Текст книги "Слепая бабочка"

Здешняя бабка подошла к делу отмывания «глупого ребёнка», как к стирке. При этом почему-то решила, что слепая девчонка до того беспомощна, что и помыться сама не может. С Арлетты живо содрали все слои новой и старой грязи, только что на стиральной доске не тёрли и щёлоком не поливали. Собравшиеся тётки всё причитали по поводу худобы, ссадин, натёртой поясницы, торчащих рёбер и синяков. Откуда взялись синяки, Арлетта не помнила. Мало ли что бывает в дороге. Но причитания, чужие руки, чужие взгляды – всё вытерпела ради дела. Наконец, вырвавшись из могучих рук прачек, обтёрлась нижней рубашкой, да её же и нацепила на себя. На теле высохнет. Слегка поморщилась от запаха, но другой рубахи у неё не было. Юбку и кофту тоже пришлось натянуть грязные. Нельзя же ожидать, чтобы благородные прачки господина Хемница стирали одежду какого-то шпильмана. И так доброту проявили неимоверную, так что Арлетта униженно поблагодарила и сама нашла дорогу к двери, пошла на голос ночного брата, который всё это время проворковал с новой знакомой. Небось и свидание ей успел назначить. С него станется.

– Про что же представление будет? – допытывалась та, зазывно хихикая.

– Про то, – решительно влезла в разговор Арлетта, – поём и пляшем. Делаем разный трюк. Пошли отсюда.

И он послушался. Чужой девице больше ни полслова не сказал, хотя, может, подмигнул или улыбнулся, кто его знает.

– До повозки доберёмся, платье мне отдашь, я вычищу. Негоже по замку в таком виде ходить.

Арлетта споткнулась и едва не упала, утащив за собой и ночного брата. Ну ничего себе.

– Ты?! Зачем? – фыркнула она. – Зачем ты меня обхаживаешь? Боишься, что выдам?

– Нет.

Уверенно так сказал, наглец, спокойно, будто иначе и быть не может.

– А зря, – решила уколоть его Арлетта. – За тебя уже четыреста золотых дают. За неделю награду удвоили. Нам деньги нужны.

А он засмеялся и прижал её к себе гораздо сильнее, чем требовалось для опоры. И вывернуться нельзя. Упадёт, потом поднимай его. Вор! Вор и колдун!

– Снова и опьять, – ворчал Бенедикт, – всьякий раз тебья умолять. Вначале публикум в зале развлекать надо.

– Петь не буду.

– Красивый зал, благородных дам якобьи сельёдок в бочке. Отчего же не пьеть?

– Во-во, – мрачно отозвался ночной брат. – Благородные дамы и кавалеры. Я там узнал кое-кого. Значит, и они меня узнать могут, не в лицо, так по голосу.

– М-да, – смирился Бенедикт, – кто тебья однажды слышал, тот не забудет. Но сыграешь?

– Зачем? Тут музыканты получше меня найдутся.

– Почему в зале? – спросила Арлетта, сообразившая, что ей пытаются навязать лишнюю работу. – Канат над двором повесили, и будет с них.

– Затем, что господа пожелали развлечься во время пира. А канат роскошно повесили. Манифик! Как надлежит, от башни к башне. Дамы с галереи глядеть будут, кавалеры из окон, челядь снизу, со двора. Сам работать буду, чтоб уж без ошибок. Хорошие деньги обещали.

– А в зале что?

– Поломаешься. Шары покидаем. Спляшешь. Я думал, он споёт.

– Нет.

– Я есть понял. Но если нам меньше заплатьят, с тебья спрошу. А ты, Арлетт, Максу будешь ассистент. Помнишь, как раньше?

– Ага.

Шпильманы и музыканты собрались в укромном уголке между крепостной стеной и задней стенкой конюшни, который удачно отгородили повозкой. Здесь было тихо, спокойно. Под ногами поскрипывала жёсткая, но живая травка, и даже каким-то чудом проникали тёплые лучи предвечернего солнышка. На травке все и расселись. Лишь Арлетта, единственная дама в компании, королевой восседала на козлах.

Музыканты, которые околачивались в замке уже неделю и вполне освоились, проникли на поварню и, пользуясь всеобщей суетой, раздобыли еды деликатной, господской. Прихватили и вина, но шпильманы к нему не прикоснулись.

– После работы, – отрезал Бенедикт.

Арлетта решила, что петушиные гребешки под острым соусом – ерунда. Вроде съел что-то, а в желудке пусто. Куда лучше просто кусок жирной курицы, который ей достался однажды на деревенской свадьбе. Но бланманже понравилось. Всякий знает: сладкое значит вкусное.

– Не наедайся, – бурчал Бенедикт, – работать не сможешь. Опозоримся при гран персон. Взашей выставят. Да ещё этот пьеть не желать.

– Оу, ты поёшь? – с сомнением в голосе протянул Лотариус, концертмейстер и первая виола.

– Может, ещё и играешь? – оживились почуявшие соперника музыканты.

– Не пою, – отрезал ночной брат, – и не играю. На арфе бренчу маленько.

– Да ты не огорчайся, – смягчился Лотариус, – не всякий родится лабухом.

– И не всякому довелось учиться у великого Эбельтофа, – снисходительно добавил кто-то из труппы.

– Какой там Эбельтоф, – отмахнулся ночной брат, – я даже нот не знаю.

– Ничего, – Лотариус боялся конкурентов, но готов был покровительствовать бедным презренным шпильманам, – возьмём тебя на галерею, подыграешь. Бенедикт небось к тебе привык. Высокой музыки не понимает.

Бенедикт фыркнул, а Арлетта задумалась. Умеет же этот ночной брат всем нравиться. Пять минут поговорит с человеком и вертит им как хочет. Точно, двоедушник, коварный оборотень.

Долгого отдыха не получилось. Пришлось прямо тут, на травке, репетировать с великолепным Максом. Тот всё сокрушался, что Арлетта выросла и не может исчезать в таинственном ящике так легко, как раньше. Но ничего, справились. Арлетта сосчитала все шаги, все жесты запомнила. Хорошо бы научиться делать все сложные телодвижения быстро, не думая, но на это уже не было времени. В благодарность Макс отдал ей широкий шёлковый шарф, прощальный дар некой поклонницы, помог соорудить из него новую юбку взамен загубленной старой. Арлетта не очень обрадовалась. Старая, Катеринина юбка, была привычней, приятней. Но Макс заверил, что для замка она уже не годится.

В замковой зале пахло пряной господской едой, фряжским вином и притираниями. Виолы и флейты слышались откуда-то сверху. Ребята Лотариуса наяривали вовсю, но не могли заглушить стук приборов, шарканье метавшихся с подносами слуг и громкий говор. Под ногами слегка скользил гладкий холодный пол, шероховатости на стыках между каменными плитами были почти незаметны. Внезапно Арлетте стало неловко. Плясать босиком на таком полу перед всеми этими душистыми пышными дамами… И трико старое, сто раз штопаное-перештопаное. Хорошо, что юбчонка новая. Давненько они в замках не работали.

Все сомнения прервал Бенедикт.

– Главный стол там, – прошептал он, разворачивая её в нужную сторону, – там хозяин, жених и невеста. Сорок шагов. Комплименты, поклоны – всё туда. Прочие столы в два ряда по бокам. Между крайними – двадцать шагов. Места хватит. Работаем как обычно. Потолки высокие. Могли бы и перш взять.

– А твоя рана? – вполголоса возразила Арлетта, знавшая, что за собственным шумом почтеннейшая публика её всё равно не услышит, – перш ты сейчас не удержишь.

– Довольно болтать. Allez.

Арлетта вздохнула, расправила непривычную пышную юбку и стала считать. Раз-два-три – четыре переворота вперёд, поклон, комплимент. И всё пошло своим чередом. Она крутила свои финты, взбиралась на плечи Бенедикта, бросала шарики. Почтеннейшая публика продолжала беседовать, жевать и стучать посудой, но это нисколько не мешало. Немного мешала музыка. Лотариус и его люди номер не знали и подавали не в такт. Ну, где же ты, двоедушник – Божеское наказание, где твоя арфа? И арфа послушалась, вступила. Вкрадчиво, негромко, лёгким прозрачным аккордом, но как-то так получилось, что через минуту весь оркестр поплёлся за ней, как стадо тупых баранов за умным козлом, а потом и зашагал, бодро чеканя шаг, как рота лихих гвардейцев.

– Импосибль, – хмыкнул Бенедикт, – ишь чего вытворяет. Лотариус его прикончит. Без соли съест. Пляши. Пляши одна, как в Чернопенье.

Ну отчего же не сплясать. Пол ровный, места много и дождик сверху не капает. Раз-два-три. Глиссе налево – глиссе направо – батман – пируэт. Спину прямо, подбородок держать. «Будь дамой, – сказала арфа. – Юной влюблённой дамой в прекрасном длинном платье. Длинном, как долгий прозрачный сон, прозрачном, как подсвеченный солнцем туман. Иди ко мне, – сказала арфа, – я жду тебя. Жду на другом конце высокого зала, полного света звёзд и сияющего тумана. Иди ко мне. Иди по звёздам. Я жду. Я дождусь». И Арлетта шла, скользила, летела, пока не оборвалась музыка.

Болтать и жевать они перестали. Должно быть, перестали давно. В наставшей тишине Арлетта застыла посреди зала и чувствовала, как все смотрят на неё. Подумала, ухватила подол новой юбки и сделала глубокий основательный реверанс.

Рядом оказался Бенедикт и живо повёл её прочь. Послышался торопливый шорох. Набежавшая служанка зашептала что-то, привстав на цыпочки.

– Никак невозможно, – отвечал Бенедикт, обращаясь вроде бы к ней, но так, чтобы благородные господа слышали. Самому шпильману с господами без крайней нужды заговаривать не следует.

– Прощенья просим. Не в голосе он. Простуда. – И потише добавил нечто про жару и холодное пиво.

Служанка хихикнула и убежала, а Арлетта вздохнула с облегчением. Петь проклятого колдуна не заставят. Однако что же это было? Он как будто в любви объяснился? Вот так, при всех важных господах… И кому? Ей, Арлетте, канатной плясунье в старом, до дыр протёртом трико. Чушь какая.

Но долго думать ей не позволили. Пришлось помогать Великому Магистру. Арлетта честно влезала в ящики, съёживаясь за перегородкой, появлялась и исчезала за зеркальной ширмой. Макс ловко направлял её, и всё шло своим чередом.

– За что тебя люблю, – прошептал он, втыкая шпаги в плоский ящик, из которого торчала улыбающаяся голова Арлетты, – так это за выдержку. Публика блестящая, половина из высшей знати, а тебе хоть бы что.

– Так я их не вижу, – хмыкнула Арлетта, выскальзывая из ящика и изображая общий поклон с комплиментом, – мне что принцы, что нищие – никакой разницы. Пусть хоть сам король там сидит.

– Там сидит сам барон Хемниц. В доспехах и при полном параде.

– А невеста в чём? – успела спросить Арлетта, балансируя на острие меча, который упирался ей точнёхонько в грудь. Тело параллельно земле, глаза красиво закрыты. По правде говоря, не такой уж он был и острый, этот меч, да и под трико кое-что подсунуто. Но публике об этом знать не обязательно. Смотрите и любуйтесь: чудеса престидижитации. Летающая сомнамбула.

– Платье блондовое на атласном чехле, – честно принялся описывать Великолепный Макс, не забывая делать пассы, – юбка украшена воланами, также и декольте, и рукава по моде в три четверти. Только никакие воланы ей не помогут. Разве что шлем с забралом. Но жених доволен, сияет как медный грош.

Арлетта не удержалась, фыркнула.

– А чего же он сияет?

– Выгодный брак. Я же говорил, высокая политика.

– Ага, политика. То и дело про неё слышу.

– Легкомысленная ты особа, – прошептал Макс, торопливо и низко кланяясь, – это ж союз против короля. Не будет нам удачи в этой стране.

– Почему?

– А потому, безголовая девица, что мира не будет.

Настало время лезть на канат. Наверху было хорошо. Тихо. Прохладно. Далеко от тяжких густых запахов замкового двора. Натянутый канат лёг под ноги привычной ровной дорогой. И можно было, наконец, подумать. Хитрый двоедушник со своей арфой сказал ей что-то или не сказал? И зачем сказал? И правда ли это? Должно быть, всё врёт. Разве можно верить двоедушнику и ночному брату? Кто ж поверит его лукавой арфе! Арлетта засмеялась и пробежала по канату просто так, для удовольствия. Потом, конечно, проделала всё, что положено: прошлась с завязанными глазами, шарики покидала, сплясала под визгливые звуки виолы. Арфа почему-то молчала. Неподалёку, должно быть на высокой замковой галерее, деликатно охали и ахали восхищённые дамы. Мужчины, выражая свой восторг, сдержанно аплодировали затянутыми в перчатки руками. Зато снизу со двора доносились свист и радостные вопли. Простая публика развлекалась вовсю.

Прыжок и полёт вызвали общий крик. Бенедикт поймал её отчётливо, точно, хотя и не удержался от стона. Рана всё-таки болела.

– Гран успех, – сказал он, – придьётся повторить.

– Так ведь ночь уже.

Арлетта чувствовала, что приятная вечерняя прохлада медленно, но верно превращается в ночной холод.

– Сейчас зажгут факелы. Вот если бы ты ещё научилась факелами жонглировать…

– И огонь глотать, – пробормотала Арлетта.

Горящих факелов она боялась. Когда-то пыталась научиться бросать – Бенедикт очень настаивал. Уронила, сильно обожглась, три недели не могла работать.

Но сегодня Бенедикт был не склонен потакать её страхам. На верхней площадке просто без разговоров сунул-таки в руки два тихо потрескивающих факела.

– Пляшешь с этим. И подольше. Пусть они чувствуют, что не зря деньги платьят.

Плясать Арлетта не стала. Просто прошлась туда-сюда, сделала несколько па, стараясь держать горящие просмолённые деревяшки как можно дальше от шёлковых крыльев. Наконец трещащая и шипящая дрянь потухла. Арлетта с облегчением уронила её, отсчитала шаги, натянула растяжки, прыгнула.

Что-то ударило в левое крыло. Треснула рвущаяся ткань. Канатную плясунью закрутило, повело в сторону.

– А-ах! – дружно выдали дождавшиеся падения зрители.

Руки встретились с руками Бенедикта. Жёстко, будто в клещи попали. Наверное, раскачался на лестнице и, как всегда, подоспел вовремя. Не дал упасть.

– Ой, – сказала Арлетта.

– Холера ясна! – сказал Бенедикт. – Вниз! Быстро!

Глава 15

Арлетта соскользнула вниз, почти не касаясь ступеней. Шёлковые крылья испуганно трепетали за спиной. Что-то было неправильно. Что-то мешало. Оказавшись на земле, она протянула руку и нащупала это, грубое, шершавое, совсем лишнее. В проволочном каркасе левого крыла застрял острый холодный стержень. Что-то было привязано к нему. Трижды обёрнутый суровой ниткой шуршащий кусок бумаги.

Вокруг топали и кричали. С лестницы спрыгнул Бенедикт и принялся торопливо стаскивать с неё крылья. Руки у него тряслись, растяжки выскальзывали из непослушных пальцев.

– Что случилось? – пискнула Арлетта, но никакого ответа не получила.

Совсем рядом послышались решительные шаги. Лязгнула проволока, за крыло рванули так, что Арлетта отлетела в сторону. Кругом топтались чужие ноги, звенели рыцарские шпоры, но она всё равно расслышала шорох разворачиваемой бумаги. Затем бумагу с треском порвали, скомкали и отбросили. Быстро заговорили по-фряжски, Арлетта почти ничего не поняла, лишь слово «беланрунг» тяжко рухнуло на камни двора. Страшное слово. Арлетта знала: «беланрунг» значит «осада замка». Осада. Голод. Жажда. Пожары от обстрелов. И неизменный спутник всяких бедствий – чёрный мор, от которого нет спасения. Два месяца семейство Астлей высидело в мятежном Хорне, осаждённом войсками императора Чарлониуса. Фердинанду тогда повезло. Оставили коняшку на лесном хуторе, который отчего-то даже не разорили.

А в Хорне уже к концу первого месяца всех лошадей поели. Да-а…

– На стены! К оружию!

Отчаянно надрывался рожок, играл боевую тревогу. Завизжала женщина, попыталась было причитать, но её быстро заткнули. К Арлетте прорвался, наконец, Бенедикт и молча потащил прочь, в облюбованный ими тихий угол за конюшней. Рядом семенил неизвестно откуда возникший Максимилиан и возмущался на своём картавом неразборчивом фряжском:

– Импосибль! Игноранс! Ну, раскрыли их преглупый заговор, ну, послание от короля – это я всё понимаю. Политика. Осадили замок, требуют немедленной сдачи. Тоже понимаю. Но в ребёнка-то зачем стрелять?

– Отчего же не выстрелить, – мрачно отозвался Бенедикт, – прекрасная мишень. Факелы в ночи за версту видно. А стрелок хорош. Мастер.

– Это что, в меня стрелой? – запоздало напугалась Арлетта.

Бенедикт опять ничего не ответил, лишь засунул в пустую повозку от греха подальше.

– Ой, а где же… где он?

Ночного брата в повозке не было.

– Вот ещё напасть, – проворчал Бенедикт.

– Как бы не сбили с ног в суматохе, – встревожился Макс.

– О, да вот он. Тащат. Пьяный, что ли?

– Принимайте вашего лабуха, – весело сказал Лотариус.

– Что это с ним? – неприветливо поинтересовался Бенедикт, переходя со скверного фряжского на такое же корявое местное наречие, – чего это он у твоих рьебят на плечах висит якобьи бельё на заборье?

– Так мы же на хорах работали, а там лестница крутая, а он ещё на костылях, – и вот… оступился. Арфу разбил, – тоном глубочайшего сожаления объяснил Латорис.

Жалобно звякнули искорёженные струны.

– А вот и костылик его, – ласково добавил другой голос, – извольте убедиться, костылик в целости. Второй, правда, треснул немного, но это ничего, ходить можно.

– О-у, – протянул Бенедикт, – оступился, значит. Костыли сломал. И арфа вдребезги.

– Жалость-то какая, – протянул Лотариус.

– О да, это есть печаль, – усмехнулся Бенедикт, – но знаешь, Лотариус, инсьтрумент я ему новая достану. А вот талант на торгу не купишь, хоть всех сопьерников до смерти убей.

– Я жив, – тихо, но отчётливо сказал ночной брат.

– Угу. Я смотрю, тебье и по пальцам кто-то потоптался.

– Там темно было, – заявил кто-то из музыкантов, – темно и тесно.

– Заживёт, – сказал ночной брат, – всё заживёт.

– Гад ты, Лотариус, – звонко сказала Арлетта, – мерин блохастый, чёрный мор тебя забери.

– Э, да за такие слова…

– Иди отсьюда, – мягко посоветовал Бенедикт, – иди, пока я тебя не пришиб.

Тем временем Арлетта встряхнулась и занялась тем, чем надлежало заняться в начале осады. Живо переоделась. Собрала в торбу всё ценное: еду, деньги, рабочий костюм с новой прекрасной юбкой. Остальное имущество сняла с крючков и сложила в сундук поверх старого реквизита. Тюфяки и одеяла свернула и отправила под повозку. Туда же отправились кожаное ведро и жаровня. Покончив с этим, она принялась развязывать верёвки, на которых крепилась крыша. Она знала, за прочные стены цитадели их, презренных шпильманов, не пустят, не стоит и просить. Придётся спасаться своими силами.

– Не спеши, – устало сказал Бенедикт, – может, ещё обойдётся.

Сразу после этих опрометчивых слов через стену с противным свистом перелетело ядро и врезалось в безупречную брусчатку двора. Во все стороны брызнула каменная крошка. В ответ в крепости тоже грохнула пушка.

– Не обойдётся, – пробормотал ночной брат.

И прямо как в воду глядел.

Страшное слово «осада» замкнуло ворота, опустило решётки, послало на стены арбалетчиков и мушкатёров, топот и крики которых всё время слышались над головой; наполнило воздух едким запахом дыма, от которого слезились глаза и всё время тянуло кашлять.

Следующие дни и ночи пришлось коротать под повозкой. Ни одного ядра, к счастью, на её долю не досталось. Пороху у нападавших было маловато. Но зато арбалетные болты втыкались исправно. Иные и насквозь пробивали. Добро бы простые, но осаждавшие повадились стрелять горящими. Правда, развлекались они так недолго. Пошёл дождь. Залил загоревшуюся было крышу конюшни. Дым и чад плавали по всему двору, но лошади уцелели, даже выводить не пришлось. А потом поднялся ветер, да такой сильный, что стрелять уже никто не пытался. Все стрелы, хоть свои, хоть чужие, уносило на север, к Чернопенью. Осаждавшие особо не огорчались. Просто стояли, перекрыв все входы-выходы из крепости.

Житьё под повозкой шло своим чередом. Спать на голой земле не привыкать, благо летние ночи тёплые. Кухарить лёжа на животе, так, что снаружи оставалась только жаровня, тоже нетрудно. Бравые защитники замка их не трогали. Должно быть, просто забыли. Арлетта очень боялась штурма, но Великолепный Макс, тоже перебравшийся к ним под повозку, заявил, что штурма не будет. Он всегда всё знал, а в высокой политике разбирался как никто. По его словам выходило, что барон вначале намеревался женить своего сына на принцессе Алисе. Оная принцесса числилась единственной наследницей трона, поскольку сын его величества был тяжко болен и вообще не жилец. Однако сынок внезапно поправился и на весеннем балу предстал перед двором полный сил и в своём разуме. Свадьба с принцессой теперь могла дать гораздо меньше. Тогда барон подумал-подумал и решил из союзника короны превратиться в противника. Принялся заигрывать с местной знатью, недовольной явлением нового короля, которого местные сочли чужаком, покушавшимся на их права и свободы. Хемниц быстренько сговорился с князем Светинским, женил сына на его дочери и под предлогом свадьбы собрал дворян-заговорщиков, прибывших с большими отрядами. Неплохой ударный кулак для броска на столицу. Однако король тоже оказался не дурак. Говорят, у него шпионы везде и всюду. Под видом обозов, пробиравшихся на Купальскую ярмарку, к Чернопенью стянули войска, и весь баронский кулак оказался зажат в осаждённом замке.

Ночной брат и Бенедикт выслушали всё это с интересом. Мужчины отчего-то любят порассуждать о таких вещах.

– А штурма-то почему не будет? – спросила Арлетта. Кто там у кого хочет отнять престол, она не очень поняла, про политику пусть мужчины думают. А ей надо думать, как выжить.

– Там за командира кто-то умный и опытный. Своих людей бережёт, – задумчиво проговорил ночной брат, – знает, что здесь народу впятеро больше обычного, а еды… – И он горестно присвистнул. – Барон в самом начале вылазку предпринял, попытался осаду сразу снять, да не вышло. Число едоков в крепости, правда, уменьшил. Но ненамного.

– Что ж, – вздохнула Арлетта, послушав, как ветер свистит в зубцах крепостной стены и скрипит флюгерами на далёких крышах, – в Хорне мы и крыс ели. Когда собаки и кошки кончились. Ой, Фиделио… Фиделио!

Встревожившись, она высвистела Фиделио, шнырявшего по крепости в поисках пропитания, и от греха подальше привязала к колесу повозки.

С едой и верно было худо. Первые три дня ели свои запасы, предусмотрительно закупленные на Купальской ярмарке. Арлетта бы растянула и на четыре, да Великолепный Макс, у которого, как всегда, никаких запасов не было, приклеился к ним как пластырь. Конечно, он старался быть полезным. И щепочки для жаровни собирал, и к колодцу под обстрелом пробирался, и, когда запасы всё-таки иссякли, отправился на поварню. В первый раз принёс миску тушёных овощей и немного смальца, во второй – полфунта крупы-просянки и четыре сухаря, в третий – ничего. В придачу ему дали по шее и растолковали, что приблудных фигляров кормить никто не собирается. Плату получили – и будет с вас. Плату-то они, конечно, получили, и вполне щедрую, вот только пользы от неё в осаждённой крепости было немного.

Бенедикт пофыркал, покряхтел, отправился проведать Фердинанда, которому всё-таки нашлось местечко на конюшне. Должно быть, в суматохе поставили вместе с боевыми конями, да так и забыли. Из конюшни старый шпильман вернулся с карманами, полными зёрен.

– Повезло, – заметил он, – думал, овёс, а оказалось, пшеница. Баронские кони не голодают.

– А Фердинанд?

– Фердинанду я тоже подбросил кое-чего. Пока не пропадёт.

Арлетта живо нашла в сундуке старую-престарую мельничку для пряностей и терпеливо перемолола все зерна. Так что ещё пару дней они питались не хуже баронских коней, подсоленной мучной затирухой. Вкуснота.

К несчастью, вторая попытка заставить коней поделиться не удалась. Теперь они жевали сено. А злосчастный Фердинанд не жевал вообще ничего. Печально обгладывал край кормушки. Стянуть для него на этот раз ничего не получилось.

Арлетта пришла в ужас. Сама она привыкла голодать дня по два, по три, да при этом ещё и работать. Но под телегой жалобно скулил голодный Фиделио. А Фердинанд… Он же старенький. Сил-то у него кот наплакал.

– Надо выбираться отсюда! – решительно сказала она.

– У-и. Хорошо бы, – хмыкнул Бенедикт, – только ради нас ворота не откроют и мост не опустят.

– А если попросить…

– О, Арлетт… Кто мы есть?

– Шпильман, – отрапортовала Арлетта. Задавать вопросы ей расхотелось. У шпильманов друзей нет. И просить им некого. Сам себе не поможешь, никто тебе не поможет.

– Мост сожгли, – напомнил Макс, – всё, что на той стороне рва, сгорело. Одни опоры остались.

– Пойду погляжу, что там и как, – сказал ночной брат.

Ну надо же. Всё время молча лежал под телегой или сидел на чахлой дворовой травке, прислонившись к колесу, подставлял солнышку свежие синяки, подсвистывал в такт налетавшему ветру. Разговаривать не хотел. На попытки Великолепного Макса починить поломанную арфу и заодно поболтать по-фряжски с понимающим человеком не обращал никакого внимания. С ней, с Арлеттой, вообще ни одного слова. Как чужой. А тут вдруг зашевелился. Встал и ушёл, скрипя костылями.

Не было его долго. В стену шарахнула пара-другая ядер, снесло караульную башенку над воротами. Судя по звукам, всё вокруг засыпало битым камнем. В ответ из крепости тоже пальнули, но этим дело и кончилось. Зато во дворе второй день стучали молотки. Слышался визг пилы и сухой треск, будто разбирали какие-то дворовые постройки.

Где был ночной брат, что делал – неизвестно. Явился уже под вечер, с полной пазухой сухарей и горшком солдатской каши, жидковатой, малость пригоревшей, но с маслом.

– О-у, где взял? – изумился Великолепный Макс. В животе у него явственно заурчало.

– Там уже нету, – хмыкнул ночной брат.

– Фу, – сказала Арлетта.

– Горелую не любишь?

– От тебя прачками пахнет.

– Ну да?

– Щёлоком несёт, – ехидно поведала Арлетта.

– И прачки на что-нибудь годятся, – философски заметил Бенедикт, – а вам чего здесь надо?

Оказалось, на узкий пятачок, отгороженный телегой, просочился Лотариус и ещё парочка лабухов, юный флейтист и печальная вторая виола в глубокой чахотке. Должно быть, подтянулись на запах горелой каши. Бенедикт неспешно вытянул из телеги верхнюю перекладину перша. Штука длинная и прочная.

Арлетта встала с самым невинным видом, чутко прислушиваясь и соображая, где кто из них дышит, пыхтит и топчется. Драться за еду ей уже приходилось. И не раз.

– Добрый вечер. Хлеб да соль, – начал Лотариус, – проведать пришли. Все ж у шпильманов да у лабухов судьба одна – дорога.

– Вот и идите своей дорогой, – посоветовал Бенедикт, – вы с нами ещё за арфу не рассчитались.

– Хлебушка бы, – будто про себя выдохнул юный флейтист. По голосу вроде ровесник Арлетты.

– Что ж это вас в цитадели не кормят? – фыркнул Бенедикт, – вы же лабухи, белая кость, у самого Эльтофа учились. Вам с нами сидеть зазорно.

– Нынче приказ вышел: кормить только тех, кто носит оружие, – поведал Лотариус. – Двое наших ушли, к барону в гарнизон нанялись.

– Да, – протянул Великолепный Макс, – голод и волка из лесу выгонит. А вы что же…

– А нас не взяли, – пискнул флейтист, – говорят, мы не годимся.

– Прошу к столу, – внезапно предложил ночной брат.

– Что?! – хором ахнули Макс и Арлетта.

– Крейзи, – фыркнул Бенедикт, – здесь три дня жизни для нас четверых. Потом придётся собачку свежевать. Или коня. Хотя конь раньше сам издохнет.

Арлетта дёрнулась, забыв, что надо драться. Как быть, чтобы Фердинанд не отправился в солдатскую похлёбку, она не знала. Ворота не откроют, так может, щель в стене или ход какой подземный. Ага, щас, разбежалась, с конём да в подземный ход.

– Выведи его, пусть хоть травки пощиплет, – вскользь заметил ночной брат.

– Я выведу, – сказал Бенедикт.

– Нет, пусть она, – невнятно отозвался ночной брат, угрызая сухарь, – так будет лучше.

– Пошли, Фиделио, – зашептала Арлетта, отвязывая пса, – пошли к Фердинанду.

– Вдоль стены шагов сто, – напутствовал её Бенедикт, – потом налево и десять шагов до входа.

Арлетта сделала всё, как он велел. Широкие двери, из которых тянуло душным теплом, ощутимо несло сеном и навозом, оказались открыты. Внутри переступали копытами, фыркали кони и, к несчастью, возились люди. Ругались, гремели вёдрами. Арлетта тихо посвистела, не слишком надеясь, что ей ответят. Но чуткий Фердинанд отозвался сразу. Услышав знакомое ржание, взятый на верёвку Фиделио встрепенулся и потянул за собой Арлетту. Быстренько пробравшись через огромный лабиринт баронских конюшен, они оказались у стойла Фердинанда. Старый конь, просунув морду над верхней доской, сейчас же полез целоваться.

– Отвянь!

Арлетта, быстренько спихнула тяжёлый деревянный засов, ухватила коня за гриву, потянула за собой. Умный Фердинанд снова фыркнул, мол, не лезь впереди старших, и с достоинством пошёл к выходу сам, по дороге успевая урвать где сенца, а где соломки. А ещё он хотел пить. Походя сунул морду в стоящую под стенкой бадью, жадно глотнул.

– Куда прёшь?! Куда скотину тащишь?

– Простите, дяденька, – Арлетта присела в глубоком книксене, чувствуя перед собой нечто огромное, мощное, пахнущее потом, навозом и лежалым сеном, – изголодалась лошадка наша.

– Хы… Да такому одру прямая дорога на кухню.

Послышался скребущий звук. Видно, собеседник со смаком копался в бороде.

Арлетта не удержалась, ахнула.

– А ты чё думала? – донеслось до неё сверху. – Приказ самого господина Хемница. Голод не тётка. Мы-то, – конюх с сомнением хмыкнул, – коней доселе не ели, да барон у нас из чужих земель. Они-то, говорят, когда-никогда и улиток едят.

– Едят, дяденька, – ласково подтвердила Арлетта, – а в иных землях и кузнечиков кушают.

– Дурачьё, – крякнул конюх, – а ты откуда знаешь?

– Так мы, дяденька, шпильманы, везде бывали. Сама-то я тутошняя, – быстро добавила она, – только и поездить пришлось. Всего повидали.

– Ишь, пигалица… А коня всё-таки оставь. Ему так и так помирать. Кормов в обрез. На его долю ничего нет.

– Пусть хоть напоследок погуляет, – дрожащим голосом сказала Арлетта.

Притворяться не приходилось. Голос дрожал на самом деле. Прыгнуть бы да вцепиться этому в бороду… Или с разворота – да ногой в подбородок.

– Травки пощиплет, – продолжала упрашивать она, – куда мы со двора денемся. Проси, Фердинанд.

Услышав знакомую команду, Фердинанд согнул переднюю ногу, склонил голову, деликатно постучал копытом по убитому полу конюшни.

– Во даёт, – хмыкнули над головой у Арлетты, – вежливый. Ин ладно, давай. Только гляди, как бы вас во дворе не подстрелили раньше времени.

– Спасибо, дяденька, – пропела Арлетта и сделала ещё один реверанс. Только бы не передумал, только бы убрался с дороги.

Убрался. И Фердинанд пошёл, потянул за собой Арлетту к свету, воздуху и дневному шуму.

Молотки стучали до самого вечера. К вечеру ветер улёгся, но пал туман, такой густой, что даже стук завяз в нём, прекратился, утих. Стало слышно, как топчется неподалёку Фердинанд, жуёт убитую дворовую травку.

Волосы Арлетты свились в сырые колечки. Парусина, под которой она сидела в обнимку с Фиделио, отяжелела, напитавшись воздушной влагой. Фиделио был тёплым, почти горячим, но, как видно, снаружи становилось холодно. Пахнуло тёплым домашним дымом. Великолепный Макс разжёг жаровню. Варить было нечего, но греться-то никому не запрещается. Пока Арлетта размышляла, отчего дым очага пахнет иначе, чем дым пожара, к огоньку сползлись Бенедикт и все три музыканта. Затеяли игру в кости на интерес. Слышно было, как колотятся костяшки в медном стаканчике и вяло спорят голодные игроки. Только голоса ночного брата слышно не было. Опять куда-то пропал. Этот и в смертельной опасности по прачкам бегает. Арлетта фыркнула, и рядом, встряхнувшись, фыркнул Фиделио.