке и пению.

– А ещё он горящими факелами умеет жонглировать, – честным голоском наивного дитяти пропела Арлетта, – и на канате тоже, и на перше. Настоящий шпильман, природный.

– А лечить не умеет?

– Лечи-ить? Лечить у нас Бенедикт умеет. Лошадей хорошо лечит. Ну ещё вывихи там всякие, переломы.

– Так-с, – задумчиво протянул незнакомец, – а вдруг ты заблуждаешься? Если бы ты, как я, часто сталкивалась с могущественным злом, ты была бы осторожней. Тот, кого я ищу, может прятаться и в чужом теле. Но узнать его можно, ибо он способен легко управлять людьми. Внушать им любовь, или уважение, или страх.

Внушать… Песни эти… Толпу на ярмарке заворожил. Разбойникам на речном берегу глаза отвёл. У Волчих Вод шайку целую раскидал. Пусть и подростки, так ведь и он калека на костылях. Да подростки, бывает, и пострашней взрослых дерутся.

– Ну я не знаю… – прошептала Арлетта, совсем растерявшись. Ещё неизвестно, кто опасней. Приезжий экзорсист или этот вот… двоедушник. Она же чувствовала, что дело нечисто. Выходит, так оно и есть. Вот в чём его преступление. И брать живым поэтому велено. Сжечь хотят.

– Я вам помогу, – торжественно заявил экзорсист. – В конце концов это мой долг. Приведи его завтра сюда.

– Как это приведи… Лучше вы сами, господин.

– К нему не так просто подойти. Он почует меня. Почует и узнает. И он очень, очень силён.

– Сильнее вас?

– Может быть. Вот, возьми. Знаешь, что это такое?

В руку лёг тяжёлый холодный кругляш. Амулет против злых духов? Нет. Монета. Арлетта быстро прикусила ребристый край. Золото. Обвела пальцем выпуклый рисунок. Остзейский гульден.

– Вижу, знаешь, – усмехнулся господин, – скажи ему, что хочешь к гадалке, попроси проводить. Он же охотно ходит с тобой, я видел. Я хочу посмотреть на него вблизи. Заглянуть в глаза.

– И что будет?

– Если это просто шпильман по имени Альф, я дам тебе ещё гульден. За труды.

– Да ладно. За нашего Альфа никто и полкопейки не даст.

– За Альфа, конечно, не даст. А вот если это тот, кого я ищу, получишь четыреста гульденов.

– Что? – ахнула Арлетта.

– Четыреста гульденов, – терпеливо повторил незнакомец, – такова королевская награда за голову колдуна. Мне деньги не нужны. Я борюсь с нечистью бескорыстно. Так что по справедливости эти деньги будут твои. Только за то, что ты приведёшь его сюда.

– Ага, – кивнула Арлетта, сжимая монету. – Вообще-то, если Альфу сказать, что можно просто так золотой заработать, он и без меня бегом прибежит.

– Но тогда золотой достанется ему, – резонно заметил экзорсист, – делай, как я велю.

– Ладно. А теперь можно я пойду?

– Иди, дитя моё, иди.

– Фиделио, домой.

Арлетта пошла медленно, крепко вцепившись в собачий загривок, всё ещё не веря, что её выпустят. Но выпустили, никто не тронул. Удалось спокойно выйти на вольный воздух, в прелестно пахнущий липами вечер.

Примерно на полпути к повозке Фиделио вдруг зарычал, залаял басом. Послышался упругий удар, будто спрыгнули с небольшой высоты. Пёс рванулся вперёд и вырвался. Арлетта ахнула, едва не упала и не успела опомниться, как мимо, тяжело топая, промчался кто-то. Яростный лай заглушил все вечерние звуки. Плясунья изловчилась и всё-таки не промахнулась, вновь ухватила несущийся мимо яростный сгусток косматой шерсти, правда, на это раз за хвост. Протащив хозяйку по земле, Фиделио, наконец, унялся и заскулил, пытаясь объясниться. Но без его объяснений всё было ясно.

– В повозку влезли, да?

Фиделио снова зарычал.

В повозке всё было на своих местах. Оставив Фиделио на страже, Арлетта сейчас же нырнула за переднее колесо, ощупала тайник, драгоценную казну, которая сегодня пополнилась очень и очень солидно. Внутрь не полезла. Все запоры и тайные метки Бенедикта оказались на месте. На месте была и мелочь в мешочке, отложенная Бенедиктом на текущие расходы, и все прочие вещи.

– Ага, – сказала Арлетта, села на сундук и задумалась. – А ведь это не вор, слышь, Фиделио, не вор, а совсем даже наоборот. Обложили ночного брата. Улики ищут.

«Четыреста гульденов. За десять дней вдвое награду увеличили. С ума сойти. Ведь если к тем деньгам, что мы уже собрали, добавить эти четыреста, и на дом хватит, и на господскую карету, и на мебель останется. И ездить больше не придётся. Никуда. Никогда. Никаких тряских дорог, никакой грязи, никаких разбойников. Не придётся больше терпеть и мучиться. Конечно, шпильман вору первый друг, да только есть и иная мудрость. Своя рубашка ближе к телу. И всего-то надо – выдать опасного колдуна-двоедушника. Можно сказать, доброе дело сделать».

Шею холодило что-то. Нитка стеклянных бус. Арлетта осторожно сняла их, положила рядом, покатала по сундуку. Что-то холодно стало. Зябко.

В своём доме непременно надо такой порядок завести, чтоб всегда тепло было. Угля и дров чтобы вволю. Одежды накупить мягкой, свободной, и башмаки новые, обязательно на заказ, точно по ноге, чтоб нигде не давило, не тёрло. А по дому можно босиком ходить, постелить повсюду ковры, пушистые, тёплые, чтобы нога тонула. И занавески длинные, плотные, от пола до потолка, чтоб без сквозняков. А снаружи ставни устроить, чтоб уж наверняка никакого беспокойства. Ни от кого.

Раздался знакомый скрип костылей. Фиделио тявкнул и заколотил хвостом по полу.

– Арлетта? Спишь?

– Сплю, – отозвалась Арлетта и, как могла, бесшумно шмыгнула за занавеску. Ночной брат, он же колдун-двоедушник, завозился, влез в повозку, растянулся на полу. Звякнули стеклянные кругляшки.

– Что, бусы разонравились?

– Нет, – шепнула Арлетта.

– А чего? Обидел кто?

– Нет. Спать хочу.

– А… Ага… Та-ак.

– Что?

– Ничего. Спи, бабочка. Летние ночи коротки.

– Завтра утром к гадалке меня проводишь? Говорят, хорошая гадалка, правильная.

– Провожу. Почему бы нет.

Голос у него какой-то… Только что дразнился, насмешничал и вдруг… будто горькой полыни наелся.

Фиделио влез на постель, завозился, устраиваясь, лизнул хозяйку в щеку. Мол, спать давай, нечего тут. Но глупая хозяйка сидела на полу, привалившись спиной к койке, и упорно смотрела в темноту.

– Какие у тебя глаза?

Честное слово, не хотела она с ним говорить. Само сказалось.

– Какая разница? – устало удивился ночной брат. – Ну, голубые.

Тихий равнодушный ответ из дальних далей, заросших сухой полынью. Сказал и замолк. Даже дыхания не слышно. Молчит и молчит. Только Фиделио пыхтит над ухом.

– Кто ты? – ляпнула Арлетта.

– Ночной брат. А ещё оборотень, колдун, упырь и мертвец ходячий.

А про двоедушника ничего не сказал. Не слушай его. Не говори с ним. Заморочит, заколдует, помешает правильно думать. «Сам себе не поможешь, – говаривал Бенедикт, – никто тебе не поможет. Сам себя не любишь, никто тебя не полюбит». Настоящая удача выпадает раз в жизни. Надо хватать её, хватать за хвост, как Фиделио, пока не поздно. И тогда всё сбудется: дом, экипаж, хорошей еды вволю. Чего ещё человеку надо?

– Почему тебя ловят? Что ты сделал?

Вот длинный язык. Что ж тебе неймётся, канатная плясунья? Ведь решила уже. Правильно решила.

Ночной брат шевельнулся, помолчал, но всё же ответил:

– Спроси лучше, чего я не сделал.

– Чего ты не сделал?

– Не остался. Сбежал. Себя пожалел. Теперь и хотел бы вернуться, да нельзя.

– Почему?

– Будут пытать, а потом убьют.

– Почему убьют?

– Не знаю. Обещали наградить и отпустить.

– А на самом деле?

– Наградили. Отпустили. А потом засаду устроили.

Полынная горечь, степная жестокая жажда, безжалостно раздирающая сухой рот.

Хлопнуло полотно крыши. Зашелестела липа. Зазвенели медные пластинки над палаткой гадалки. Должно быть, перед ранним июньским восходом поднимался утренний ветер.

– Спишь? – шёпотом спросила Арлетта и услышала в ответ:

– Сплю.

– А ты… – начала было она и запнулась. Ну давай же, дуралей, колдуй, ворожи. Делай что-нибудь, чтоб я передумала. – Спой мне, – вырвалось у неё, – спой что-нибудь такое, за что в болотах топят и на костре жгут.

А он взял и ничего не ответил. Молчит, как пень. И ведь слышно, что не спит. Дышит неровно. Но молчит. Значит, так ему и надо. Потерпеть до завтра, завтра прямо с утра к гадалке, и дело с концом. Много денег и новая жизнь. Новая, счастливая, в которой можно сидеть за одним столом с важными господами, а плясать на балу– только для удовольствия. А лучше совсем не плясать.

– Гут нахт. Шла-афен. Спа-ать.

Повозка качнулась, принимая Бенедикта, трезвого, но сонного и ворчливого.

«Пёсья кровь!» – подумала Арлетта и бросилась, как в слепой прыжок без плаща и страховки.

– Некогда спать! Запрягать надо.

«Ой! Куда ж это меня несёт?! Зачем?! Зачем?! Зачем?!!»

– Чё, сей минут? А дньём нельзя-а-а?

– Сейчас! – Арлетта налетела на вялого Бенедикта, зашептала торопливо, на ходу соображая, как убедить его быстро и надёжно, – вечером к нам влезли, обшарили тут всё.

Бенедикт тут же проснулся и задал самый важный вопрос:

– Деньги?

– Не нашли. Поехали, пока чего похуже не случилось.

– Верно. Апсольман. Петит клеве гёл. Уи, я пошёл за лошадь.

А ночной брат всё молчал. Ничего не сказал, ни за, ни против. Но упряжь разобрал живо и запрягать помог.

Городской стены с воротами в Чернопенье не было. Так что развернулись по сырому лугу, мягко покачиваясь, выбрались на дорогу. Покатили потихоньку. Фердинанд хорошо отдохнул, шёл бодро. Фиделио высунул морду, с удовольствием принюхивался к свежим дорожным запахам. Арлетта взобралась на постель, пнула его, чтоб потеснился, уткнулась лицом в собачью шерсть и заплакала. Представила все будущие лиги, мили и вёрсты, все часы и дни бесконечной работы. Лизнула старую мозоль от шеста и заплакала ещё пуще. Так бы и плакала до самого Верховца, если б не бешеный, настигающий стук копыт.

Глава 14

– Стойте! Тпру! Стоять!

«Ну вот, – шмыгнув носом, подумала Арлетта, – сделала глупость – получай. Теперь не только награду не дадут, но ещё и в сообщники запишут».

Слабая надежда, что, может, это простые разбойники, быстро увяла. Всадники, плотным кольцом окружившие повозку, бренчали и звякали, как воз с медной посудой. Кирасы, наколенники, солдатские шпоры и куча всякого оружия. Стражники или солдаты. Много. Больше десятка. Гораздо больше. Неужто целую армию за ночным братом послали? Ну да, так и есть.

– Вы фигляры, что в Чернопенье представляли?

– Уи, – выдохнул Бенедикт, и Арлетта поняла, что он сильно напуган.

– Там многие представляли, – нахально, с растяжечкой, сказал ночной брат. Этот будет драться. Драться, пока не убьют.

«Ни за что не вылезу, – упрямо подумала канатная плясунья, – буду сидеть тут, и пусть они там хоть все друг друга поубивают».

– Эти? – спросил некий солидный, весьма уверенный голос.

– Вроде эти, – подобострастно доложил другой голос, менее солидный.

– С ними ещё девка была, – добавил третий.

«Надо бы спрятаться», – встрепенулась Арлетта. Но тут Фиделио, смекнувший, наконец, что любимой хозяйке грозит опасность, высунул лохматую башку из-под полотнища задней стенки и выдал своё коронное «р-р-р-гав!». Увиденное снаружи псу не понравилось, и он залаял, как в бочку заколотил, часто и громко.

– Сидеть! – вскрикнула канатная плясунья, но поздно.

Раздался треск рвущейся ткани, пахнуло ветром и пылью, и её выдернули из повозки, с маху усадили в чужое седло. Арлетта завизжала как можно противней и попыталась заехать нахалу локтем по кадыку. Промахнулась, но попала по носу. Крепко попала. Руки, державшие её, разжались. Зато челюсти выскочившего из повозки Фиделио, должно быть, сомкнулись на чём-то живом и чувствительном. Не то на коне, не то на человеке. Хотя кони таких слов не употребляют.

Соскользнув с лошади, Арлетта приземлилась на все четыре. Всё вокруг содрогалось от ударов копыт. Понимая, что сейчас её неминуемо растопчут, она наудачу метнулась вперёд и, вот повезло, наткнулась на колесо повозки. Недолго думая, нырнула прямо под облепленное свежей грязью днище, и живо пробралась вперёд, к козлам. К Бенедикту и к нему, к этому… из-за которого все неприятности. Этот и втащил её наверх, запихнул в повозку.

Фиделио разорялся, не переставая. Должно быть, вознамерился перекусать весь отряд.

– Ко мне! – крикнула Арлетта, опасаясь, что его затопчут или зарубят. Но вредный пёс, ясное дело, не послушался.

– О, вот и девка! – обрадовался кто-то.

– Что-то она неказистая какая-то, – хмыкнули совсем рядом.

Запахло потом и кожей, словно кто-то перегнулся с седла, стараясь разглядеть девицу поближе.

– Не пугайт её, – привычно затянул Бенедикт, – она есть ребьёнок ещё. Сущеглупая, ничего не понимает.

– Уберите собаку, – рявкнул начальственный голос.

– Место! – негромко сказал ночной брат.

И стало тихо. Фиделио, предатель, мгновенно унялся, забился под брюхо невозмутимого Фердинанда, жалобно заскулил. Как же, обидели бедную собачку. Опять помешали веселиться.

– Поедете с нами.

– За что, господин? – попытался сопротивляться Бенедикт, ничего не знавший об экзорсисте. – Мы честный шпильман, поём и пляшем, делаем разный трюк…

– Поговори у меня ещё!

Хрясь! Взвыл Фиделио. Обиженно и недоуменно заржал Фердинанд, которому ни с того ни с сего досталось плёткой.

– Пшёл!

И зажатая со всех сторон вооружёнными всадниками повозка покатила вперёд. Трясло так, будто они едут вообще без дороги, прямо по чистому полю. Арлетта забилась за спину Бенедикта, крепко держала его за пояс. Туда же забрался Фиделио, с которым очень хотел поквитаться покусанный и вдобавок побитый Арлеттой всадник.

– Не тронь, – вежливо посоветовал ночной брат, – собачка учёная, дорогая. Полжизни расплачиваться будешь.

И покусанный отчего-то заткнулся. Ни воплей, ни ругани, как отрезало.

Дальше ехали с лязгом, шумом и грохотом. Арлетта с детства ненавидела этот звук. Грозный топот множества лошадей, от которого дрожит земля и, кажется, гудит сам воздух. После такого как раз и начинались пожары, торопливое ночное бегство, голод и мор.

В общем, весело ехали. Перебрасывались шутками, радостно гоготали. Впереди кто-то всё норовил затянуть песню. Шутки и песни были до того вольные, что Арлетта снова с надеждой подумала о разбойниках. Но старшего они слушались, как солдаты. И команды он бросал, точно в армии. Резко, коротко, зная, что подчинятся. Каждый приказ непременно повторяли по всей колонне.

Вот пронеслось: «Стой! Сомкнись! В колонну по два!»

– Что? – шёпотом спросила Арлетта.

– Плохо, – буркнул Бенедикт. – Мост. Замок. Я думай, мы есть арестант.

– Похоже на то, – протянул ночной брат, – это Хольмберг. Все Хольмы погибли, новый король отдал его барону Хемницу. Штандарт над воротами, значит, барон здесь.

– Merde!

– Погоди причитать. Может, ещё выкрутимся.

Арлетта точно знала: ни за что не выкрутятся. Но помалкивала. Теперь уже никакими разговорами не поможешь.

Раздался гулкий стук копыт по сухому дереву. Фердинанд потянулся вместе со всеми. Колёса повозки загрохотали по доскам моста. Лязгнула сзади опущенная решётка. Грохнули, закрываясь, ворота. Всадники спешивались, уводили коней. Грохот метался по двору, отражаясь от стен.

– Налево! Налево заворачивай! – завопили над самым ухом. Повозка затряслась по брусчатке. Хорошей, ровной, без выбоин.

– Стой!

Но умный Фердинанд уже и сам остановился. Пахло конюшней. Шум и грохот остались сзади. Зато отчётливо слышался душераздирающий визг. «Свиней режут, – подумала Арлетта, – или пытают кого?»

– Оу, бон суар, шевалье Бенедикт.

– Бон суар, – не слишком приветливо отозвался Бенедикт, – вижу, тебя ещё не сожгли.

Фряжский у него был такой же корявый, как и все прочие наречия.

Зато Арлетта оживилась, рискнула высунуться из-за плеча Бенедикта, радостно залепетала, тоже по-фряжски:

– Бон суар, дядюшка Макс. А что вы тут делаете?

– Полагаю, то же, что и вы, – с достоинством ответствовал Магистр Максимилиан, Великий Маг, маэстро иллюзий и престидижитаций. Что всё это значит, Арлетта не знала, но звучало красиво. Публике нравилось.

– Вы же на свадьбу прибыли?

– На свадьбу? – тупенько переспросил Бенедикт.

– А ты полагал, здесь похороны? Сиятельная госпожа Катаржина, дочь князя Светинского, выходит за наследника Хемница. А ты заставил говорить о себе. Певец у тебя какой-то необыкновенный, плясунья каких свет не видывал. Это я о тебе, сердечко моё. Не забыла ещё старого Макса? Помнишь, как мы вместе скитались?

– Как можно, дядюшка Макс! Вы же такой! Незабываемый!

– А отчего солдат так много? – задумчиво спросил ночной брат. На фряжском спросил, небрежно так, будто на родном.

– То высокая политика, – значительно протянул Макс. – На свадьбу все вассалы Хемница явились. А нынче сам Светинский прибыл с малым войском. Это он вас привёз? Должно быть, в качестве подарка, невесту порадовать.

– Зачем мы ему? – Бенедикт упорно не желал верить в лучшее.

– О, земная слава! Опасная вещь. Сам вас не видел, так люди порассказали. Много ли заработал в Чернопенье?

Бенедикт фыркнул, находя подобное любопытство неуместным и вообще бестактным.

– Ну, пойдём, пойдём, – рассмеялся Макс, – я тебе всё покажу. Куда коня поставить, где поесть раздобыть. Тут ещё Лотариус со своими флейтами и виолами. Какая же свадьба без музыкантов. Я с ними сговорился. За малую толику и тебе подыграют.

Свадьба. И никаких злобных экзорсистов. Арлетта почувствовала, как расслабляются плечи, исчезает из спины тонкий стержень боли. Выступить, стало быть, пригласили. Свадьба. Гостей развлекать надо. А с развлечениями в провинции ох как туго.

Магический Макс, магистр не пойми чего, всегда тараторил, как сорока. И как ему только удаётся казаться грозным волшебником? В детстве она частенько сиживала у него на коленях, таскала за пышную, не привязную, а самую настоящую бороду. Волосы у него были смешные, закрученные как пружинки, торчащие во все стороны. Если постараться, между бородой и волосами удавалось нащупать крепкий курносый нос. Впрочем, во время занятий магией на волосы нахлобучивался высокий колпак, а на натуральный нос лепился восковой, длинный и крючковатый.

Бенедикт, кряхтя, слез с козел и ушёл с Максом. Фиделио преданно увязался за ними в надежде где-нибудь что-нибудь урвать. Пахло тут, по его мнению, просто упоительно. Фердинанд намекающе фыркнул. Мол, распрягай, приехали. Арлетта устало всхлипнула. Кажется, пока обошлось. Хотя этот экзорсист может и сюда за ними последовать. А может и не последовать. Теперь по их следам целое войско прошло. Да и замок этот далеко от главной дороги.

Ох, и чему ты, дура, радуешься. Себе же хуже сделала. Как всегда.

Нежно запахло лесными травами. Шеи коснулись чужие руки, звякнули, ложась на место, холодные бусы.

– Вот, – сказал ночной брат, – а то потеряешь, снова плакать будешь.

Ишь, развеселился. Прямо расцвёл, как сорняк в огороде.

– Шпильманы не плачут, – строптиво отрезала Арлетта.

– Конечно, – согласился ночной брат и провёл пальцем по её замурзанной щеке.

Арлетта вывернулась.

– Ты! Не смей надо мной смеяться.

– Разве я смеюсь?

– Улыбаешься. Я точно знаю.

– Как же тут не улыбаться, когда ты на дворовую кошку похожа. Такая же замурзанная. Пошли к колодцу.

– Отстань!

– Пошли-пошли. В таком виде работать нельзя. Публика напугается.

Арлетта знала, что он прав. Грязь, собранная под телегой, свисала с волос сухими сосульками, стягивала кожу на лице и руках. Ладно. Дело прежде всего. Публику, тем паче знатную, пугать не следует.

Прихватив ведро, пошли к колодцу, как-то уворачиваясь от снующей во все стороны челяди, солдат и всадников. Одна Арлетта ни за что бы не справилась. Ночной брат обнял её за плечи, опёрся как на второй костыль, шёл тяжело, но при этом умудрялся никого не толкнуть и ни во что не врезаться.

– Отчего у тебя нога не заживает? – подозрительно спросила Арлетта, усмотревшая в таком способе передвижения просто желание пообжиматься.

– Не знаю. А ведь и верно… Три недели прошло. Пора бы уж костыли бросать. Только не выходит почему-то.

Это прозвучало так растерянно и печально, что Арлетта устыдилась.

– Потому что ты не шпильман, – нашла она понятное объяснение. – Бенедикт давно бы уже бегал.

– Ага. Жаль, что я не Бенедикт.

Плеск воды и скрип колодезного ворота доносились оттуда же, откуда тянуло до тошноты густыми запахами жареного мяса, острых соусов и солдатской похлёбки. Но ночной брат вдруг остановился. Прямо как охотничий пёс сделал стойку на шорох женской юбки.

– Ну, чего стал?! – не слишком любезно рявкнула хозяйка юбки.

– Простите, добрая госпожа, загляделся.

– Ишь, загляделся он. Глядел бы лучше, куда прёшь.

– Ещё раз прошу прощения, госпожа. Впрочем, скорее, это ваша вина. Нельзя быть столь прелестной.

– Гы! Рыжий нахал! Откуда ты такой выскочил?!

– О, из чужих краёв. Милосердная судьба привела меня сюда, чтобы я встретил вас.

– Гы!

И пошло, и понеслось. Голос бархатный, мягкий. Слова сплетает как хитрую паутину. Местная девица сначала билась в словесных сетях, но вскоре лишь тихо жужжала, как большая жирная муха. Арлетта, которой некуда было деться, слушала всё это, медленно наливаясь злостью. Хотела было пнуть не в меру любезного ночного брата, но, как всегда, промахнулась.

– Конечно, мы всего лишь жалкие фигляры, – продолжал разливаться он, – представление будет вечером.

– Ага. Нам позволили прийти поглядеть. Только я, верно, не пойду. У меня уже ноги гудят. Совсем с этой свадьбой все ума решились. Бегаем как бешеные мыши.

– Жаль. Представление занятное. Это вот племянница моя. На канате пляшет. Только, глупый ребёнок, так в дороге перемазалась, людям показаться стыдно.

– Хм, – сказала девица, видимо разглядывая Арлетту.

Арлетта сдерживалась из последних сил. Даже кулаки стиснула. Нельзя орать. И в рожу никому вцепляться нельзя. В любой сваре всегда шпильманы виноваты.

– Ладно, – решилась девица, – идём со мной. Сведу твою племянницу в прачечную. С утра стирали, так, может, тёплая вода ещё осталась.

– Премного благодарен. С детьми всегда столько хлопот. Ой!

На этот раз Арлетта ткнула большим пальцем под рёбра и не промахнулась. Болезненный вопль ночного брата местная девица поняла по-своему.

– Э… Ты от природы хромой – безногий или как?

– С каната сорвался. Лекаря говорят, со временем пройдёт.

– Бе-едненький.

Вот как он это делает? Ну как? Ведь как смерть страшный. Веснушки, лишай, бородавки… Всё, что Бенедикт щедрой рукой на него налепил. Да ещё и хромой. Да ещё и презренный шпильман, с которым не только говорить, рядом стоять зазорно. А она воркует как голубица. Колдун, упырь, двоедушник. Или девица попалась какая-нибудь совсем завалящая.

На этой утешительной мысли они добрели, наконец, до прачечной, насквозь пропахшей щёлоком и сырой мыльной грязью. Верховодила там горластая бабка, которая, к счастью, оказалась жалостливой. Ах, бедненькая, ах, слепенькая, ах, худенькая какая, в чём душа… А спина-то, спина, ну прямо доска стиральная, все рёбра наперечёт. Арлетта всё терпела, втянув голову в плечи. Воды бы ведро, да, может, обмылок какой. Хотя на её бестолковые кудри ведра мало. И тут случилась маленькая удача. Или колдун проклятый наворожил. Самого его живо выставили наружу, а Арлетту раздели и сунули в огромное каменное корыто, на дне которого ещё плескалась вода, не то чтобы горячая, но и не ледяная, как в колодце. В тёплой воде Арлетта не мылась с детства, со времён мамы Катерины.